ВВЕДЕНИЕ Советская деревня в 1938—1939 годах

В.П. Данилов

1938 г. начинался как прямое продолжение репрессий, достигших апогея во всех основных направлениях. В феврале—марте состоялся самый круп­ный политический процесс над последней группой большевистских лиде­ров — Н.И. Бухариным, А.И. Рыковым и посаженными рядом с ними на скамью подсудимых очень разными деятелями предшествующего времени. Среди них был и один из персонажей предыдущих четырех томов «Трагедии советской деревни» — главный исполнитель сталинских репрессий Г. Г. Ягода. Амальгамность этого процесса бросается в глаза: на скамье подсудимых и противники сталинской политики, и ее исполнители. 14 марта 1938 г. при­говоренные этим судом к смерти Бухарин, Рыков, Ягода и другие были рас­стреляны. Запомним эту дату, к ней еще придется вернуться и в связи с раз­витием «кулацкой операции».

Документы, открывающие эту книгу, содержат сведения о статистике ста­линского террора за время с 1 января 1935 г. (после убийства СМ. Кирова) по 30 сентября 1936 г. (за 21 месяц) и с 1 октября 1936 г. (когда Н.И. Ежов стал наркомом НКВД) по 1 января 1938 г. (за 15 месяцев). Показательны общие ито­ги: за первые 21 месяц было репрессировано 424 715 человек, в том числе без ареста — 136 567; за последовавшие 15 месяцев апогея террора репрессиям под­верглись 1 028 740 человек, в том числе без ареста — 25 460. Репрессии в де­ревне отмечены в строках «Привлеченные за террор»: за 21 месяц 11 018 и за 15 месяцев 2729 человек. «По кулацкой операции», которой не было в первой колонке, во второй приведена цифра 572 081 человек. К ним следует причис­лить репрессированных «По РОВСу» только на ежовском этапе — 25 916 (док. № 1). В сумме оказывается, что на долю деревни пришлось 610 730 человек, подвергшихся репрессиям с 1 октября 1936 г. по 1 января 1938 г. Трагедия со­ветской деревни, начавшаяся в 1927 г., достигла максимума жертв и приобре­ла всесоюзные масштабы в 1937 г.

Казалось бы, задачи, поставленные в приказе № 00447, выполнены и пе­ревыполнены. «Лимиты» превышены более чем вдвое. И все это сталинско­му руководству было известно. И тем не менее 31 января 1938 г. Политбюро утверждает дополнительное количество подлежащих репрессии бывших ку­лаков, уголовников и активного антисоветского элемента в 22 республиках, краях и областях общим счетом в 57 200 человек, из коих 48 000 подлежали расстрелу (так называемая 1-я категория) и 9200 высылке в лагеря (док. № 4). Однако уже на следующий день, 1 февраля, Политбюро увеличило для ДВК «количество подлежащих репрессии» по 1-й категории 8 тыс. человек — еще на 12 тыс. лагерных заключенных, «осужденных за шпионаж, террор, диверсию, измену родине, повстанчество, бандитизм, а также уголовников-профессио­налов», пропустив их дела «на тройках по рассмотрению дел бывших кулаков, уголовников и антисоветских элементов» (док. № 5).

В постановлении Политбюро от 31 января была установлена дата заверше­ния операции по приказу № 00447 — 15 марта для 22 названных в постановле­нии регионов, с продлением этого срока для ДВК до 1 апреля. «Во всех осталь-

ных краях, областях и республиках работу троек» предписывалось закончить до 15 февраля, рассмотрев «все дела в пределах установленных для этих краев, областей и республик лимитов» (док. № 4).

15 марта — понятная дата для природных и экономических условий стра­ны, где со второй половины марта начинается время подготовки весеннего сева, а на юге часто и весенний сев. К этой дате, как можно полагать, и на­мечалось завершение основных политических репрессий — и громких судеб­ных процессов, и массовой операции в деревне. Опыт 1937 г. не мог не пока­зать негативных последствий для хозяйственных (да и всех остальных) сторон жизни общества, особенно в деревне. Но и остановить запущенный на пол­ную мощность механизм репрессий было совсем непросто, особенно тому, кто его создал и привел в действие.

3 февраля на имя Сталина поступила телеграмма из Республики Немцев Поволжья с заявкой на «дополнительный лимит на 1 тыс. чел.». Категория не указывалась, но едва ли возможны сомнения в том, что речь идет о рас­стреле. Резолюция «За. Ст.» (док. № 7) означает, что дополнительный «лимит» был предоставлен. 4 февраля последовала телеграмма из Горьковской облас­ти с просьбой об увеличении «лимита» на 5 тыс., в том числе на Зтыс. по 1-й категории, а также «продлить срок операции до 20 марта» (док. № 12). Потрясающим по цифрам «дополнительного лимита» для Украины было пос­тановление Политбюро от 17 февраля с подписью Сталина: к 6 тыс. по 1-й ка­тегории, дополнительно предоставленных 31 января, добавилось еще 30 тыс. (! ) человек (док. № 14). Едва ли нами выявлены все аналогичные запросы с мест и все решения Политбюро.

По статистической сводке об арестованных и осужденных по приказу № 00447 на 1 марта 1938 г., всего было арестовано 606 240 чел., по организа­ции «РОВС» — 25 916 и из заключенных в тюрьмах и лагерях — 19 610 чел., что в сумме дает 651 766 человек. К 1 марта было осуждено 612 472 человека, в том числе к расстрелу — 270 685 и к высылке — 341 816 чел. С дополнени­ями из осужденных «РОВСовцев» и «зеков» (последних только расстреливали) окажется, что к 1 марта 1938 г. расстрелу подверглись 295 310 человек¹ (док. № 17) из тех, кого захлестнула волна «кулацкой операции», начиная с 5 ав­густа 1937 г.

15 марта действие приказа НКВД № 00447 не было остановлено или хотя бы ограничено. Напротив, 16 марта Политбюро утверждает предложение Красноярского крайкома «об увеличении количества подлежащих репрессии контрреволюционных элементов на 1500 чел.» и «о продлении работы тройки до 15 апреля» (док. № 19). Аналогичные постановления Политбюро принимает 19 марта для Карелии (по 1-й категории на 600 чел. и по 2-й — на 150 чел.); 2 апреля для Грузии (по 1-й категории на 1 тыс. чел. и по 2-й категории на 500 чел.); 14 апреля для Ленинградской обл. (по 1-й категории дел на 1500); 16 апреля для Читинской обл. (о продлении работы особой тройки до 1 июня и установлении лимита в 3 тыс. подлежащих репрессии); 28 апреля вновь для Красноярского края (о продлении работы особой тройки до 15 июня и об уве­личении дополнительно лимита по 1-й категории на 3 тыс. чел.); 29 апреля для Иркутской обл. (по 1-й категории на 4 тыс. чел.); 5 мая для Свердловской обл. (на 1500 чел. по 1-й категории); 10 мая для Омской обл. (по 1-й категории на 1000 чел.)и 13 мая для Ростовской обл. (увеличение лимита на 5 тыс. чел., в томчисле по 1-й категории 3500 чел.) (см. док. №№20—28). Нет оснований думать, что названные решения Политбюро исчерпывают предоставление «дополнительных лимитов» после постановления от 31 января, что продолжение «кулацкой операции» после 15 марта всего лишь уступка Сталина давлению с мест.

О возможных планах дальнейшего нагнетания обстановки всеобщего тер-рора свидетельствует очень любопытный документ конца февраля — начала марта — «Проект приказа НКВД СССР о " недочетах подготовки и проведения массовых операций" на Украине» (док. № 16). Документ излагал «недочеты» в проведении таких операций, выявленные оперативной бригадой ГУГБ НКВД с личным участием Ежова во второй половине февраля. В тексте документа бросаются в глаза слова о работе чекистов «методом мас­совых операций», о том, что ошибки и промахи тормозят «дальнейший ход и развертывание их», что «слабо учтены для репрессирования категории, преду­смотренные приказом № 00447 — 1937 г.» и, наконец, что «все аппараты УГБ НКВД УССР находятся в периоде нового этапа массовых операций» и т.п.

Важно отметить, что приказ намечалось разослать не только управлениям НКВД Украины, включая местные, но и наркомам внутренних дел других союзных и автономных республик, начальникам УНКВД краев и областей РСФСР и Казахстана, а также начальникам оперативных отделов ГУГБ НКВД СССР. Этот приказ был, следовательно, общей программой продолжения и усиления массового террора в стране. Приказ не был разослан по намеченным адресатам и не стал определять дальнейшую динамику террора. Едва ли могут быть сомнения в том, что и появление приказа, и его содержание, и, главное, отказ от введения в действие были связаны со Сталиным, его намерениями и начинающимся пониманием необходимости считаться с их последствиями.

Террор 1937 г. и «методом массовых операций», и показательными судеб­ными процессами не мог не сказаться на положении в деревне и сельхозпро-изводстве. Первый (и последний) доклад нового наркома земледелия Р.И. Эйхе 18 января 1938 г. на пленуме ЦК о плане с/х работ, полный обязательных ссы­лок на сталинские указания и разоблачения «вредительства» не мог не отра­зить реальной ситуации, ибо на него ложилась ответственность за будущий урожай. С восторгом сообщая о сотнях тысяч работающих трактористов, комбайнеров и шоферов, Эйхе напомнил о том, что «большинство этих лю­дей в самом недалеком прошлом не имели никакого представления о моторе, а сейчас тысячи из них (всего лишь! — В.Д.) дают замечательные образцы вы­сокой производительности труда», но в целом «мощное вооружение сельского хозяйства используется еще очень плохо». Оказывается, «значительная часть тракторов, пожалуй, большинство работает с плохо отрегулированными кар­бюраторами», что увеличивало расход горючего на 10%. «За тракторами, когда они работают, стелется целое облако дыма. Только на этом «маленьком» деле получается колоссальный пережог».

Конечно, говорил Эйхе и о вредительстве, срывавшем «организацию теку­щего ремонта»: на 5819 МТС имелась 3731 мастерская, из которых лишь 1200 могли проводить капитальный ремонт. «Вредительским актом» было названо снижение стоимости текущего ремонта в расчете «на каждый выработанный гектар мягкой пахоты» с 1руб. 24 коп. — 1руб. 44 коп. в 1935—1936 гг. до 52 коп. в 1937 г. и т.д. (док. № 3). Сведения такого рода наносили прямой удар по идеологии «вредительства», обосновывавшей сталинский террор. Реальное объяснение трудностей и провалов не только в сельском хозяйстве снимало вопрос о «врагах народа», «вредительстве» и т.п. К тому же в докладе нарко­ма земледелия предлагался переход к интенсификации сельхозпроизводства, что требовало больших расходов, тогда как вся экономическая политика ста­линского руководства держалась на выкачивании средств из деревни. После такого доклада судьба Р.И. Эйхе была предрешена. В апреле 1938 г. он был арестован как «враг народа» и «вредитель».

Репрессии, направленные против «вредителей» и призванные навести по­рядок и ускорить развитие сельского хозяйства, в действительности давали обратные результаты. Очередная ежегодная перепись скота на 1 января 1938 г. показала, что «темпы роста поголовья скота в колхозах в 1936 г. были выше средних по всем категориям хозяйств, а в 1937 г., наоборот, они ниже. В ряде же областей имело место прямое снижение поголовья скота в колхозах... при од­новременном, в большинстве случаев значительном, увеличении тех же видов скота в личном пользовании колхозников...» (док. №37). Изменения в рас­пределении скота между колхозами и колхозниками резко снижали объем поставок мяса государству, носивших характер налога. 2 февраля СНК СССР принял постановление «Об усилении мясозаготовок», обязывающее всю сис­тему местных властей и Наркомзем «обеспечить полное взыскание всех не­доимок по мясопродуктам за 1937 г. в количестве 103 тыс. т скота в живом весе не позже, чем до 15 марта 1938 г., принимая в отношении недосдатчиков предусмотренные законом меры воздействия». 11 февраля Прокуратура СССР разослала по своей системе циркуляр, требовавший обеспечить взыскание ус­тановленных еще в 1937 г. штрафов «за невыполнение обязательств» по мясо­заготовкам, а также «быстрое прохождение дел, возбуждаемых в отношении недоимщиков как в органах прокуратуры на местах, так и в народных судах» (док. № 13).

Неожиданной для власти оказалась реакция на массовые репрессии со сто­роны колхозной деревни — резко усилился отлив из колхозов. По данным об­ластных и краевых земельных отделов за 1937 г., в Калининской обл. вышло из колхозов 12 002 хозяйства и 6993 хозяйства было исключено; в Новосибир­ской обл. — вышло 22 745 и исключено 11 105 хозяйств, на Алтае — вышло 19 848 и исключено 9430 хозяйств. Переписи скота был поручен и учет хо­зяйств, который подтвердил растущий выход из колхозов, причинами кото­рого были: «...ослабление работы по организационно-хозяйственному укреп­лению колхозов и система администрирования по отношению к колхозам... что имело своим результатом выходы и исключения колхозников из колхозов» (док. №30).

Система администрирования находила выражение не только в команд­ном управлении со стороны партийно-советского руководства, но и в на­значениях председателями колхозов чиновников со стороны, часто незнако­мых колхозникам и не знающих не только людей, которыми управляют, но и сельского хозяйства, использующих продукты и средства колхозов в лич­ных интересах и даже присваивающих себе право на репрессии, включая арес­ты и т.п. Публикуемое «Дело о ликвидации беззакония и произвола в колхо­зе " 13-й Октябрь" отнюдь не единственное даже в условиях 1938 г. (см. док. №№ 8-11).

Отток крестьян целыми семьями из колхозов вынудил Политбюро и Сов­нарком 19 апреля 1938 г. принять строжайшее постановление «О запрещении исключения колхозников из колхозов». В тот же день было принято поста­новление Политбюро и СНК СССР «О неправильном распределении доходов в колхозах», в котором, наконец, признавалось, что «доля денежных доходов, распределяемых на трудодни колхозников, оказывается заниженной, что час­то толкает колхозников на поиски денежных заработков вне колхоза, а сами колхозы нередко страдают от недостатка рабочей силы». Устанавливалось, что колхоз «распределяет между колхозниками на трудодни не менее 60—70% всех денежных доходов артели» (док. №№ 42, 43).

Одновременно с мерами сохранения и укрепления колхозов принимались меры ужесточения повинностей крестьян-единоличников. Постановление

Политбюро и Совнаркома «О налогах и других обязательствах в отноше­нии единоличных хозяйств» от того же 19 апреля 1938 г. требовало от мест­ных органов власти «...покончить... с практикой попустительства в отноше­нии единоличника и строго следить за точным выполнением единоличными хозяйствами всех государственных обязательств по налогам, зернопоставкам и мясопоставкам и т.д.» С 25 апреля восстанавливался «государственный на­лог на лошадей», очень тяжелый. Советские и партийные органы обязывались «не допускать... уклонения» единоличников от «всевозможных местных повин­ностей (дорожные работы, лесовывоз, обслуживание школ, больниц и т.п.)...» (док. №№ 44, 45). Сталинские методы коллективизации и в конце 1930-х го­дов остались принудительными.

Конечно, меры по исправлению разрушительных последствий массо­вых репрессий только «вкрапливались» в аграрную политику начала 1938 г., не изменяя ее репрессивной сущности. Документы системы НКВД этого вре­мени, прежде всего справки о положении в деревне и ходе сельхозработ, полностью сохраняли характер разоблачения «вредительско-диверсионной де­ятельности в сельском хозяйстве». Именно так называлась справка УНКВД Калининской области от 12 марта 1938 г. И начиналась эта справка с обще­го тезиса, сформулированного в духе неразосланного ежовского приказа: «Вредительско-подрывной деятельностью участников право-троцкистской организации были охвачены почти все отрасли сельского хозяйства Кали­нинской обл.». Вредительство, как оказалось, было обнаружено и «...в пла­нировании посевных площадей», и «...в льноводстве», и «...в области живот­новодства», и «...в области механизации сельскохозяйственных работ» (как и в 1937 г., «срывалось снабжение МТС запасными частями, горючим, кре­дитование, ремонт тракторов»), и «...в области землеустройства». Ко всему этому были добавлены «антисоветская деятельность церковников и сектан­тов» и «сектантская антисоветская организация (антивоенников)» и другие организации «врагов народа» (док. № 18). Справка Оренбургского УНКВД от 25 апреля начиналась с информации о ходе выполнения решений ЦК и СНК, принятых 19 апреля. И здесь назывались уже председатели колхозов, арестованные как «участники право-троцкистской организации». Но главное содержание справки было посвящено вредительству «право-троцкистских элементов в животноводстве», которым приписывались все потери и труд­ности, без каких бы то ни было сообщений о фактах вредительских действий (см. док. № 46).

Все же с течением времени информация по каналам НКВД не могла не на­зывать, хотя бы и как второстепенные причины, объективные условия и пос­ледствия предыдущих репрессий. К числу таких можно отнести Докладную за­писку НКВД Белоруссии о ликвидации последствий вредительства от 3 апреля 1938 г. (см. док. №35). Специально остановимся на справке УГБ НКВД СССР «О недочетах в ходе весеннего сева...», по данным на 25 апреля. Справка объ­ясняла неудовлетворительный ход весеннего сева:

«1. Продолжающимся вредительством в области сельского хозяйства, ор­ганизуемым оставшимися еще неразоблаченными... право-троцкистскими и другими враждебными элементами... 2. Слабостью на местах руководства сельским хозяйством... Партийные и советские организации... недостаточно помогают вновь выдвинутым (взамен репрессированных в 1937 г. — В.Д.) ра­ботникам на местах...»

Отсюда «основные недочеты»: 1. Неблагополучное состояние семенных фондов. «2. Затяжка и низкое качество ремонта» техники, «перебои в снаб­жении горюче-смазочными материалами, что приводит к большим просто-

ям...». 3. Неудовлетворительное состояние живой тягловой силы и 4. Низкое качество посевных работ. И хотя все эти недостатки являлись результатом объективных условий и пренебрежения реальными возможностями деревни, НКВД вновь «наводил порядок» репрессиями: «... в последнее время ликви­дирован в земельных органах, МТС и колхозах ряд антисоветских форми­рований...» Это они, «право-троцкистские враги народа», после репрессий

1937 г. опять «вредительски запутали севооборот, умышленно срывали ремонт
тракторов, ...умышленно выводили из строя трактора, рабочий скот» и т.д.
(док. № 47).

Прошлогодние «штампы» о причинах тяжелого состояния сельского хо­зяйства, о не только продолжающихся, но часто и усиливающихся потерях находились уже в таком противоречии с действительностью, какое игнориро­вать было невозможно. Об этом свидетельствует и ряд документов мая—июня

1938 г., отразивших начало ослабления репрессий, включая массовые опера­
ции по приказу № 00447. Среди выявленных документов, относящихся к этой
операции, с середины мая не нашлось решений о «дополнительных лимитах»,
столь значительных в апреле — начале мая (см. док. №№ 51—53). Очень по­
казательна и необычна таблица «Сравнительные данные 1 спецотдела НКВД
СССР об арестованных за апрель и май 1938 г.» системой УГБ НКВД: их
численность сократилась с 69 953 в апреле до 39 094 в мае — на 44, 1% (док.
№58). Составление такой таблицы предполагает общую установку сверху,
если не прямое поручение. При этом обращает на себя внимание отступле­
ние от обычного разделения репрессированных по соответствующим приказам
НКВД, в результате чего арестованные по приказу № 00447 наверняка оказа­
лись смешанными с жертвами других приказов.

Сказанное не означает отказа от репрессий или хотя бы перерыва в их при­менении. При любом выражении недовольства правящим режимом и связан­ными с ним условиями жизни, особенно при публичных выступлениях и по­пытках сопротивления, люди подлежали немедленному аресту и расправе. 26 июня 1938 г. проходили выборы в Верховные Советы союзных республик. Настроения деревенской среды накануне и во время выборов нашли отраже­ние в трех сводках НКВД, в которых сообщается об арестах за антисоветские проявления не только в виде поджогов, покушений на избиения и убийства, но и за распространение листовок против выборов и кандидатов, даже за от­каз участвовать в голосовании без каких-либо политических заявлений (см. док. №№ 60, 62, 63). Конечно, основная масса избирателей и в деревне про­явила «высокую политическую активность» и почти единогласно проголосо­вала за единственного кандидата в депутаты, что в немалой степени было пре­допределено страхом и необходимостью демонстрации своего политического единства с властью, вплоть до восхваления «вождя народов». «Культ Сталина» создавался именно в годы апогея сталинского террора. Однако и после выбор­ной агитационной кампании НКВД продолжал сообщать «о террористических и других к/р проявлениях на селе», связанных с все еще существующими «ку­лацкими группами», «вредительством» и «классовой местью», объясняя этим все убийства, пожары, потери скота и т.п. (док. № 69).

Свертывание массовых репрессий началось со второй половины мая, ког­да весенние сельхозработы выявили их разрушительные последствия. Именно в этой связи был отменен приказ НКВД № 00192, принятый еще в 1935 г., «по изъятию социально-вредных и деклассированных элементов...с целью предупреждения уголовной преступности». Принятый 21 мая 1938 г. при­каз НКВД №00319 о работе соответствующих троек прежде всего осуждал «извращения», проявившиеся в «осуждении колхозников, хотя и имевших

в прошлом приводы и судимости, но вернувшихся к общественно-полезной работе, имеющих большое число трудодней, преступной деятельностью не за­нимающихся и не связанных с уголовно-преступной средой». Такие факты представлялись «результатом работы... врагов народа... фабрикации приводов и искусственного увеличения привлекаемых лиц, составления заключитель­ных постановлений, не соответствующих материалам дела и т.п.». Порицались также факты «рассмотрения дел, неподсудных тройкам», «осуждение оче­видных воров и уголовников, как простых нарушителей паспортного режи­ма», «применение условного осуждения или осуждения к принудработам» и т.д. Тройки, ведавшие изъятием «уголовно-деклассированного элемента», отнюдь не ликвидировались. Напротив, их деятельность становилась более репрессивной, поскольку им предоставлялись права «выносить следующие административные решения: а) о заключении в лагеря НКВД на срок до 5 лет, б) о высылке из крупных промышленных городов... на срок до 5 лет». Новый приказ и инструкция данным тройкам, подписанная Вышинским и Фриновским, требовали «строго следить за тем, чтобы решения троек по каждому конкретному делу действительно соответствовали бы степени об­щественной опасности рассматриваемого лица...», а также более строго­го оформления: «содержали все установочные данные на рассматриваемых лиц, имели подписи членов тройки и прокурора...»². Выполнение подобных формальных требований потребовало бы от троек, осуществлявших приказ № 00447, полного прекращения их деятельности. Можно полагать, что в это время в сталинском руководстве возник общий вопрос о прекращении мас­совых репрессий по так называемым приказам НКВД, в действительности по директивам Сталина, утвержденным Политбюро, то есть тем же Сталиным. Наступало время, когда Ежов, как рьяный исполнитель сталинской политики «Большого террора», должен был отвечать за преступность этой политики, за массу человеческих жертв. Этим можно объяснить разработку общей статис­тики репрессий за время с момента назначения Ежова наркомом внутренних дел СССР.

Система таблиц была разработана и составлена как «Сводка Первого спе­циального отдела НКВД СССР о количестве арестованных и осужденных ор­ганами НКВД СССР за время с 1 октября 1936 г. по 1 июля 1938 г.» Таблицы, собранные в этой сводке, содержат обстоятельные данные не только о чис­ленности репрессированных в целом и по номерам приказов массовых опе­раций, об их этническом и социальном составе, а также об их судьбах, опре­делявшихся приговорами. В настоящем издании публикуются только таблицы или части таблиц, относящиеся к жертвам приказа № 00447, а также ряд таб­лиц с общими данными, позволяющими определить место «кулацкой опе­рации» в репрессиях 1937—1938 гг. Вот первый пример таких данных: всего с 1 октября 1936 г. по 1 июня 1938 г. было арестовано 1 420 711 человек, в том числе «в порядке приказа НКВД № 00447» — 699 929 человек — почти по­ловина (49, 3%). Мужицкая доля среди расстрелянных была намного значи­тельнее — из 556 259 человек 331456(59, 5%). Эти цифры должны были бы явиться предметом для размышления сталинским поклонникам, если бы они размышляли.

В составе 699 929 человек арестованных в «кулацкой операции» оказалось 376 206 «бывших кулаков», 121 863 уголовника и 201 860 «прочих контрреволю­ционных элементов». О том, кто и как попадал в эти категории арестованных по приказу № 00447, говорилось во Введении к документам 1937 г. в 1-й книге данного тома. Здесь обратимся к данным об этническом составе жертв «кулац­кой операции» в сопоставлении с таковыми общей массы арестованных.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: