СЕВЕРНОЕ МОРЕ: САМАЯ КРУПНАЯ ИЗ ВСЕХ ИГР

⇐ ПредыдущаяСтр 44 из 53Следующая ⇒

Многие столетия Северное море находилось в распоряжении моряков. В Средние века здесь ловили сельдь, что было для Европы большим бизнесом, а в более недавние времена – морского окуня и треску. Но к середине семидесятых на морской глади с вертолета можно было увидеть новую породу мореплавателей: плавающие буровые установки, вспомогательные суда, платформы, прокладывавшие трубы баржи – сначала их было совсем немного, а затем они появились в таком количестве, что временами закрывали все водное пространство. Здесь, в поделенных между Норвегией и Великобританией водах Северного моря начиналась самая крупная игра, ставкой в которой было господство в мировой нефтяной промышленности, игра, в которую вкладывались невиданные ранее инвестиции и силы. Остаться вне ее не могла позволить себе ни одна нефтяная компания. Вовлекались в нее и многие новые игроки, начиная от промышленных компаний до степенных эдинбургских инвестиционных трестов и даже газетного магната лорда Томсона, владевшего лондонским „Тайме“. Он был партнером Арманда Хаммера.

На североморских берегах еще с двадцатых годов начали бурить скважины надеявшиеся на удачу предприниматели Западной Европы. Результаты были явно обнадеживающими, но общая добыча здесь никогда не превышала 250000 баррелей в день. Новый толчок к поискам надежных источников нефти и газа в Европе дал Суэцкий кризис 1956 года. И в 1959 году в голландской провинции Гронинген „Шелл“ и „Эссо“ открыли огромное газовое месторождение, самое большое из всех известных, исключая СССР. Исходя из предположения, что в геологическом строении Северного моря и Голландии присутствуют схожие черты, компании начали разведку в прилегающих водах. В 1965 году, в тот самый год, когда Великобритания и Норвегия, закрепляя за собой право на разведку нефти, официально разделили ровно посередине акваторию Северного моря, в его относительно мелководной части были открыты огромные месторождения газа, и для их разработки были поставлены довольно примитивные по современным стандартам платформы. Некоторые компании продолжали вести разведку нефти, но в лучшем случае с умеренным интересом и без большого рвения.

Среди них была и компания „Филлипс петролеум“ из Бартлсвила в штате Оклахома. Ее интерес к этому району возник в 1962 году, когда вице-президент компании, отдыхая в Голландии, заметил в Гронингене буровую вышку. Через два года после того, как в Бартлсвиле главные директора компании изучили, ползая полдня по своей баскетбольной площадке, раскатанные на ней листыдлиной в триста футов с данными сейсмической разведки, „Филлипс“ приняла программу разведочных работ. Но в 1969 году, пробурив за пять лет ряд бесперспективных скважин, компания собиралась прекратить работы. На норвежском континентальном шельфе было пробурено, в том числе и „Филлипс“, около 32 скважин, и ни одна из них не имела промышленного значения. К тому же с каждой новой скважиной работы в Северном море становились все более дорогостоящими, гораздо более сложными, чем все, что компания до сих пор предпринимала. Поступивший из Бартлсвиля приказ менеджерам „Филлипс“ в Норвегии был ясен: „К бурению новых скважин не приступать“.

Но следуя великой традиции, шедшей еще со времен полковника Дрейка, пробурившего в 1859 году скважину в Пенсильвании, и первого открытия в 1908 году в Персии, „Филлипс“, хотя и с большой неохотой, решила сделать еще одну попытку – но только потому, что она уже заплатила за аренду морской буровой установки „Оушен Викинг“ и не могла найти никого, кто захотел бы взять ее в субаренду. А за буровую установку приходилось платить ежедневно, независимо от того, работала она или нет. Погода ухудшалась, и море было бурным. В какой-то момент установка сорвалась с якорей и начала дрейфовать в сторону от намеченного для бурения места. Ночью шторм настолько усилился, что установка грозила опрокинуться, и с наступлением рассвета были приняты экстренные меры для ее спасения. Но „Оушен Викинг“ сделал свое дело: в ноябре 1969 года с его помощью были получены положительные результаты на участке 2/4 месторождения Экофиск, на норвежской стороне от серединной разделительной линии. Это был год торжества новейших технологий – открытие нового месторождения с помощью сейсмической разведки и только что происшедшая высадка американских астронавтов на Луне. Бурильный мастер с „Оушен Викинг“, рассматривая образец нефти, полученной с глубины 10000 футов ниже морского дна, был поражен ее видом, говорившем о необычно высоком качестве. „Конечно, астронавты сделали великое дело, – сказал он работавшему на установке геологу. – А что вы скажете относительно вот этого? “, – и он протянул геологу образец. Нефть отливала золотистым блеском, она была почти прозрачна и определенно походила на золото.

Открытие „Филлипс“ заставило все другие компании пересмотреть свои сейсмические данные и усилить активность. Теперь в Северном море уже не попадались сиротливо стоявшие буровые установки, всем своим видом напоминавшие, что им пора приняться за работу. Через несколько месяцев на техническом совещании в Лондоне одного из главных директоров „Филлипс“ спросили, какими методами они пользовались для определения геологической структуры месторождения. Он ответил: „Методом авось“.

К концу 1970 года „Бритиш петролеум“ объявила об открытии месторождения „Фортис“ на британской стороне, в сотне миль к северо-западу от Экофиск. Это был огромный нефтеносный пласт. В 1971 году последовал ряд других открытий, в том числе открытие „Шелл“ и „Экссон“ огромного месторождения „Брент“. Северное море охватило волнение. Нефтяной кризис в 1973 году превратил его в настоящую бурю.

Большой удачей была работа над созданием нового поколения технологий, которые либо уже использовались, либо находились в стадии разработки – они позволили начать нефтедобычу в Северном море, районе, который никогда прежде и не пытались разрабатывать. Это предприятие было рискованным и опасным как в географическом, так и в экономическом плане. Бур должен был пройти через толщу воды до глубины, на которую ранее никто не опускался, а затем вести бурение еще на четыре мили в глубь морского дна. И при всем этом и оборудованию, и рабочим приходилось справляться с недружественным и коварным морем и с самой ужасной погодой в мире. „Нет более злобного существа, чем Северное море, когда оно показывает свой характер“, – жаловался один из капитанов. Погода была не просто отвратительной, она еще и менялась по три-четыре раза на день, буквально за несколько часов мог разыграться шторм, не редки были волны высотой в 50 футов и шквальные ветры силой 70 миль в час. Стационарные платформы, с которых качали нефть, – в сущности, небольшие промышленные городки на созданных человеком островках – приходилось не только устанавливать на вязких, песчаных или глинистых основаниях, но и обеспечивать таким запасом прочности, чтобы они выдержали ярость „столетней волны“ высотой 90 футов и ветра в 130 миль в час.

В целом разработка месторождения в Северном море была одним из крупнейших инвестиционных проектов в мире, дороговизну которого постоянно увеличивала инфляция. Он был также и чудом, созданным новейшими технологиями. И он осуществлялся поразительно быстрыми темпами. 18 июня 1975 года на торжественной церемонии, устроенной на старом танкере в устье Темзы, британский министр энергетики Антони Веджвуд открыл заслонку. Первая североморская нефть потекла к берегу, на нефтеперерабатывающий завод. Выражая общий энтузиазм, Бенн публично заявил, что с этого времени 18 июня должно стать национальным праздником. Однако ему лично вся церемония не доставила большого удовольствия. Бенн был лидером левого крыла Лейбористской партии, ярым приверженцем национализации и испытывал врожденное отвращение к капитализму, особенно в нефтяной промышленности. К тому же он был чрезвычайно недоверчив по натуре. В своем дневнике он кисло отметил, что был вынужден участвовать в церемонии, где присутствовал „полный набор представителей международного капиталистического и британского истеблишмента“. И что, когда он открыл заслонку, добавил он с огромным подозрением, нефть „якобы пошла к берегу“.

Бенн нашел более эффективный выход своему враждебному отношению к нефтяным монополиям – в повторении традиционной битвы между правительствами и нефтяными компаниями он играл в Великобритании ведущую роль. Резервы Северного моря были разведаны и риск значительно ослаблен, и тогда британское правительство решило, что оно так же, как и многие другие правительства, хочет получать значительно большую долю ренты и больший контроль над их „судьбой“ вплоть, возможно, до немедленной национализации. „Чтобы не платить налоги, нефтяные компании перепрыгивают через государственные границы, словно кенгуру через изгороди, когда за ним гонятся дикие собаки динго“, – возмущался первый заместитель Бенна лорд Баллог. Результатом этой борьбы было введение специального налога на доходы от нефти и образование новой государственной нефтяной компании „Британская национальная нефтяная корпорация“. Она получила право на владение долей государственного участия, дававшее право на покупку 51 процента североморской нефтедобычи, и должна была защищать государственные интересы, осуществляя наблюдение за разведкой и добычей североморской нефти частными компаниями. Стремление британского правительства увеличить свои доходы и контроль над нефтью Северного моря вынудило президента одной компании в конце концов с возмущением заявить: „Я больше не вижу никакой разницы между странами ОПЕК и Великобританией! “

Примерно о том же думал и премьер-министр Великобритании Гарольд Вильсон, сидя в своем кабинете на втором этаже дома на Даунинг-стрит и покуривая свою трубку летом 1975 года через несколько недель после церемонии открытия, когда из Северного моря пошли первые баррели нефти. Вильсон занимал пост премьера уже не первый срок. Он также внес выдающийся вклад в политическую теорию, произнеся слова, которые были достойны, чтобы их выгравировали на стенах всех парламентов и конгрессов мира: „В политике неделя – это огромный период времени“. Вильсон впервые пришел к власти в 1964 году с предвыборным обещанием довести косную Великобританию до „белого каления технической революции“, но сейчас, десятилетие спустя, наилучшим экономическим шансом Великобритании было, по-видимому, не развитие компьютерных сетей и не космические исследования, а технология разработки нефти. В тот летний день Вильсон раздумывал о том, как британская нефтедобыча, начавшись с ручейка, достигнет, возможно, многого и, преобразив экономические перспективы Великобритании, конечно, повлияет на баланс нефтяной власти в мире. Он уже ощущал себя премьер-министром богатой нефтью страны. А в это же время администрация Форда вела кампанию против повышения цен на нефть. „Мы крайне заинтересованы в том, чтобы цены на нефть не упали слишком низко, – сказал Вильсон. – Если Америка и хочет снизить цены, еще не значит, что многие здесь с этим согласятся“.

Во всем этом присутствовала большая доля иронии. Вильсон сидел в кабинете, который два десятилетия назад принадлежал Энтони Идену. В то время Идеи сражался за судьбу Суэцкого канала с Насером, с арабским национализмом и угрозой прекращения поставок нефти. В 1956 году эта угроза была настолько серьезной, что Идеи принял решение прибегнуть к военной силе, предприняв военные действия в зоне канала, что в конечном счете определило ликвидацию исторической роли Европы на Ближнем Востоке – и, безусловно, стало концом карьеры Идена. Такая судьба Вильсону не грозила. Он даже признался в честолюбивом замысле, который вызвал бы у Идена шок. Он уже видел себя лидером новой рождавшейся крупной нефтяной державы и добродушно заметил, что к 1980 году он надеется, возможно, стать президентом ОПЕК.

„РАЗВЯЗКА“

Одним из своеобразных последствий ценового шока в 1973 году было появление новой сферы деятельности – прогнозирования цен на нефть. До 1973 года в этом не было необходимости – изменения цен шли на центы, а не на доллары, и в течение многих лет цены на все категории нефти были более или менее одинаковы. Однако после 1973 года прогнозирование расцвело пышным цветом. В конце концов, движение цен стало теперь решающим фактором не только для всех отраслей энергетики, но и для потребителей, для множества предприятий, начиная от авиакомпаний и банков, сельскохозяйственных кооперативов, правительств и вообще для всей мировой экономики. Теперь прогнозированием цен, казалось, занимались все. В нем участвовали нефтяные компании, правительства, им занимались центральные банки и международные организации, занимались брокерские фирмы и банкирские дома. Это даже вызывало в памяти рефрен песенки Коула Портера*: „Это делают птички, это делают пчелки, даже дрессированные блохи делают это“.

Этот вид прогнозирования, как и прогнозирование вообще, в экономике был одновременно и искусством, и наукой. Главное место в нем занимали суждения и предположения. Более того, на его характере сказывалось огромное влияние той среды „сообщества“, в котором оно велось. Таким образом, прогнозирование представляло собой и психологический, и социологический феномен, отражавший влияние главных действующих лиц, а также тот инстинктивный поиск уверенности и обоюдного спокойствия, которые в шатком мире неопределенности стремились обрести различные группы и индивиды. Конечным результатом часто была четко выраженная тенденция к достижению консенсуса, даже если его направленность полностью менялась каждую пару лет.

Конечно, к концу 1978 года такой консенсус присутствовал во всем сообществе нефтяных прогнозистов и в среде тех, кто принимал решения на основе их прогнозов: несмотря на то, что к началу или середине восьмидесятых годов Аляска, Мексика и Северное море дадут на мировые рынки от 6 до 7 миллионов баррелей в день, эти новые источники, как ожидалось, послужат лишь дополнением и выступят в роли медлительного Фабия, сдерживая и отодвигая, но решительно не ликвидируя неизбежный день нехватки и расплаты. И вероятность нового нефтяного кризиса примерно лет через десять, во второй половине восьмидесятых годов, когда спрос достигнет крайнего уровня доступных поставок, чрезвычайно велика. На обычном языке это означало, что между спросом и предложением возникнет „энергетическая пропасть“, то есть нехватка нефти. Следуя экономической науке, любая такая разбалансированность решилась бы путем еще одного огромного повышения цен и вызвала бы второй нефтяной шок, подобный происшедшему в начале семидесятых годов. Хотя в прогнозах присутствовал и некоторый разброс мнений, по главным направлениям наблюдалось существенное единогласие, независимо от того, исходило ли оно от нефтяных монополий, ЦРУ, западных правительств, международных агентств, известных независимых экспертов или самой ОПЕК. Едиными были не только прогнозисты, но и те, кто принимал решения и полагался на прогнозы, выбирая свой путь действий в политике и вложении инвестиций.

Общим важнейшим фактором, лежавшим в основе этого общего мнения, была вера в „железный закон“ – то есть в неизбежную тесную связь между темпами экономического роста и темпами потребления энергии и нефти. Если экономический рост составлял 3-4 процента в год, как вообще предполагалось, то и спрос на нефть будет также ежегодно расти на 3-4 процента. Другими словами, получение дохода было главной детерминантой в потреблении энергии и нефти. И фактические данные в 1976, 1977 и 1978 годах, казалось, подтверждали эту оценку. В эти последние три года экономический рост после глубокого спада снова проявился и составил в среднем 4, 2 процента, а спрос на нефть вырос в среднем примерно на 4 процента. Вырисовывавшаяся картина будущего мира таким образом была проекцией тогдашних обстоятельств: растущие экономики будут по-прежнему опираться на растущий объем нефти. Экономический прогресс в развивающихся странах должен был повысить этот спрос. Будущие результаты энергосбережения были сведены на нет. Сцена для повторения событий 1973 года была готова. [Прим. пер. Коул Портер – композитор и автор текстов многих мюзиклов, вошедших в классику бродвейского театра, и сотен популярных песенок.]

Ахмед Заки Ямани, главный сторонник программы Долгосрочной стратегии для ОПЕК, начал отходить от своей постоянной защиты стабильности в ценах и выступил за регулярные небольшие повышения, что способствовало бы энергосбережению и разработке альтернативных источников энергии. Это, говорил он, имело бы гораздо более желательный и менее дестабилизирующий эффект, чем насильственное повышение цен, которого все ждут. „На основании наших исследований и всех надежных источников, с которыми я ознакомился, – сказал он в июне 1978 года, – можно уверенно сделать вывод, что где-то в середине восьмидесятых годов, если не раньше, наступит дефицит поставок нефти…Что бы мы ни предпринимали, это время приближается“.

Ямани высказывал точку зрения, уже ставшую общей в информированных кругах и экспортеров, и импортеров нефти. Даже в Вашингтоне некоторые, видя падение реальной цены на нефть и растущий спрос, уже считали, что скорейшее умеренное повышение цен значительно бы облегчило трудности в дальнейшем. Лет через десять, годом раньше или годом позже, развязка, безусловно, должна была наступить. Но все также соглашались и с тем, что в сложившейся обстановке ничто не указывает на какие-либо большие повышения цен в ближайший период. Это была точка зрения, основывавшаяся на экономической науке. Политика, конечно, была совсем другим делом: она никогда с легкостью не вписывалась в модели темпов экономического роста и гибкости спроса. Все же ее нельзя было и не учитывать. И политика отнюдь не собиралась позволить кому-либо роскошь долгосрочной стратегии.

В последний день 1977 года президент Джимми Картер, совершая вояж по трем континентам, на пути из Варшавы в Дели прибыл в Тегеран. Он сказал, что миссис Картер хотела бы встретить Новый год вместе с шахом и его супругой – настолько прелестным было время, которое семья Картеров провела в обществе монаршей четы, когда шесть недель назад они посетили Вашингтон. Однако помимо приятных воспоминаний в выборе Картера играли роль и задачи внешнеполитической доктрины „реальной политики“. На Картера шах произвел очень сильное и благоприятное впечатление: он предпринимал значительные шаги в направлении либерализации и говорил о соблюдении прав человека. При таком новом взаимопонимании Картер имел теперь возможность оценить стратегическую роль Ирана и его лидера в большей степени, чем прежде, когда он только что стал президентом. Иран был той опорой, которая необходима для поддержания стабильности в регионе. Он был главной силой в противостоянии мощи и амбициям не только Советского Союза в регионе, но и радикальным и антизападным силам. Его роль была определяющей для обеспечения безопасности мировых поставок нефти как одного из двух основных мировых экспортеров нефти, и как сильной региональной власти. Картер хотел также выразить благодарность шаху за его действия в соблюдении прав человека и за изменение позиции по вопросу о ценах на нефть, что рассматривалось как главная уступка со стороны этого монарха. Более того, президент испытывал чувство сожаления и неловкости по поводу беспорядков и применения слезоточивого газа во время прибытия шаха на Южную лужайку Белого дома. И он хотел рассеять какое-либо непонимание как в Иране, так и за его пределами и твердо подчеркнуть неизменность американской поддержки. Итак, на ужине в канун Нового года он встал, чтобы произнести свой незабываемый тост. „Иран, – говорил он, – благодаря замечательному руководству шаха – это надежный островок стабильности в одном из наиболее неспокойных регионов мира. В этом Ваша заслуга, Ваше величество, и заслуга Вашего руководства, дань того уважения, восхищения и любви, с которыми Ваш народ относится к Вам“. На этой возвышенной и многообещающей ноте президент и шах встретили наступивший 1978 год.

Однако не все видели этот островок стабильности таким, как о нем говорил президент. Вскоре после визита Картера из поездки в Тегеран вернулся президент одной из независимых американских компаний, активно работавших в Иране. У него было конфиденциальное сообщение, с которым он должен был срочно ознакомить своего директора.

„Шаху, – сообщил он, – грозят серьезные неприятности“.

⇐ Предыдущая 39 40 41 42 434445 46 47 48 Следующая ⇒