Морской клуб. Традиции общения

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 8Следующая ⇒

В начале 1918 г. положение в Мурманске осложнилось во всех отношениях. Продуктов питания не хватало. Несмотря на мероприятия властей по объединению продовольственных органов города, попыток организации рыболовных средств и обещаний англичан, нормы продуктовых выдач в городе непрерывно снижались.

Военные моряки были обеспечены питанием значительно лучше, чем рабочие и служащие порта, железной дороги и строительных учреждений, не говоря уже о промысловом населении района.

Естественно, на этой почве легко было посеять антагонизм между отдельными слоями населения и создать трения в их взаимоотношениях.

Этим обстоятельством в полной мере воспользовались организаторы интервенции.

Продовольственная комиссия Центромура – продфлот, возглавляемая военным моряком Платоном Коваленко, неоднократно обращалась с призывами к судовым комитетам о сокращении раскладок.

С начала декабря приказом начальника базы Соколовского были установлены нормы морского довольствия на одного человека в неделю: 5, 5 фунтов мяса, из них до 2 фунтов солонины, хлеба белого 7 фунтов и черного 10, 5 фунтов, масла коровьего и растительного 1, 5 фунта, круп и макарон около 3 фунтов, сахара 2 фунта и т.п.

В течение зимы из этих норм всегда чего-либо не хватало, но компенсировалось.

На заседаниях Центромура в конце января и позже комиссар при интенданте и продовольственная комиссия запугивали надвигающимся голодом.

Центромур обычно предлагал продфлоту произвести проверку и в случае надобности сократить нормы. Однако, флотские снабженцы находили источники пополнения своих запасов и, насколько помню, только в июне 1918 г. было произведено существенное снижение норм выдачи продуктов на корабли. В начале года команды получали: утром – белый хлеб со значительным пайком сливочного масла, а обед состоял из супа или флотского борща с куском мяса и макарон, которые наши коки на «Аскольде» приправляли для аппетита лимонной эссенцией.

Иногда к макаронам давали мясные консервы «корнбиф», часто они же повторялись вечером. Кают-компания преимуществами не пользовалась, но недостатка в мясных консервах и сладком сгущенном молоке я не ощущал.

Помню под праздник пасхи, который в 1918 г. в Мурманске праздновался, ревизор Майумский прославился изготовлением «суфле» из белых ломтей ситного хлеба, пропитанных сгущенным молоком и облитых консервированными фруктами. Все это сооружение было поставлено в горячую духовую на несколько минут, покрылось подрумяненной коркой запекшегося молока с сахаром и выглядело весьма аппетитно.

Бывали случаи, когда к трапу крейсера подходил карбас и рыбак продавал трепещуюся семгу.

Наш доктор Анопов научил буфетчика резать её тонкими ломтями и слегка солить; так ели ее в свежем виде. Доктор демонстрировал эту закуску, хотя выпивка была в кают-компании запрещена, но любители «грелись» в каютах, что, конечно, нельзя было сравнить с тем «разливным морем», которое господствовало на крейсере до революции.

Офицерский винный погреб имел обильные запасы, произведенные за границей, но им не пользовались по запрещению судового комитета.

Учитывая лишения, которые пришлось перенести значительной части населения нашей страны в последующие годы революции и войн, надо сказать, что на кораблях флотилии никто не голодал, но команда была недовольна однообразием питания и страдала от цинги.

Зимой и весной цинга стала бичом: болели преимущественно моряки судовых команд, и спасением их была отправка, как в то время выражались, в Россию. Многие больные с трудом влезали в вагон на костылях, а выходили в Петрограде без их помощи. Правда, поезда в то время шли до столицы неделю, а то и больше.

В Мурманском Совете часто можно было услышать с трибуны этого учреждения пылкие речи о том, что флот […]* край и призывы к обузданию аппетита.

Все приезжающие из Центра в командировку стремились попасть на довольствие в базу. К ней же старались приписаться вновь создаваемые учреждения такие, как контрразведка, военкомат и т.п. Так называемые беженцы, т.е. иностранцы, распоряжением Кетлинского были взяты на довольствие флота. Однако, с февраля эти беженцы прибывали не только отдельными вагонами Международного общества спальных вагонов, но даже целыми поездами под флагом различных миссий.

Они неделями стояли в тупиках железной дороги в ожидании эвакуации за границу и получали из базы флотские пайки по заявкам Британского офицера.

В середине марта председатель продфлота Коваленко жаловался на то, что число беженцев в Мурманске увеличивается с каждым днем и англичане бесконтрольно выписывают большие количества продуктов.

Центромур требовал точной регистрации беженцев и снабжения их городским продотделом.

Центромур обладал в то время реальной силой в Мурманске, пользовался ею: назначал своих комиссаров как на железной дороге, так и в порту.

Это давало ему преимущество перед Советом в отношении конфискации того, что, как говорил Веселаго, плохо лежало.

Так Центромуру удалось перехватить несколько товарных партий и снабдить себя с большим избытком обувью как военного, так и гражданского образцов, а также дефицитным в то время подошвенным материалом, прибывающим по старым заказам из-за границы.

Точных цифр я не знал, но помню, что однажды адмирал Кемп упрекал Центромур в присвоении 25 тыс. пар обуви, в то время, когда состав флотилии не превышал 3 тыс. матросов. Говорили, что снабженцы умело использовали свои фонды для товарообмена.

Уверенно помню, как в середине февраля в Центромуре обсуждался вопрос об использовании больших остатков обуви: моряки единогласно постановили придержать их на базе для будущего пополнения флотилии. В то же время было решено реквизировать ботинки городского образца, прибывшие в адрес купца Берга, и перевезти их в свои склады, несмотря на то, что предыдущий состав Центромура под руководством Самохина дал письменную гарантию английскому адмиралу в том, что конфискации будут прекращены.

Исключительной силы столкновение Совдепа с Центромуром возгорелось на почве дележа жилфонда. Значительная часть зданий в Мурманске, пригодных для жилья или под склады, принадлежала Морскому ведомству и находилась в распоряжении Центромура.

В начале 1918 г. служащие базы и флотские учреждения занимали площадь около 10 тыс. кв. метров отопляемых помещений и, примерно, 6 тыс. кв. метров использовались под склады.

В середине февраля приказом по Морскому ведомству как оборонное, так и необоронное строительства в Мурманске прекращались. Однако, материальная обеспеченность позволила окончить работы по переоборудованию двух рабочих бараков под тридцать двухкомнатных квартир, закончить постройку нового жилого дома, а также нескольких складов и служебных помещений базы. Это был фонд, завидный для Совдепа.

Центромур пользовался популярностью среди городского населения и распространял свое влияние на него через, так называемый, Морской клуб – единственное место развлечений в городе.

Вопрос об организации культурно-просветительской работы среди военных моряков в Мурманске возник в середине мая 1917 г. на объединенном собрании делегатов армии и флота. Среди ряда комиссий, которые были созданы решением этого собрания, упоминалась и культурно-просветительная, предложенная делегатом Владимиром Полухиным.

Председателем комиссии был избран лейтенант Алексеев. Полухин также вошел в состав этой организации и на первом же заседании изложил свой план о создании Морского клуба как центра просветительной деятельности среди как моряков, так и населения города.

Однако, Полухин вскоре был делегирован в Архангельск, а Алексеев не провел намеченной программы.

Указанный период совпал с моим приездом в Мурманск. Общественно-политическое руководство флотилией находилось в ведении Военного совета, который к вопросу об организации культурного отдыха для моряков не возвращался. Возрождение идеи о создании клуба произошло в начале августа на одном из первых заседаний Центромура под моим председательством.

Делегаты с кораблей выдвинули требование с узкой формулировкой о создании «развлечений» для команд. Требование было поддержано всеми с выражением самых разнообразных предложений. Тогда же выбрали комиссию для рассмотрения этих предложений.

Помню, что эта комиссия в первые же дни своей деятельности сосредоточила свое внимание на создании Морского клуба с размещением его в доме, который принадлежал некоему Скрябину. Этот так называемый дом Скрябина длительное время не сходил с повестки дня Центромура.

Хозяин его чувствовал поддержку в высоких кругах управления городом и действующих тогда положений. Представителей комиссии Центромура он встретил недружелюбно и решительно отказался идти на какие-либо соглашения с матросами.

Во второй половине августа пришлось избрать новую комиссию специально по делу о доме Скрябина. Этот нашумевший в свое время дом Скрябина представлял из себя большой деревянный полуутепленный, вернее уплотненный от проникновения снега и дождя, сарай. Высота его превышала обычные мурманские бараки.

Скрябин был предприимчив и оборудовал свой дом в качестве кинотеатра, в котором на деревянных скамьях уплотненно размещалось человек двести – триста посетителей, а иногда и больше.

Центромур крепко ухватился за мысль об использовании этого помещения, т.к. средств на постройку нового здания не предусматривалось, и в условиях того времени подобный дом открывал реальные возможности быстро организовать клуб для непритязательных моряков, скучающих в Кольском заливе.

Тяжба и торговля со Скрябиным были длительными. Скрябин доказывал через юриста свои права, обоснованные существовавшими законами, там, где ему было выгодно, он предъявлял документы о своей трудовой деятельности, инвалидности, полученной на фронте и т.п.

Центромур не пользовался административными правами, тем более не имел материальных средств. Необходимо было решиться на применение права сильного, т.е. просто напросто отобрать дом силой – реквизировать. Характерно, что при первой же попытке провести подобное решение в Совдепе и на пленуме Центромура встретились с решительным протестом местного исполкома, президиум которого свято чтил частную собственность и возражал против применения силы.

Юристы и комиссия непрерывно искали пути получения средств для выкупа дома и торговались с его хозяином.

Ввиду отсутствия денежных средств, для этой цели предлагались различные материальные компенсации.

С одной стороны, имелось большое желание иметь клуб и признавалась его необходимость, а, с другой стороны, Центромур на первых шагах своей деятельности не нашел сплоченных сил для разрыва с Совдепом и привитыми вековым наследием традициями.

В настоящее время инцидент с получением здания под клуб кажется смешным, но мне вспоминается случай в Кронштадтском Совете. По-видимому, это было в апреле 1917 г. На одном из заседаний Совета поздно вечером вскочил на трибуну какой-то солдат и, размахивая шапкой, возбужденно, но образно рассказал, как представитель большевистской газеты «Правда» Рошаль самовольно вошел в квартиру вдовы капитана 1-го ранга Одинцова, осмотрел все комнаты и заявил, что он займет себе спальню, и лег на ее кровать, потребовав, чтобы через час его разбудили и приготовили чай.

Это сообщение о самовольном занятии и своего рода реквизиции частной квартиры вызвало бурю негодований и настолько возбудило страсти, что дело дошло до серьезного рукопашного столкновения, и, кому было выгодно, представили поступок Рошаля как бандитский с посягательством на частную собственность.

В Совете многие делегаты, которые впоследствии сделались идейными коммунистами, в то время искренне возмущались самодействием Рошаля. Председателю Любовичу пришлось пойти на создание комиссии для расследования дела и таким путем получить время для успокоения массы.

Такова была сила старого воспитания, правда, эта сила быстро слабела, и уже осенью 1918 г. в Астрахани можно было наблюдать, как эти же морячки не считали зазорным занять любой особняк под квартиры.

Почти три месяца прошли в дискуссии Центромура с Совдепом и военно-морским командованием. Не было возможности добиться согласия администрации на изыскание средств для компенсации Скрябину, а с другой стороны, никто не решался принять решение о реквизиции через голову Совдепа.

В начале октября приехал новый начальник края адмирал Кетлинский, и дело сдвинулось с мертвой точки. Он сам неоднократно возбуждал вопрос в Центромуре о необходимости организовать регулярную постановку лекций и докладов, а также наладить работу самодеятельности.

Кетлинский однажды просил меня рекомендовать для организации клуба двух членов Центромура, которым он обещал оказать содействие.

Октябрьский переворот произвел впечатление на Скрябина, он стал уступчивым, и при помощи гланамура дом Скрябина вместе с его квартирой перешел в ведение Центромура.

Однако, этот сарай нуждался в ремонте, оборудовании сцены, уборных для артистов, буфете и др. С помощью Кетлинского работы были выполнены из каких-то средств, и месяца через полтора, вечером 17 декабря 1917 г., было осуществлено торжественное открытие клуба под руководством председателя Центромура тов. Самохина.

Перед открытием клуба в Центромуре возник ряд вопросов, и ему пришлось принять решение о ценах за билеты, штате, плане работ на ближайшее время и т.п.

Кетлинский продолжал нажимать и, придавая исключительное значение общеобразовательному делу, предупреждал Самохина от уклона в сторону пошлых развлечений и искажения идеи клубной работы.

Адмирал понимал значение общего и политического развития матросов. В этом отношении он хорошо зарекомендовал себя, командуя крейсером «Аскольд» перед революцией.

Самохин был известен как революционер ещё в царское время, он был малограмотен, как большинство матросов, которые в основном набирались из деревень, главным образом, по росту и мощному виду. Самохин часто говорил: «Я все понимаю и разбираюсь в политике хорошо, а писаря всегда подберу себе, вот мне бы только немного арифметике подучиться, и я мог бы управлять любым делом революции».

Кетлинский хладнокровно рекомендовал ему планомерно заняться грамотой, т.к. не все же время он будет разрушать старый строй и уничтожать остатки царизма, надо заняться и созидательной работой, для чего потребуется хорошая грамотность и знания. Однако, председатель Центромура недоверчиво относился к доводам адмирала, считая его несовременным человеком. «Нет, сейчас не то время, – возражал он, – надо читать не историю и географию, а о партии и рабоче-крестьянской власти, да вот бы арифметику кто-либо рассказал», – добавлял он и куда-то торопился.

Вопросы о направлении работы в клубе часто обсуждались в Центромуре ещё до открытия клуба, особенно, когда в конце ноября была организована агитсекция Центромура. После открытия клуба нахлынули новые вопросы административного порядка и занимали много времени, так Центромур всем своим пленумом руководил деятельностью клуба. Предложение Кетлинского о создании при клубе центральной библиотеки осталось невыполненным, хотя Центромур выделил для закупки её в Петрограде 10 тыс. руб. в конце июня 1918 г.

В конце января Кетлинского не стало, ушёл Самохин, и клубная работа оказалась неорганизованной и плелась по пути простейших развлечений, без должной отчетности.

Окончилось это тем, что в начале февраля пришлось назначить ревизию по финансовому состоянию клуба. Центромур выделил для этой цели своих членов Радченко и аскольдовца Титова.

В своем отчёте Титов раскрыл полную бесхозяйственность и отсутствие элементарного порядка в клубе. Титов предложил выделить комиссара клуба и двух дежурных членов Центромура, одного для проверки билетов, а второго для наблюдения за порядком во время представлений.

Предложение это было принято, но дело по отчетности не исправилось, т.к. комиссар был для этого не подготовлен и вскоре сменен.

Намечавшаяся подготовка концертов самодеятельности сорвалась из-за отъезда многих моряков – участников кружка в отпуск, а затем по демобилизации.

Развитию клубной работы мешала также зимняя пора. Центромур имел в своем распоряжении оркестр из 16 музыкантов, который оживлял деятельность клуба, где он использовался для танцев. Танцы одно время настолько завладели программой, что Центромуру пришлось специальным постановлением ограничить танцульки только субботами и воскресными днями, после спектакля или сеансов кино. Руководство клуба строило экономику на киносеансах, танцах и буфете. Содержание картин не помню, т.к. редко смотрел их.

Запомнилось одно посещение клуба весной 1918 г. Были приглашены англичане и французы. На меня произвело впечатление поведение английских матросов, которые при каждой помехе на экране, а ленты рвались часто, поднимали неистовый свист и топот, делали это с безразличным, скучающим видом.

В начале года в буфете посетителей привлекали бутерброды и нелегальная выпивка. В конце концов Центромур специальным постановлением учредил наблюдение за буфетом с целью ликвидации пьянства и разрешил продажу только папирос, табака, спичек и чая. Все эти ограничения и другие вопросы клуба горячо обсуждались на пленуме Центромура раза три в месяц.

После роспуска старого флота, когда число моряков сократилось, клуб стал более доступен для гражданского населения города. Появилась молодежь. Содержание клуба окончательно перешло на хозрасчёт, и руководство клуба пошло по линии необходимости обеспечить своё благополучие и существование за счёт выручки, а последняя создавалась киносеансами и танцами.

Как-то произошло, что через клуб легче всего можно было достать заграничные товары личного пользования, по-видимому, через команды с иностранных пароходов и наших, имеющих связь с Норвегией. Клуб стал центром товарообмена и спекуляции. Центромуру эта «культурная деятельность» клуба была известна, но оказалось, не так просто было ликвидировать эту заразу. Обсуждался вопрос о продаже билетов по рекомендациям, через комитеты, и кончалось сменой заведующего и передачей дела о безобразиях в суд.

В конце февраля представители чешских воинских частей, размещенных в Коле, получили разрешение Центромура на постановку спектакля и лекций. Я присутствовал на генеральной репетиции какой-то национальной славянской постановки и был вполне удовлетворен.

В начале марта из Петрограда эвакуировалась итальянская опера и задержалась в Мурманске в ожидании парохода. Нуждаясь в продовольствии, предприимчивые итальянцы предложили Центромуру выступить в клубе с концертной программой, при условии оплаты продуктами.

В Мурманске к этому времени находилось некоторое число интеллигенции с семьями. Выступление итальянцев, хотя и халтурное, было хорошо принято. Впоследствии стало известно, что антрепренер за выступление на бис потребовал добавочное количество риса. В зале клуба средняя часть имела небольшой подъём, а по бокам были места амфитеатром.

Музыкантская команда знала себе цену и значение для клуба. Потребовалось особое постановление Центромура, которым ограничивался аппетит, проявленный капельмейстером.

Было установлено, что музыканты получают от клуба по 5 руб. на человека только в воскресные дни, а в остальные дни они должны были играть бесплатно. Фактически же в будние дни им делали ужины за счёт клуба.

С 1 апреля штат клуба был утвержден в составе 16 человек, теперь уже не было речи об использовании членов Центромура в качестве билетеров и администраторов. Учредили должность завклубом.

Ещё раз или два Центромур выносил решения об ограничении времени для танцев и упорядочении деятельности клуба. Танцевали в пальто, в сапогах или валенках, все же танцевали – с вдохновением, «до упаду», с ограниченным количеством дам. Описание картины танца матроса с местной сильфидой, одетой в бушлат и с теплым платком, сброшенным на плечи, требует незаурядных художественных способностей, выше тех, которыми природа наделила автора этих строк. Танцевали хиовату (хайовату), польку-бабочку, па-де-спань, вальс и часто русскую. Таким образом, видно, что деятельность клуба была далека от культурно-просветительных планов Полухина и образовательных программ Кетлинского. Плата за вход на сеансы кино неоднократно менялась, но я почему-то никогда не платил за билет, по-видимому, были свободные возможности пользоваться знакомствами с дежурным членом Центромура.

Надо отдать справедливость, что Центромур стремился улучшить постановку клубной работы и обеспечить его средствами на переоборудование.

Составляли сметы и делали заявки в Центр. Однако, февральское решение о прекращении всех строительных работ в Мурманске по линии военно-морского флота, подорвали возможности Центромура. Все же последний выкроил некоторые средства на текущий ремонт клуба, и весной он имел лучший вид.

Центромур несколько раз обсуждал состояние клубной работы, но наладить дело и искоренить обывательщину не смог. Искали спасение в подыскании заведующего клубом. В середине мая нашли для этой должности студента Небученова, на которого возлагали большие надежды.

В конце мая Центромур, по докладу Небученова, принял постановление о ликвидации безобразий в клубе и передал дело о преступлениях служащих клуба в суд.

Иногда зал клуба использовался для проведения митингов и крупных собраний. Так, например, в конце мая Центромур организовал общий митинг с призывом к морякам не покидать кораблей и оставаться во флоте ввиду появления немецких подводных лодок.

Основной докладчик Красичков выступал в духе необходимости продолжения борьбы с немцами, нарушившими условия мирного договора. Просто и красочно выступали лица, спасшиеся при потоплении подводной лодкой парохода «Федор Чижов»[32].

По данным демобилизованного отдела Центромура, этот митинг возымел некоторое действие, в чем многие сомневались.

Через месяц, в середине июня, выявились разногласия между членом Центромура при клубе Соловьевым и заведующим Небученовым, который был заподозрен в ориентации передачи клуба Совдепу. Небученов настаивал на увеличении жалованья служащим клуба, чтобы они могли существовать без подлогов, и поддерживал заявление любителей сценического искусства о повышении гонорара за постановки спектаклей до 600 руб. в вечер.

По рекомендации Соловьева Центромур отклонил эти требования, за исключением незначительной прибавки к зарплате двум служащим клуба.

Центромур настолько включился в эволюцию интервенции, что в середине июня, когда решалась судьба быть или не быть Советской власти на Мурмане, он засел за составление инструкции для регулирования взаимоотношений между членом Центромура и заведующим клубом*.

В этой инструкции Центромур наделил Соловьева правами комиссара и подчеркивал функции клуба как учреждения Морского ведомства. На эту прозаическую работу пленум Центромура потратил два заседания, не чувствуя надвигающуюся политическую катастрофу.

В заключение можно сказать, что в отношении культурно-просветительной работы Центромуру были суждены благие порывы, но свершить их не удалось.

Клуб был местом самого примитивного развлечения с некультурным пошибом, увеселительным заведением низкого разряда под флагом Морского клуба.

Заканчивался год моей службы в Мурманске. Интенсивная работа на корабле с многогранной техникой, съезд на берег – в базу по служебным делам и все реже и реже в Центромур были моим времяпрепровождением. Я не имел в городе семейных знакомств, интеллигентные женщины были наперечёт. На этом фоне произошел со мной эпизод с характерной особенностью того времени.

С 1 мая на крейсер «Аскольд» был назначен новый командир, бывший капитан 2-го ранга Зилов. Он привел из Владивостока плавучую мастерскую «Ксения» с двумя миноносцами и пользовался репутацией трудолюбивого и заботливого капитана.

Вскоре он получил в переоборудованном бревенчатом доме, о котором шел спор с Совдепом, квартиру из двух комнат с большой передней и выходным тамбуром.

Приехала жена Зилова – Нина Петровна, о которой уже знала вся кают-компания крейсера со слов бывшего мичмана Белкина, прибывшего на крейсер с командиром. Зиловы имели двух детей, старшему из которых было в то время пять лет.

Нина Петровна была значительно моложе своего мужа, происходила из морской семьи дальневосточников и обожала Владивосток. Она отличалась большой общительностью, связанной с привычкой быстро перемещаться, приспосабливаясь к новому месту стоянки корабля, и без претензий довольствовалась сложившими бытовыми условиями.

Командир пригласил всю кают-компанию к себе на новоселье. Однако, его помощник отпустил с корабля только некоторых. По дороге Белкин своим вдохновленным, как мне показалось, рассказом подготовил к встрече с каким-то неотразимым существом. У меня тогда еще сохранилось странное свойство – краснеть без достаточного повода.

Хозяйка очень просто загрузила Белкина и меня домашними обязанностями при весьма ограниченной сервировке и столовых принадлежностях.

Зилов держался непринужденно и сам обратил внимание на то, что занавески на окнах были из сигнальных флагов неблагозвучного значения, о котором, конечно, не догадывалась его жена. Белкин сослался на остроумие корабельного сигнальщика, который отбирал их.

Нина Петровна умело завладела беседой о прежней жизни во Владивостоке и Циндау, где она обычно проводила лето вначале с отцом, а потом с мужем, знала лучше меня историю каждого корабля Сибирской флотилии.

После небольшой выпивки, оказавшейся для меня более чем достаточной, хозяйка без извинений за небольшой ассортимент закусок предложила чай с бутербродами. Она вспомнила, что привезла с собой банку с мандариновым вареньем и, обратясь ко мне, с улыбкой сказала: «Мичман, пожалуйста, пройдите в переднюю, там, в корзине, найдите банку, принесите её нам, только не разбейте! »

Я пошел, быстро нашел корзину, но был смущен тем обстоятельством, что она была заполнена бельем, преимущественно женским. В уголке корзины стояла глиняная банка, тщательно закутанная в какой-то плотный корсаж, обвязанный женским лифчиком, и обложена другими аксессуарами дамского туалета. По-видимому, я недостаточно быстро освобождал банку, потому что, выпрямляясь, увидел в дверях Нину Петровну, она хотела что-то сказать, но, заметив мой горячий румянец и отбирая из моих рук лифчик, шепнула: «Ну, что Вы, мичман, испугались!? Пойдите, охладитесь, а то подумают, что Вы целовались, – и громко добавила, – вода в бочке, во дворе». В комнате с дощатым полом и бревенчатыми стенами без обоев было шумно. Когда я возвратился, все о чем-то говорили, возбужденные вином и воспоминаниями о прошлом.

Моё отсутствие никого из мужчин не заинтересовало, а с хозяйкой это составляло нашу тайну.

«Ну, вот, Вы – красная девица, садитесь сюда рядом, Вы должны отведать моего варенья, – сказала Нина Петровна, обращаясь ко мне многозначительно, – оно с таким трудом досталось Вам».

– Благодарю, – сказал я грубовато, – не ем сладкого.

– Не поверю, вы меня обидите!

И я съел полное блюдце.

Во второй комнате спали дети, и, как видно, эта комната была спальней для всей семьи. Электрическая лампа под бумажным абажуром то краснела, то белела и, наконец, погасла. На улице была заполярная белая ночь, и всем было уютно в её молочном освещении.

Да, для молодого офицера велики были соблазны, которыми в тот неустойчивый период формировались антисоветские силы*.

Нина Петровна рассказала о трудностях жизни в Мурманске, наклоняясь слегка в мою сторону, и все спрашивала: «Когда же всё это кончится? »

Белкин, выпивший значительно больше меня, ответил: «Скоро, дорогая Нина Петровна, призовём варягов и попросим навести порядок на нашей обильной земле». Гости как будто одобрительно кивали головами. Кто-то подал реплику: «Конечно, своими силами не справимся, полная разруха! »

Зилов, по-видимому, не мыслил, что кто-либо из морских офицеров может мыслить иначе, он курил и доверительно рассказывал, что он приехал сюда, осведомленный авторитетными лицами о плане союзников, о густой сети связей со многими флотскими офицерами и адмиралом Колчаком. «Ах, как долго тянется время, – вставила с горечью в голосе хозяйка дома. – Чего же Вы ждёте? » – спросила она.

Я почувствовал необходимость встать и неожиданно для себя начал прощаться. По-видимому, никого это не удивило, т.к. Нина Петровна вопросительно сказала: «Здесь душно, Вы себя плохо чувствуете? »

На фоне мурманской действительности этот вечер оставил во мне вначале теплое впечатление приятного общения со старой флотской семьей. Однако, охладившись на воздухе, я понял сущность приятельского разговора и идеологию его участников.

Действительно, Зилов около года служил у белых в качестве начальника Кольской базы, а после ликвидации её в июле 1919 г. переехал с семьей в Архангельск и занял должность флаг-капитан штаба командующего флотилией Правительства Северной области. Белкин служил на линкоре «Чесма» и одно время командовал этим блокшивом* для арестованных большевиков, а затем перебрался со своим патроном в Архангельск и, в конце концов, попал на бронепоезд «Адмирал Колчак».

Он и Зилов неоднократно выполняли задания по выявлению большевистских элементов на флотилии и в этом отношении проявляли большое усердие.

Глава 5.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 Следующая ⇒