Навыки в практической деятельности

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 16Следующая ⇒

Точные науки представляют собой совокупность формул, опирающихся на опыт. Как мы видели, эта опора на опыт всегда в той или иной мере определяется возможностями личностного знания. Теперь я попробую выявить структуру личностных актов познания и проанализировать те силы, которые в них участвуют. Наука создается искусством ученого; осуществляя свои умения, ученый формирует научное знание. Поэтому, чтобы проникнуть в сущность того личного вклада, который совершает ученый, необходимо исследовать структуру умений.

В этом исследовании я буду опираться на хорошо известный факт, что цель искусного действия достигается путем следования ряду норм или правил, неизвестных kik таковые человеку, совершающему это действие. Например, решающий фактор, благодаря которому пловец держится на поверхности воды, — это способ дыхания; он сохраняет необходимую плавучесть за счет того, что не полностью освобождает легкие при выдохе и набирает воздуха больше обычного при вдохе. Однако пловцы, как правило, не знают об этом. Один известный ученый, которому в молодости пришлось ради заработка давать уроки плавания, рассказывал мне, что был крайне озадачен, когда попытался попять, за счет чего он может плавать; что бы он ни пытался проделывать в воде, он все время сохранял плавучесть.

То же самое обнаружилось и в результате моих бесед с физиками, инженерами и конструкторами велосипедои:

никто из них, как правило, не знал, благодаря чему сохраняется равновесие во время езды на велосипеде. Правило, выведенное из наблюдений велосипедиста, таково: когда он начинает клониться вправо, он поворачивает руль направо, в результате чего курс движения велосипеда отклоняется по кривой в правую сторону. Благодаря этому возникает центробежная сила, которая толкает велосипедиста влево и компенсирует гравитационную силу, тянущую его вправо вниз. Такой маневр смещает равновесие велоснпе-

диета влево и он поворачивает руль налево. Таким образом он поддерживает равновесие, совершая движение по соответствующей сложной кривой. Легко вычислить, что при заданном угле отклонения от вертикального положения.кривизна каждого изгиба маршрута велосипедиста обр'атно пропорипональна квадрату его скорости.

Но говорит ли это что-нибудь о том, как ездить на велосипеде? Нет. Вы вряд ли сможете регулировать кривизну пути вашего велосипеда пропорционально отношению угла его отклонения от вертикали к квадрату его скорости; а если и сможете, то все равно упадете, так как есть еще ряд факторов, важных для практики, но упущенных в формулировке этого правила. Писаные правила умелого действо-вания могут быть полезными, но в целом они не определяют успешность деятельности; это максимы, которые могут служить путеводной нитью только в том случае, если они вписываются в практическое умение или владение искусством. Они де способны заменить личностное знание.

Деструктивный анализ

Поскольку умения нельзя целиком объяснить аналитически, вопрос о мастерстве владения навыками может вызвать серьезные затруднения. Примером этого служат непрекращающиеся спорно «туше» при игре на фортепьяно. Музыканты считают само собой разумеющимся, что звучание какого-то тона может быть различным и определяется туше пианиста. Каждый ученик стремится достичь правильного туше, а для зрелого исполнителя оно является одним из главных достоинств. Туше пианиста ценится как публикой, так и его учениками. Однако, если анализировать процесс звучания какого-то тона на фортепьяно, выясняется, что объяснить существование туше совсем не просто. При нажатии клавиши приводится в движение молоточек, который ударяет по струне. Этот молоточек подталкивается нажатой клавишей лишь на небольшом отрезке своего пути, а затем совершает свободное движение, прерываемое в конце концов ударом по струне. Из этого можно сделать вывод, что действие молоточка на струну полностью определяется скоростью его свободного движения в момент, когда он ударяет по струне. В зависимости от этой скорости звук может быть более или менее громким. Наряду с этим ои мажет иметь различную окраску, определяемую одновременным звучанием обертонов, но это

яикак не зависит от того, какую скорость имел молоточек я как он ее приобрел. Тем самым не может быть никакой разницы между двумя звуками одной высоты, которые извлекают на одном инструменте новичок и виртуоз; одно иэ наиболее ценимых исполнительских качеств оказывается совершенно дискредитированным. Тем не менее это—ошибочный вывод, и возникает он в результате неполного анализа исполнительского мастерства пианиста. Это показали (к моему большому удовольствию) Дж. Бэрон и Дж. Хол-ло, которые обратили внимание на шум, возникающий в момент нажатия клавиши, когда все струны с фортепьяно сняты1. Этот шум может варьироваться, хотя скорость, сообщаемая при этом молоточку, остается постоянной. Соединяясь со звучанием струны, шум этот изменяет качество звука, что, по-видимому, и объясняет способность пианиста контролировать звучание инструмента с помощью

искусства туше.

Можно привести множество подобных примеров, и все

они будут иллюстрировать простую истину: утверждать невозможность того, что, по всей видимости, было сделано, или невероятность того, что считается наблюдаемым, только потому, что мы не можем объяснить происхождение и существование этого явления в рамках нашей понятийной системы, — значит отрицать вполне реальные области практики или опыта. Тем не менее такой метод критики является неизбежным, ибо без его постоянного применения ни ученый, ни инженер не смогли бы ощущать под ногами твердой почвы, сталкиваясь с массой иллюзорных

наблюдений буквально ежедневно.

Деструктивный анализ является также незаменимым средством борьбы с предрассудками и псевдодеятельностью. Возьмем, к примеру, гомеопатию. На мой взгляд, это псевдолечение, все еще широко распространенное, можно полностью дискредитировать, подвергнув анализу его предписания. Как видно из гомеопатических рецептов, рекомендуемая концентрация лекарственных веществ является столь малой, что в обычной пище и в питьевой воде содержится столько же, или даже больше, тех же самых веществ. Поэтому увеличение дозы этих веществ в такой пропорции вряд ли может оказать заметное целебное действие.

' Baron J., Hollo J. " Zeitshr. fur Sinnesphysiologie", 1935, 66 p 23

Еще одна ситуация, по существу безнадежная, воднц-кает в том случае, если те, кто открыл какое-то новое умение, действенность которого на первых порах сомнительна, дают этому умению ложную интерпретацию. Это можно проиллюстрировать на примере трагических неудач, сопровождавших в течение столетия деятельность первооткрывателей гипнотизма от Месмера до Брэда. Критикам Месмера, а затем и Эллиотсона не стоило большого трудп показать, что действия, якобы производимые этими людьми, были безрезультатными. Эллиотсон представил полный свод законов, которым, по его словам, подчиняется передача живого магнетизма. Он утверждал, что магнетизм стакана воды, выпив который человек впадает в каталептический транс, можно измерить, опустив туда один или два пальца или всю ладонь. Другой его «закон» гласил, что. слизистые поверхности, например языка или глаз, способны воспринимать сильнее месмерические стимулы, чем кожа. Позднее Эллиотсон заявил, что золото и никель более чувствительны к месмерическим влияниям, чем основные металлы, например свинец. Все это было бессмыслицей, и это несложно было доказать. А поскольку никому тогда еще не приходило в голову, что важнейшим фактором месмеризма является гипнотическое внушение, то неизбежно напрашивается вывод: люди, на которых Эллиотсо» демонстрировал правильность своих утверждений, был» мошенниками и либо обманывали его, либо состояли с ним в сговоре'. Тщетно восклицал с горечью Эллиотсон:

«Я представил подробности 76 операций, прошедших без боли; что нужно еще во имя гуманизма и здравого смысла? »2И только тогда, когда эти факты были объяснены на основе понятия гипноза, их стали наконец считать истинными. Ибо всякий раз, когда истинное и ошибочное соединяются в какой-то системе понятий, деструктивный анализ. этой системы может дать положительные результаты, лишь если он поддержан новыми открытиями. Но нет таких правил, следуя которым можно было бы делать открытия ил» создавать новые понятия, приближающие нас к истине, »

' Williams H. Doktors Differ. London, 1946, p. 51—60. Опыты, которые опровергли утверждения Эллиотсона, поставили под сомнение его результаты и выставили его самого в комическом свете, были проделаны Томасом Уокли. В действительности эксперименты Эллиотсона были яркой демонстрацией гипнотического внушения. 2Ibid., p. 76.

'поэтому яет также и правил, помогающих избежать неопределенности деструктивного анализа.

В последние десятилетия в ряде технических лабораторий наблюдается процесс, весьма сходный с критикой месмеризма, правда, лишенный столь очевидных неудач. Во многих отраслях промышленного производства, в том числе в кожевенной, гончарной, пивоваренной промышленности, а также в металлургии, в текстильной промышленности и в различных отраслях сельского хозяйства, вдруг наступило осознание того, что вся деятельность осуществлялась здесь до сих пор как своего рода искусство при полном отсутствии знания составляющих ее операций и процедур. Когда к этим традиционным сферам человеческой деятельности стал применяться современный научный подход, то 'прежде всего возникла задача выяснить, что же именно происходит в каждом из этих производственных процессов, что дает возможность создавать материальные ценности. Еще в 1920 г. эта ситуация была проницательно описана У. Л. Боллсом, который столкнулся с необходимостью вести научные исследования в хлопкопрядильной промышленности'. Существовавшую до этого практику прядения хлопка он охарактеризовал как «вещь в себе, которая с трудом соотносится с физическими знаниями», вследствие чего «в течение первого десятилетия исследователю придется сосредоточить усилия главным образом на выяснении того, что знает и умеет прядильщик».

Традиция

Искусство, процедуры которого остаются скрытыми, нельзя передать с помощью предписаний, ибо таковых не существует. Оно может передаваться только посредством личного примера, от учителя к ученику. Это сужает ареал распространения искусства до сферы личных контактов и приводит обычно к тому, что то или иное мастерство существует в рамках определенной местной традиции. В самом деле, перенос ремесел из одной страны в другую чаще всего •связан с миграциями групп мастеров, как это было в случае, когда гугеноты были изгнаны из Франции в результа-

' Попытки проанализировать с позиций науки те ремесла, которые существуют в промышленности на уровне искусства, всюду вели к одинаковым результатам. Даже в условиях современной индустрии неявное знание до сих пор остается важнейшей частью многих технологий.

те отмены нантского эдикта при Людовике XIV. Точно так же, хотя содержание науки, заключенное в ясные формулировки, преподается сегодня во всем мире в десятках новых университетов, неявное искусство научного исследования для многих из них остается неведомым. Европа, где 400 лет назад зародился научный метод, до сих пор является более продуктивной в плане науки, несмотря яа то что> на некоторых других континентах на научные исследования выделяется больше средств. Если бы, с одной стороны^ не существовала возможность для молодых исследователей учиться в Европе, а с другой — отсутствовала миграция европейских ученых в другие страны, неевропейские исследовательские центры едва сводили бы концы с концами.

Из этого также следует, что искусство, которое не практикуется в течение жизни одного поколения, оказывается безвозвратно утраченным. Этому можно привести сотни-примеров; процесс механизации добавляет к ним сегодня рее новые и новые. Обычно эти потери невосполнимы. Жалко наблюдать бесконечные попытки — при помощи микроскопов и химии, математики и электроники — воспроизвести единственную скрипку, сделанную среди прочих скрипок полуграмотным Страдивари 200 лет тому назад.

Учиться на примере — значит подчиняться авторитету. Вы следуете за учителем, потому что верите в то, что ов-делает, даже если не можете детально проанализировать эффективность этих действий. Наблюдая учителя и стремясь превзойти его, ученик бессознательно осваивает яор-мы искусства, включая и те, которые неизвестны самому" учителю. Этими скрытыми нормами может овладеть только тот, кто в порыве самоотречения отказывается от критики и всецело отдается имитации действий другого. Обществ» должно придерживаться традиций, если хочет сохранить запас личностного знания.

Итак, в той мере, в какой нашему интеллекту не удается следовать идеалу точной формализации, мы действуем-и смотрим на вещи в свете неоформленного знания и должны признать, что всегда принимаем личностное решение г будь то наше собственное суждение или суждение, возникающее вследствие подчинения авторитету, чьему-то примеру или традиции.

Мы не можем здесь подробно останавливаться на вопросе о традиционализме, но некоторые его особенности.' представляют непосредственный интерес для понимания^ природы личностного знания. Так. например, важнейшие-

разумные черты традиционализма выявляются в системе обычного права'. Обычное право основано на прецеденте. Вынося решение по тому или иному делу, судья сегодня

•следует примеру других судов, решавших дела такого же рода в прошлом, ибо считается, что в этих решениях воплощены дух и буква закона. Эта процедура основана на характерном для всякого традиционализма убеждении, что практическая мудрость по-настоящему воплощена в делах, а не в пияаных правилах. В соответствии с этим обычное право допускает, что судья может неверно интерпретировать свои действия. Юридическая максима, часто именуемая «doctrina dictum», заключается в том, что прецедент устанавливается решением суда независимо от тех интерпретаций, которые могут содержаться в комментариях («obiter dicta») судьи, принимавшего решение. Таким

•образом, действия судьи рассматриваются как нечто более достоверное, чем его интерпретация своих же действий.

В XVII—XVIII вв. в общественной жизни Британии сформировались политическое искусство и политическая доктрина. Искусство, воплощавшее практику осуществления политических прав и свобод, было, естественно, не нормируемым; соответствующая доктрина включала максимы этого искусства, которые могли быть правильно поняты только теми, кто владел самим искусством. В XVIII в. доктрина политических прав и свобод оказалась перенесенной из Англии во Францию, а затем распространилась по всему миру. Но при этом искусство осуществления политических прав и свобод, которое могло быть передано только по традиции, не распространилось параллельно с этой доктриной.

Эксперты и знатоки

Все сказанное об умениях приложимо также и к тому искусству, которое демонстрируют в разных областях знатоки и эксперты. Мастерство врача-диагноста представляет собой практическое искусство не в меньшей мере, чем результат знания. Владение мастерством тестирования или дегустации можно рассматривать в этом смысле как пря-

•мое продолжение таких моторных навыков, как плавание пли езда на велосипеде.

Стать знатоком, так же как и стать умельцем, можно лишь в результате следования примеру в непосредствен-

' Здесь и далее автор имеет в виду английскую систему пра-геа, где широко используется практика прецедентов.—Прим. перевод.

ном личном контакте; здесь не помогут никакие инструкции. Будыо дегустатор вина или чая или врач-диагност, они обязательно должны пройти длинный курс практического обучения под руководством опытного учителя. Пока врач не научится распознавать определенные симптомы — например, определять вторичные шумы в легочной артерии, — не будет никакой пользы от чтения литературы, в которой описываются различные синдромы, включающие данный симптом. Личностное знание симптома имеет здесь решающее значение, а оно формируется только в результате выслушивания ряда пациентов, про которых точно известно, что этот симптом у них присутствует, в сопоставлении с другим рядом пациентов, про которых известно, что у них он отсутствует. Оно не приобретается до тех пор, пока студент не поймет до конца, в чем заключается различие между ними и не сможет на практике продемонстрировать это знание в присутствии эксперта.

Можно допустить, что если в науке и технике применяется экспертиза или привлекаются знатоки, то ато делается по той простой причине, что измерением их не заменить. Измерению присуща большая объективность, благодаря которой его результаты являются устойчивыми независимо от того, где и как оно осуществляется. Однако то большое количество учебного времени, которое студенты химики, биологи и медики посвящают практическим занятиям, свидетельствует о важной роли, которую в этих дисциплинах играет передача практических знаний и умений от учителя к ученику. Из сказанного можно сделать вывод, что в самом сердце науки существуют области практического знания, которые через формулировки передать невозможно.

Два рода осознания

То, что говорилось о формальной неспепифипируемостн умений, имеет тесную связь с открытиями гештальтпсихо-логии. Однако моя трактовка этого материала настолько отличается от гештальттеории, что я не буду ссылаться на нее в своем рассуждении, хотя фактически оно во многом продолжает эту концепцию и апеллирует ко многим выдвинутым ею положениям.

Это надо иметь в виду, рассматривая приводимый далее анализ часто обсуждаемой ситуации использования инструмента, например ситуации забивания гвоздя при помощи молотка.

в&

Когда мы используем молотой для забивания гвоздя, 'наше внимание сосредоточено как на гвозде, так и на здо-

-лотке, но по-разному. Мы следим за результатами наших ударов по гвоздю и направляем молоток так, чтобы забить гвоздь наиболее эффективно. Когда мы наносим удар молотком, мы чувствуем не удар его ручки по нашей ладони, но удар его металлической части по гвоздю. Однако в определенном смысле мы прислушиваемся также к ощущениям, возникающим в кисти руки и в пальцах, сжимающих молоток. Они помогают нам направлять удары и привлекают к себе столько же внимания, сколько мы уделяем гвоздю, но совершенно иным образом. Это различие можно определить, сказав, что ощущения в руке являются, в отличие от гвоздя, не объектами, а инструментами внимания. Мы наблюдаем их не сами по себе; мы наблюдаем что-то другое и в то же время постоянно их осознаем. У меня есть периферическое сознание ощущений в кисти руки, определяемое фокусом сознания, который зафиксирован на заби-

Ьании гвоздя.

Вместо этого примера можно было бы говорить, скажем,

•об исследовании скрытой полости с помощью зонда или о том, как слепой ощупывает дорогу своей тростью, которая, натыкаясь на предметы, передает эти толчки мышцам руки v таким образом преобразует механические колебания в информацию о предметах, на которые она наткнулась. Здесь перед нами переход от «знания как» к «знанию что». Нетрудно заметить, что по структуре они весьма схожи.

Фокус и периферия сознания являются взаимоисключающими. Если пианист переключает внимание с исполняемого произведения на движения своих пальцев, он сбивается и прерывает игру1. Это происходит всякий раз, когда мы переносим фокус внимания на детали, которые до этого находились на периферии нашего сознания.

Неловкость, возникающая при перемещении фокуса сознания на вспомогательные элементы действия, широко известна-как застенчивость. Ее серьезной и часто неизлечимой формой является так называемая «боязнь сцены», которая заключается в том, что внимание человека тревожно приковано к каждому очередному слову, звуку или жесту, который он должен найти или вспомнить Это разрушает чувство контекста, которое единственно может

' Ср., например: Баллон А. От действия к мысли. М., 1956, с.208.

ад

обеспечить естественное согласование слов, жестов или» музыкальных звуков. Избавиться от боязни сцены и обрести легкость выражения можно лишь в том случае, если' удастся высвободить сознание, прикованное к мелочам, и' сосредоточить его на ясном понимании той деятельности, в' которой мы заинтересованы в первую очередь.

В этом случае детали действия также оказываются не» выделенными, но не из-за невозможности представить их в явном виде. Мы можем с успехом вычленить все детали действия. Его недетализируемость заключается в том, что, сосредоточиваясь на деталях, мы парализуем действие. Такое действие можно назвать, логически недетализируемьм, так как нетрудно показать, что прояснение деталей логически противоречит выполнению действия или данному контексту.

Пусть, к примеру, какая-то вещь рассматривается как инструмент. Это означает, что существует определенная практическая цель, которую можно достичь, используя данную вещь в качестве инструмента. Я не могут считать вещь инструментом, если не знаю ее назначения; или же, зная об ее предполагаемом использовании, могу счесть ее бесполезной.

Продолжение этого рассуждения позволяет применить его также к классическому положению гештальтпсихоло-гии, которое заключается в том, что части фигуры или мелодии должны восприниматься в совокупности, поскольку при восприятии их по отдельности они не составят целого. Можно возразить, что мое внимание к фигуре или к мелодии как к целому предполагает, что.они воспринимаются как фигура или мелодия, а это противоречит переключению-фокуса моего внимания на отдельные звуки мелодип или1 фрагменты фигуры. Это противоречие следует, по-видимому, сформулировать в более общем виде, сказав, что наше' внимание в каждый момент имеет только один фокус и поэтому невозможно воспринимать одновременно одни и т& же детали как фокусные и как периферические.

Это рассуждение легко переформулировать и расширить, используя понятие смысла. Если мы не верим в применимость инструмента, он обессмысливается как инструмент. Если мы упускаем из виду целое фигуры, ее части теряют смысл как части.

Больше всего наполнены смыслом, конечно, слова. В этой связи интересно вспомнить, что, используя слова в устной или письменной речи, мы осознаем их исключи-

тельно как вспомогательные средства. Этот факт, обозначаемый обычно как прозрачность языка, я могу проиллюстрировать примером из собственной жизни. Я обычно читаю письма за завтраком; письма приходят на разных языках, но мой сын понимает только по-английски. Если, прочитав письмо, я хочу передать его сыну, я должен проконтролировать себя, еще раз взглянув на письмо, чтобы определить, на каком языке оно написано. Я совершенно точно знаю смысл, заключенный в письме, но абсолютно ничего не знаю о словах, из которых оно состоит. Я обращаю внимание только на их значение, но не на них как на объекты. Вот если я понимаю текст с трудом или если в нем встречаются неграмотные выражения, его слова обратят на себя мое внимание. Они как бы затемняют текст и не дают проникнуть в его содержание.

6. Целостность и значение

Гештальтпсихология описала трансформацию объекта в инструмент и соответствующее перемещение чувствительности (например, с ладони на кончик зонда) как случаи поглощения части целым. Я предпринял описание той же действительности, использовав несколько иные понятия, чтобы создать логическую структуру, в которой рассматривается личность, принимающая определенные убеждения и оценки, а также определенные смыслы, возникающие в результате сознательного соединения воспринимаемых частей, когда восприятие сфокусировано на целом. Так.тл логическая структура не является очевидной для автоматического восприятия визуальных и слуховых целостностей, на анализе которого гештальтпсихология строила свои основные обобщения.

Теперь для прояснения сути дела я проведу то же рассуждение в понятиях части и целого. Когда мы сфокусированы на целом, мы осознаем части периферическим сознанием, причем эти два рода осознания имеют примерно одинаковую интенсивность. Чем пристальнее, например, мы вглядываемся в лицо человека, тем лучше становятся нам видны его черты. Если какая-то часть представляется периферической по отношению к целому, это означает, что она участвует в формировании целого и эту ее функцию мы можем рассматривать как ее смысл относительно целого.

Таким образом, можно выделить два типа целостностей а два типа значений. Наиболее ясным представляется та

кой тип значения, когда одна вещь (например, слово) означивает другую вещь (например, объект). В этом случае соответствующие целостности могут и не быть очевидными, но мы можем вслед за Толменом соединить в одно целое знак и объект1. Другого рода вещи, такие, как человеческое лицо, мелодия или фигура, образуют очевидные целостности, но значение их является проблематичным, так как, хотя они, конечно, и не бессмысленны, их значение заключено в них самих, Различие двух типов осознания позволяет нам выделить эти два типа целостностей и два типа значений. Если вспомнить, что палку, например, можно использовать для указания, для ощупывания и для нанесения удара, легко понять, что все, что употребляется в каком-то контексте, имеет в этом контексте свой смысл, а сам этот контекст воспринимается как осмысленный. Значение, которым контекст обладает сам по себе, мы можем назвать экзистенциальным, в отличие от денотативного дли, более широко, репрезентативного значения. В этом смысле чистая математика имеет экзистенциальное значение, в то время как математическая теория, используемая в физике, имеет значение денотативное Значение музыки преимущественно экзистенциальное, портрета—денотативное и т. д. Всякая упорядоченность, искусственная или естественная, имеет экзистенциальное значение, но искусственная упорядоченность обычно несет и некоторое сообщение.

Инструменты и границы тела

Теперь я попробую углубить и расширить противопоставление периферического и фокусного сознания, соотнеся его с другим столь же известным и широко распространенным противопоставлением частей нашего тела и вещей. которые являются внешними по отношению к нему. Как правило, мы совершенно уверены в том, что наши руки и ноги — члены нашего тела, а не внешние объекты; эта уверенность бывает поколеблена лишь в случае болезни этих органов. Некоторые психические заболевания сопровождаются ощущением, что какие-то части тела не принадлежат человеку. При этом во всех конечностях сохраняется нормальная чувствительность, однако с какими-то из них че-

' Я имею в виду теорию знака-гештальта Толмена, изложенную в: " Purposive Behavior in Auimals and Men", N. Y., 1932.

ловек себя не отождествляет; так, например, правую руку или правую ногу он может ощущать как внешний объект. Приняв ванну, такой человек часто забывает вытереть отчужденную конечность1.

Восприятие объектов как внешних, противостоящих вашему телу основано на том, что мы осознаем периферическим сознанием процессы, происходящие в нашем организме. Объект выступает как внешний, только если мы сознательно полагаем его вне себя в пространстве. Но еслв я смотрю на что-то, то я локализую этот объект в пространстве за счет небольшого различия двух зрительных образов на сетчатке моих глаз, аккомодации глазных яблок, поло.-жения их осей и напряжения глазных мышц, контролирующих их движения; к этому добавляются еще те импульсы от вестибулярного аппарата, которые зависят от поворота головы. Но все это я осознаю как пространственное' положение некоторого объекта, привлекшего мое внимание. В этом смысле я осознаю это периферическим сознанием.

Периферическое осознание инструментов мы можем рассматривать по аналогии с осознанием частей тела. То, как мы используем молоток или слепой—трость, наглядно демонстрирует сдвиг фокуса сознания на точки соприкосновения с объектами, которые мы рассматриваем как внешние. Но сам инструмент или щуп в этом случае н& является внешним объектом. Мы можем проверять эффективность инструмента, например зонда, обнаруживая скрытые неровности какой-то полости, но инструмент как таковой никогда не принадлежит объекту оперирования;

он всегда остается «по эту сторону», выступает как часть нас самих, часть оперирующей личности. Мы включаем инструмент в сферу нашего бытия; он служит нашим продолжением. Мы сливаемся с инструментом экзистенциально, существуем в нем.

Самоотдача

Здесь мы столкнулись с общим принципом, объясняющим, как укореняются в нас наши убеждения. Вместе молотка и щупа мы можем обсуждать интеллектуальные

' В u s s е 1 W. Brain, Mind, Perception and Science. Oxford, 1951, p. 35. По поводу других вариантов деперсонализации см., например: Henderson and Gfllespie. A Textbook of Psychiatry Oxford Medical Publications, 7th Edn, 1951, p. 127.

Fl4

инструменты, рассматривать любые системы понятий, в особенности формальные построения точных наук. Я имею и виду не'те утверждения, которыми наполнены учебники, но те предпосылки, которые составляют основу метода, полволяющего прийти к этим утверждениям. Большинство этих предпосылок мы усваиваем, когда учимся говорить на определенном языке, содержащем названия разного рода объектов, которые позволяют классифицировать эти объекты, а также различать прошлое и будущее, мертвое и живое, здоровое и больное и тысячи других вещей. В наш язык входят и числа, и начала геометрии; это позволяет говорить о законах природы, а затем переходить к более глубокому их изучению на основе научных наблюдений и экспериментов.

Удивительно то, что мы не обладаем ясным знанием этих предпосылок, а если пытаемся их сформулировать, формулировки оказываются неубедительными. В главе, посвященной вероятности, я показал, сколь двусмысленны и проблематичны все утверждения, касающиеся научною метода. Теперь я хочу выдвинуть точку зрения, что все попытки зафиксировать предпосылки науки оказались тщетными, потому что реальные основания научных убеждений выявить вообще невозможно. Принимая определенный набор предпосылок и используя их как интерпрета-тпвную систему, мы как бы начинаем жить в этих предпосылках, подобно тому как живем в собственном теле. Некритическое их усвоение представляет собой процесс ассимиляции, в результате которого мы отождествляем себя с яимп. Эти предпосылки не провозглашаются и не могут быть провозглашены, поскольку это возможно лишь в ра-ч-кпх той системы, с которой мы отождествили себя в дап-ный момент. А так как сами эти предпосылки и образуют эту систему, они в принципе не могут быть сформулированы.

Этот механизм ассимиляции научных понятий дает возможность ученому осмысливать опыт. Осмысление опыта — особое умение, предполагающее личный вклад ученого в то знание, которое он получает. Оно включает в себя искусство измерения, искусство наблюдения, позволяющие создавать научные классификации. Помимо этого, ученый должен быть своего рода знатоком, знакомым, например, с абстрактной математикой (к которой принадлежала. Скажем, до 1912 г. теория пространственных групп) и представляющим себе возможности применения такой тео-

рии к повым явлениям (что и произошло в 1912 г., когда теория пространственных групп была использована для анализа дифракции рентгеновских лучей в кристаллах).

Обнаруживая корни личностного знания в периферическом осознании тела, которое является фоном для сознания, сфокусированного на внешних объектах, мы проясняем не только логическую структуру личностного знания. но и его динамические источники. Я уже проанализировал убеждения, которые лежат в основе использования некоторого объекта в качестве инструмента. В повой схеме, которую я только что обрисовал, внешний объект осмысляется благодаря тому, что он становится нашим собственным продолжением и в результате убеждения преобразуются в более активные интенции, пронизывающие все наше существо. В этом смысле я бы сказал, что объект превращается в инструмент, попадая в операциональное поле, созданное нашим целенаправленным действием, и выступая в этом поле как продолжение нашего тела. Если я, стремясь к какой-то цели, опираюсь на объект, он является инструментом, даже в том случае, когда я этой цели не достигаю. Точно так же произнесение магической формулы, долженствующей служить проклятием или благословением, — вербальное действие, осмысленное для того, кто производит его, веря и его эффективность. И наоборот, если результат достигается с опорой на такие средства, которые мы не предполагали использовать, эти средства не имеют инструментального характера. Если крыса случайно нажимает на рычаг, открывающий ей доступ к пище, она не пользуется им как инструментом; он станет таковым лишь после того, как крыса научится пользоваться им намеренно. Бойтен-дейк описал (более подробно, чем его предшественники) то радикальное изменение, которое происходит в поведении крысы, научившейся проходить по лабиринту1. Животное перестает изучать на своем пути каждую деталь стены, каждый угол и использует их только как дорожные указатели. Дело выглядит так, будто крыса учится не фиксировать на них фокус своего внимания, а осознавать их лишь периферическим образом как вспомогательные средства на

пути к цели.

Как уже было сказано, инструмент представляет собой

только один из примеров врастания части в целое (или

' В и у t e n d i ] k F. J. J. Zielgerichtetes Verhalten der Ratten in einer Freien Situation. — In: " Archives Neerlandaises de Physiolo-gie", 1930, 15, p. 405.

гештальт), где он начинает выступать в роди вспомогательного средства и осмысляется в свете того, на чем сосредоточено наше внимание. Я обобщил эту структурную схему, включив в нее также знаки, выражающие последовательность событий, и символы, замещающие определенные объекты. К этим случаям приложимо все, что было до сих пор сказано об инструментах. Подобно инструменту, знак или символ является таковым только для человека, который опирается на него, чтобы достичь или обозначить что-то. Эта опора представляет собой акт самоотдачи, присутствующий в каждом интеллектуальном свершении, и стягивающий множество вещей к единому фокусу. Всякое действие, связанное с ассимиляцией каких-то вещей, которые благодаря присутствию их в периферическом сознании становятся нашим продолжением, является актом самоотдачи, способом реализации собственной личности.

Но нашим представлениям о цели и самоотдаче, которые составляют суть того личностного вклада, который познающий вносит в создаваемое им знание, не хватает пока динамики. Вкладывание себя в предметы, доставляемые опытом, осмысление их в свете какой-то цели или в определенном контексте, безусловно, требует усилий. Ведь мы не сразу приходим к использованию инструмента. Если, будучи зрячим, человек вдруг теряет зрение, он не сможет найти путь с помощью трости столь же умело, как слепой, у которого за плечами большой опыт. Он чувствует, что трость время от времени натыкается на что-то, но ве может связать воедино, соотнести эти сигналы. Этому можно научиться, только пытаясь выстроить мысленную картину, соответствующую восприятию вещей, на которые наткнулась трость. Тогда постепенно вместо ряда ощущаемых пальцами толчков, характерных для первых неловких попыток, будет возникать связная картина препятствий определенной формы и фактуры, расположенных на расстоянии вытянутой трости. Мы можем сделать более общий вывод: усилие, направленное на реализацию избранного нами плана действий, помогает включить в деятельность все элементы ситуации, которые в ином случае воспринимались бы лишь сами по себе, но в данном случае их восприятие объединено той целью, для достижения которой мы их используем.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒