Католицизм – это иудаизм, минус «обрезание» и плюс идолопоклонство (иконопочитание).

 

Христианские отцы в своём рвении всячески увязать свою новую систему с иудаизмом и, таким образом, избегнуть язычества, сами того не сознавая, уклонились от Сциллы только для того чтобы быть затянутыми в водоворот Харибды.

Под монотеистической внешней оболочкой иудаизма была раскопана та же самая мифология язычества.

Христианские добродетели, к которым призывал Иисус в Нагорной Проповеди, никогда не проявлялись в христианском мире. Буддийские аскеты и индийские факиры, кажется, являются почти единственными, кто внедряет и применяет их. Между тем пороки, которые грубые клеветники приписывали язычеству, везде общераспространенны среди христианских отцов и христианских церквей. Широко расхвалённое расхождение между христианством и иудаизмом, о котором заявляют, основываясь на авторитете Павла, существует только в воображении набожных.

 Мы ничто другое, как наследники нетерпимых израильтян древности (3, т 4, с. 213-214).

Христиане – будучи гораздо менее прозорливыми, нежели великий Мистик и Освободитель, имя которого они приняли, доктрины которого они не поняли и замаскировали, и чью память они зачернили своими деяниями – приняли еврейского Иегову, каким он был, и, конечно, тщетно пытались примирить Евангелие Света и Свободы с Божеством Тьмы и Порабощения (4, т. 2, с. 595).

 

Проследив шаг за шагом эволюцию христианского сознания со времени первой проповеди апостольской вне пределов Палестины, мы можем, таким образом, заключить, что с конца первого до начала третьего века эта эволюция описала эллиптическую линию и вернулась к своему первому руслу. Тот вопрос, в решении которого Варнава и Павел разошлись с остальными членами апостольской коллегии, –

вопрос о полном освобождении проповеди Откровения Христова от закваски Ветхого Завета, – был всё же решён окончательно [иерархами партии переворота (Энгельс) Запада (Рим)] в ином смысле.

Мы видели, как первые проявления гностических идей не отделялись от общего мистического порыва, созданного христианским благовестием, и как с течением времени развивалась вражда христианства церковного к этому свободолюбивому течению мысли, отвергавшему Церковный авторитет [иерархический принцип] и популярную традицию. Мы проследили, как эта вражда перешла в открытую борьбу и привела к разрыву между Церковью и гностицизмом (40, с. 122, 276).

И, таким образом, один за другим погибали гностики, единственные наследники мудрости, на чью долю выпало несколько случайных крох от неизвращённой истины первичного христианства. Всё было в смятении и бурлении в течение этих первых веков до того момента, когда все эти противоречивые догмы были, наконец, силою навязаны [«жалкой голытьбой» Никейского собора] христианскому миру, и их обсуждение – строжайше запрещено. Но с тех пор как критики Библии взялись «приводить дом в порядок», дела приняли другой оборот. Языческие кредиторы теперь являются со всех уголков планеты, чтобы потребовать обратно своё, и христианское богословие начинают подозревать в полном банкротстве.

 Таков грустный результат фанатизма «правоверных» сект, которые… никогда не были подобны гностикам – «самым любезным, самым учёным и наиболее заслуживающим имя христиан» (3, т. 3, с. 295).

Мы здесь наталкиваемся на одно из важнейших последствий борьбы Церкви с гностицизмом и монтанизмом.

 То было сближение с иудейской традицией, в противовес гностическому антииудаизму.

 В этой традиции таилась неотразимая сила, привлёкшая симпатии Отцов Церкви: свойственный иудейству дух дисциплины и незыблемый авторитет Св. Писания были слишком надёжным оплотом против беспокойных порывов Богоискательства, и Церковь бессознательно пошла по пути сближения с ними.

 Церковная иерархия признала себя преемницей иудейского священства, наследницей его власти и престижа.

 Церковь, отвергшая гностические созерцания, приняла эпопею иудейского народа как основу своего миросозерцания и связала историю «избранного племени» со своим представлением о Новом Завете, установленном спасительным пришествием Христовым. В ветхозаветной истории Израиля Церковь решила усматривать прообраз собственных судеб и своей мировой миссии.

 Библейская традиция оказалась настолько удобной для закрепления церковного авторитета, что христианские писатели охотно на неё ссылались даже в полемике с внешними врагами (40, с. 292).

 

Гностики настаивали на том, что христианство должно быть религией сильных, а не слабых; гордых Богоискателей, а не смиренников; алчущих Истины, а не малодушных…

Поставленная перед такой дилеммой, Церковь думала найти из неё выход в смягчении своих моральных требований, устраняя, таким образом, понятие о безусловной греховности многих жизненных явлений, оказавшихся неизбежными. Начав с отступления от недосягаемых аскетических идеалов, признав святость брака и семейного очага, Церковь пошла ещё дальше по пути уступок немощам плоти: она допустила и вторичное супружество, стала проявлять снисхождение и к греху прелюбодейства1, совершенно нетерпимому с точки зрения первобытных христианских идеалов; эта снисходительность простёрлась постепенно на все проявления малодушной привязанности к жизни и к телесным наслаждениям… Понятие о грехе потеряло свою остроту;

то, что ранее казалось несмываемым осквернением, было признано явлением обыденным, не нарушавшим общения с Церковью,

 а для наиболее тяжких проступков против христианской этики оставалась открытой возможность покаяния, причём эта возможность, допускавшаяся в первобытной Церкви не более одного раза, оказались также повседневной и общедоступной (40, с. 297-299).

 

Медленная эволюция Церкви по пути снисхождения к «малым сим» должна была завершиться

⇐ Предыдущая25262728293031323334Следующая ⇒

Поделиться: