Центромур – командующий флотилией

Во второй половине 1917 г. председатели судовых комитетов кораблей флотилии осаждали Центромур с требованиями об отпусках с удлиненными сроками.

В январе 1918 г. штаб гланамура имел длинный список фамилий моряков, не возвратившихся своевременно из отпуска. По данным секции личного состава Центромура, самовольные задержки в отпуске и дезертирство на флотилии приняли широкие размеры. Ещё в середине декабря 1917 г. Законодательный Совет Морского ведомства, который являлся высшим выборным законодательным учреждением флота, разработал общее положение о выборных началах на флотах. Согласно этому положению звание офицера и чины отменялись, наименование начальник – упразднялось.

В Декрете о демократизации флота, опубликованном в приказе народного комиссара по морским делам Дыбенко и управляющего Морским министерством Модестом Ивановым, устанавливалось для всех лиц, служивших во флоте звание моряк военного флота Российской республики[33].

Команды кораблей давно лихорадило по вопросу об увольнении из флота матросов, отслуживших так называемую «действительную» и задержанных по военным обстоятельствам. Таких старых моряков было много на кораблях, прибывших с Дальнего Востока.

В конце года в Мурманск все чаще проникали слухи из Петрограда и Архангельска о предстоящей демобилизации; команды ждали ее с нетерпением. По этому вопросу были местные решения 1-го делегатского съезда Мурманской флотилии в декабре 1917 г., Целедфлота и, наконец, в январе 1918 г. была получена директива Главного управления личным составом Морского министерства (ГУЛИСО) уволить в запас военных моряков, не занимающих командные должности, сроков службы с 1907 г. по 1910 г. включительно.

В том же январе Титов – делегат с «Аскольда» – требовал ускорения демобилизации моряков призывов последующего 1911 г., которая, по его сведениям, была в Архангельске уже проведена. При этом как Титов, так и другие представители кораблей настаивали на удовлетворении отпускников обмундированием за только что начавшийся 1918 г.

Во второй половине января, по возвращении из Петрограда Ляуданского, Радченко, а затем и Веселаго, в Центромуре неоднократно обсуждался декрет о демократизации флота, предлагались к нему поправки о порядке выбора начальника дивизиона эсминцев, гланамура и др.

Для всех, за исключением некоторой части, преимущественно офицерского состава, этот декрет являлся завоеванием революции. Приезжих, а особенно официальных докладчиков, забрасывали вопросами с целью выяснения подробностей реформы.

Председатель Центромура Самохин вдохновлял проведение этой разъяснительной кампании и часто говорил: «Вот это то, за что мы боролись, жертвуя собой в царское время! »

Тема о демократизации флота и переводе его на добровольческие начала была революционизирующей и привлекала симпатии матросских масс к Советской власти.

Одновременно обсуждали вопросы об очередных сроках демобилизации, и каждый строил планы своего будущего, с трудом отрываясь от действительности с размеренным укладом жизни и привычками многолетней жизни в железных кубриках плотно населенного корабля.

Мурманск в этом отношении несколько отстал. Во второй половине января упорно говорили, что в Архангельске были отпущены матросы призыва до 1918 г., а Центромур только в самом конце месяца выделил демобилизационную комиссию в составе Радченко, Макарова и Полухина.

Центромур, используя власть на местах, постановил увольняемым в запас выдавать обмундирование по сроку 1918 г. и распорядился удовлетворить деньгами и продовольствием на 60 суток, хотя это шло в разрез с положением, и вскоре было отменено.

В Мурманске к началу февраля были уволены со службы моряки, призванные до 1913 г. включительно.

В первых числах февраля в торжественной обстановке из Мурманска отбыли более 500 человек демобилизованных моряков. Отъезд этой первой крупной партии сопровождался теплыми проводами при значительном стечении делегаций различных организаций и населения города. Эти проводы совпали с решением Центромура о переводе кораблей на отопительный режим из-за недостатка в угле. Это обстоятельство гармонировало с сокращением личного состава до минимума и не возбуждало опасения за будущее.

Однако, события развертывались с головокружительной быстротой. В первой же половине февраля уехала следующая партия моряков призыва 1914 и 1915 гг., а в начале второй половины месяца состоялось увольнение всех годов до 1917 г. включительно.

Во второй половине марта Центромур решил расформировать береговые части: Кольскую и Александровскую флотские роты и рассмотрел вопрос о сокращении табеля комплектации основных боевых единиц.

Сокращение штатов производилось с учетом задач, которые возлагались на данный корабль или часть. Некоторые из кораблей из-за отсутствия команды были приведены на долговременное хранение и сданы в порт.

Из демобилизационного отдела Целедфлота шли различные постановления и приказы о планомерном проведении демобилизации, но эти директивы поступили с большим запозданием, когда в Мурманске демобилизация флотилии фактически закончилась по местным решениям Центромура, которые, по мнению многих специалистов, во многих случаях перешли за границы законности.

Увольняемым морякам демобилизационная комиссия Центромура выдавала удостоверения: «Сим удостоверяется, что по Декрету Совета Народных Комиссаров о переходе флота на добровольческие начала и согласно приказу Народной коллегии Мурманского района от 5 февраля 1918 г. за № 12[34] предъявитель сего есть действительно бывший военный моряк (фамилия, имя и отчество) ныне увольняемый от службы». Подписывал – председатель демобилизационной (учетной) комиссии Центромура.

В первые месяцы 1918 г. произошли крупнейшие реформы, и Центромур едва успевал оформлять поступки, вытекающие из этих событий, и плелся за ними*.

Одновременно с роспуском матросов судовые комитеты вели запись желающих остаться на новых началах, а Центромур в середине февраля объявил всеобщую запись во флот с проведением пышных митингов.

Договор на службу был прост по содержанию и заключался на весьма короткие сроки.

В Мурманской флотилии первые договоры заключались до 1 апреля, т.е. меньше, чем на два месяца.

Приказом народного комиссара Дыбенко предусматривались высокие оклады, так, например, матросы-специалисты получали жалованье только в два раза меньше, чем командир корабля или старший инженер-механик.

Начиная с апреля месяца, договоры на службу заключали для моряков, служивших ранее на флоте, на 7 месяцев, а не прошедших военно-морскую подготовку на 13 месяцев. При этих сроках выдавалось обмундирование. Принятие таких сроков было чисто местным решением и несколько противоречило положению о переводе флота на добровольческие начала.

В период демобилизации на кораблях все изучали Декрет Совета Народных Комиссаров, по которому флот, существовавший на основании всеобщей воинской повинности царских законов, объявлялся распущенным и организовывался социалистический рабоче-крестьянский на добровольных началах, со службой по договору.

Помню критические замечания некоторых членов кают-компании крейсера по поводу вступительной части декрета, в которой отмечалось, что флот находится в состоянии великой разрухи по вине царского и буржуазного режимов.

В дискуссиях язвительно вопрошали: «А кто довел корабли до разрухи и полной потери боеспособности? Главным образом, большевики разлагали матросов, а теперь удивляются, что они сели на шею государства».

«Я ведь говорил, предупреждал, вот, по-моему и вышло», – отмечал командир крейсера Шейковский.

Сильно было ещё течение о продолжении войны с немцами: предложение сепаратного мира истолковывалось почти всеми офицерами как потеря престижа России и даже гибель её. Сохранились ещё подобные мнения и в матросской среде. Требовалась основательная разъяснительная работа, которую надо было противопоставить саботажным настроениям, но в Центромуре никто этим не занимался, каждый толковал декрет и положение по-своему.

Командный состав мог увольняться наравне с матросами того же возраста, а желающие остаться должны были получить положительную характеристику судового комитета.

Помню, что, подав заявление о желании остаться на корабле, я по характеристике комитета был переведен на должность старшего судового инженера-механика, но довольно продолжительное время на корабле не знали размер моего жалованья, так как ожидался специальный приказ по этому поводу.

Со стороны старорежимных офицеров была сделана еще одна попытка по-своему поддержать боеспособность флотилии. Эта попытка состояла в том, что командир крейсера «Аскольд», бывший капитан 1-го ранга Шейковский А.И. и начальник штаба гланамура Веселаго решили создать хотя бы один ударный миноносец, укомплектовав его специально подобранными людьми, и в первую очередь, гардемаринами и кадетами Военно-морского училища.

Шейковский одно время был преподавателем штурманского дела в этом учебном заведении, и воспитанники его знали. Шейковский в кают-компании офицеров не раз заводил разговор о создании эсминца, который служил бы примером боеспособности и дисциплины, вокруг которого можно было бы создать ядро дисциплинированных команд. Он ссылался на опыт по организации сухопутных ударных батальонов, состоящих преимущественно из юнкеров.

Воспользовавшись командировкой в Петроград сотрудника штаба гланамура бывшего лейтенанта Смирнова В., а, может быть, специально устроив поездку, Шейковский и Веселаго поручили ему произвести вербовку гардемаринов[§§§§]. Смирнов быстро распространил слух в Морском училище с призывом ехать в Мурманск к англичанам; вот гардемарины поползли, нельзя сказать, чтобы очень густо – единицами и парами.

Судовой комитет «Аскольда» и Центромур восприняли это мероприятие Шейковского и Веселаго как контрреволюционное выступление и запретили пропуск гардемаринов по железной дороге. На запрос по этому поводу комиссара ст. Имандра Денисова 20 марта Ляуданский от имени Центромура запретил пропуск гардемаринов. Последние вскоре об этом узнали и обходили ст. Имандра пешком.

Шейковский и Веселаго были отданы под суд Ревтрибунала по обвинению в намерении укомплектовать «Аскольд» гардемаринами с целью разогнать Совдеп и Центромур и взять власть в свои руки. Однако, суд оправдал организаторов привлечения гардемаринов во флотилию и 19 апреля вынес решение о возвращении Шейковского и Веселаго к исполнению своих служебных обязанностей.

Нет сомнения, что если бы такой ударный миноносец был создан, то он перешел бы на сторону союзников и послужил бы ядром не боевой флотилии Красного Флота, а белогвардейского правительства Чайковского.

Впоследствии, как уже сообщалось, Шейковский перебрался к Врангелю и сделался активным врагом Советской власти.

Командир крейсера «Аскольд» Шейковский Александр Иванович был задержан в течение демобилизации флотилии делами, а затем по указанному судебному процессу.

Агитация, предшествовавшая суду, окончательно подорвала авторитет его как командира, и если Веселаго плевал на мнение «плебейской общественности» и продолжал оставаться организатором интервенции, то Шейковский решил ретироваться.

Его увольнение было оформлено в конце апреля; он сдал командование крейсером только что прибывшему де Вальдену.

Выбранный командой старшин офицер Гунин не возвратился из отпуска. За границей он заразился сифилисом и никак не мог от него избавиться. Де Вальден приехал из Петрограда с явной целью пробраться в Японию, куда приглашала его жена, служившая в посольстве, укомплектованном Временным правительством Керенского*.

Впечатление об убийстве Кетлинского было еще свежо, и Шейковский был уверен, что его уничтожат при отъезде.

Проходя мимо вагона французской миссии, он вскочил в вагон и был туда пропущен французским офицером и часовым. Два матроса, сопровождавшие Шейковского, из команды «Аскольда» рассказывали об этом инциденте в комическом изложении. Сопровождающие были наряжены комиссаром Островским с целью избежания провокации.

Команда не любила и не уважала Шейковского. Из-за мелочи его туалета остряки из матросов наделяли его разными эпитетами, которые передавались на все лады.

Оказывается, один из вестовых заметил в дверь, что Шейковский наклеивал на свою плешь паричок. Я об этом узнал из разговора на вахте и, присмотревшись, действительно, заметил небольшую разницу между гладко прилизанными черными, как смоль, волосами средней части головы с боковой растительностью ниже пробора, явно выкрашенной под жгучего брюнета.

Находились среди матросов смельчаки, которые строили планы о том, как незаметно украсть парик или сорвать его при всех.

Несмотря на быстрый отъезд демобилизованных, судовой комитет «Аскольда» функционировал все время, пополняясь остающимися до 1 апреля. Порядочное количество матросов, подлежащих демобилизации, отложили свой отъезд по сезонным обстоятельствам до весны и выразили желание остаться на флотилии до апреля. В этот период на крупнейших кораблях «Чесма» и «Аскольд» количество оставшейся команды составляло примерно одну пятую штатного состава.

В начале апреля население кораблей еще более поредело, дойдя до одной десятой от нормальной комплектации.

В первой половине апреля весь личный состав, например, «Аскольда» не превышал пятидесяти человек, хотя в это время на крейсере появились новые лица моряков, пришедших с судов торгового флота. В середине июня на «Аскольде» числилось 142 человека, из них десять лиц командного состава*.

Были случаи, когда на мелких кораблях – миноносцах и тральщиках –не оставалось ни одного человека. В первой половине апреля в Центромуре считали, что численный состав флотилии, включая береговые части, снизился до 500 человек.

Далее последовало медленное увеличение количественного состава, растущее из месяца в месяц за счет пополнения, присылаемого из Архангельска и Кронштадта.

В конце июня продфлот числил на морском довольствии около 800 человек едоков, готовились к приему новых поступлений, занаряженных Целедфлотом и оформленных договорами для службы во флоте.

Апрельское сокращение команды на кораблях привело к полному нарушению комплектации по специальностям и деморализации, примеры которой следует привести.

В середине марта судовой комитет «Аскольда» писал в Центромур: «На Ваше предложение погрузить 500 тонн угля комитет сообщает, что погружено 169 тонн, а больше команда грузить не желает, так как уезжает в запас флота с 1 апреля и необходимо время для подготовки к отъезду, а те, кто остались, всего 30 человек, едва справляются с обслуживанием корабля.

Что касается грузчиков 18 человек, которых Вы прислали, то, по мнению команды, они только замажут корабль, который уже вымыт.

Общее собрание единогласно постановило отложить погрузку до укомплектования крейсера новой командой.

Подписал председатель судового комитета Пысин».

Английский угольщик отошел не разгруженным, и, естественно, об этом стало известно командованию союзников.

Мне ничего не оставалось делать, как просить Центромур увеличить количество грузчиков. Этот комитет, считавший себя командующим флотилией, постановил объявить аскольдовцам, что, если они не будут грузить уголь, то уезжающие не получат довольствие на дорогу. Такое обращение Центромура вызвало только общий смех в команде, и Центромур далее бумажной резолюции ничего не сделал. Таково было величие и авторитет Центромура. Аскольдовцы кричали: «Пусть попробуют – мокрого места от них не останется! »

Я долго не мог забыть случай с углем, настолько меня сразило сознание, что еще так недавно все говорили о недостатке угля, обсуждали предложения, как его достать, а теперь, готовясь к отъезду, те же люди с возмущением отказываются от него, хотя все знали, с каким трудом добились получения наряда на 500 тонн топлива.

Кроме того, мое настроение испортилось событием, о котором не хотелось бы вспоминать.

В погрузке угля принимал участие весь командный состав корабля, я управлял грузовой лебедкой. В трюме ошвартованного к левому борту крейсера английского транспорта наши матросы наполняли углем мешки. Десяток – полтора таких мешков навешивались тросовыми ушками на гак шкентеля лебедки. Застропленный таким образом груз поднимался лебедкой, стрела заваливалась оттяжкой, мешки опускались на свободную часть палубы крейсера и растаскивались к горловинам шахт угольных ям, куда и ссыпалось содержимое мешков. Самое неприятное занятие было разгребать уголь в ямах с забоем всего свободного объема.

В настоящее время, когда современные котлы отапливаются мазутом, команды кораблей понятия не имеют о той аспидной работе, которая была связана с погрузкой угля, особенно в периоды частых походов. Люди утомлялись до изнеможения, превращаясь в чернокожих, а корабль приходилось после погрузки тщательно мыть и чистить. Несколько дней почти до следующей погрузки отплевывались углем или лечили воспаленную кожу, если грузили брикеты.

На «Аскольде» во время непрерывных походов такие операции производились через каждую неделю. В описываемом случае при подъеме мешков с углем строп оборвался, и весь груз упал в трюм с большой высоты. Это было страшно, так как, хотя людям запрещалось стоять под грузом, но для ускорения наполнения мешков следующего подъема это правило не выполнялось.

Я был уверен, что под облаком пыли находились тела убитых или придавленных матросов. Освобожденный от груза шкентель быстро поднимался вверх, и я, растерявшись, вместо того, чтобы закрыть клапан подачи пара и этим остановить лебедку, вращал его с прилежанием против часовой стрелки и, наконец, открыл до отказа и недоумевал, почему лебедка не останавливается, а еще больше гремит.

Быстро пронеслась мысль о том, какие по инструкции могут быть неполадки с клапаном, и я решил, что под тарелку клапана что-то попало, что мешало ей прекратить доступ пара в машину лебедки. А гак шкентеля коварно полз вверх, угрожая попасть в блок стрелы и вывести его из строя. В этот момент, когда внимание всех было сосредоточено на трюме, англичанин, стоявший в комбинезоне на палубе надстройки угольщика, быстро перескочил через леерное ограждение, спрыгнул на палубу крейсера, подбежал к лебедке, довольно решительно отстранил меня, несмотря на мой офицерский вид, и покамест я соображал о том, что могло попасть под клапан, он умелым движением вращал маховик по часовой стрелке и закрыл клапан. Гак остановился в самый критический момент, который должен был закончиться поломкой грузоподъемного устройства. Вид у меня был, по-видимому, настолько ошалелый, что сосредоточенное лицо англичанина расплылось в улыбку и он, хлопнув меня по плечу, сказав: «Невер – майн, мастер! » – ушел смотреть, что произошло в трюме*.

Оказалось, все обошлось благополучно, так как на этот раз грузчики пошли на перекур, и никто под груз не попал.

Я долго терзался своею растерянностью, упрекал себя в отсутствии основного качества командира. Впоследствии, когда у меня были случаи проявления находчивости и хладнокровия, я чувствовал удовлетворение и оправдывал свой позорный «дебют» молодостью и неопытностью.

В связи с обрывом стропа произошел некоторый перерыв с выяснениями, а после перерыва многие разошлись и решили кончать погрузку, ограничившись приемом 169 тонн угля, которого хватало до отъезда последней партии команды по демобилизации.

Интереснее всего, что на корабле никто не распорядился выяснить причины этой аварии. Почему лопнул строп, и кто за это должен был ответить? Не известно! На лебедке стоял я, быть может, это мне надлежало проследить за прочностью всего подъемного устройства? Если бы такой вопрос возник, то судовому комитету долго пришлось бы решать спор между механиками и строевыми, так как грузовой оснасткой никто не ведал. Конечно, были исключения, к которым приведенный пример дезорганизации и разложения корабельной службы не относился. Тральщики и посыльные суда, беспрерывно работающие, получали задание, выходили в море на те или иные операции, выполняли их добросовестно, а в некоторых случаях даже самоотверженно и героически.

Однако, политику делали команды крупных кораблей и соединений: линкор «Чесма», крейсер «Аскольд», отряд эскадренных миноносцев и некоторые береговые части. Они бездействовали и разлагались.

Старший машинист парового катера Федоров Николай был заслуженным человеком. В Дарданеллах в 1915 г., когда команда крейсера совместно с французами выполняла операции по высадке десанта, катер Федорова буксировал шлюпки. Он был обстрелян с берега турками и получил по ватерлинии пулевые пробоины. На волне и качке вода, попадая в трюм машинного отделения, увеличивала осадку и через короткий срок начала заливать топку котла.

Ход катера снизился, начальник десанта мичман Корнилов распорядился отдать буксиры и баркасам продолжать движение на веслах. Над десантом нависла угроза уничтожения и бесславной гибели. Противник пристрелялся, снарядом уничтожило одну из шлюпок с людьми.

Федоров настрогал из черенков ручного инструмента деревянные пробки и настойчиво заколачивал ими пулевые отверстия в борту катера, находясь по колено в воде.

Старшина баркаса № 1 быстро вооружил парус и вырвался вперед, а когда баркас был перевернут волной от взрыва снаряда, то он, а также матросы на шкотах*, погружаясь в воду, производили нужные операции без секунды промедления: руль был переложен так, чтобы баркас стал против волны, шкоты и вантины** отданы, паруса убраны, мачты срублены и баркас перевернут вверх килем. Он плавал и служил плотиком спасения для матросов в отяжелевшем платье и сапогах, наполненных водой.

Корнилов послал шлюпку на помощь, но она была изолирована огневой завесой противника.

Далее произошли события, которые звучали, как анекдот, если бы в моей команде любителей парусного спорта не находились участники этой высадки.

Прекратился артиллерийский огонь с берега, пулеметы строчили большей частью куда-то выше, через головы десантников. Оказывается, что на крейсере заметили пристрелку немцев и турок по отряду, определили положение корректировщика и несколькими залпами по команде мичмана Штайера уничтожили ветряную мельницу с наблюдательным пунктом.

Старшина затонувшего баркаса также не терял времени, он распределил команду, держащуюся за корпус баркаса, по определенным местам, создал им опору из плавающих мачт, и четверо умелым движением перевернули шлюпку на киль. В этот момент никто за корпус не держался и все, плавая, дружно выгребали одной левой рукой воду, опираясь на плавающие снасти.

Как только баркас приобрел некоторую плавучесть, обессилевшие люди могли держаться за штевни* и направлять его против волны, защищая от захлестывания.

Достали черпаки, и с каждой минутой баркас заметно поднимался из воды.

Никто не фиксировал время этого военно-спортивного состязания, но, по мнению очевидцев, минут через десять после аварии баркас был готов идти на веслах.

Федоров за это время мобилизовал на катере старшину и самого Корнилова для откачки воды, а сам поднял давление пара и дал ход. Шлюпки, разбросанные волнением, были собраны, и катер подвел их к намеченному месту. Теперь можно себе представить, с каким геройством бросились аскольдовцы в атаку.

Французы отстали, а англичане и не успели показаться из своего сектора, как селение было занято с большими трофеями.

Командование союзной эскадры следило за операцией и несколько раз выражало свое восхищение. На «Аскольде» хранился приказ адмирала с наградами и телеграмма министра Григоровича с благодарностью царя Николая за службу и поддержание славы Русского флота.

Никто тогда не думал о том, как эти же союзники расплатятся за героические жертвы аскольдовцев.

И, вот, сидя в полутемном кубрике в зимний вечер темного Заполярья, представляешь себе эту славную повесть русских моряков во славу англо-французских колонизаторов, нагло занесших ногу интервента, готовую к пинку, с традиционным стеком в руке.

Старшина Черных пропал без вести, машинист Федоров получил за проявленную находчивость Георгиевский крест и какой-то английский орден, чем всегда гордился.

Прошло более двух лет со времени десантной операции на Солоникском фронте, пробежала волна революции, смывшая ненавистный режим, а все же красочные картины, передаваемые умелыми рассказчиками – матросами, были сильны своей трагической, а чаще всего комической реальностью. Кто понимал службу, тот знал, что эта операция была проявлением высокой самоотверженности и дисциплины русского матроса в боевой обстановке.

Машинист Федоров точно выполнял инструкции и возмущался нарушением порядка. Он требовал от меня, как старшего механика, смены дежурства вторым катером при наступлении срока чистки котла.

Выборный боцман строевой матрос Рукин высвистал команду, вооружил стрелу приспособлением для спуска катера, но оказалось, что стрела слишком поднята и катер не выходит за трап. Рукин решил отдать топенант* и, приспустив таким образом стрелу, увеличить ее вылет за борт.

Несмотря на команду старшего офицера Гунина вооружить канифас-блок, Рукин начал снимать шлаги троса с утки, решив, по его словам, оставить один шлаг и стравливать конец через утку, но якобы последний шлаг соскользнул. Удержать вес катера людьми было невозможно, сам Рукин попортил себе кисть правой руки, а стрела с катером стремительно упала, валясь на левый борт. При этом она снесла ограждение мостика прожектора и легла на его площадку; катер зацепил фальшборт*, смяв его у трапа, и упал в воду, повредив себе обшивку днища. Это была крупная авария, счастливо закончившаяся без человеческих жертв.

Стрела получила вмятины и без проверки прочности не могла быть использована для работ. Фальшборт пришлось ремонтировать мне с подручным, нагревая паяльными лампами выпучины и рихтуя их кувалдами. Заплаты, поставленные на заклепках с плохо отделанными головками, служили укором моим практическим навыкам.

Ограждение прожекторного мостика восстановил машинист Кудинов по прозвищу дядя Миша незадолго перед увольнением с корабля. Он хорошо освоил слесарное дело и организовал бригаду из демобилизованных аскольдовцев по ремонту паровозов в местном депо. Так кончилась боцманская карьера Рукина, который долго поправлял свою руку на берегу, а затем уехал на родину.

Изложенные эпизоды взяты мною из корабельной жизни для иллюстрации, с одной стороны, единения в боевых условиях, созданного традициями, и, с другой, нарушения организации службы на флоте в начальный период революции. Этот недостаток можно отнести к кораблю в целом, но на этом общем фоне имелись случаи проявления как политической сознательности моряков, прославивших себя в революцию, так и падение личных моральных качеств, приведших к позорному для моряков Кронштадтскому мятежу.

Вспоминаю одно событие, относящиеся к марту 1918 г. «Аскольд» стоял на якоре в Кольской бухте, за Абрам-коргой, ближе к гористому берегу. Приливами и отливами крейсер дважды в сутки разворачивался по течению и значительное время находился в циркуляции – вправо или влево, в зависимости от направления ветра.

Каждый раз в ветреную погоду кто-либо из строевых офицеров подходил к иллюминатору и говорил, зевая: «Опять нас отнесло к берегу, покамест «товарищи» соберутся установить бочку, мы выскочим на камни! » Кто-нибудь отвечал флегматично: «Ничего, сейчас развернет, проскочим! »

И вот однажды, при штормовом ветре со стороны города, корабль на циркуляции так прижало к берегу, что угроза сесть на подводные камни была очевидна даже для скептиков. Было еще не поздно, темнело. Комсостав зашевелился. Командир отдал ряд распоряжений, а мне приказал приготовить машины к действию.

Надо было, прежде всего, развести еще хотя бы один котел. Команды было мало, и, как назло, большинство находилось на берегу, в клубе. Дежурство подвахтенных не соблюдалось. В общем, я никого из старшин не нашел и пошел в дежурную кочегарку, на трапе столкнулся со старшим кочегаром. «Изотов, крейсер выносит на берег, срочно разводите второй котел! » – выкрикнул я в шуме вентилятора.

– Моя вахта кончается, иду собирать сменщиков!

– Вернитесь, Изотов, поймите, кораблю угрожает гибель, разведите второй котел!

– Ну, вот еще, черт с ним. Это в море опасно, а в бухте пусть тонет, – злобно огрызнулся Изотов, продолжая двигаться.

Я плелся за ним, уговаривая. Встретился один из членов судового комитета, который уже был в курсе угрожающей опасности и в повышенном тоне обратился ко мне: «Пары, пары! »

Я предложил ему заняться Изотовым, а сам побежал в кочегарку. Подходили люди новой смены. Я твердым голосом заявил, что они назначены на новый котел, и начал выполнять связанные с этим операции.

«А что, разве третий номер прекращаем? – справился один из кочегаров. – Что это из машины все требуют пар, по вспомогательной магистрали много расходуют! » В этом разговоре обе вахты работали усиленно*.

Выбрав время, я объяснил первой вахте, в чем дело, и двое беспрекословно шуровали, а третий поднял разговор о том, что за такую работу теперь надо сверхурочные платить, сидел и ждал старшего – Изотова. Последний, наконец, явился в сопровождении председателя судового комитета машиниста Островского.

Дело было уже налажено, и я пошел в машину. Там старшина – хозяин средней машины – Чернышев развернулся более удачно: работал циркуляционный насос, и прогревалась машина.

Вскоре кое-кто возвратился с берега, и бестолковый аврал был более или менее ликвидирован. Корабль, чиркнув последний раз о подводные камни, вышел на чистую воду и лег как-то наискось под влиянием сил течения и ветра. Последовал отбой.

Зашел в котельную. Половинный состав вахты выполнил большую и утомительную работу. Изотов был недоволен: «Что это за служба? – и соответственно выругался. – Уйду, не желаю работать в таком кавардаке! »

Я промолчал, но впоследствии задумался о поведении этого кочегара, беспрекословно проведшего службу при царском режиме. Теперь он мог безнаказанно не выполнить приказание старшего инженера-механика, за что в старое время подлежал отдаче под суд, и все же он был недоволен и неудовлетворен. Таких матросов было не большинство, но все же заметное количество – бывших службистов. Да, на корабле должна быть дисциплина, которая бы подавляла временную слабость людей настроения.

К весне Изотов заболел цингой, его отправили в Петроград. Таков был общий фон службы и порядка на больших кораблях флотилии. Все же среди команд этих кораблей были отдельные личности, которые тяжело переживали упадок корабельной организации и потери боеспособности. Например, председатель судового комитета «Аскольда» машинист Дробовский в начале января внес предложение Центромуру обязать все корабли, находящиеся под вымпелом, быть в полной готовности для выхода в море. Он требовал обязать судовые комитеты следить за целостью своего корабля, за комплектацией его специалистами, руководить внутренним укладом жизни и обо всех недостатках заявлять в Центромур.

«Все распоряжения высших организаций должны исполняться беспрекословно, – заявлял Дробовский, – а в противном случае комитет должен привлекаться к ответственности перед Военно-революционным судом».

Я помню случай, когда вновь назначенный на «Аскольд» на время моего отпуска старший инженер-механик Семенов, приняв от меня дела, решил проверить состояние механизмов на ходу.

«Давайте организуем выход крейсера в море, – сказал он, – тогда мы с Вами будем уверены, что в случае экстренной необходимости у нас по механической части будет все в порядке».

«Но как же с углем? Нам дали его только на отопление».

«Ничего, нужно будет – дадут, договоримся с командиром и выйдем. Судовой комитет – вот Ваш объект. Вы с «товарищами» в контакте, так убедите их», – задел он меня.

Вышло все относительно просто и по команде «поднять пар – прогреть машины» и тому подобным, хорошо знакомым выкрикам, все выполнялось, репетировалось, и корабль вышел из залива и, кажется, не хуже, чем на адмиральском смотре. Как-то не верилось, что еще так недавно тянулись общие собрания и жгучие прения о демобилизации и бесконечных текущих делах.

Служилая команда поняла, что после переборки машин, которую мы только что закончили с помощью плавмастерской «Ксения», надо их опробовать. Крейсер вышел без охранения, что было рискованно, так как в заливе мерещились немецкие подводные лодки. Добились полных чисел оборотов, продержались на них пару часов и возвратились на старое место за Абрам-коргой.

Я ведал котельным хозяйством и потрудился в период подготовки к выходу и на походе немало, а по возвращении старший механик возложил на меня устранение дефектов машины, что оторвало меня от большой общественной работы.

Можно отметить, что в декабре и январе происходила утечка украинцев, которых насчитывалось на флотилии несколько сотен. Матросы-украинцы получили в декабре 1917 г. телеграмму головы Украинской генеральной морской рады Лотоцкого, который требовал возвращения всех украинцев на Украину, на что имелось согласие наркома Дыбенко.

Правда, один из матросов-украинцев Бондаренко, ездивший на Украинский морской генеральный съезд в Киев, возвратился в конце февраля и докладывал в Центромуре о том, что съезд не состоялся, так как он был разогнан большевиками, которые к тому времени забрали власть в Киеве и объявили съезд буржуазно-националистическим.

Одновременно с проведением декрета о роспуске флота осуществлялся перевод его на добровольческие начала, что в условиях Мурманска представило большие трудности и целиком легло на плечи Центромура с его отделами.

Верховная Морская Коллегия представила право Центромуру вербовать личный состав флотилии по вольному найму, но этим потери не компенсировались.

При наплыве шкурных требований, связанных с массовой демобилизацией, трудно было общественным организациям заниматься другими политическими проблемами, поэтому удивляться не приходится, что информация, полученная в Мурманске, о германских условиям мира была обсуждена в Центромуре только в самом конце февраля, она вызвала бурю негодований.

Пленум Центромура единодушно считал, что эти предложения немцев ни что иное, как насмешка, принятие их – позор для России и кабала.

На пленуме Центромура кричали с возбуждением, что лучше погибнуть всем, но остаться верными своим принципам – свободы, равенства и братства. Таково было настроение мурманских политических лидеров в дни, когда Предсовнаркома Ленин согласился принять условия Германии для заключения мирного договора, проявив зоркость вождя и предвидение ученого.

Параллельно с демобилизацией личного состава флотилии перед Центромуром во всей полноте встал вопрос о материальной демобилизации. К этому обязывало наступление зимы при критическом положении с обеспечением топливом и недостатком команды.

Народная коллегия в первых числах февраля 1918 г. приняла решительные меры, предложенные, в основном, Веселаго.

Ряд кораблей подлежал сдаче в порт на хранение, а отдельные части – расформированию; основные потребители угля переводились на отопительный режим. По распоряжению командира крейсера «Аскольд» Шейковского, я составил заявку на отопительные камельки и разработал схему их установки с полным прекращением работы котлов.

По плану Народной коллегии, поддержанному Шейковским, было принято решение – линкор «Чесма» и крейсер «Аскольд» перевести на камельковое отопление, сократив его путем консервации отдельных помещений. Личный состав было приказано довести до минимума, необходимого для поддержания отопления и охраны.

На посыльных судах «Соколица», «Купава» и четырех эсминцах механизмы приводились на долговременное хранение, после чего эти корабли подлежали сдаче в порт на хранение.

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. Большевистский Центромур без коммунистов
2. Как назывался главнокомандующий повстанцами Тургайской области в 1916 г.?
3. Командующий ВВС Московского округа