ЧАСТЬ III. ВОЙНА И СТРАТЕГИЯ

ГЛАВА 16. ЯПОНИЯ: ПУТЬ К ВОЙНЕ

Поздно ночью 18 сентября 1931 года расквартированные в Маньчжурии солдаты японской Квантунской армии произвели взрыв на одном из участков Южно-Маньчжурской железной дороги, находившейся под контролем Японии. Последствия взрыва оказались незначительными: было повреждено лишь около 31 дюйма (77, 5 см) дороги. Уже через несколько минут следовавший по расписанию железнодорожный экспресс, не снижая скорости, миновал место взрыва. Но так и было задумано: от солдат требовалось осуществить провокацию, вина за которую будет возложена на китайскую сторону. Наконец-то у японского командования появился предлог для нападения на китайскую территорию. Так начался „маньчжурский инцидент“, ознаменовавший в истории Японии новую эпоху, которую назовут впоследствии, когда все будет уже позади, „Долиной тьмы“.

В соответствии с японо-китайским договором, заключенным в 1895 году в результате победоносной войны с Китаем, а также согласно Портсмутскому мирному договору с Россией (1905 г.), Япония имела в Маньчжурии множество экономических и политических привилегий, включая и право держать там войска. К концу двадцатых годов в Японии значительной поддержкой пользовался политический курс, направленный на установление полного контроля над Маньчжурией, этой „первой линией обороны Японии“, как назвал ее один из премьер-министров страны. Маньчжурия должна была поставлять промышленное сырье, а также предоставить „свою территорию“, столь необходимую для перенаселенных островов Японского архипелага и имевшую решающее значение для обороноспособности Японии. Более того, само географическое положение Маньчжурии делало контроль над ней чрезвычайно важным с точки зрения обеспечения безопасности Японии; японское военное руководство постоянно испытывало страх перед двойной угрозой советского коммунизма и китайского национализма. Остальные великие державы, имевшие интересы в Тихоокеанском бассейне, с нарастающим беспокойством следили за Японией, которая за каких-то несколько десятилетий превратилась в мощную, как в военном, так и в экономическом отношении, державу.

„МОЖЕМ ЛИ МЫ ДОВЕРЯТЬ ЯПОНИИ? “

В 1923 году Франклин Рузвельт написал статью „Можем ли мы доверять Японии? “. Предваряя публикацию, издатели подчеркнули, что одной из „основных обязанностей [Рузвельта], во время Первой мировой войны занимавшего пост министра военно-морского флота, была подготовка войны с Японией“. В статье говорилось, что американо-японская война казалась неминуемой „задолго до того, как события 1914 года привлекли всеобщее внимание. Неизбежность ее начала уже становиться аксиомой“. „В настоящее же время война, – заявлял автор, – скорее всего зашла бы в тупик с чисто военной точки зрения, а затем решающим фактором стал бы экономический“. И все же на вопрос „можем ли мы доверять Японии? “ Рузвельт отвечал однозначно утвердительно. Япония соблюдала международные обязательства; в 1921 году она приняла участие в Вашингтонской конференции, определивший ее место в англо-американском послевоенном разделе сфер влияния; а в бассейне Тихого океана было „достаточно, и даже с избытком, пространства для экономической активности – как Японии, так и нашей, – еще на неопределенно долгий срок“.

И действительно, на протяжении двадцатых годов выводы, сделанные Рузвельтом, подтверждались. В Японии функционировала парламентская система. Вашингтонская конференция приостановила наметившуюся гонку морских вооружений в бассейне Тихого океана между Японией, Соединенными Штатами и Великобританией, и безопасность Страны восходящего солнца теперь стало возможным обеспечить на основе.сотрудничества с англосаксонскими державами.

Но это сотрудничество не продлилось и десяти лет. Преобладающее влияние в японском правительстве получили военные. Под влиянием армейской верхушки страна начала экспансию в Восточной Азии, стараясь по возможности не допустить западные державы к тому, что впоследствии будет названо „Сферой сопроцветания в Великой Восточной Азии“.

Столь решительные перемены во внешней политике Японии были вызваны рядом причин. „Великая депрессия“ в США и свертывание мировой торговли привели к жестокому экономическому кризису в Японии, обострили уязвимость страны, связанную с недостатком сырья и ограниченным доступом на международные рынки. В то же время армия и широкие слои общества были пронизаны духом крайнего национализма, мистической веры в превосходство японской культуры, имперских институтов и „имперского пути“. Положение нагнеталось страхом, что другие великие державы сознательно стремятся оттеснить Японию на вторые роли и не допустить к тому, что ей по праву принадлежало в Азии. В феврале 1930 года наметилось, казалось бы, легкое потепление: убедительную победу на выборах премьер-министра одержал Осати Хамагути, выступавший за расширение применения договора с Соединенными Штатами и Великобританией об ограничении морских вооружений. Однако оппозиционные настроения вновь взяли верх уже несколько месяцев спустя. На Хамагути было совершено покушение противниками сотрудничества Японии с США. Премьер-министр так и не оправился от ран – он умер в 1931 году. Вместе с ним был похоронен и дух сотрудничества, а на его место пришел культ ультранационализма, поддерживаемый „правительством, пришедшим к власти после покушения“. В 1932 году Япония создала марионеточное государство в Маньчжурии, названное Маньчжоу-Го, номинальным главой которого был провозглашен свергнутый китайский император Пу И. Когда Лига Наций осудила Японию за ее действия в Маньчжурии, та гордо вышла из этой международной организации, избрав собственный путь, который и привел ее в конце концов к краху.

НОВЫЙ ПОРЯДОК В АЗИИ

Политическая жизнь Японии бурлила – Токио пытался обосновать свои притязания в Восточной Азии своей особой миссией и особыми обязательствами в регионе. В стране организовывались заговоры, возникали идеологические движения и секретные общества, отвергавшие либерализм, капитализм и демократию как пути, ведущие к ослаблению и упадку. Считалось, что нет ничего благороднее, чем погибнуть в бою за императора. Тем не менее некоторые круги японской армии в середине тридцатых годов были озабочены и более практическими вопросами, например, какими средствами вести современную войну. Провозглашая доктрину тотальной войны, они стремились к установлению „государства национальной обороны“, в котором промышленные и военные ресурсы были бы мобилизованы и приведены в готовность на случай начала боевых действий. Офицеры, которые участвовали в Первой мировой войне либо изучали ее, считали причиной поражения Германии ее экономическую уязвимость – относительный недостаток сырья и неспособность противостоять морской блокаде противников. Япония была еще менее обеспечена, чем Германия; перед ней стояла уникальная по своей значимости проблема поставок. Страна была практически лишена запасов нефти. Хотя собственное производство нефти к концу тридцатых годов составляло лишь около 7 процентов от общего ее потребления, ее значение имело стратегическую важность, поскольку крупнейшими потребителями были вооруженные силы и торговый флот. Остальная часть импортировалась – 80 процентов из США и еще 10 из голландской Ост-Индии. Но Америка проводила в Азии политику „открытых дверей“, что полностью противоречило имперским амбициям Японии. Имея США наиболее вероятным противником в бассейне Тихого океана, она не могла получать нефть в соседних регионах для своих кораблей и самолетов.

Нефтяной вопрос вызвал раскол между руководствами японской армии и флота, что сыграло впоследствии решающую роль в эволюции политики Японии и руководстве ею. Командование армии отдавало приоритет Маньчжурии, Северному Китаю, Внутренней Монголии и учитывало угрозу со стороны Советского Союза. Командование же флота, исходя из доктрины „хокусю нансин“ („обороняться на севере, наступать на юге“), обратило свои взоры в сторону голландской Ост-Индии, Малайи, Индокитая и небольших островов в Тихом океане с тем, чтобы обеспечить империи безопасный доступ к природным ресурсам, особенно к нефти. Но оба командования видели основную задачу Японии в преобразовании Азии в „духе сопроцветания и сосуществования“ на базе „Имперского пути“, т.е. в установлении своего контроля над Азией.

С начала тридцатых годов японское правительство стремилось взять нефтяную промышленность страны в свои руки. К этому времени 60 процентов внутреннего рынка контролировались двумя западными компаниями – „Рай-зинг сан“ (японский филиал „Ройял Датч/Шелл“) и „Стандард-Вакуум“, из вестной также под названием „Станвак“ (совместное предприятие компаний „Джерси“ и „Стандард оф Нью-Йорк“ на Дальнем Востоке). Оставшаяся доля приходилась на примерно тридцать японских компаний, импортировавших нефть, купленную у ряда американских производителей. Заручившись поддержкой японских деловых кругов, стремившихся улучшить свое положение на рынке, военные добились принятия в 1934 году закона о нефтяной промышленности, который предоставлял правительству полномочия контролировать ввоз, устанавливать квоты удельного веса отдельных компаний в обороте рынка, устанавливать цены и осуществлять принудительное отчуждение. От иностранных компаний требовалось хранение шестимесячных товарно-материальных запасов сверх общепринятого в отрасли рабочего уровня. Цель всего этого была очевидна: сосредоточить нефтеперерабатывающую промышленность в японских руках, снизить долю иностранных компаний и готовиться к войне. В это же время Япония установила в своей новой колонии Маньчжурии нефтяную монополию.

Иностранные компании осознавали, что их стремятся вытолкнуть с рынка. Американское и британское правительства также с неодобрением отнеслись к новым ограничениям в нефтяной отрасли Японии. Но какова должна быть реакция? В Вашингтоне, Нью-Йорке и Лондоне ходили слухи о введении эмбарго – полного или частичного, – об ограничении поставок сырой нефти в Японию. В августе 1934 года Генри Детердинг и Уолтер Тигл прибыли в Вашингтон на встречу с чиновниками государственного департамента и с администратором нефтяной промышленности Гарольдом Икесом. Нефтяные магнаты предложили „припугнуть“ Японию, лишь намекнув на возможность введения эмбарго, и тем самым принудить ее к уступкам. Они надеялись, что слухи об эмбарго заставят Токио изменить свою политику. В ноябре британский кабинет поддержал мнение МИДа о том, что японской нефтяной политике „необходимо оказать как можно более сильное сопротивление“, включая правительственную поддержку частного эмбарго. Однако государственный секретарь США Корделл Халл объявил, что его правительство не поддержит подобную акцию, и разговоры об эмбарго стихли. Тем временем напряжение между нефтяными компаниями и японским правительством продолжало нарастать вплоть до лета 1937 года. После этого положение Японии резко изменилось.

„КАРАНТИН“

7– 8 июля 1937 года на мосту Лугоуцяо неподалеку от Пекина произошли две стычки между японскими и китайскими подразделениями. В течение последующих нескольких недель военные действия нарастали. „Если мы позволим захватить еще хотя бы один дюйм нашей территории, -заявил лидер китайских националистов Чан Кай-ши, – то тем самым мы окажемся повинными в непростительном преступлении перед нашей расой“. Японцы в свою очередь считали, что китайцев необходимо проучить и что армия нанесет им „решающий удар“. Началась японско-китайская война. Япония немедленно форсировала усилия по полному переводу экономики на военные рельсы и постаралась уладить отношения с иностранными нефтяными компаниями – правительство не хотело сорвать поставки нефти. Одновременно специальная сессия парламента, созванная для одобрения мобилизационного законодательства, приняла закон о производстве искусственного горючего. Он включал семилетний план развития данной отрасли, по которому к 1943 году производство искусственного топлива -преимущественно жидкого, получаемого из угля, – должно было составить величину, равную половине всего энергопотребления Японии за 1937 год, – задача в высшей степени нереальная.

С самого первого дня официальная американская политика и общественное мнение в начавшейся японско-китайской войне выступали на стороне Китая как жертвы агрессии. Но Соединенные Штаты были в значительной степени в тисках изоляционизма. Прошло четырнадцать лет с тех пор, как Франклин Рузвельт, тогда лишь заместитель министра военно-морского флота, написал статью „Можем ли мы доверять Японии? “. Теперь же президент Рузвельт был удручен как политической напряженностью в стране, так и угрожающим развитием событий на международной арене. В своей речи в октябре 1937 года он косвенно затронул вопрос об установлении „карантина“ с целью остановить распространение „эпидемии мирового беззакония“. После налета японской авиации на четыре американских судна на реке Янцзы он неофициально разъяснил своему кабинету, что, говоря о „карантине“, имел в виду „такие действия, как введение экономических санкций без объявления войны“. Но законодательство о нейтралитете и преобладание изоляционистских настроений не позволили президенту реализовать эту идею.

Однако с увеличением числа сообщений о зверствах японцев в отношении мирных жителей Китая настроения в Америке приобрели резко антияпонский характер. В 1938 году после обошедших все газеты снимков и демонстрации кинохроники с японской бомбардировкой Кантона, опросы общественного мнения показали, что значительное большинство американцев были настроены против продолжения экспорта в Японию материальных ресурсов военного значения. Но администрация Рузвельта опасалась занимать чересчур жесткую позицию, чтобы тем самым не подорвать положение японских умеренных кругов, а также не отвлечь Америку от более близкой и серьезной угрозы со стороны нацистской Германии. Поэтому она не пошла дальше объявления „морального эмбарго“ на экспорт в Японию самолетов и авиационных двигателей. Не имея правомочий по закону, государственный департамент начал отправлять американским производителям письма с просьбой не продавать указанные товары. Вашингтон был также встревожен развитием сотрудничества между Японией и Германией, подписавшими в 1936 году антикоминтерновский пакт, официально направленный против Советского Союза. Но Япония оказывала сопротивление германскому нажиму в отношении дальнейшего сближения – главным образом, как Токио объяснял Берлину, вследствие ее зависимости от поставок необходимого сырья, и в первую очередь нефти, из Соединенных Штатов и Британской империи, что означало, что она „еще не в состоянии выступать в роли противника демократий“.

В этом и состоял беспощадный для Японии парадокс. Она хотела уменьшить свою зависимость от Соединенных Штатов, особенно от поставок большей части нефти, идущей в основном на топливо для флота и военной авиации. Япония справедливо полагала, что это может повредить ей в ходе войны. Но концепция безопасности Токио и шаги, предпринятые им для достижения независимости жестокая экспансия с целью создания „сферы сопроцветания“ – способствовали в свою очередь возникновению условий для войны с Соединенными Штатами. К концу тридцатых годов потребности в поставках для войны с Китаем фактически увеличили экономическую зависимость Японии от США. Еще более усложнило ситуацию то, что недостаток иностранной валюты серьезно затруднил ее возможности по расчету за ввозимые товары. Это повлекло за собой существенные ограничения на поставки для нужд народного хозяйства, рационирование потребления нефти и других видов топлива, что ослабило усилия по созданию военной экономики. Рыболовецкий флот – а рыбная ловля была одним из основных источников питания в Японии, – получил указание отказаться от использования нефти и полагаться вместо этого исключительно на силу ветра!

К 1939 году Соединенные Штаты стали открытым противником действий Японии. И все же Рузвельт и государственный секретарь Халл еще надеялись найти некий средний путь между слишком решительными контрмерами, которые могли бы вызвать серьезный кризис в бассейне Тихого океана, с одной стороны, и политикой „умиротворения“, которая только потворствовала бы дальнейшей японской агрессии, с другой. Японские бомбардировки мирных китайских городов, в особенности Чунцина в мае 1939 года, потрясли и еще больше взбудоражили американское общественное мнение. Сотрудник журнала „Тайм“ Теодор X. Уайт назвал их „вехами в истории воздушного пиратства“. Различные группы, такие как Американский комитет за неучастие в японской агрессии, организовывали кампании за полное прекращение экспорта в эту страну. Как писалось в одном памфлете, „Японский – лишь летчик, а самолет, бензин, горюче-смазочные масла и бомбы для уничтожения беззащитных китайских городов предоставляет Америка“. Опрос Службы Гэллапа в июне 1939 года показал, что 72 процента респондентов выступали за эмбарго на экспорт материалов военного значения в Японию.

В самой администрации Рузвельта также шло интенсивное и острое обсуждение возможных ответных мер, включая постоянно возникавший вопрос о прямых экономических санкциях. Но американский посол в Японии Джозеф Грю предостерегал от возможных последствий. Японцы пойдут, сообщал он из Токио, на любые лишения, лишь бы не видеть унижения своей нации перед западными державами и не потерять лицо. В ходе поездки в Вашингтон осенью 1939 года Грю дважды встречался с президентом Рузвельтом. Позднее он записал в дневнике: „Я ясно изложил свое мнение, которое состоит в том, что если мы однажды введем санкции против Японии, мы должны будем довести их до конца, а таким концом предположительно может быть война. Я также заявил, что если мы прекратим поставки Японии нефти, и если Япония придет к выводу, что она не в состоянии получить достаточное количество нефти для обеспечения своей национальной безопасности из иных коммерческих источников, то она, по всей вероятности, пошлет флот для захвата Нидерландской Ост-Индии“. „В таком случае мы легко сможем преградить путь ее флоту“, – ответил президент.“

Грю высказывал дурные предчувствия, а не комментировал политические события, назревавшие осенью 1939 года. Плана введения нефтяного эмбарго не было. И Рузвельт, несмотря на свои замечания, не стремился к конфронтации. Но вопрос о поставках нефти становился основной проблемой во взаимоотношениях двух стран8. Годом раньше в Гааге два американских бизнесмена сидели у радиоприемника и угрюмо слушали последние новости. Это были глава компании „Станвак“ Джордж Уолден и президент отделения той же компании в Нидерландской Ост-Индии Ллойд „Шорти“ Эллиот. Уже разразился мюнхенский кризис; Европа стояла на пороге войны. Уже Британия и Франция уступили Гитлеру в его территориальных притязаниях к Чехословакии, надеясь таким способом сохранить то, что премьер-министр Невилл Чемберлен назовет „миром нашего времени“. Но для Уолдена и Эллиота, внимательно слушавших по радио о речи, которую в этот день произнес Гитлер, война казалась неизбежной не только в Европе, но и в Азии. Они были уверены, что в случае войны в Азии японцы попытаются захватить Ост-Индию; как говорил Эллиот: „вопрос лишь в том, когда и как“.

Той ночью в Гааге оба бизнесмена всерьез задумались о том, что делать в случае японского вторжения. Первым результатом этих раздумий стало увольнение всех немецких, голландских и японских служащих, надежность которых вызывала сомнения. Далее предполагалось разрушение нефтеперерабатывающих заводов и нефтяных скважин компании „Станвак“ с целью напугать японцев. К началу 1940 года были детально разработаны планы эвакуации, а Уолден информировал руководителей местных подразделений „Станвак“ в голландской Ост-Индии о том, что если Соединенные Штаты введут эмбарго на поставки нефти в Японию, то компания „должна принять посильное участие“ и „прекратить отгрузку в пунктах, находящихся под ее контролем во всем мире“, даже если большинство из них находится вне американской юрисдикции. „Поставки из Нидерландской Ост-Индии должны быть прекращены, – разъяснял он, – несмотря на возможную попытку японского флота захватить там наше имущество, и несмотря на то, что американское правительство может не принять ответных мер по защите своих интересов в этом регионе из-за шумихи, поднятой в Соединенных Штатах против „войны за интересы „Стандард ойл“.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒