Интересней идти вперёд и не знать, что тебе откроется за следующим «поворотом».

⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 20Следующая ⇒

Особенно, если за поворотом — что-то необычное и для тебя неведомое!..

Так вот, я провёл несколько дней в июне 1991 года со своей мамой, не ведая ещё,

что не увижу её долгих пятнадцать лет. Приезд мамы в Москву был связан с тем, что мой

отец проходил обследование в МОНИКИ, где работала младшая сестра моей матери.

Причина проверки была в том, что как-то мой отец упал с верхней полки поезда на

столик купе, когда поезд резко затормозил. Он сломал несколько рёбер, но не придал

этому значения, считая, что просто сильно ушибся. Отец никому не говорил об этом,

вышел на работу и работал со сломанными рёбрами. В результате этого рёбра срослись

неправильно и стали давить на лёгкое и вызвали абсцесс, который и заставил его

пройти проверку. Он не хотел утруждать меня своими мелкими, как он считал,

проблемами, да и не мог я ему выдать больничный, который ему был необходим,

чтобы привести себя в порядок. Но результаты обследования показали наличие

обширного абсцесса правого лёгкого, и врачи стали говорить об удалении этого лёгкого.

Вот с этим я уж никак не смог согласиться. Больничный — больничным, но чтобы

терять правое лёгкое—это уж чересчур. Поэтому я сначала с мамой стал навещать отца,

а когда мама уехала домой, мы стали навещать его вместе со Светланой. Мои визиты

к отцу сопровождались моей работой с ним, я даже не двигал своими руками, чтобы

лишний раз не раздражать врачей. И…через некоторое время уже никто из них даже и

не заикался об удалении правого лёгкого, и мой отец уехал домой вместе со своим

правым лёгким. Мои посещения отца в МОНИКИ были последними днями, когда я

видел своего отца живым. Его убрали ударом по сердцу в 1994 году 31 августа, чтобы

сделать мне «подарок», после очередного моего отказа сотрудничать с очередной

спецслужбой. Но это будет в 1994 году, а в июне-июле 1991 года я последние разы

виделся со своим отцом, даже не подозревая об этом…

------------------------------------------------------

многое из того, что нас окружает с детства,

буквально «кричит» нам: «Ну, обрати внимание, здесь твоё великое прошлое! », —но мы

спокойно «проходим мимо», не видя очевидного, как слепцы и глупцы! Мы

произносим слова, но они, как мёртвые — не оживают в наших речах, ибо перестали

мы понимать их значение, ибо не рождаются из мёртвых звуков неповторимые образы,

которые несёт в себе живой русский язык…

-------------------------------------------------------

У меня не было боязни сцены, точнее—уже не было. Хотя мне освобождение от

оной далось не так просто. В детстве, когда я совершенно не понимал того, что со мной

происходит, мне приходилось весьма тяжело каждый раз, когда мне приходилось

выступать в присутствии людей для меня новых или плохо знакомых. В своём классе,

в котором я знал всех сокласников и учителей, я всегда чувствовал себя совершенно

свободно. Мог свободно отвечать любой материал и при этом никогда не испытывал

проблем с изложением своих мыслей. Но… стоило появиться в классе новому для

меня человеку и моё красноречие…«куда-то» исчезало. Когда учителя вызывали меня

к доске при проверке уроков завучем, например, я начинал мямлить и «блеять» что-то

несуразное. Я как бы «проглатывал» свой язык и ничего путного сказать не мог, хотя

прекрасно знал материал урока. Когда я чувствовал на себе чужой для себя взгляд (к

одноклассникам и учителям я уже привык), то под этим взглядом я начинал себя

чувствовать как-то неловко. Мне была непонятна природа этого чувства, и я, начиная

краснеть, начинал обсматривать себя на предмет всё ли у меня в порядке. Застёгнуты

ли пуговицы там, где им положено быть застёгнутыми, все ли у меня ботинки одного

цвета и т.п. и т.д. И каждый раз у меня было всё в порядке, и, тем не менее, странное и

непонятное для меня чувство какой-то неловкости не покидало меня, и я не был в

состоянии правильно связать даже пару слов.

Это странное состояние всегда меня возмущало, я видел удивлённые и

непонимающие глаза учителей, которых я уважал, но ничего поделать с собой не мог.

И в один прекрасный, а может быть и не очень, день, который в принципе ничем не

отличался от других, я для себя сказал, что подобное больше не должно повториться.

Конечно, это не значит, что у меня всё в одно мгновение ока стало в порядке, что я уже

на следующий день мог свободно чувствовать себя, выступая перед новыми для меня

людьми. Конечно же, нет. Это означает только то, что я в подобных случаях собирал

свою волю в кулак и не позволял непонятной для меня растерянности овладеть мною.

В детстве я не понимал природу этого явления, только когда уже стал осмысленно

познавать природу, я понял, почему у меня возникало это странное чувство. Всё дело

в том, что каждый человек, понимает он это или нет, влияет на любого другого человека,

с которым беседует или даже просто стоит рядом. Особенно это влияние усиливается,

если человек концентрируется или сосредоточивает своё внимание на ком-то

конкретно. Именно поэтому на выступающего обрушиваются взгляды тех, кто его

слушает. Они в принципе бьют выступающего, как плетью, и если человек достаточно

чувствителен, он будет реально чувствовать взгляды других, как удары. Особенно,

если мысли посылающих эти взгляды людей несут в себе отрицательную компоненту,

или какой-то человек имеет мощное поле от природы. И при этом совсем не важно,

понимает ли это человек или нет, на уровне подсознания происходит сканирование

говорящего или находящегося в центре внимания. Именно поэтому достаточно

чувствительный человек будет чувствовать себя, как будто его мысленно «раздевают»,

и далеко не всегда это «раздевание» связано с какими-либо сексуальными мыслями,

скорей это можно назвать ментальным «раздеванием». Мы не понимаем, что если

мысленно сосредоточиться на ком-то, мы создаём вполне материальный мысленный

поток, направленный на интересного нам человека. Я всё это понял гораздо позже, но

чувствовал это на своей «шкуре» весьма ощутимо каждый раз, когда, по тем или иным

причинам, вольно или невольно, оказывался в центре внимания. Когда со мной такое

происходило, я чувствовал разочарование в себе и возмущение оттого, что я не смог

справиться со своими ощущениями и из-за этого выглядел смешным и неуклюжим. А

мне это, как и любому нормальному человеку, очень даже не нравилось. Я порой

злился на самого себя, именно на себя, а не на ситуацию, в которой я выглядел смешно.

Может быть другие и не видели этого и не думали именно в этом ракурсе, но я думал

именно так. Первыми моими победами было то, что я научился очень быстро

отключаться от внешнего мира и сосредотачиваться на том, что я должен говорить. Я

по-прежнему не любил публичных выступлений, но уже мог преодолеть необъяснимое

для меня в то время состояние и более-менее слаженно передавать свои мысли. Это не

означает, что я не реагировал на ментальные удары аудитории, я всегда очень сильно

волновался перед каждым своим выступлением, но необходимость толкала меня к

тому, чтобы заставлять себя преодолеть это весьма неприятное состояние. И это не

касается выступлений на сцене, а только на уроках и собраниях.

А к сцене… я относился, как бы это сказать, с некоторой предубеждённостью и

старался на неё не попадать без крайней необходимости. И в детстве я пытался избегать

сцены в любом варианте её применения. И делал для этого всё, что было возможно.

Помню, как один раз, когда уже был в седьмом или восьмом классе, нас всех согнали

в актовый зал школы и начали прослушивание для хора. Само прослушивание немного

напоминало ситуацию из легенды об Одиссее, когда он с товарищами оказался

запертым в пещере людоеда-циклопа. Ослеплённый Одиссеем циклоп, выпускал из

пещеры своих овечек, ощупывая каждую перед тем, как выпустить. Одиссей придумал

набросить на себя и товарищей овечьи шкуры и таким образом выскользнул из лап

циклопа-людоеда. Так вот, ситуация в школьном актовом зале в некоторой степени

напоминала эту легенду. Единственным способом, каким можно было покинуть этот

зал и пойти домой, было прослушивание. Мне жутко не хотелось проходить

прослушивание, но делать было нечего. Один за другим мои школьные товарищи

покидали актовый зал. Кого-то «забраковывали», кого-то записывали. Мне очень не

хотелось попасть в список отобранных и пришлось по ходу дела придумать для себя

«овечью шкуру». Когда очередь дошла до меня, я с обречённостью двинулся к пианино.

Молодая женщина, которая проводила прослушивание, наиграла аккорды и попросила

меня пропеть ноты. Я сделал, что меня просили, и тут меня осенила одна спасительная

мысль! Когда для меня проиграли очередной аккорд на тон выше предыдущего и

попросили спеть ноты, я пропел в той же тональности, что и в первый раз. Это почему-

то очень расстроило молодую женщину, и она ещё раз попросила меня попытаться

спеть в нужной тональности. И я… вновь спел ноты, как и в первый раз.

Помучившись со мной несколько раз, она с досадой сказала мне, что у меня

может быть единственный бас такой силы на всю страну и попросила меня ещё раз

пропеть ноты в другой тональности. И я с прискорбной физиономией пропел всё в той

же тональности, что и в первый раз. И добился своего… меня с досадой отпустили на

все четыре стороны, и я, довольный своей выдумкой, понёсся домой. Мой трюк

заключался в том, что я прекрасно мог повторить всё в нужной тональности, но,

понаблюдав за несколькими прослушиваниями своих одноклассников, я понял, что

отсеивают всех тех, кто не может повторить в нужной тональности. Давать «петуха»

преднамеренно мне не хотелось по той простой причине, что со стороны это выглядело

очень уж смешно, а мне самому очень уж не хотелось выглядеть смешно. И поэтому я

решил петь всё в одной тональности — никто не смеялся, и я добился желаемого

результата. Я всеми силами пытался избежать ситуации, в которой я должен был бы

оказаться на сцене. Но мне этого не удалось. Самое смешное, что ситуация повторилась

практически та же самая, только уже когда я стал студентом первого курса харьковского

университета. На этот раз меня «поймали», и меня в очередной раз «подвело» моё

слово. Если я давал своё слово кому-нибудь — я его всегда выполнял, несмотря на то,

чего бы мне это не стоило. Данное моей маме слово не снимать корректирующие очки

в детстве, стоили мне лопнувшей мышцы правого глаза, о чём я уже писал ранее.

Конечно, я старался не «разбрасываться» своим словом, зная, что должен буду потом

его выполнять. Поэтому я обычно не спешил давать слово или принимать решение,

стараясь максимально взвесить все положительные и отрицательные стороны своего

решения, прежде чем я делал выбор или давал своё слово. Для примера, могу привести

своё одно решение…

В детстве я увлёкся с головой чтением. Прибегая домой после школы и быстро

сделав домашние уроки, я хватал очередную увлекательную книгу и погружался с

головой в очередной приключенческий или фантастический роман (я очень много

читал и по истории, биологии, географии, и многим другим направлениям). Конечно,

меня особенно захватывала фантастика! Так вот, я очень любил читать книгу и…грызть

подсолнечные семечки. Конечно, когда ты читаешь и одновременно грызёшь семечки,

половина шелухи оказывалась в моём желудке. Как-то раз моя мама сказала мне, что

если я так и дальше буду глотать шелуху семечек, очень скоро мой аппендикс забьётся

шелухой от семечек и тогда его придётся удалять. Мне очень не хотелось потерять свой

аппендикс, и я решил заняться решением этой проблемы пока ещё не поздно. Я

попробовал сначала очистить все семечки от шелухи, чтобы потом уже бросать во

время чтения уже очищенные семечки. Я добросовестно несколько раз садился за

очистку семечек от шелухи, но «почему-то», когда я начинал читать, очищенные

семечки заканчивались очень уж быстро. Немного помучившись с этим, я принял для

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒