Новому средневековому знанию, нацеленному на возрождение античности

* Замечательное исследование Й.Хейзинги «Осень сред-^г'иевековья» почти целиком посвящено феодальному дво­рянству, существование которого претерпело значитель-видоизменения с возникновением средневековых гиль-

дий и которое почти совсем утратило свое значение с при­ходом среднего класса после изобретения книгопечатания. Следует сказать, что Хейзинга во многих отношениях ис­пытывает некоторое замешательство перед средневековым миром так же, как Генрих Вельфлин — перед средневеко­вым искусством. Они оба пытались приложить к своему предмету формулу примитивных, так сказать, находящих­ся в детском возрасте, искусства и способа жизни. Но та­кой подход действен лишь в той мере, в какой тактильная ограниченность визуальной жизни ребенка обнаруживает некоторое соответствие чувственной организации беспись­менного человека. Хейзинга пишет:

Когда мир был на пять веков моложе, все жизненные происшествия облекались в формы, очерченные куда более резко, чем в наше время. Страдание и радость, злосчастье и удача различались гораздо более ощути­мо; человеческие переживания сохраняли ту степень полноты и непосредственности, с которой и поныне вос­принимает горе и радость душа ребенка. Всякое дейст­вие, всякий поступок следовали разработанному и вы­разительному ритуалу, возвышаясь до прочного и неиз­менного стиля жизни. Важные события: рождение, брак, смерть — благодаря церковным таинствам дости­гали блеска мистерии. Вещи не столь значительные, та­кие как путешествие, работа, деловое или дружеское посещение, также сопровождались неоднократными благословениями, церемониями и обставлялись теми или иными обрядами.

Бедствиям и обездоленности неоткуда было ждать облегчения, в ту пору они были куда мучительнее и страшнее. Болезнь и здоровье рознились намного силь­нее, пугающий мрак и суровая стужа зимою представ­ляли собой настоящее зло. Знатностью и богатством упивались с большей алчностью и более истово, ибо они гораздо острее противостояли вопиющей нищете и от­верженности. Подбитый мехом плащ, жаркий огонь оча­га, вино и шутка, мягкое и удобное ложе доставляли то громадное наслаждение, которое впоследствии, быть может, благодаря английским романам, неизменно ста­новится самым ярким воплощением житейских радо-176

стей. Все стороны жизни выставлялись напоказ кичли­во и грубо.

Прокаженные вертели свои трещотки и собирались в процессии, нищие вопили на папертях, обнажая свое убожество и уродства. Состояния и сословия, звания и профессии различались одеждой. Знатные господа пе­редвигались не иначе, как блистая великолепием ору­жия и нарядов, всем на страх и на зависть. Отправле­ние правосудия, появление купцов с товаром, свадьбы и похороны громогласно возвещались криками, процесси­ями, плачем и музыкой¹⁰⁷.

Если достижения пяти столетий Гутенберговой техно­логии Хейзинга связывает с понятиями однородности, на­дежности частного существования и индивидуализма, то основными характеристиками догутенберговского мира у него становятся многообразие, эмоционально насыщенная

; коллективная жизнь и коллективные ритуалы. Вот что он пишет: «Теперь мы приблизились к определению того, под каким углом зрения следует нам рассматривать культуру на исходе средневековья. Это расцвечивание аристократи­ческой жизни идеальными формами, жизни, протекающей

; в искусственном освещении рыцарской романтики; это, переодетый в наряды времен короля Артура»¹⁰⁸. Величественные декорации в голливудском духе, кото­рыми Хейзинга обставляет картину средневекового упад-

; Ка, весьма под стать попыткам художников Медичи вос-.кресить древний мир. При этом Хейзинга оставляет совер­шенно без внимания подъем среднего класса, рост его бла-ГОСОСТОЯНИЯ, мастерства и организации, благодаря чему и стали возможны роскошные дворы герцогов бургундских и Медичи. Вот что он о них пишет:

Двор — та сфера, где эстетика форм жизненного уклада могла раскрыться наиболее полно. Известно, ка­кое значение придавали бургундские герцоги всему, что касалось придворной роскоши и великолепия. После во­инской славы двор, говорит Шателен, — первое, к чему

- М., 1988. — С.7.

I ¹⁰⁷ Хейзинга И. Осень средневековья. ¹⁰⁸ Там же. — С. 41.

следует относиться с особым вниманием; содержать его в образцовом порядке и состоянии — важнейшее дело... бургундский двор неустанно прославляли как богатей­ший и наиболее хорошо устроенный, по сравнению со всеми прочими. В особенности Карл Смелый, чью душу обуревало рвение к насильственному насаждению по­рядка и всякого рода правил — и который повсюду оставлял за собой сплошную неразбериху, — испыты-

ПО

вал страсть к высокоторжественным церемониям¹. Именно благосостояние и мастерство среднего класса воплотило рыцарские мечтания в визуальную панораму. Очевидно, что в данном случае мы имеем дело с ранней стадией развития «ноу-хау» и практического прикладного знания, которые в последующие века создали разветвлен­ные рынки, системы цен и коммерческие империи, немыс­лимые ни в устной, ни даже в рукописной культурах.

Та же потребность перевода тактильных умений и на­выков прежних ремесленников в визуальное великолепие ренессансных ритуалов обусловила эстетическое увлече­ние средневековьем на севере Европы, а в Италии — инс­пирировала возрождение древнего искусства, литературы и архитектуры. Любовь герцогов бургундских и беррий-ских к их trus riches heures^iw и итальянских герцогов к возрождению Древнего Рима суть проявления одного и то­го же процесса эволюции чувственной организации. В обо­их случаях это было своего рода реализацией некоего при­кладного археологического знания. Именно это прикладное знание, действовавшее, так сказать, в интересах новой ви-зуальности, дало толчок Гутенбергу и инспирировало два столетия эстетизации средневековья в такой степени, ка­кая была неизвестна самим средним векам. Ибо до изобре­тения книгопечатания имелось очень небольшое количест­во книг как древних, так и средневековых. Да и те видели немногие. Подобным же образом обстояло дело с живопи­сью до недавнего изобретения цветного гравирования, что отметил Андре Мальро в книге «Музей без стен».

Ренессансная Италия превратилась в подобие

голливудской коллекции декораций

Античности, а обусловленное новой

Визуальностью ренессансное увлечение

Античностью открыло путь к власти

Представителям всех классов

life Уиндхэм Льюис в книге «Лев и лиса» (р.86) прекрасно описал всеобщее увлечение античностью в Италии:

Герцог или командующий армией страны часто на­чинал в чине вольнонаемного капитана; рождение и об­разование никогда не значили так мало, как в этот век, который называли веком бастардов и авантюристов. Муцио Сфорца начал свой путь простым полевым рабо­тником, Никколо Пиччинини — мясником, Карманьола — пастухом. Можно согласиться с тем, что, должно быть, весьма «необычным было видеть этих людей — как правило, людей низкого происхождения и культу­ры, — когда их окружали в их лагерях послы, поэты и ученые мужи, которые читали им Ливия и Цицерона, а также оригинальные стихи, где они сравнивались со Сципионом, Ганнибалом, Цезарем и Александром». Од­нако все они играли пьесу, изображавшую в уменьшен­ном масштабе прошлое, которое усердно пытались от­копать в эту эпоху. (Подобным же образом в эпоху ве­ликой английской экспансии английские государствен­ные деятели создавали себя по древнеримским образ­цам.) У наиболее образованных из них, подобно Чезаре Борджиа, эта археологическая склонность к аналогиям приобретала размер мании. Его «Aut Caesar aut ni-hil»¹¹¹ ясно указывает на то, что мы имеем дело с тем же литературным типом, который так точно изобразил Стендаль в образе мелкого маньяка, этакого маленького Наполеона, Жюльена Сореля. Да и сам девиз Борджиа вызывает в памяти название книги, пользовавшейся бо­льшой популярностью в Германии перед войной — «Власть над миром или гибель».

 

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: