ГЛАВА 5. ВИЛЬСОНИЗМ КАК ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ И ПРАВОВАЯ ДОКТРИНА СОВРЕМЕННЫХ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Таким образом, осуществление политики нейтралитета показывает, что данный курс был продиктован как стратегическими интересами Соединенных Штатов, так и моралистическими убеждениями президента. Именно морализм способствовал тому, что вильсоновская дипломатия придерживалась, чаще всего, позиции равноудаления по отношению к противоборствующим группировкам. По воспоминаниям Д. Ллойд Джорджа, поведение президента США «было в такой мере умышленно нелюбезным по отношению к обеим воюющим сторонам, что каждая из них подозревала его во враждебности именно к ней»[114]. При этом с каждым днем все очевиднее становилось и другое обстоятельство: Америка, ведомая Вильсоном, не сможет сохранить свой традиционный изоляционизм. Фактически за время нейтралитета президент уже в значительной мере сумел подготовить страну к «честному и энергичному» исполнению роли мирового лидера[115].

Тем не менее, к апрелю 1917 г. развитие международной ситуации привело США к участию в войне против Германии[116]. Оставив в стороне все известные обстоятельства такого поворота американской политики, сосредоточим внимание на ценностных установках дипломатии США, проявившихся в новых условиях. Еще в январе 1917 г. один из российских внешнеполитических экспертов указывал, что разрыв между Соединенными Штатами и Германией следует рассматривать не столько с «материальной» точки зрения (как возможность Антанты еще шире использовать американские ресурсы), сколько с «нравственной» (как «выступление против Германии последней нейтральной великой державы»). При этом российский дипломат полагал, что сохранение за Америкой особого положения в войне было бы в интересах Антанты, «ибо в случае вполне солидарного вступления в союз, С.А.С. Штаты могли бы явиться не вполне удобным партнером для союзников на будущем мирном конгрессе»[117]. Президент вскоре подтвердил такой вывод. Определяя важнейшую цель американского подключения к войне, Вильсон, в своей речи в Конгрессе 2 апреля 1917 г., указал на стремление «спасти мир для демократии». Задачу своей страны он видел в содействии установлению нового мирового порядка, основанного на концепции свободных наций[118]. Примечательно, что на первом плане у президента вновь находилась идеалистическая надежда на «крестовый поход» во имя реформирования мира.

В этой связи показателен тезис о защите демократии, который во многом определил и концепцию президентского послания Конгрессу США (8 января 1918 г.), получившего известность как «14 пунктов» Вильсона. По словам Хауза, перед своим выступлением президент ставил три важнейшие цели. Во-первых, он желал дать ответ большевикам, которые стали новым и очень серьезным «вызовом» для либерального мира. Он надеялся «убедить Россию стоять рядом с союзниками при защите ими демократических и либеральных принципов, на основе которых, как настаивал Вильсон, должно быть построено здание миропорядка и которые были бы растоптаны в случае победы Германии». Во-вторых, президент хотел поддержать германских социалистов, которые стали осознавать, что их правительство ведет не оборонительную, а захватническую войну. В-третьих, Вильсон пытался предупредить Антанту о необходимости осуществления «либеральной ревизии» военных целей[119]. Многие положения «14 пунктов» не только конкретизировали данные целевые установки, но и продемонстрировали их моралистическую направленность. Например, призыв Вильсона к открытой дипломатии был нацелен на дезавуирование всех тайных соглашений Антанты. Фактическое провозглашение принципа «самоопределения наций» ставило под вопрос стремление союзных держав получить под свой контроль ряд новых территорий. Призывая соблюдать безусловную справедливость в отношении всех стран и народов, Вильсон подтверждал свою программу заключения мира без каких-либо аннексий, контрибуций и карательных возмещений. Тем самым он предостерегал антантовских лидеров, стремившихся к «карфагенскому миру» с Германией. Все указанные положения всегда сопровождались утверждениями о том, что выдвинутая американцами программа носит общецивилизационное значение, поскольку действия США, по оценке президента, осуществляются «от лица всего человечества и в его интересах». Своеобразным апогеем вильсоновского морализма, определившего характер американской программы послевоенного мироустройства, стало предложение Вильсона создать Лигу Наций. Именно эта новая международную организацию, по замыслу президента, должна была стоять на страже мира и всеобщей безопасности[120]. Основополагающим принципом ее деятельности мыслилась идея универсализма, которая в принципе отвергала старые европейские внешнеполитические традиции (разграничение сфер влияния, баланс сил, блоковая дипломатия и т.д.).

Таким образом, морализм стал для Вильсона важнейшим приоритетом при решении большинства внешнеполитических проблем. Такой подход был обусловлен, прежде всего, личностными качествами президента, а именно, его религиозным мировоззрением и его искренним убеждением относительно преобладания нравственных ценностей над материальными. В качестве своеобразной «матрицы» для своего внешнеполитического морализма Вильсон использовал, прежде всего, теорию «американской исключительности». Полностью разделяя выводы о превосходстве сложившегося в Соединенных Штатах демократического политического устройства, об уникальности укоренившихся в стране нравственных ценностей, он решительно выступал за реформирование сферы международных отношений по американским стандартам.

Традиционно признавалось, что моралисты на передний план выдвигали риторику абстрактных «национальных идеалов», забывая о конкретных «национальных интересах»[121]. Насколько это утверждение является справедливым по отношению к внешнеполитическому морализму Вильсона? Думается, что его дипломатия, отстаивая американские нравственные ценности и отказываясь от преследования прямых материальных выгод, ни в коей мере не подрывала «национальные интересы». В перспективе повсеместное распространение демократии и утверждение миролюбивого международного сообщества принесло бы Соединенным Штатам только пользу. Другое дело, что такой цели нельзя было добиться быстро. Вспомним, например, фразу многоопытного министра иностранных дел Великобритании Э. Грея, предрекавшего в 1913 г., что США придется учить мексиканцев демократии как минимум два столетия. Но Вильсон, в принципе, не отказывался от такой перспективы и был готов даже к использованию вооруженной силы во имя своих моралистических установок. Пытаясь распространять американские ценности среди китайцев, латиноамериканцев, русских или даже западноевропейцев, он был уверен в своей обязанности делать это.

Рассмотренные выше ценностные приоритеты внешнеполитической мысли Вильсона легли в основу его представлений о конструкции нового мирового порядка. Конкретным их выражением стала концепция либерального интернационализма. Зачастую многие исследователи именно ее квалифицируют как «вильсонизм». Оба термина, в данном случае, используются для дефиниции особого течения внешнеполитической мысли, главным ориентиром которого является стремление к созданию стабильного и регулируемого международного сообщества, основанного на равенстве всех его членов. Ключевым постулатом теоретических построений сторонников либерального интернационализма считается тезис о единстве интересов всего человечества. В этой связи перспектива развития международных отношений связывается ими, прежде всего, с расширением взаимовыгодного сотрудничества во имя мира и распространения универсальных демократических ценностей[122].

Важнейшим исходным политико-правовым положением конструируемого 28-м президентом США нового миропорядка, бесспорно, был принцип самоопределения наций. Уже неоднократно указывалось на противоречия, связанные с приверженностью Вильсона этой идее. Вызывал недоумение ряда историков уже тот факт, что Америка, «плавильный котел» этносов, сделала самоопределение наций своим знаменем. Много споров вызывала и сама возможность построения на основе национализма (пусть даже и либерального) миролюбивого международного сообщества. Нельзя обойти стороной и проблему ответственности вильсонизма за всплеск этнонациональных конфликтов в Европе в ХХ веке.[123] В этой связи попытаемся выявить подходы Вильсона к решению проблемы самоопределения наций.

Немаловажное значение для уяснения вильсоновских подходов к национальному вопросу имеет и его толкование самого термина «нация». В этой связи Вильсон указывал на различия, существовавшие в немецкой и американской трактовке этого понятия. Немцы, считал он, видят в нации «сообщество, объединенное по происхождению и крови». Ну а американцы подразумевают под нацией «сообщество, объединенное политическим устройством, образом жизни и традициями»[124]. Другими словами, нация, по Вильсону, представляет собой некий аналог гражданского сообщества и, следовательно, под национальным самоопределением он понимал совсем не этническое обособление (как это было принято в Европе), а скорее право того самого гражданского сообщества на самоуправление. Таким образом, в вильсоновском мышлении доктрина самоопределения основывалась на идеях либерального национализма и была своеобразным продолжением его демократических убеждений[125].

Свой законченный вид программа Вильсона по национальному вопросу получила в знаменательном выступлении президента перед Конгрессом 8 января 1918 г. Не будет преувеличением сказать, что именно национальное урегулирование оказалось своеобразным каркасом данной речи, поскольку этому были посвящены 9 из «14 пунктов». Показательно и то, что сам термин «самоопределение наций» Вильсон не использовал ни разу. Это обстоятельство говорит о том, что президент в реальной политике предпочел говорить, видимо, не столько о философии решения проблемы, сколько о контурах конкретного мироустройства. Но на деле, международная ситуация оказалась значительно сложнее академических рассуждений, что и привело его иногда к недоговоренностям и даже двусмысленностям. Оценивая документ, исследователи уже не раз указывали на «двойственность» позиции Вильсона и на «асимметричность» его подхода к различным вопросам[126]. Тем не менее, общий дух «14 пунктов» в полной мере соответствует вильсоновскому видению проблемы самоопределения.

По своему происхождению эта концепция была органически связана с демократическими убеждениями 28-го президента США, уверенного в том, что свобода и народный суверенитет должны быть базовыми категориями любого развитого общества. Конечно, в этом не было никакого «открытия». Однако Вильсон сумел все же коренным образом обновить традиционную либеральную посылку. По словам И. Валлерстайна, он применил ее «не только к отдельным личностям в рамках государства, но и к национальным государствам или народам на международной арене». Другими словами, самоопределение, будучи «главным тезисом вильсонизма», было «ничем иным, как принципом свободы личности, перенесенным на уровень межгосударственной системы»[127]. Приверженность Вильсона идее национального самоопределения чаще всего вписывалась в логику его противостояния с традициями европейской дипломатии. В частности, в период войны Вильсон использовал данный принцип совсем не так, как это делали государства Антанты. Если у них самоопределение было скорее оружием в борьбе с врагом, то для американского президента оно всегда оставалось одним из важнейших базисов стабильности мира. Поэтому нередко именно Вильсон сдерживал излишние амбиции победителей на Парижской мирной конференции (например, споры Италии относительно Далмации и т.п.)[128]. Конечно, прав американский историк Н.Г. Левин, отметивший, что Соединенные Штаты были реально заинтересованы в успехе национального самоопределения в Восточной Европе. Президент глубоко верил, что только с помощью новых национальных государств можно победить как «воинственный национализм» правых, так и леворадикальную угрозу большевизма и закрепить в регионе стабильный либеральный порядок под американским руководством[129].

Самоопределение для Вильсона, как правило, было равнозначно самоуправлению, что полностью проистекало из американской политической традиции. Поэтому этнические трактовки самоопределения, характерные для Старого Света, не имели на него какого-либо существенного  влияния. В связи с этим обстоятельством, он, видимо, никогда серьезно не задумывался об опасности появления национальных меньшинств в тех или иных вновь создаваемых европейских государствах. Главное для него заключалось в другом: нужно было «сделать мир безопасным для демократии», т.е. добиться повсеместного утверждения и сохранения демократических порядков, при которых права всех наций будут соблюдаться по определению. Именно это, в итоге, по его мнению, и послужило бы основой прочного и справедливого мира.

Сам Вильсон, приехав в Париж для участия в мирной конференции, сумел достаточно быстро осознать невозможность абсолютного и повсеместного применения своих представлений о национальном самоопределении. Поэтому в период работы Парижской мирной конференции американский президент нередко отступал от принципа самоопределения. В частности, территориальное разграничение в Европе, закрепленное послевоенными соглашениями зачастую не учитывало многих национальных аспектов «справедливого мироустройства». Достаточно назвать передачу Италии Южного Тироля, заселенного немецко-говорящим большинством, появление «польского коридора» и т.п. Вильсон и сам, очевидно, замечал все эти дефекты урегулирования национального вопроса. Может быть, многие аспекты, связанные с этническим положением в Европе, президент и его коллеги по переговорам попросту не понимали. Общеизвестны, например, факты, демонстрировавшие, что лидеры держав-победительниц в ходе заседаний Парижской мирной конференции подчас терялись в самых элементарных вопросах территориального разграничения[130]. Но Вильсон, скорее всего, и не пытался вникнуть во все сложности и противоречия реализации принципа самоопределения в Европе и, тем более, их преодолеть. Нельзя забывать о том, что национальный вопрос для президента США был составной частью более общей концепции мирного урегулирования. Ее центром была идея Лиги Наций, которая должна была в перспективе не только исправить допущенные ошибки, но и выступить в роли гаранта национального самоопределения[131]. Поэтому на компромиссы по национальному вопросу Вильсон шел, как правило, во имя достижения своей главной внешнеполитической задачи – создания новой международной организации.

 Не вызывает сомнения, что предложение Вильсона об учреждении Лиги Наций было наиболее важным его вкладом в разработку теории и практики нового мирового порядка. По точной оценке известного американского исследователя Р. Осгуда, данная идея фактически предвосхитила появление нового по своей сути «сообщества государств», основанного на принципах «морального вовлечения» и «универсальных обязанностей». Как писал историк, правота «вильсоновского предвидения» (несмотря даже на определенные погрешности его концепции) была доказана и активным участием США во Второй мировой войне, и «американским лидерством в антикоммунистической коалиции» во время холодной войны[132]. Конечно, необходимость создания авторитетной международной организации достаточно долго обсуждалась государственными и общественными деятелями всего мира. Тем не менее, именно Вильсону удалось синтезировать многочисленные предложения такого рода и выступить в роли их активного пропагандиста. Более того, по всеобщему признанию, президент США стал первым лидером великой державы, положившим идею Лиги Наций в основу внешнеполитического курса своей страны[133].

Осмысливая принципы послевоенного ми­роустройства, Вильсон предпринял знаменательный для американской внешнеполитической традиции поворот, который к тому же означал и «полнейший пересмотр исторического опыта и образа действий, свойственного великим державам»[134]. Он отказался от доктрины ба­ланса сил и согласованных интересов, противопоставив ей качественно иное сотрудничество народов, целью которого является взаимная защита от агрессии и формирование универсального сообщества, построенного на общей для всех народов концепции справедливого миропорядка. По-новому Вильсон представлял и роль Соединенных Штатов на мировой арене. Он предложил своей стране принять активное участие в системе коллективной безопасности, в основе которой находилась бы междуна­родная организация. Наверное, не все аспекты послевоенного миропорядка были разработаны тогда в полной мере. Уже не раз исследователи указывали, например, на первостепенную увлеченность Вильсона конструированием политических форм новых международных отношений и почти полное игнорирование им проблем экономической организации мирового сообщества[135]. Более или менее отчетливо говорилось лишь об «открытых дверях» и «равных возможностях» в торговле для всех членов Лиги Наций, да еще, может быть, о необходимости восстановления и защиты принципов «laissez faire». Но все эти положения носили слишком декларативный характер и поэтому, естественно, нуждались в существенной конкретизации.    

Тем не менее, главная идея миропорядка по-американски – вопрос о Лиге Наций – обсуждалась на Парижской конференции как первостепенная тема, являвшаяся, по словам президента США, «краеугольным камнем всей программы» урегулирования. Уже 22 января 1919 г. по предложению Вильсона Совет 10-ти принял резолюцию, предусматривающую учреждение этой международной организации и включение ее устава в текст мирного до­говора[136].

Разработанный в ходе конференции Устав Лиги Наций под непосредственным руководством американского президента, в целом отражал вильсоновскую концепцию новой международной организации. По его инициативе создаваемая Лига не стала ни союзом «истощенных победителей», стремившихся к реваншу над сломленным врагом, ни «дискуссионным клубом» без каких-либо властных рычагов. Она оказалась, скорее всего, одним из промежуточных этапов на пути «от хаоса к мировому правительству». При этом, представленная Вильсоном концепция Лиги, как считает американский историк Л. Эмбросиус, наглядным образом продемонстрировала традиционную для президента «комбинацию унилатерализма и универсализма»[137]. Действительно, Вильсон полагал, что потребность международного сообщества в коллективных действиях во имя поддержания всеобщей безопасности может быть сформирована только постепенно. Вот почему свои главные надежды, связанные с реализацией гарантий, американский лидер изначально возлагал на силу общественного мнения, рассчитывая в дальнейшем на эволюцию Лиги и, прежде всего, на расширение ее полномочий[138].    

Оценивая вклад Вильсона в разработку концепции либерального интернационализма, хотелось бы воспользоваться формулой, которую применил известный отечественный американист Н.Н. Яковлев, назвавший его «непонятым пророком». Это определение в той или иной степени не раз использовалось различными исследователями, желавшими отметить, что уровень внешнеполитического мышления Вильсона во многом опередил свое время. Об этом, например, писал У. Уайт, автор одной из первых биографий президента, вышедшей в США в 20-е годы ХХ века «Вильсон, – подчеркивал он, – потерял мир потому, что он не мог тогда быть им завоеван: человечество к этому еще не было готово». Даже критики президентской внешней политики признавались в том, что Вильсон зачастую «говорил через головы своих современников и обращался к тысячелетию»[139]. В силу этого его политико-правовая концепция сохранила свое влияние на внешнюю политику США и в дальнейшие годы.

Так, в 1920-е гг. республиканцы, не раз официально заявлявшие о разрыве с вильсонизмом и о своей приверженности традиции изоляционизма, в своих внешнеполитических доктринах зачастую опирались на интернационалистские традиции 28-го президента США. Правда, доктринальном плане «ограниченный интернационализм» республиканцев, в отличие от универсалистского по своему характеру вильсоновского интернационализма, предполагал, прежде всего, сосредоточенность на обеспечении национальных интересов США. Осознавая необходимость сотрудничества с ведущими европейскими державами по актуальным вопросам мировой политики, администрации У. Гардинга, К. Кулиджа и Г. Гувера последовательно настаивали на сохранении «свободы рук» Америки. При этом, ряд дипломатических инициатив республиканцев были во многом созвучны доктрине вильсонизма. К их числу можно отнести, например, пакт Бриана-Келлога или доктрину Стимсона[140].

«Второе издание вильсонизма» в США следует, бесспорно, отнести к президентству Ф.Д. Рузвельта[141]. Именно ему в условиях Второй мировой войны удалось сохранить ключевой теоретический каркас вильсоновских представлений о системе международных отношений. Наиболее ярким выступлением Рузвельта, в котором нашло отражением его внешнеполитическая доктрина глобального мироустройства, стала речь о «четырех свободах» (6 января 1941 г.). По мнению президента, Соединенным Штатам необходимо бороться за «порядок, основанный на морали…, сотрудничестве свободных государств, работающих сообща в дружественном и цивилизованном мире»[142]. Он считал, что определяющими характеристиками такого мира могут стать свобода слова и самовыражения, свобода вероисповедания, свобода о нужды и свобода от страха. Достаточно быстро Рузвельт сформулировал и свое видение системы всеобщей безопасности, центральное место в которой (вполне в духе традиций вильсонизма) занимала универсальная международная структура – Организация Объединенных Наций. Правда, нельзя не заметить некоторых новаций в рузвельтовской концепции универсализма. На наш взгляд, она сумела вобрать в себя убеждение президента в том, что помимо «общечеловеческих» интересов, в новом мире должны учитываться еще и интересы национальных государств. Именно поэтому Рузвельт всегда отдавал должное позиции советского руководства и глобальным интересам СССР. Однако данное обстоятельство в итоге парадоксально привело к тому, что трансформация международно-политической ситуации в связи с завершением Второй мировой войны повлияла на изменение неконфронтационного мышления американских политиков военной поры в конфронтационные лозунги, концепции и доктрины периода холодной войны[143].            

Очередной этап эволюции вильсонизма связан уже с исторической эпохой конца ХХ века. Происшедшие тогда существенные перемены системы международных отношений позволяют говорить даже о том, что данная доктрина обрела новый формат – «неовильсонизм». Кризис и развал мировой социалистической системы, объединение Германии, распад Советского Союза и, как следствие, окончание холодной войны изменили стратегический ландшафт в мире и вызвали к жизни принципиально иную международную ситуацию. Реальностью мира после холодной войны стало то, что Соединенные Штаты оказались самой могущественной страной в неравном себе окружении. По выражению известного американского политолога Чарльза Краутхаммера, в мире наступил «момент однополярности»[144].

 Все эти изменения поставили перед Соединенными Штатами задачу переосмыслить внешнеполитические приоритеты. Интенсивная работа над новой концепцией национальной безопасности началась сразу после президентских выборов 1992 года, победу на которых одержал Уильям Клинтон, ставший 42-м президентом Соединенных Штатов[145]. Администрация Клинтона исходила из того, что фундаментальными национальными интересами США являются, прежде всего, обеспечение безопасности, процветания и свободы для американского народа[146]. В тоже время, в условиях изменяющегося миропорядка, когда обстановка в мире стала достаточно неопределенной, разработка национальной стратегии требовала более конкретных ориентиров. В итоге появилась новая концепция национальной безопасности США, получившая название «Стратегия расширения». Ее главным автором стал помощник президента по национальной безопасности Энтони Лейк.

Эта концепция легла в основу других доктринальных документов в сфере национальной безопасности и внешней политики, разработанных администрацией Клинтона. В своем выступлении, в Школе перспективных международных исследований Университета Джонса Гопкинса в Вашингтоне 21 сентября 1993 года, Э. Лейк сформулировал основные направления этой новой стратегии[147]. По его словам, США на протяжении многих лет сдерживали угрозу рыночным демократическим государствам, но после окончания Холодной войны на смену стратегии «сдерживания» коммунизма должна прийти «стратегия расширения мирового сообщества свободных рыночных демократических государств». Лейк выделил четыре основные составляющие новой стратегии: укрепление сообщества крупных рыночных демократических государств; поддержка новых демократических государств и рыночных экономических систем во всем мире; содействие либерализации стран, противящихся демократии и рынку; выполнение гуманитарных задач.

 По мнению авторов новой «Стратегии национальной безопасности США», Америка стала величайшей державой мира, у которой есть глобальные интересы и на которой лежит глобальная ответственность. В наступающий период Соединенные Штаты не смогут обеспечить свою безопасность, взяв на вооружение политику изоляционизма. Для укрепления безопасности Соединенным Штатом нужно активно действовать на мировой арене, чтобы расширить создавшиеся благоприятные возможности. Америка должна стать мировым лидером. Лидирующая роль США просто необходима для того, чтобы преодолеть различные опасности, угрожающие миру и Соединенным Штатам, как его неотъемлемой части. По мнению внешнеполитической команды президента Клинтона, Америка имела необходимый для этого потенциал: военную мощь, динамично развивающуюся экономику и, что очень важно отметить, великие идеалы[148]. Как сформулировал Уоррен Кристофер госсекретарь в первой администрации Клинтона: «Соединенные Штаты, будучи глобальной державой, с глобальными интересами, потеряют больше всех, если уйдут с мировой арены. Появившаяся после окончания холодной войны, возможность движения к большей свободе, открытости и толерантности не должна быть утрачена в силу недальновидности, пренебрежения или безразличия. Только Соединенные Штаты имеют способность и видение, как собрать эти достижения воедино»[149]. Стать лидером мирового сообщества США нужно еще и потому, что Америка являются величайшим получателем благ от глобальной системы, которую они создали после Второй мировой войны. Как держава «несравненной мощи, процветания и безопасности», Соединенные Штаты должны возглавить эту систему, в наступившую эру значительных перемен, подчеркивали эксперты в области безопасности и международных отношений, работавшие на демократическую администрацию[150].

 Таким образом, очевидно, что в основу американской внешнеполитической доктрины (доктрины Клинтона), оформившейся в виде концепции «расширения демократии», был положен вильсонианский подход к обеспечению безопасности США. Сам автор концепции Э. Лейк охарактеризовал внешнюю политику администрации Клинтона как «прагматичный неовильсонизм»[151]. Американская внешняя политика и раньше ориентировалась на содействие установлению демократических режимов в мире, но тем не менее, нельзя не отметить, что до У. Клинтона ни один из президентов не включал распространение демократии в число главных приоритетов внешнеполитической стратегии США. Стратегия национальной безопасности Соединенных Штатов, разработанная администрацией Клинтона, была направлена на самое активное участие США в процессе формирования новой международной системы. Сделав ставку на стратегию «расширения» Вашингтон дал понять всему миру, что, несмотря на окончание Холодной войны, Америка не будет ограничиваться отражением только прямых угроз собственной безопасности. Учитывая новую международную ситуацию и свое сверхдержавное положение, Соединенные Штаты начнут активно способствовать распространению демократии в мире. Они будут вступать в противоборство со странами, политическая система которых не соответствует американским представлениям о принципах устройства общества, даже если эти страны не бросают Америке открытого вызова и не представляют для нее явной угрозы. Такую позицию можно представить следующим образом: Соединенные Штаты долгое время боролись с коммунизмом и после окончания холодной войны, когда больше нет главного идейного врага в лице Советского Союза, Америка должна продолжить свою миссию и распространить западные принципы организации общества на все страны мира.

Взяв на себя бремя мирового лидера, Соединенные Штаты оказались перед необходимостью выбора того направления своей внешней политики, которое позволит им наиболее эффективно воздействовать на другие нации. Збигнев Бжезинский, бывший помощником президента по национальной безопасности в администрации Джеймса Картера, указывал: «…власть ради самой власти, доминирование ради увековечения этого доминирования не могут привести к устойчивому успеху. Доминирование само по себе ведет в тупик. В конечном счете, оно мобилизует оппозицию, в то время как его высокомерие порождает обман и историческую слепоту»[152]. Именно поэтому, подчеркивал Генри Киссинджер «главная задача Америки состоит в преобразовании своей мощи в моральный консенсус»[153]. Что же должно лежать в основе этого морального консенсуса? Ответ очевиден – демократические ценности и их распространение.

Безусловно, физическая безопасность территории и граждан Соединенных Штатов, а также их экономическое процветание, не может подменяться распространением демократии. Но разве демократия не делает мир более безопасным для американцев? Признание американского лидерства будет способствовать контролю над распространением оружия массового уничтожения и опасных технологий во всем мире, развивать экономические отношения и, следовательно, создавать условия для процветания Америки. «Обязательства Соединенных Штатов продвигать демократию за границей – стратегическое направление реальной политики», – подчеркивал Ларри Даймонд специалист в вопросах демократии, соредактор «Journal of Democracy», директор Центра изучения демократии, развития и верховенства закона при Стэнфордском университете[154]. Американский политолог Джозеф Най полагал, что национальные интересы нельзя определять только с помощью геополитики. Он отмечал, что именно американская демократия является, в основном, источником «мягкой силы» (soft power) Соединенных Штатов[155]. Выступая с трибуны ООН, У. Клинтон говорил, что распространение демократии служит не только интересам безопасности Соединенных Штатов, но также является позитивным для развития всего мира[156]. Госсекретарь во второй администрации У. Клинтона Мадлен Олбрайт заявляла, что «вера в демократические принципы – это самое лучшее, что есть в Америке, и самая большая надежда для мира». «Везде от Центральной Америки до Центральной Азии, наши интересы диктуют нам, что мы должны выступать за мир, в котором продолжается демократическое развитие»[157].

После окончания холодной войны американские политики четко осознали, что лидерство их страны не может больше основываться только на том «против чего» следует бороться. В основе американского лидерства должна лежать борьба «за что-то». Из этого делался вывод, что в современном мире, который претерпевает революционные изменения, не только мощь американского оружия, но и сила американских идеалов является источником влияния и могущества. Очевидно, что для более эффективного исполнения главенствующей роли Соединенным Штатам нужно заручиться поддержкой мирового сообществ. Администрация Клинтона, по сути, провозгласила приоритетность и желательность многостороннего подхода к международным проблемам. Анализ источников позволяет заключить, что данный подход предусматривал, с одной стороны, сохранение созданных в период холодной войны механизмов координации экономической, внешней и оборонной политики западных государств, а с другой – расширение и увеличение числа институтов и организаций, в которых США должны были играть ключевую роль. Таким образом, американские действия на международной арене должны были обрести поддержку международного сообщества и, что очень важно, получить легитимный статус, особенно в тех случаях, если возникнет необходимость применения силы без резолюции Совета Безопасности ООН.

Вопрос о легитимности американского лидерства не случайно снова был поднят в 1990-е годы. Во время холодной войны Соединенные Штаты были «лидером свободного мира» и это практически ни кем не ставилось под сомнение. Европейцев иногда раздражали американские действия, но, тем не менее, американское лидерство считалось необходимым и желательным. Легитимность применения, в случае необходимости, американской силы в значительной степени обеспечивалось стратегической обстановкой, сложившейся в мире после Второй мировой войны, т.е. явной угрозой сообществу либеральных демократий со стороны Советского Союза. Сама биполярная система международных отношений структурно оформляла эту легитимность. Соответственно после окончания холодной войны роль единственного мирового лидера, взятая на себя Америкой, поставила вопрос о легитимности этого лидерства снова на повестку дня.

 Легитимность – это убедительный инструмент, который позволяет Вашингтону склонять другие страны к поддержке своих действий на мировой арене. Два известных американских политолога Джон Айкенберри и Чарльз Купчан считали, что легитимность Америки как глобальной державы зависит, прежде всего, от возможности Соединенных Штатов «уважительно господствовать над другими странами». Когда другие нации видят в Америке державу, справедливо трактующую принципы и нормы, она получает международное признание. Легитимность США увеличивается в том случае, если американцы преследуют не свои узко понимаемые национальные интересы, а коллективные интересы всего мирового сообщества. В этом случае действия США получают поддержку, а международная система – импульс, позволяющий всем странам доверять и сотрудничать друг с другом[158].

Из этого следовало, что мощь, сравнимую по масштабам с американской, не смогли бы использовать столь же благоприятно для всего мира ни Китай, ни Германия, ни Япония, ни Россия. Только действия Соединенных Штатов, гегемония которых носит либеральный характер, могут принести миру стабильность и благополучие. Успех Европейского Союза, по мнению американского экспертного сообщества, обусловлен, прежде всего, тем, что Соединенные Штаты взяли на себя вопросы европейской безопасности через свое лидерство в НАТО. При этом оспаривание легитимности американского лидерства и, как следствие, появление действительной многополярности будет означать возврат к стратегически сложным и спорным вопросам. В Азии вновь начнется соревнование за региональное преимущество между Китаем, Японией и Россией, а в Европе проявятся разногласия между Францией, Великобританией, Германией и Россией[159]. Это во многом объясняло и тот очевидный факт, что после становления США в качестве единственной сверхдержавы не было явных попыток создания антиамериканской коалиции.

Важной составляющей частью внешнеполитической стратегии США был вопрос, связанный с гуманитарными интервенциями. Идея гуманитарной интервенции стала одной из самых обсуждаемых среди политиков и специалистов в области международных отношений. Это связано, прежде всего с тем, что практически все случаи военного вмешательства, осуществленные вооруженными силами Соединенных Штатов после окончания Холодной войны (Гаити – 1994 г.; Босния – 1995 г.; Косово – 1999 г.; Афганистан – 2001 г.; Ирак – 2003 г.; Ливия – 2011 г.;), классифицировались, в той или иной степени, именно, как гуманитарные интервенции.

Региональные конфликты времен холодной войны были порождены самим фактом соперничества двух сверхдержав, их борьбой за сферы влияния. Следовательно, конец противоборства должен был, как казалось многим, сам собой разрешить эту проблему. Но этого не произошло. Сдвиги, произошедшие в мировой системе, связанные, прежде всего, с распадом Советского Союза и снятия с повестки дня возможности глобального конфликта с участием двух сверхдержав, усилили рост дезинтеграционных тенденций на региональном уровне. 

В своем первом инаугурационном послании 20 января 1993 года, президент Клинтон сказал: «Сегодня, когда больше нет старого порядка, новый мир стал более свободным, но менее стабильным»[160]. После прекращения противоборства между США и СССР происходит болезненный распад ряда государств. По всему миру прокатилась новая волна «этнических войн», причиной которых были неразрешенные национальные и территориальные конфликты на Балканах, на Кавказе, в Центральной Африке. Увеличение населения беднейших стран мира и разные темпы роста различных этнических групп, живущих в рамках одного государства, умноженные на поиск национальной самоидентификации и рост социальной напряженности, в итоге обострили старые конфликты на этнической и религиозной почве, ранее находившиеся в тени глобального противостояния двух сверхдержав.

После окончания холодной войны, и становления США как единственной мировой сверхдержавы, для Америки на земном шаре не осталось «неключевых регионов». «Как благополучие Европы я рассматривала в неразрывной связи со стабильностью на Балканах, так и перспективы общемировой безопасности я видела в единстве с процессами на Африканском континенте», – писала М. Олбрайт[161]. Президент Клинтон отмечал, что в современном мире «нет разницы между евреями и арабами; протестантами и католиками; мусульманами, хорватами и сербами. Настоящая разница между теми, кто стремится к миру и теми, кто его уничтожает, теми, кто смотрит в будущее и теми, кто тянет в прошлое… и мы должны остановить это»[162]. Таким образом, администрация Клинтона рассматривала войну в Боснии не как конфликт между сербами, хорватами и мусульманами, а как противостояние между гражданским и этническим принципом организации общества. В таком контексте, религиозные и этнические конфликты рассматривались как вызов американскому мировому лидерству, американскому образу жизни и, следовательно, угроза жизненно важным интересам США.

Таким образом, администрацией У. Клинтона были определены те стратегические ориентиры и концептуальные подходы, которые и легли в дальнейшем в основу планирования американской внешней и оборонной политики. Именно идеи Вудро Вильсона, касающиеся построения мирового порядка и роли США в нем, сыграли в этом определяющую роль. Наиболее четко эта тенденция прослеживается в подходе к внешней политике именно демократов.

Следующим, после У. Клинтона, представителем Демократической партии на президентском посту стал Барак Обама, вступивший в должность 20-го января 2009 года. Уже в одном из своих первых выступлений, посвященных вопросам международных отношений, 44-й президент США говорил о демократии как о важнейшем тренде мирового развития. «Я твердо верю в то, – заявил Обама, – что все люди страстно желают одного и того же: возможности выражать свое мнение и иметь возможность повлиять на то, как ими правят, уверенности в верховенстве закона и в равном для всех применении закона, чтобы власть была прозрачной и не занималась воровством, и можно было выбирать образ жизни по собственному усмотрению. Это не только американские идеи – это права человека, и поэтому мы будем поддерживать их повсюду»[163].

Примечательно, что в этой речи Обама говорил о демократии уже не просто как о характерной черте западной цивилизации, а как о форме правления естественной для народов всего мира[164]. Только еще оставшиеся тираны и диктаторы мешают приходу к власти демократически избранных правительств. Таким образом, президент Б. Обама с самого начала своего президентского срока обозначил приверженность вильсонианской внешней политики, выразив уверенность в достижении глобального, справедливого и прочного мира посредством распространения демократии и американского лидерства.

Американская трактовка Арабской весны (серии протестов и революций, охвативших арабский мир в 2011 году), переводит вильсонианскую риторику в практическую плоскость. По мнению демократической администрации, череда революций в арабских странах связана с желанием народов этих стран, прежде всего молодежи, иметь демократическую форму правления и подотчетное избирателям некоррумпированное правительство. Об этом говорила госсекретарь в первой администрации Б. Обамы Хиллари Клинтон на международном форуме в Катаре. Она четко дала понять лидерам арабских стран, «цепляющихся, – по ее словам, – за статус-кво», что Соединенные Штаты на стороне, требующего демократических выборов, народа. Клинтон подчеркнула, что альтернативой демократии может быть только рост экстремизма и увеличение влияния радикальных, в том числе террористических группировок, питательным бульоном для которых являются бедность и коррупция[165]. Прямая связь между экономическим процветанием и демократической политической системой в администрации Обамы никем не ставилась под сомнение.   

За годы пребывания у власти президента Обамы было подготовлено два основополагающих документа, определяющих внешнеполитическую идеологию демократической администрации. Это «Стратегия национальной безопасности США» в редакциях 2010 и 2015 годов.

 Разработчики стратегии внесли в список американских национальных интересов традиционные приоритеты внешней и оборонной политики Соединенных Штатов, которые касаются безопасности американских граждан, союзников и партнеров США, а также вопросы, связанные с экономическим процветанием и ростом американской экономики. Вместе с этим, важным национальным интересом Соединенных Штатов, по мнению авторов документа, является поддержание международного порядка. Стабильность этого порядка обеспечивается американским лидерством. Именно американское лидерство позволяет делать мир более безопасным и справляться с глобальными проблемами. В основе международного порядка по-американски лежат универсальные ценности, без уважение к которым невозможно построение международной системы, обеспечивающей безопасность и процветание США[166].

Внешнеполитическая команда президента Обамы не просто взяла за основу своей политики идеологию вильсонизма, она идейно и практически обогатила его. Существенной частью внешнеполитической стратегии демократов стала работа с гражданским обществом различных государств. Эта работа должна вестись с политическими лидерами, сообществами и с отдельными гражданами. По мнению разработчиков стратегии, Америке следует признать законность всех мирных демократических движений; поддерживать права женщин, которые должны иметь доступ к тем же самым возможностям и выбору как и мужчины; совершенствовать международные нормы, направленные на борьбу с коррупцией. Соединенные Штаты должны создать широкую коалицию правительств и неправительственных организаций для продвижения универсальных ценностей[167]. Конечно, это все и раньше было в американском внешнеполитическом арсенале, но именно администрация Барака Обамы сделала продвижение универсальных ценностей своим внешнеполитическим кредо. Продвижение и распространение демократических ценностей во всем мире было напрямую связано с американскими национальными интересами и безопасностью США[168].

Основа успеха любой внешнеполитической доктрины, как утверждал Генри Киссинджер, зависит от связи ее с историческим контекстом[169].  Взяв идеологию вильсонизма за основу своей внешнеполитической стратегии и, следовательно, делая ставку на распространение демократии в мире Соединенные Штаты, таким образом, пытались увеличить количество государств, национальные интересы которых должны, так или иначе, совпадать с американскими национальными интересами, а внешняя и оборонная политика будет исходить из приоритетности внешней и оборонной политики США. Показательно, что дебаты среди американского политико-академического сообщества шли, в основном, вокруг возможности осуществления вильсонианских идеалов на практике, но их адекватность практически никогда не ставилась под сомнение.

Таким образом, доктрина вильсонизма, рассмотренная в ее классическом варианте (В. Вильсон – Ф.Д. Рузвельт) и обновленной «клинтоновско-обамовской» версии, демонстрирует константность многих американских подходов к теоретическому осмыслению современного миропорядка на протяжении последнего столетия. Наиболее важными постулатами, на которых строится мышление приверженцев данной доктрины можно свести, пожалуй, к трем принципиальным положениям.  Первое – мир может быть безопасным лишь при условии всеобщего распространения либерально-демократических ценностей. Второе – особое внимание при конструировании глобального порядка следует уделять правам малых наций. Фактически этот тезис постепенно сфокусировал американское руководство к началу XXI века на первостепенности концепции т.н. «личностной» безопасности. Третье – незыблемое представление об «американской миссии», закрепляющее за США роль безусловного лидера свободного мира и универсального гаранта либеральных устоев. Сохранит ли вильсонизм свое влияние в условиях кризиса либерализма, проявившегося в самое последнее время? На первый взгляд победа республиканца Дональда Трампа может в какой-то степени пошатнуть намерения официального Вашингтона столь же безапелляционно и повсеместно наводить «американский порядок». В своей инаугурационной речи новый президент в качестве приоритета ясно указал на национальные интересы Соединенных Штатов. «С сегодняшнего дня Америка, – подчеркнул он, – всегда будет прежде всего. Каждое решение – о торговле, о налогах, об иммиграции, о внешней политике – будет приниматься для блага американских рабочих и американских семей. … Мы защищали чужие границы, отказываясь защищать свои собственные. Мы тратили триллионы долларов за океаном, пока американская инфраструктура приходила в упадок. Мы делали других богатыми, в то время как наши собственные богатство, сила и уверенность испарились». В этой установке чувствуется отказ от вильсоновских или обамовских призывов к «крестовым походам» до полной победы демократии. Однако и у Трампа, как истинного сторонника национальной идеи, мессианизм все же остается неизменной первоосновой его внешнеполитической доктрины. Об этом говорит еще один пассаж его выступления: «Мы никому не хотим навязывать свой образ жизни. Пусть лучше наш пример станет для всех сияющим маяком. Мы воссияем, и пусть все за нами последуют»[170]. Другими словами, риторика Трампа указывает на возможность некой существенной «прагматизации» вильсонизма, о реальном наполнении которой можно будет судить лишь по конкретным действиям новой администрации

Сулейманов Бигрузи Бухаринович,

кандидат исторических наук, доцент, заведующий кафедрой теории государства и права Северо-Кавказского института (г. Махачкала) ФГБОУ ВО Всероссийский государственный университет юстиции,

Заслуженный юрист Республики Дагестан