края в состав Северной области. Расплата

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 8

Датой формального разрыва мурманских властей с Советским правительством можно считать 30 июня 1918 г., когда, так называемый, краевой Совет, в согласии с другими ведущими организациями края, постановил игнорировать предписание Председателя Совнаркома Ленина о выражении протеста интервентам; краевой Совет считал себя самостоятельным почему-то только со 2 июля.

Конечно, день 30 июня является формальной датой разрыва, процесс этот был длительным и осуществлялся под влиянием многих сил, действующих в различных направлениях, и разных величин.

Для жителей города этот день ничем не отличался от предыдущих, с внешней стороны все оставалось по-старому, и только через две недели, 13 – 14 июля, были произведены крупные аресты, разгром целых организаций, не угодных лидерам крайсовета, и массовые высылки на юг – в Россию.

Эти экзекуции были произведены силами союзников, на которые опиралась мурманская контрреволюция.

В предыдущих главах освещались оживленные прения на собраниях, рассчитанные на поддержание заранее заготовленной резолюции об отделении края и народное голосование, которое служило злобой дня для всего населения.

В дополнение к материалам, публикуемым в исторических обзорах интервенции, я хочу осветить приемы пропаганды в защиту альянса с союзниками.

После 27 июня на собраниях судовых команд всегда выступал кто-либо из сторонников переворота и говорил: «Учтите, кто из моряков или рабочих не хочет оставаться с союзниками, тому гарантируется свободный выезд из Мурманска, а по месту новой службы будут выданы подъемные и суточные».

«Берите с корабля все, что хотите, – добавляли другие, якобы противники союзников, – и не оставлять же капиталистам наше народное добро».

В то же время, отводилось место и политиканам, которые подводили базу политических выгод союза со странами Антанты.

Снова вытаскивалась устаревшая телеграмма Троцкого с разрешением принять помощь союзников.

Все бывшие в то время в Мурманске знают о той подготовке, которая велась перед обсуждением резолюции 28 и 30 июня. Каждой прослойке населения был подготовлен свой лозунг.

Вступающие в споры доказывали, что Советское правительство настолько распято договором с Германией, что, естественно, оно не может официально дать согласие на союз со странами Антанты, но оно подсказывает нам бороться совместно с ними против финно-немецких банд. «Из двух зол мы должны выбрать меньшее» и т.п.

Иногда пускалось в ход запугивание, так Веселаго предупреждал меня еще в начале июня, после одной из стычек с ним, что мы, аскольдовцы, дойдем до того, что нас позорно выгонят.

Агитаторы в народе прожужжали уши о том, что запасов продовольствия в крае нет, что без помощи союзников – голод, на Россию надеяться не приходится, а наладим хорошие отношения с союзниками – построим гидростанции, разовьем рыболовецкий промысел и обогатимся.

Каждого обрабатывали с учетом его личных интересов, и при всем этом умело наводилась тень на Советское правительство.

Выступали в помощь очевидцы занятия немцами Гельсингфорса, их вторжения на Украину, разжигали национальную ненависть.

Много ловких стрел было направлено и в нас, бывших офицеров, с призывами к чувству долга перед родиной и флотом.

Впоследствии я задумывался над вопросом, что руководило мною в борьбе против резолюции за альянс с союзниками?

Откровенно сказать, я, как и многие другие аскольдовцы, не пользовался четко обоснованными политическими соображениями. Скорее на меня действовало чувство протеста из-за неверия и антипатии к лицам, проповедующим этот союз. Чем они больше старались провести резолюцию за отделение края, тем громче вырывалось: «Нет – долой! »

Мы скорее чувствовали, чем понимали обман. Четко вспоминаются некоторые лица на заседании Центромура 28 июня. Это были рабочие с плавучей мастерской «Ксения». Сколько раз они аплодировали мне примерно год тому назад, входили в экстаз, даже пытались однажды качать меня, когда я выступал с призывом разрушения старого режима, а теперь эти же личности стояли за рядами скамей и с ненавистью не давали мне говорить.

Кто-то в штатском, один даже в шляпе, провожали нас с заседания Центромура и открыто рассказывали о движении Колчака в Сибири: «Надо Вам, морякам, поддержать черноморского героя! В Ярославле – восстание. Вологда готовится. Так сомкнётся северо-восточное полукольцо. Повсюду обеспечена радостная встреча с населением. Население только и ждет союзников и их друзей русских. Надо понять какая образуется сила», – напевали они на разные голоса.

Таким путем контрреволюционеры расположили многих моряков и рабочих к принятию сепаратистской резолюции.

Получилось, что, проголосовав за резолюцию, можно было покинуть опротивевший Мурманск, где «заваривалась каша», да еще с хорошим багажом и перспективой получить значительные средства по месту нового назначения, как потерпевшим.

Такие выступления я слышал много раз, даже от самого Ляуданского. Когда его кто-либо приперал к стенке, он говорил: «Не хочешь работать с союзниками против немцев – уезжай в Россию. Тебе в этом поможем, Центромур выдаст соответствующие документы».

Среди оседлого населения применялись другие доводы, убеждающие голосовать за резолюцию.

Антисоветские агитаторы говорили: «Вот видите, на рейде стоят иностранные пароходы с продовольствием. Оно для Вас, но союзники задержали разгрузку этих судов до Вашего решения». К этому добавлялся перечень благ для населения: снаряжение рыболовецких промыслов, судов тюленьего боя и т.п.

Конечно, в официальных протоколах Совдепа, Центромура и др. организаций такие доводы не фиксировались, но их умело внушали массам, и они сыграли решающее значение в утверждении интервенции. Так контрреволюционеры создали себе армию сторонников, и борьба с ними была трудной, так как в большинстве это были рядовые люди, убежденные в своей правоте.

С первых дней июля шла лихорадочная работа лидеров крайсовета, Центромура, Совжелдора и аппарата этих организаций по оформлению документов «реформы»*.

Однако, как в городе, так и на кораблях жизнь в течение почти двух недель шла шаблонно, по - обывательски.

За исключением отдельных лиц, никто недоучитывал последствий принятых антисоветских решений.

Покамест прошедший день был похож на сегодняшний, по-обычному.

В эти дни начальник базы Соколовский находился в Петрограде и Москве в командировке. Ляуданский писал ему запросто, что требование Совнаркома обсуждалось, и мы решили не выполнять его.

2 июля тот же Ляуданский информировал комиссара Генштаба Лукашевича: «Мы решили защищать Мурманский край совместно с союзниками, они остаются здесь. На Мурмане все спокойно». На следующий день Ляуданский дополнил свою информацию сообщением о том, что между бывшими союзниками и местными властями ведутся переговоры. Он телеграфировал: «30 июня было объединенное собрание всех комитетов военных и рабочих по вопросу о протесте против бывших союзников. Почти единогласно принято – защищать край от вторжения германо-финнов совместно с союзниками. Приказание Ленина, Троцкого и Чичерина постановили не выполнять. Высшая власть в крае, как и до сих пор – Совдеп. Отношение иностранцев повелительное. В районе Печенги было малое столкновение с белофиннами, принудили их скрыться. Взято в плен несколько человек. Получили сведения, что на Ладожском озере появились немецкие подводные лодки под финским флагом».

Люди, участвовавшие в эволюции развития мурманских событий, т.е. волей или неволей привыкшие к союзникам, не могли найти ничего плохого в соглашении от 6 июля[56].

Всё формулировалось в пользу трудового народа, без какого-либо ущемления прав и интересов населения. Во всем помощь как военная, так и хозяйственная, причем бесплатная, улыбался докладчик, цитируя 11 статью: «Все расходы, имеющие быть на основании сего соглашения, записываются на общий счет государственного долга России…». Некоторых такое бесцеремонное обращение с государственными средствами покоробило.

Юрьев успокоил, понизив голос: «Ничего, долги ведь мы не признаем! » Такой довод обезоруживал – все улыбались, больше всех Юрьев, довольный своей крупной «победой» над иностранцами.

Только на досуге возникло сомнение в благодеяниях англо-американских либералов, которые собирались кормить и одевать сотню тысяч русских за счет английского короля! Что-то неладное!

«Война, война! » – находили объяснение мои сотоварищи.

Принципиальный вопрос – о директиве нашего правительства – был затуманен сведением счетов вождей местных организаций и восторгами сторонников соглашения.

Первые статьи говорили о совместных действиях сторон в дни обороны края от держав Германской коалиции. К этой статье давались словесные комментарии о том, что союзники задержатся на Мурмане только до конца войны.

Более прямого указания о сроке пребывания союзников в России не было. Русские вооруженные силы подчиняются русскому командованию, назначенному Советом, и обеспечиваются помощью союзных сил.

Верховную власть во внутреннем управлении осуществлял краевой Совет, и союзники в нее не вмешивались. Это была шестая статья. Последующие носили хозяйственный смысл о помощи продовольствием, товарами и различными средствами снабжения. Значение этих статей ослаблялось оговоркой: «По мере возможности», – однако, ее считали формальной осторожностью.

Соглашение подлежало утверждению правительствами союзных стран, что подчеркивалось как довод надежности этого документа, получающего международный характер.

После утверждения этого соглашения Юрьев, Веселаго и Звегинцев почувствовали возможность разделаться, наконец, со своими давнишними противниками – Центромуром и Совжелдором, лидеры которых не могли простить им Конституцию крайсовета от 22 апреля[57] и в последний момент тормозили оформление соглашения.

Приказами, которые были процитированы в предыдущей главе, краевой Совет отобрал у них все административно-хозяйственные функции, лишил всякой власти, к которой эти организации уже привыкли.

Центромуровцы заседали и с недоумением возмущались вероломством своих единомышленников из местной власти.

Принимая совместные резолюции и соглашение, лидеры Центромура, Совжелдора, а также крупных ведомственных комитетов не предполагали, что они не только перешли в лагерь контрреволюции, но и вырыли могилу своим организациям.

Шли фракционные заседания, направленные против реформы. Центромур и железнодорожники упорствовали и тормозили выполнение приказов краевого Совета о преобразовании управления и хозяйства.

Командующий вооруженными силами Звегинцев жаловался как президиуму, так и союзному командованию на то, что Центромур и Совжелдор мешают ему выполнять приказы. Остатки былой самостоятельности этих организаций служили препятствием для нового командующего, их надо было ликвидировать.

Жалобы Звегинцева поддерживал крайсовет и настаивал перед Пулом на решительных действиях. К тому же моряки не остались в долгу.

Народная месть была направлена против главного виновника переворота – Веселаго. На него было произведено покушение, которое по протоколу следствия описывается следующим образом.

12 июля 1918 г. в 4 часа утра в здании бывшего штаба начальника укрепленного района раздался резкий взрыв. Все обитатели спали, стены дрогнули, вдова адмирала Кетлинского, занимающая помещение в противоположной стороне здания, проснулась от звона стекла.

Вслед за взрывом в соседней комнате служащего при Военном совете Каналошего-Лефлера и конторщика краевого Совета Страховского появился Г.М. Веселаго, у которого с левой стороны у переносицы виднелась кровь. Он был в белье с пятнами крови, сочившейся из раненой ноги.

Веселаго сообщил, что взорвалась брошенная в него бомба, и распорядился осмотреть место происшествия. Забинтовав ногу, Веселаго пошел к делопроизводителю краевого Совета Карпенко и лег в его комнате в постель в ожидании врачей – Анопова, Степанченко и Неустоева*.

Последние констатировали многочисленные кожные раны на левом бедре, на левой половине грудной клетки, на поверхности правого плеча и ожог правой половины живота.

Ботинки и платье оказались изорванными, оленья шкура у кровати тлела, шкаф – опрокинут. Наружная стена сдвинулась, отделившись от крыши. В складках одеяла и простыни горничная Кочергина нашла неразорвавшуюся гранату, запальная трубка которой не взорвалась.

Снаружи у окна были обнаружены свежие следы ног в ботинках. Несколько позади первой пары следов располагалась вторая, меньших размеров. В стенах комнаты и в вещах было найдено значительное количество мелких осколков.

Врачи признали ранения Веселаго легкими. Имело место покушение на убийство. Минимум два злоумышленника вооружились гранатами и, подойдя к комнате, бросили одновременно две гранаты через окно по направлению к кровати. Одна из гранат, попав в кровать, не воспламенилась, а взрывом другой причинены легкие, но многочисленные ранения, преимущественно левой половины тела. Бросавший гранаты упирался носком одной ноги в стену, отставив другую назад.

Следствие нашло, что поводом для покушения на Веселаго послужила его служебная деятельность за последние шесть месяцев.

Состоя в должности сначала ответственного заведующего делами Мурманского района, а затем управляющего делами Мурманского краевого Совета, Веселаго по роду деятельности приобрел репутацию незаурядного работника – исполнительного и влиятельного руководителя в деле устроительства края.

На почве отношения к нежелательным элементам создалась солидарность Центромура и Совжелдора.

В июне на объединенном собрании Центромура и Совжелдора при секретаре Македонском была вынесена резолюция о запросе Совета относительно Веселаго, Звегинцева и Брамсона, как лиц, вызывающих недоверие, однако, они не имели достаточного и конкретного обвинения, и Совет продолжал использовать этих лиц, что усилило антипатию и злобу противников.

Так следственная комиссия при контрреволюционном штабе командующего русскими вооруженными силами Мурманского края в составе председателя, кандидата прав С.Н. Баева, членов – председателя Петроградского окружного суда В.И. Виноградского и правоведа А.Я. Яковлева характеризовала личность Веселаго и делала намек на виновников покушения.

Жалобы Звегинцева и краевого Совета командованию союзных сил, а также, возможно, и эпизод с Веселаго совпали с моментом, когда Пул получил право открытого наступления на ненадежные элементы и развернулся по всем правилам колониальной практики.

Наступили черные дни в Мурманске. Шли массовые аресты и обыски. Центромур и Совжедор были разогнаны, и члены этих организаций арестованы.

Правда, многих из арестованных в ближайшие дни выслали на юг, за пределы края, и они попали в Петрозаводск и Петроград. Однако, имелось значительное количество так называемых подозрительных, которые без суда и следствия были посажены в специально созданный концентрационный лагерь под Печенгой.

Лояльные, т.е. предавшие Советскую власть друзья союзников, были оставлены на работе в новом аппарате краевой власти.

Нашлись пособники, которые, желая смазать политический характер репрессий, сообщали по секрету о том, что члены Центромура Радченко, Поппель и др. арестованы, так как ревизией обнаружены злоупотребления, на базе вскрыты крупные хищения и т.п.

Однако, экзекуции Пула всколыхнули массу населения, так как ими затрагивалась гражданская жизнь, в которую по соглашению союзники обязались не вмешиваться.

Пулу пришлось опубликовать успокоительную декларацию от 13 июля 1918 г.

«Я, главнокомандующий всеми союзными войсками в России, желаю уверить всех в мирных намерениях союзников ко всем верным, лояльным русским и их стране, а также в нашем искреннем желании помочь России освободиться от немцев, белых финнов и всех враждебных агитаторов.

В течение вчерашнего дня мне пришлось обыскать, в полном согласии с гражданскими властями, и это было тяжелой обязанностью для меня, некоторые здания с целью отобрания оружия и для временного задержания некоторых лиц (не постоянных жителей Мурманска) на то время, когда энергичные меры должны были быть предприняты для охранения лояльных граждан России, а также чтобы обеспечить спокойную базу, с которой могут предприниматься ваши и наши военные действия против врагов, вторгнувшихся в Россию.

Я прошу всех граждан вернуться к своим занятиям, спокойно и без боязни и усердно содействовать нашим войскам в достижении нашей общей с вами цели, т.е., воссоздании свободной и великой нераздельной России. Да поможет бог России. Генерал-майор Пул»[58].

Однако, брожения, главным образом, на почве продовольственного и денежного вопросов, еще продолжались.

Следующей вспышкой был случай во второй половине июля, когда на базе состоялся митинг служащих и рабочих бывших Базстройки, Портостройки и Кольской морской базы.

Собралось несколько сот человек. Организаторы собрания говорили о неправильности действий краевого Совета, в частности, по вопросу об упразднении самостоятельных ведомств, таких как Базстройка, и о новых продовольственных нормах. Собрание закончилось принятием резолюции, протестующей против распоряжений краевого Совета.

Интересно все же, что некоторые организаторы собрания обратились за поддержкой своих требований к английскому генералу Мейнарду, до сих пор не уяснив единства действий союзников и местных контрреволюционеров. Естественно, обращение к генералу ни к чему хорошему не привело. В результате союзное и военное командование совместно с президиумом краевого Совета опубликовало в местных «Известиях» разъяснение, фактически запрещающее свободу собраний.

В этом разъяснении митинг назывался незаконным. «В связи с митингом от 25 июля и резолюцией, принятой на нем, генералы Пул и Мейнард хотят, чтобы все служащие и рабочие беспрекословно подчинялись краевому Совету.

По вопросу о продовольствии объявляется, что вся реформа проводится совместно с союзниками.

Всякое противодействие распоряжениям законных властей будет караться со всей строгостью военного времени и осадного положения, и впредь никакие митинги и выступления не будут допускаться. Подписали Пул и Мейнард».

Вслед за Соглашением от 6 июля краевой Совет выделил специальную комиссию, которая приступила к выработке Положения о самоуправлении Мурманским краем.

В основу проекта была положена всеобщая избирательная система – двухстепенная, а не прямая, как это предусматривается Советской Конституцией.

Сохранялось название Совет, но непосредственное ведение дел возлагалось не на членов исполнительного комитета, а на невыборных заведующих отделами.

На этих же основаниях строились волостные и городские советы. Таким образом, разработанное положение было консервативнее земского законодательства Временного правительства 1917 г.

Новое Положение пропагандировалось как переходное к общегосударственной земской схеме управления.

Веселаго и Юрьев полагали получить таким путем деловой аппарат, без которого, по их мнению, не было возможности руководить жизнью края совместно с союзниками, обособленного для самостоятельной жизни.

Положение о самоуправлении Мурманского края было утверждено общим собранием краевого Совета значительно позже – 14 августа[59], одновременно с положением о Мурманской краевой милиции, целиком воспроизводившее организацию таковой по законам правительства Керенского.

30 июля неожиданно в Кандалакшу прибыл из Архангельска на пароходе союзный дипломатический корпус в полном составе.

Отъезд из Архангельска послов освобождал путь для наступательных операций Пула.

Еще в первой половине июля союзники, действуя из Мурманска по железной дороге, захватили ряд важных пунктов на побережье Белого моря, которое являлось базой для развития действий против Архангельска.

В начале июля была занята Кемь, оккупанты разогнали там уездный Совет и расстреляли его руководителей. В то же время в Архангельске руководитель контрреволюционеров капитан 2-го ранга Чаплин поддерживал с Пулом связь и координировал с ним свои мероприятия по подготовке переворота.

В самых кратких чертах события по захвату Архангельска состояли в следующем.

В день прибытия послов в безопасные места, 30 июля, союзный десантный отряд вышел из Мурманска на транспортах, сопровождаемый гидрокрейсером «Нирана», крейсером «Аттентив» и тральщиками, а также французским крейсером «Адмирал Об» и нашими миноносцами. Известие о появлении в море англо-французского отряда было получено в Архангельске 31 июля вечером.

Утром 1 августа корабли противника подошли к острову Мудьюг, на котором находились батареи, защищавшие вход в Северную Двину.

Часть английских кораблей захватила Северодвинский плавучий маяк и два наших тральщика. Отсюда англичане предъявили требование батареям Мудьюга сдаться. В ответ им было предложено удалиться из русских вод.

Крейсер «Аттентив» открыл огонь, батарейцы ответили. Самолеты сбрасывали бомбы и обстреливали защитников батарей из пулеметов. На северную оконечность острова высадился десант в 150 чел. Команда батарей несла большие потери и в неравном бою была выведена из строя.

Проход в Архангельск стал открытым, так как преграждение фарватера затоплением ледоколов не дало результата.

Такой безнаказанный прорыв оказался возможным благодаря измене и невыполнению следующей директивы губисполкома.

«Командующему сухопутными и морскими силами Архангельского района Н.Э. Викорсту. В ответ на Вашу просьбу от 29 июля 1918 г. президиум губисполкома сообщает: ни одно военное иностранное судно не должно быть допущено во внутренний бассейн реки Северная Двина и в порт объявленной на военном положении территории.

Торговые иностранные суда могут быть пропускаемы во внутренний бассейн реки лишь после тщательного осмотра их одним из военных комиссаров при коменданте острова Мудьюг и его отдельного каждый раз на то разрешения. Пароль, по которому батареи пропускают такое торговое иностранное судно, дается лично комиссаром капитану судна.

Русские торговые суда допускаются во внутренний бассейн беспрепятственно после предъявления судовых документов и осмотра их комиссаром.

Впредь до прибытия комиссаров на остров Мудьюг предпишите коменданту не пропускать ни одно военное и торговое иностранное судно во внутренний бассейн реки.

В случае неисполнения требования комиссара или коменданта со стороны иностранных судов предпишите батареям открывать огонь. Подписали: председатель губисполкома Михаил Попов, член президиума С. Попов, за секретаря П. Виноградов. С подлинным верно: главный комиссар флотилии С. Матвеев. 30 июня 1918 г.»*.

2 августа в городе вспыхнуло контрреволюционное восстание. Советским силам пришлось отступить. Из Архангельска была уведена большая часть речных плавучих средств. Через два часа после ухода караванов судов с военными моряками в городе объявилось Верховное управление Северной области России в составе членов Учредительного собрания Чайковского Н.В., Иванова А.А., Маслова С.С, Гуковского А.И., Мартюшина Г.А., Дедусенко Я.Т., Лихачева М.А. **, Зубова П.Ю. и Старцева А.П.* **

В 6 часов вечера того же 2 августа союзники вступили в город, приглашенные новым правительством.

2 – 3 августа попытка сопротивления, оказанная советским отрядом на Исакогорке, была сломлена. Советские отряды отступили по линии железной дороги и по реке. Всё наличие денежных знаков, около 40 миллионов рублей, так же, как и значительная часть грузов были своевременно эвакуированы вглубь страны, преимущественно в Котлас. Эти операции были успешно организованы народным комиссаром Кедровым и представителем местного исполкома П. Виноградовым.

Верховное управление приступило к действию, опираясь на иностранные штыки и силы местной белогвардейщины.

На дневном заседании Мурманского краевого Совета 6 августа было принято решение о включении Мурманского края в состав Северной области и признании Верховного управления, образованного в Архангельске, областным правительством[60].

Постановление это было передано в Архангельск по прямому проводу, и в тот же день вечером Верховное управление Северной области, заслушав доклад делегатов Мурманского краевого Совета Юрьева, Брамсона и генерала Звегинцева, прибывших с союзным десантом, о включении Мурманского края в сферу управления Верховного управления Северной области и о порядке административного управления краем, постановило[61]:

«Мурманский край, обнимающий ныне Александровский и Кемский уезды Архангельской губернии, согласно желанию населения края, включается в состав территории Северной области и подчиняется властям Верховного управления как верховной государственной власти и действию всех издаваемых им законов, постановлений и распоряжений.

Ввиду обстоятельств военного времени, а также ввиду отдаленности, редкой населенности, обширности территории края, в связи с исключительно важным общегосударственным значением его, Мурманский край в своей внутренней жизни и местном государственном управлении сохраняет некоторые особенности.

Органом местной и государственной власти в крае является Мурманский краевой Совет, пользующийся правами прежних губернских правительственных установлений и губернских земств. Для надзора за закономерностью действий краевого Совета, а также для проведения быстрых и решительных мероприятий назначается Верховным управлением Северной области чрезвычайный комиссар Мурманского края.

Мурманский краевой Совет на правах полномочного представителя края имеет в составе Верховного управления двух своих представителей, являющихся членами Верховного управления».

Технические работники краевого Совета рассказывали о той горячке, с которой пришлось проводить задним числом распоряжение Юрьева из Архангельска от 6 августа о том, что крайсовет и население ходатайствуют о включении края в состав Северной области и признании Верховного управления, образованного в Архангельске.

Мурманским делегатам с большим трудом удалось отстоять свою структуру краевого Совета с «некоторыми особенностями», и то при условии признания особых полномочий чрезвычайного комиссара Мурманского края.

Было очевидно, белогвардейское правительство Чайковского, еще не окрепшее в первые дни своего существования, не хотело идти на разрыв с мурманскими лидерами и приняло постановление от 6 августа.

Однако, не прошло много времени, как это постановление было игнорировано и крайсовет в Мурманске был ликвидирован со всеми его бумажными правами[62].

Установилось чисто белогвардейское военное губернаторство, а Мурманские «борцы» за трудовой народ были арестованы и подверглись чистке в контрразведке.

8 августа союзный дипломатический корпус покинул Кандалакшу и 9-го прибыл в Архангельск. Этот город стал центром событий на Севере и наступательных операций оккупантов, стремящихся на соединение с Колчаком*.

Об этом фронте и действиях нашей Красной Армии, закончившихся разгромом белогвардейских сил, имеются документальные исследования, на которые я не претендую. Поэтому возвратимся к действиям союзников в Мурманске с середины июля, когда проводились чистка и изоляция советских людей с целью создания, как думали враги, прочного союзнического тыла.

Я могу рассказать с исторической точностью о событиях, происшедших с командой крейсера «Аскольд» и со мною лично.

Быстро пронеслась ночь. Наступило утро 14 июля. Первая семичасовая шлюпка с крейсера была обстреляна с берега огнем из нескольких пулеметов. На крейсере недоумевали. В чем дело?

Шестерка сначала замерла, было видно, что команда легла, затем, руководимая невидимой рукой, развернулась. Бессмысленный огонь прекратился. Гребцы поднялись, кроме одного. Когда его внесли на корабль и положили на палубу, он сделал последнее конвульсивное движение, глубоко вздохнул и замер навсегда.

Орудия всех иностранных кораблей были наведены на крейсер, у военной пристани расположились английские тральщики, чего раньше никогда не бывало.

Старшина и моторист вызвались сходить к пристани. Появление катера было встречено еще более ожесточенно. Стрекотало до двенадцати пулеметов, некоторые пули летели через крейсер. Катер, возвратившийся с половины пути, имел всего три попадания.

С берега, безусловно, видели, что на катере всего два человека, и вдруг двенадцать пулеметов? Странно! Командир был на берегу. Старший помощник, хотя и убежденный белогвардеец, по-видимому, искренне возмутился. Вызвали по радио штаб командующего генерала Пула и просили кого-либо прибыть на корабль для выяснения положения. Вскоре появился английский катер с вооруженными английскими матросами. Катер этот, между прочим, тоже был обстрелян, но размахивание английской фуражкой было скоро замечено, и стрельба прекращена. Приехал адъютант генерала Пула, молодой, в клетчатой юбке шотландских стрелков, и на хорошем русском языке спросил: «Где командир? » На верхней и нижней площадке трапа поместились английские часовые, вооруженные винтовками, а с левого борта курсировал вооруженный тральщик.

Вблизи трапа, на палубе, лежало тело убитого военмора, оно отделяло шотландца от старшего помощника. Последний, указав на труп, сказал: «Вот, полюбуйтесь, это дело Ваших рук! Скажите, зачем эта жертва? Что Вы хотите от нас? » Адъютант сконфузился, начал выражать сожаление, объявил, наконец, что английское командование запрещает съезд на берег, что вскоре последует распоряжение. и уехал.

Не успели убрать тело убитого товарища в палубу, как вахтенный объявил, что подходят два тральщика. Раздалась дудка: «Все наверх! » Вышли и увидели – с левого борта пришвартовался тральщик со свободной палубой, а с правого – наполненный командами английских, американских и французских матросов.

Выстроились. Старший помощник получил от прибывшего английского офицера предписание – свезти команду крейсера на берег, оставив на корабле 25 специалистов для разоружения корабля. Была отдана команда «направо», затем «прямо», и все за исключением части комендоров очутились на свободном тральщике и через 10 минут высаживались на военной пристани. Оказывается, здесь ожидали нас, кроме пулеметов, рота англичан морской пехоты.

Положение было таково, что оставалось одно – «клеймить презрением» и делать вид, что это нас не беспокоит. Стоять пришлось долго, казалось, часа два. Попытка переговорить с английскими матросами окончилась неудачно, и мы... теряли терпение. Вдруг показалось издали, на дамбе, шествие. Шел генерал Пул в сопровождении офицеров и охраны. Наша команда была кое-как выстроена, на левом фланге поместился командный состав.

Пул говорил недолго и, стараясь быть внушительным, похлопывал традиционным английским стеком с серебряным набалдашником по высоким желтым зашнурованным ботинкам. Он говорил о немецкой заразе, большевизме нашего крейсера, упрекнул офицеров в том, что и среди них на «Аскольде» имеются германские агенты и, в конце концов, объявил, что вся команда будет выслана на днях в Россию.

«Адмирал Кемп отдал вчера распоряжение по радио о том, чтобы с «Аскольда» никто не отлучался. В результате Вашего непослушания произошел несчастный случай с убийством, за что английское командование приносит соболезнование», – переводил адъютант. Возражать из фронта не разрешалось. Пул повернулся и ушел.

Вскоре тот же тральщик отвез нас обратно на корабль. То, что мы застали на крейсере, описать трудно. Вся жилая палуба была завалена вещами, выброшенными из рундуков и шкафчиков. На палубе валялась масса старых ботинок иностранных образцов. Свое обмундирование и белье я нашел в разных частях корабля, даже в кочегарке. Все деньги и многие более или менее ценные вещи были украдены. Несмотря на то, что оставшийся на крейсере старший помощник командира предлагал ключи от кают, все деревянные двери оказались выбитыми. Взломаны кассы...

Рассказывали, как только отошел тральщик с нами, союзная команда набросилась на корабль, проникла во все части и занялась мародерством, что могли, надевали на себя, запихивали куда только можно, остальное били, ломали и портили.

Разоружение состояло в том, что французы сняли замки с шестидюймовых орудий, и то не со всех, и для «отбытия номера»* выгрузили несколько десятков снарядов.

Но особенно характерно поведение английских офицеров – с беззастенчивой наглостью, с усмешкой, громко расценивая, они брали все, что им попадалось, подстрекая к тому же своих подчиненных. Всем было ясно, что офицеры, руководившие грабежом, который назывался разоружением, дали своим командам соответствующую установку. К кораблю отнеслись, как к призовому, завоеванному с боем у ненавистного противника.

Председатель судового комитета предложил для формальности выбрать комиссию и зафиксировать украденное. Приблизительная расценка показала, что союзники унесли с собой на 20 тысяч довоенных рублей вещами и почти столько же наличными деньгами. Опись была составлена в трех экземплярах, скреплена подписями всего состава корабля и печатью. Один экземпляр подшили к делу судового комитета, второй передали командиру, а третий отослали в штаб генерала Пула. Там как будто пообещали расследовать, а затем команду «Аскольда» срочно выслали, на том дело и окончилось.

На следующий день разрешили одному взводу, без винтовок, похоронить убитого товарища. Незаметная группа военморов тянулась за гробом по вязкой глине на кладбище. Мрачные, возвращались домой на корабль. «На днях нас выселят, – сказал машинист Тимофеев, переходя железнодорожные пути, - и все разъедемся, скорей бы! »

Мурманск – в то время маленький барачный поселок – производил странное впечатление: с одной стороны – невылазная грязь постепенно распускавшейся трясины, мрачные бараки и с другой стороны – внезапный наплыв хорошо одетых русских аристократов и буржуа, спешивших эмигрировать, и многочисленных иностранцев.

Спальные вагоны международного сообщения целыми составами заполняли запасные пути. Повсюду на вагонах висели флаги иностранных миссий под национальной охраной часовых, ждали очереди эвакуации.

Через несколько суток корабль был, в основном, очищен от команды. Вереницей потянулись военморы вверх на пригорок к длинному ряду товарных вагонов. Долго размещались, громко суетились, оцепленные английской охраной. Наконец, к вечеру подошел паровоз, и медленно, под конвоем блиндированного поезда, тронулись… в Россию, до станции Сорока.

Вечером в день разоружения крейсера в кают-компании шли оживленные разговоры о происшедшем. Бывшие офицеры искренне возмущались и быстро согласились, после некоторых поправок, подписать следующее письмо, другого воздействия у нас не было, а молчать не могли.

Письмо офицеров крейсера «Аскольд» кают-компании линейного корабля британского флота:

«Глори» (флаг старшего на рейде союзной эскадры контр-адмирала Кемпа). 14 июля 1918 г. в 14 часов по приказанию генерала Пула с крейсера «Аскольд» были свезены все, кроме 25 матросов и 2 офицеров. Приказ гласил о разоружении, но, кроме разоружения, корабль подвергся грандиозному грабежу. Многие личные вещи оказались бесцельно разбросанными по палубе, перевернутыми и почти все приведены в негодность. Весь командной состав и команда оказались без денег, за малым исключением, все новые ботинки, брюки, бритвы, золотые и серебряные вещи похищены.

Группа офицеров кают-компании всего неделю назад прибыла с Балтийского флота, где присутствовала при разоружении кораблей и занятии германцами Гельсингфорса и других городов. Эти офицеры, сочувствуя союзникам, уехали оттуда, не желая работать в сфере немецкого влияния. Но все же они никогда не видели и не

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 78