ГЛАВА 15. ОБЩИЙ ОБЗОР УГОЛОВНО-ПРАВОВОЙ ДОКТРИНЫ ЛАТВИИ

 

Современную уголовно-правовую доктрину Латвии можно охарактеризовать следующим образом: она не только разъясняет уголовно-правовое регулирование, отображает теорию уголовного права, служит для высшего образования в области уголовного права и используется судами и другими правоприменителями на практике, но и является весомым фактором формирования, развития и изменений уголовно-правового регулирования. Данному взаимодействию доктрины с законодательным процессом автор желает уделить основное внимание.

Подобная характеристика правовой доктрины не является уникальной. «Влияние доктрины на формирование права в континентальной системе права огромно и бесспорно, что связано прежде всего с особенностями самой правовой системы, необходимостью конструирования обобщенных норм высокой степени абстрагирования от конкретных ситуаций.»[570]

Уголовно-правовая доктрина Латвии является в самом широком смысле формой и источником формирования права в целом. Выводы ведущих экспертов уголовного права в рамках законодательного процесса в Латвии часто интегрируются в уголовно-правовое регулирование.

Для обзора роли доктрины в законодательном процессе, необходимо указать, что с 1 апреля 1999 года, когда в Латвии вступил в силу Уголовный закон, каждый год в парламенте Латвийской Республики (Сейме) принимались один или несколько законов «Изменения в Уголовном законе». В 2015 году количество законов с которыми были изменены нормы Уголовного закона достигло полусотни. Самые объёмные поправки к Уголовному закону были сделаны с законом «Изменения в Уголовном законе», которые вступили в силу 1 апреля 2013 года. В нём было ровно столько же статей, сколько в самом Уголовном законе, когда он вступил в силу, то есть, 356 статьи.

Процесс разработки и содержание упомянутых обширных изменений в Уголовном законе наиболее наглядно отображает взаимодействие доктрины уголовного права с законодательным процессом.

В соответствии с 3 пунктом инструкции Кабинета министров Латвийской Республики, под названием: «Порядок оценки первоначального воздействия проекта нормативного акта», информирование заинтересованных лиц о последствиях и воздействии, которое создаст проект нормативного акта, происходит при помощи отчёта (аннотации) проекта.[571] В отчёте (аннотации) оценки первоначального воздействия законопроекта «Изменения в Уголовном законе» № 9/Lp11[572], который в последствии вступил в силу, как уже указывалось, 1 апреля 2013 года, видно, что при формировании изменений в Министерстве юстиции Латвийской Республики были использованы выводы сформированные в доктрине уголовного права. Среди использованных источников указаны статьи ведущих экспертов по уголовному праву: Улдиса Крастиньша (Uldis Krastiņš) и Валентии Лихолаи (Valentija Liholaja). Среди участников рабочей группы упомянуты представители таких ведущих высших учебных заведений Латвии, как Латвийский Университет и Академия полиции Латвии. В отчёте (аннотации) также указано, что рабочая группа законопроекта проводила консультации с такими экспертами уголовного права, как Андрей Юдин (Andrejs Judins), Диана Хамкова (Diāna Hamkova), Айварс Ниедре (Aivars Niedre). В группе Министерства юстиции по разработке упомянутых изменений в Уголовном законе участвовал также и автор данной главы Янис Бауманис (Jānis Baumanis).

Для оценки вклада доктрины уголовного права в совершенство правового регулирования, автор предлагает рассмотреть несколько примеров.

В числе многих поправок в Уголовном законе, которые вступили в силу 1 апреля 2013 года, было также исключение из статьи 23 Уголовного закона пятой части, которая предполагала, что отдельное (единое) преступное деяние в предусмотренных особенной частью настоящего закона случаях образуют повторно в течение года совершенные такие же нарушения закона, за которые уголовная ответственность наступает только при наличии их совокупности, то есть если установлено, что данные нарушения закона в течение этого времени совершены не менее двух раз и если в предыдущий раз с ведома нарушителя они были зафиксированы в установленном законом порядке.

Критика упомянутой нормы неоднократно была высказана в доктрине уголовного права до изменений в Уголовном законе. К примеру, критику можно найти во многих публикациях[573] профессора Латвийского Университета Улдиса Крастиньша, который считал, что повторность подобного вида является инородным телом в уголовном праве[574]. Критика основывалась в основном на выводах экспертов, что подобная конструкция своеобразной повторности нарушает принцип недопустимости двойного наказания (ne bis in idem), а так же на практике при квалификации подобной конструкции состава преступного деяния было идентифицировано много проблем.

Критика была услышана законодателем и при разработки Концепции политики уголовных наказаний, которая включена в указ Кабинета министров №9 от 9 января 2009 года, было предложено из Уголовного закона исключить нарушения совершенные повторно в течение года как составы отдельных (единых) преступных деяний, что, в конечном счёте, привело к упомянутым изменениям в Уголовном законе. То есть, большинство преступных деяний с формальным составом в виде административных нарушений совершенных повторно в течение года были сформулированы как преступные деяния с материальным составом, в которых обязательным признаком состава стал существенный вред.

Директор Уголовно-правового департамента Министерства юстиции Индра Гратковска (Indra Gratkovska) и юрисконсульт этого департамента Улдис Земзарс (Uldis Zemzars) дали следующее разъяснение исправлений: «[п]реступное деяние больше не будет формировать два административных нарушения совершённые в течение года. В то же время уголовная ответственность сохраняется за такие деяния, которые вызвали существенный вред. Развивая дуалистическую систему ответственности публичного права, важно обеспечить баланс между системами уголовной ответственности и административной ответственности. В Уголовном законе необходимо предполагать ответственность за деяния, которые существенно угрожают интересам общества и лиц, вызывают или могут вызвать существенный вред. В свою очередь за менее вредные деяния необходимо предусмотреть административную ответственность.»[575]

Увеличение в Уголовном законе числа составов преступных деяний, в которых обязательным признаком является существенный вред, связано не только с изменениями в Уголовном законе, которые вступили в силу 1 апреля 2013 года, но и с другими поправками. Например, если статья 280 Уголовного закона в начале предполагала уголовную ответственность за нарушение предусмотренных законом ограничений или правил занятости лица, совершенное работодателем и совершенное повторно в течение года, то с законом «Изменения в Уголовном законе» от 16 июня 2011 года первая часть 280 статьи была высказана в следующей редакции: «нарушение предусмотренных законом ограничений или правил занятости лица, совершенное работодателем и если этим причинен существенный вред».

С законом «Изменения в Уголовном законе» от 21 октября 2010 года из статьи 97, 98, 99, 101, 102 и 103 Уголовного закона была исключена первая часть, которая предполагала ответственность за совершённое повторно в течение года нарушение закона, таким образом существенный вред стал обязательным признаком состава преступных деяний предусмотренных в этих статьях.

Таким образом существенный вред является признаком объективной стороны в 71 (семьдесят одной) статье особенной части Уголовного закона (с последними поправками, которые сделаны с законом «Изменения в Уголовном законе», который вступил в силу 19 февраля 2015 года) указанных преступных деяний с материальным составом.

В уголовном праве понятие «существенный вред» обозначает последствия деяния. Существенный вред является оценочными понятием, содержание которого раскрывает закон «О порядке вступления в силу и применения Уголовного закона». До 3 декабря 2015 года первая часть 23 статьи закона «О порядке вступления в силу и применения Уголовного закона» предполагала, что ответственность за предусмотренное Уголовным законом преступное деяние, которым причинен существенный вред, наступает, если в результате преступного деяния не только причинен значительный имущественный ущерб, но и возникла угроза другим защищенным законом интересам или если такая угроза является значительной. Из указанной нормы следует, что для констатации существенного вреда, при причинении значительного имущественного ущерба, необходимо ещё констатировать угрозу другим защищенным законом интересам. На практике часто были случаи, когда существовал только имущественный ущерб, а угрозу другим защищенным законом интересам установить было невозможно. В таких случаях не было единого понимания о вопросе, какая сумма имущественного ущерба соответствует существенному вреду. В случае тяжких последствий эта сумма была пятьдесят и больше установленных в Латвийской Республике минимальных месячных заработных плат. В отношении существенного вреда в законе не была указана конкретная сумма.

Отображенное увеличение числа составов преступных деяний с причинением существенного вреда привело к необходимости решать проблемы содержания существенного вреда, особенно в тех случаях, когда вред невозможно выразить как имущественный ущерб, или когда помимо имущественного ущерба надо констатировать угрозу другим защищенным законом интересам.

Границы упомянутого понятия, как утверждалось в доктринальных источниках, не в теории, не на практике строго и четко не были обозначены, что создало трудности в его интерпретации. Судья Конституционного суда Латвийской Республики (Суда Сатверсме), ассоциированный профессор Улдис Кинис (Uldis Ķinis) указывал: «К сожалению на практике, за исключением той группы преступлений, в которых порядок установления вреда определён специальными приложениями[576], направляющие процесс лица нередко, определяя существенный вред, главным образом учитывают имущественный критерий»[577].

Принимая во внимание, что существование или отсутствие существенного вреда определяет юридическую квалификацию всё больше и больше деяний, а также неопределённость содержания существенного вреда, в законодательном процессе всё чаще приходилось уделять внимание интерпретации и регламентации существенного вреда как признака преступного деяния. В рабочих группах Министерства юстиции по Уголовному закону ведущие эксперты уголовного права предлагали несколько решений изложенной проблематики. В указанных группах автор предлагал вариант решения, который был изложен в публикации: «Существенный вред как квалификационный признак преступного деяния». Автор считал, что в случае причинения значительного имущественного ущерба не надо искать ещё возникшие угрозы другим защищенным законом интересам. Вред причинения значительного имущественного ущерба соответствует значительной угрозе интересам защищенным законом . Необходимо отметить, что значительным имущественным ущербом признается имущественный ущерб, который на момент совершения деяния превышает общую сумму пяти установленных в то время в Латвийской Республике минимальных месячных заработных плат. Притом, на латышском языке в формулировке существенного вреда и значительного имущественного ущерба используется одно и то же слово: существенный (то есть значительный).

При обсуждении вопроса о совершенствовании понятия существенного вреда в рабочей группе Министерства юстиции, как указанно в отчёте (аннотации) оценки первоначального воздействия законопроекта «Изменения в законе «О порядке вступления в силу и применения Уголовного закона»« № 150/Lp12, участвовали ведущие эксперты по уголовному праву, в том числе и из Латвийского Университета[578]. Во время дискуссии решался вопрос о существенном вреде, когда невозможно констатировать возникшие угрозы другим защищенным законом интересам. В конечном счете было решено не криминализировать деяния, которые предполагают существенный вред как обязательный признак преступного деяния, механически исключив из понятия существенного вреда при причинении значительного имущественного ущерба, требование констатировать угрозу другим защищенным законом интересам. Было решено понятие существенного вреда дополнить ещё одним вариантом констатации существенного вреда, если причинён только имущественный ущерб. Таким образом, после изменений в части первой статьи 23 закона «О порядке вступления в силу и применения Уголовного закона», которые вступили в силу 03 декабря 2015 года, ответственность за предусмотренное Уголовным законом преступное деяние, которым причинен существенный вред, наступает, если в результате преступного деяния наступили какие-то из следующих последствий:

1. причинен имущественный ущерб, который на момент совершения деяния не был меньше пяти установленных в то время в Латвийской Республике минимальных месячных заработных плат и возникла угроза ещё другим защищенным законом интересам;

2. причинен имущественный ущерб, который на момент совершения деяния не был меньше десяти установленных в то время в Латвийской Республике минимальных месячных заработных плат;

3. возникла значительная угроза другим защищенным законом интересам.

Подобная редакция нормы должна решить часть проблем, идентифицированных на практике и изложенных в доктрине уголовного права. Всё же, необходимо признать, что вопрос о содержании существенного вреда как возникшей значительной угрозы другим защищенным законом интересам проблемы останутся на практике и доктрина с юдикатурой по данному вопросу должна служить значительным источником права.

Ещё одна область в которой доктрина уголовного права в Латвии даёт весомый вклад в качество уголовно-правового законодательства связана с правильной формулировкой правовых норм. К примеру, в большой мере опираясь на высказанные выводы в доктрине уголовного права, что интересом являются условно активное отношение выбора, опыта и потребностей к объектам реальности, в свою очередь право является юридическим регулированием защиты интересов, c законом «Изменения в законе «О порядке вступления в силу и применения Уголовного закона»« от 25 апреля 2013 года из формулировки понятия существенного вреда было удалено указание на угрозу правам, оставив только угрозу интересам. До поправок первая часть статьи 23 закона «О порядке вступления в силу и применения Уголовного закона» предполагала, что ответственность за предусмотренное Уголовным Законом преступное деяние, которым причинен существенный вред, наступает, если в результате преступного деяния не только причинен значительный имущественный ущерб, но и возникла угроза другим защищенным законом интересам и правам или если такая угроза является значительной. Подобные поправки были сделаны также с изменениями в Уголовном законе.

Хотя, автор считает, что подобные поправки формальны и опираются на суженную интерпретацию понятия прав. Всё же данные поправки оказали большое влияние на юдикатуру. В нескольких постановлениях Департамента уголовных дел Верховного Суда Латвийской Республики, в том числе в постановлении от 18 февраля 2014 года в деле № SKK - 1/2014 и в постановлении от 2 октября 2014 года в деле № SKK - 460/2014 как нарушение норм Уголовного закона было признано то, что в постановлении нижестоящая инстанция суда было указано на угрозу правам.

Существует и обратная связь между юдикатурой, через призму доктрины уголовного права к законодательному процессу. Эта связь обычно проявляется, когда на практике идентифицируются проблемы существующие в интерпретации правовых норм в общем и отдельных понятий, используемых в нормах, в частности.

Например, в постановлении Департамента уголовных дел Верховного Суда Латвийской Республики от 31 августа 2011 года в деле № SKK – 257/2011 обосновано было признанно, что, чтобы квалифицировать деяние в соответствии с второй частью статьи 279 Уголовного закона, достаточно если произойдёт самовольное действие, предусмотренное в первой части, если оно связано с насилием.

В первой части упомянутой нормы была предусмотрена уголовная ответственность за действие, если в результате этого действия причинён вред (преступное деяние с материальным составом), а во второй части было указано: «Те же действия, [..] если они связанны с насилием или угрозой насилия».

Данное постановление во многом стало основанием тому, что во многих статьях Уголовного закона, в которых законодатель желал предусмотреть преступные деяния с материальным составом, понятие «действие» было заменено понятием «преступное деяние».

Но упомянутое также привлекло внимание законодателя к понятию «деяние». В законопроекте «Изменения в Уголовном законе» (№ 151/Lp12) как одна из предусмотренных поправок предполагает: «заменить в диспозиции второй части 319 статьи слова «такое же деяние» словами «в первой части данной статьи предусмотренное преступное деяние»«. Данные поправки связаны с выводом профессора Юридического факультета Латвийского Университета Улдиса Крастиньша: «[н]е всегда одинаково понимается понятие «деяние». Одни считают, что это только действие или бездействие, другие, что в данное понятие включаются также и вредные последствия, которые связаны с действием или бездействием. По моему в первой части 6 статьи Уголовного закона ясно сказано, что деяние это действие или бездействие. Действие или бездействие становится преступным деянием, если в законе за его совершение предусмотрена уголовная ответственность. Вредные последствия в уголовном праве оцениваются как независимый признак объективной стороны преступного деяния, если они предусмотрены в числе признаков конкретного преступного деяния»[579].

Принимая во внимание, что в 6 статье Уголовного закона указана неосторожность как форма вины, необходимо признать, что данный вывод противоречит тому, что указывал профессор Улдис Крастиньш: «[в] Уголовном законе неосторожность как форма вины признаётся только в связи с вредными последствиями, то есть в преступных деяниях с материальным составом»[580].

Кроме того, абсурдно, что только со словом «преступное» понятие «деяние» охватывает последствия и другие признаки преступного деяния. Таким образом последствия фактически признаются факультативным признаком объективной стороны преступного деяния. Подобная суженная интерпретация понятия «деяние» может создать нежелательные последствия, связанные с интерпретацией многих норм, в том числе уголовно-процессуальных норм.

Например, во 2 пункте первой части 372 статьи Уголовно-процессуального закона указано, что уголовный процесс начинает процессуально уполномоченное должностное лицо, принимая постановление, в котором указывается краткое описание деяния, насколько это известно на момент его начала, во второй части 373 статьи Уголовно-процессуального закона закреплено: «то обстоятельство, что сведения не содержат достаточной информации для первоначальной квалификации деяния, не может служить основанием для отказа начать процесс». Разве в этих нормах понятие «деяние» не включает в себя все признаки преступного деяния? По мнению автора, как раз в первой части 1 статьи Уголовного закона чётко указано, что понятие: «деяние» включает все признаки преступного деяния. В данной норме указано, что «уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступного деяния, то есть умышленно (преднамеренно) или по неосторожности совершившее предусмотренное настоящим Законом деяние, содержащее все признаки состава преступного деяния».

Обобщив изложенное, необходимо признать, что, отзываясь на в постановлении Департамента уголовных дел Верховного Суда Латвийской Республики от 31 августа 2011 года в деле № SKK - 257/2011 обосновано сделанный вывод про понятие «действие», нет необходимости исправлять нормы Уголовного закона в которых используется понятие «деяние». В тоже время такие исправления, несмотря на изложенное возможное негативное воздействие в связи с интерпретацией в Уголовно-процессуальном законе используемых понятий, в общем нужно признать как положительные. Они приводят в порядок содержание норм уголовного права системно.

Выше была изложена только незначительная часть примеров о взаимодействии доктрины уголовного права с законодательным процессом. По мнению автора, самый большой вклад доктрины в усовершенствование правового регулирования уголовного права Латвии был сделан с разработкой и внедрением института «псевдоуголовной ответственности» в отношении юридических лиц.

Изначально как законопроект № 699 в парламент Латвийской Республики 10 марта 2004 года были представлены Изменения в Уголовном законе, с которыми предполагалось создать институт уголовной ответственности юридическим лицам.

В аннотации законопроекта было указано: «12 статья Уголовного закона предполагает, что за преступное деяние по делам юридического лица несет ответственность то физическое лицо, которое это деяние совершило как представитель соответствующего юридического лица, или по его поручению, или находясь на службе у юридического лица, а также как соучастник такого физического лица. В таких условиях, не в полной мере обеспечена справедливость, так как, если преступное деяние совершено в интересах юридических лиц, призывая к уголовной ответственности и наказывая только фактического совершителя преступного деяния, само юридическое лицо остаётся безнаказанно и продолжает свою деятельность (как легальную, так и преступную), так как наказание реально получила только какое-то физическое лицо.”[581] Авторы законопроекта в аннотации отметили, что ряд источников международного права, к которым присоединилась Латвия, устанавливает условия для стран предусмотреть ответственность за такие деяния, как торговля людьми, торговли влиянием, отмывание денег, взяточничество, мошенничество, и т.п. Физическим лицам в Латвии за подобные деяния предполагается уголовная ответственность (только Уголовный закон за эти деяния предполагает ответственность). В связи с этим правильно было бы и юридическим лицам за совершение таких деяний предполагать уголовную ответственность, а не, например, административную ответственность, так как не справедливо физическое лицо наказывать уголовным наказанием, а юридическое – административным наказанием. К тому же, неправильно будет, если физическим лицам за какое-то деяние ответственность будет указана в Уголовном законе, а юридическим лицам за такое же деяние в Латвийском Кодексе административных правонарушений. А так же, как указанно в аннотации законопроекта, уголовная ответственность юридического лица существует во многих странах мира, например, во Франции, Швеции, Финляндии, Дании, Нидерландах, Бельгии, Швейцарии, Норвегии, Китае, Соединенных Штатах Америки, Канаде, Литве, Эстонии.

Исходя из выше изложенных соображений, было запланировано в Латвийском уголовном праве создать институт уголовной ответственности юридических лиц. Всё же планам не суждено было исполнится, так как нормы законопроекта столкнулись с сильным противодействием от доктрины уголовного права. Главный оппонент предлагаемого регулирования уголовной ответственности юридических лиц был профессор Улдис Крастиньш. Главным аргументом того, что юридическое лицо невозможно призвать к уголовной ответственности, было то, что юридическое лицо не может быть виновным в совершении преступного деяния в понимании доктрины уголовного права. При определении формы вины совершившего преступное деяние лица должно быть констатировано психическое отношение этого лица к объективным признакам преступного деяния. Таким образом вина в уголовном праве Латвии связана с психическими процессами. Данные процессы не существуют у юридического лица. Не возможно констатировать психических отношений юридического лица как фикции к объективным признакам преступного деяния.

Профессор Улдис Крастиньш в связи с уголовной ответственности юридических лиц писал: «Внедрение в уголовное право Латвии уголовной ответственности юридических лиц, по сути разрушает институт вины. Необходимо отметить, что только обстоятельства, что авторы проекта исправлений в Уголовном законе возбудили внедрить в Общую часть Уголовного закона отдельную главу «Уголовная ответственность юридических лиц», ещё не свидетельствует, что силу теряют все остальные статьи Уголовного закона, в которых разрешается вопрос вины [..].»[582]

Уголовно-правовая доктрина Латвии не только разъяснила законодателю теорию уголовного права, но и предложила альтернативный вариант о «псевдоуголовной ответственности» в отношении юридических лиц. То есть, в альтернативном варианте предполагалось создание регулирования применения принудительных мер в отношении юридических лиц, если преступное деяние совершенно в интересах юридического лица. Эти меры не являются уголовным наказанием, а несут в основном превентивное значение. Их назвали принудительными мерами воздействия. Данное предложение законодателем было подтверждено.

1 октября 2005 года в силу вступил закон «Изменения в Уголовном законе» от 5 мая 2005 года, который предполагает дополнить Уголовный закон главой VIII¹ под названием: «Меры принудительного воздействия применяемые юридическим лицам». Таким образом в результате меры принудительного воздействия применяемые юридическим лицам встали в ряд принудительных мер, которые применяются в отношении лиц, которые не являются субъектами преступного деяния, например, в отношении невменяемого лица или малолетнего. Как разъясняет профессор Улдис Крастиньш: «Двоякая природа цели уголовного наказания выражается в функции покарать виновное лицо и в функции предупреждения [..]. В свою очередь другие меры принудительного воздействия направлены на то, 1) чтобы предупредить или компенсировать уголовно наказуемыми действиями или причинённые последствия бездействием, которые вызваны действиями невменяемого лица, юридического лица и др., а также, в случае, когда не применяют уголовное наказание или освобождают от его отбывания, например, несовершеннолетнему, и 2) воздержать физические или юридические лица, которым эти меры применены, от совершения новых правонарушений, а так же предупредить другие лица о юридических последствиях правонарушения.»[583]. Указанное можно дополнить, что в Уголовном законе Латвии всё ещё не формулирована цель юридическим лицам применяемых мер принудительного воздействия и существуют ещё ряд недостатков, которые создают барьеры для эффективной практики. Таким образом потенциал доктрины в отношении усовершенствования регулирования указанных мер всё еще не исчерпан.

Оценивая потенциал доктрины уголовного права Латвии в отношении законодательных процессов по изменению уголовно правовых норм в целом, можно заключить, что этот потенциал неисчерпаем. Уголовный закон в Латвии непрерывно изменяется. Изменения связаны как с проблемами идентифицированными на практике правоприменения, так и с необходимостью внедрять требования международных правовых актов. Изменения инициируются также в рамках политики уголовных наказаний. Например, центральным аспектом Концепции политики уголовных наказаний, который переплетает также доктрину уголовного права, является гуманизация. Под влиянием этого аспекта в Уголовном законе были снижены максимальные меры наказаний за совершение многих преступных деяний, в число которых в основном входят преступные деяния против имущества. В то же самое время обществом негативно воспринимаются случаи, когда лицо регулярно совершает преступные деяния и ему как наказания применяются принудительные меры не связанные с лишением свободы. В конфликте ожиданий общества с правовым регулированием уголовно правовая доктрина может идентифицировать возможности усовершенствования Уголовного закона и предоставить обоснованные предложения инстанциям, которые обладают законодательной инициативой. Автор не сомневается, что и сами эти инстанции заинтересованны в разрешении конфликта в наиболее приемлемой форме. Эту форму, как раз, может обеспечить уголовно-правовая доктрина.

Принимая во внимание, что в законодательном процессе часто используются выводы сформированные в доктрине уголовного права, важным является вопрос, какие выводы ведущих исследователей признаются частью доктрины. По мнению автора, ответ на этот вопрос связан с пониманием законодателя о справедливости и морали. Практика использования доктринальных или псейдо-доктринальных выводов содержит риск связанный с субъективностью изменений уголовно-правовых норм.

Упомянутая проблема существует также и при использовании доктринальной интерпретации в судебной практике. Преподавательница Кафедры теории права и исторических наук Юридического факультета Латвийского Университета Диана Апсе (Diāna Apse), цитируя вывод председателя Федерального Верховного Суда Германии Гинтера Хирша (Günter Hirsch): «[в]сё же судья, основываясь только на идею справедливости и субъективные соображения морали, не может отказаться от повиновения закону. Главная проблема в том, в каких случаях и как далеко судья может отступится от буквального смысла закона и от воли законодателя; какие методы в таких случаях необходимо использовать; является ли главной целью толкования выяснение реальной воли законодателя или также сути закона», отображает вывод: «главные возражения критиков против дальнейшего создания права судей связаны с неправильным выбором методологии. Утверждается, что судьи методологию корректируют для желаемого результата и, игнорируя реальную волю законодателя (по мнению автора, законодателя больше характеризует интересы и политический компромисс), способствуя переходу от демократического правового государства к государству олигархических судей.»[584]. Таким образом вырисовываются три субъекта, которые в взаимодействии формируют уголовное право. Это 1) ведущие эксперты уголовного права, которые формируют доктрину (субъекты доктрины) 2) законодатель и 3) правопременитель. В процессе взаимодействия упомянутых субъектов, законодатель и правопременитель независимы и только используют выводы субъектов доктрины, исходя из тех или иных интересов. Данная, в некотором смысле, нелестная характеристика пассивной роли субъектов доктрины, служит дополнительным обстоятельством необходимости субъектов доктрины заботиться о своём авторитете.

Субъекты доктрины не обладают и не должны обладать инструментом прямого воздействия на содержание норм Уголовного закона или на содержание решений судей. Доктрина только служит остальным субъектам, формирующем уголовное право. Всё же, из выше изложенных примеров взаимодействия доктрины с законодательным процессом, по мнению автора, можно сделать вывод, что основная задача доктрины это заботится о целостности системы уголовного права, объективно отображая практику применения норм права. Заботясь о сохранении системы уголовного права в целом, в дополнение с объективным отображением практики, доктрина может продуктивнее помогать законодателю, эффективнее развивая уголовное право.

 

Пашков Сергей Николаевич,

кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры административного и финансового права; ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет»

Чихрадзе Анна Михайловна,

старший преподаватель кафедры административного и финансового права ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет»

 

⇐ Предыдущая13141516171819202122Следующая ⇒

Поделиться: