Часть XXIV. Падение Башни (начало)

 

 

#np Ludwig van Beethoven – Coriolan overture, Op. 62

 

 

Я говорила, "с временем мы в контрах".

Хочу добавить слово: иногда.

Я говорила, "ненавидеть зло бы".

Хочу добавить фразу: чтоб им стать.

Всё, что ни есть, имеет право жить,

как человек – за что он ни держись.

 

Мои записки и заметки на полях

противоречат, кажется, друг другу.

Но это – видимость. Во сне (и на стихах)

врага порою путаем мы с другом.

Вот допишу и перестану. Смерть поэта –

там, где сокрытое становится заметным.

 

Там музыкант приходит, мимо слов.

Язык он птиц, как свой, воспринимает.

Вот интересно всё ж: смогу ль значком

чёрным по белому ловить все состоянья?

Мой декадент где только ни бывал,

глазами вверх транслируя сей бал.

 

А замолчал, меня чуть даже младше.

«Сказать неизречимое», – вот цель,

достойная, чтоб к ней стремиться. Краше

только – мосты мостить между людей.

Язык один, а говоренье на нём разное.

Но понимание даёт всему лекарство тем.

 

Я обещала драму. Драме быть.

Да, в смысле постановки театральной.

Как можно, братцы, драмы не любить?

С героями мы вместе умираем,

чтобы восстать из мёртвых на поклоне.

Итак, из стойла рвутся в стёклах кони

 

железные, назначен разговор.

Очередная пятница (цвет чёрен,

как тонировка стёкол этих). Вор,

рецидивист, сто раз плевавший в море,

по кличке Башня – к Вите двинул клинья.

Нет, не Витьку, а Вите – Виталине.

 

Об этом, разумеется, болтать

в совете, где серьёзные вопросы

решаются, никто не стал. Но знать

нам надо то, как та его бесслёзно

к своим ступням с кровавым педикюром

обрушила, страдать, как педик Юра.

 

Для рифмы Юра тут. И педик тоже. Я

не толерантна: не "терплю", а "принимаю". **********

И Башня принял факт, что с ней сиял

в нём глаз и череп лысый, солнцем в мае.

Он не дурак был, знал, кто Кобре мать.

Запретный плод тем слаще; не отнять.

 

Её он навещал не за наваром,

а просто так, проверить, как дела.

Детали опущу, и так навалом

деталей видим в башне из стекла.

Для Лоры мать, с кем изредка общалась,

не близкой всё же женщиной осталась.

 

Она, взглянув на эти экзерсисы,

сказала Вите: рухнешь вместе с ним.

Тот, власти предпочтя умы и сиськи,

командовал, терпя команду им.

Желание быть с первым лишь из первых

близняшки получили, вшитым в гены.

 

У Лоры, так и вовсе пир богов...

Что от особ их типа можно ждать?

Либо вступают с верхними в любовь,

либо до верха норовят любовь поднять.

Одной в макушке луч, другой свеченье сердца,

для старшей же из них – у власти место.

 

Вполне в буквальном смысле, осязаемом.

Кто город с потрохами взял в карман?

«За преступлением не будет наказания», –

считал и подтверждал поступком Ян.

Он к наказанью был готов, себе на голову.

Безбашенный, от Башни ожидал подвоха он.

 

Ведь шахматное поле, где король –

один и белым и, чего уж, чёрным,

нуждается в играющем с собой.

И падшим, и воспрявшим, окрылённом.

Как чёрная дыра там, где звезда

сияла: оборот везде есть, да.

 

Проблема только в том, что пасть боялся

не сам в себе Паук. Утрать он Фею,

была бы паутина просто грязью.

Скорее сам бы умер вместе с нею.

А новой Инь не будет, он ведь Ян

(словесный ход взяла удачный я).

 

Не думайте про Виту мою худо.

Она не покусилась бы на дочь.

Чтоб свергнуть их, ей было нужно чудо

иль материны чувства превозмочь.

Предупрежденье Лоры, как пощёчина

ей стало: проницательная очень та.

 

Но королевой стать – мечта заветная...

Змея в мечте, опасно, ну так что ж?

Не так уж сила сверху и несметная.

Не пробуешь, шампанского не пьёшь.

Триумф у дочерей: но мало радости,

где потребляет индивид. Тот полон гадости.

 

Давайте вдумаемся. Как так получилось,

что Пасифая, жена критского правителя,

Миноса – вдруг к быку воспламенилась

и Минотавра родила? Большой вопрос ведь.

Бык белый в жертву принесён быть должен

был – для богов, к победе вражьих полчищ.

 

Была победа; бык остался жив.

Символизирует он личность императора,

способную присваивать. Скажи-

ка, дядя, может ли тот, кто затрат жалел

на благо государства, быть главой?

И вот, жена с повинной головой

 

лежит в постели, держит Минотавра...

Животный плод царя, кто должен быть

прямым помазанником Зевса! Он и взять тот

не захотел, стыдясь. Построил лабиринт.

Вот, индивид – бег замкнутый, хоть быстрый.

Со сменой блюд. Дев, юношей афинских.

 

Неудивительно мне: общество (что Жан,

который Бодрийяр, в цветах описывал)

из потребления, хоть лопни от деньжат,

не вытащит без нити – знанья чистого.

Тесей же с Ариадной, как собрат его Ясон

с Медеей, поступил. Оставил, сев на трон.

 

На острове ссадил своё спасение.

Но не в Тесее дело. Тот уплыл.

Дай волю мне, могу до посинения

слагать о том, какой был в греках пыл.

И всё-таки Дионис с Ариадной,

как пара, много лучше (вот и славно).

 

Так, нить. Не выйти к сути нам без связи.

Без нити пониманья, "что к чему",

бессмертья не видать. Ну и оказия!

Опять я возвращаюсь ведь к тому

торту (змея не дремлет), хоть сама почти

на сласти не клюю: мне ближе, что горчит.

 

Мечту носила Вита эту. С Башней встать,

высоким и плечистым гангстерито,

и двух царевен для него собой являть.

Смех запятых: «Мама, я, страсть люблю бандита».

Не очень-то она любила, каюсь.

Хотела роста, чувством развлекаясь.

 

Как Лора Яну ни ори, мол, ты не бог,

как ни грози, мол, едешь ты с катушек,

а дорог брат ей кровный до того,

что, помани он, всё с неё получит.

От возгласов посмертных девы старшей

не поменялся человек, что ей всех краше.

 

Она в себя теперь смотрела сверху: смех

сопровождал бои и перемирия.

Но веки прикрывают для утех.

Блажен телесный свет; долой бессилие!

Во времени происходили перемены,

хоть та, что вне, стабильна, несомненно.

 

Так вот, из двух сестёр нет ни одной,

которая бы отхватить пыталась

что-то куском в подол (для эго) свой.

Поэтому их трио и держалось.

У Виты ситуация обратная.

Орудие ей Башня – возвышаться чтоб.

 

На "что" отвечено, понять осталось, "как".

План чёткий: смерть царям, мы новых примем.

Своих девчонок та б не тронула, ведь акт

насилья Пауку не очевиден.

Итак, решила Вита на себя

часть главную переворота взять.

 

Собрание проходит. Кобра там.

Подводные глубины на ладони.

Решается вопрос: боевикам

какой страны отдать поставку в доме.

Где больше платят иль кто победит?

Вопрос, кто прав, давно уж не стоит.

 

За победителя немногие вступились.

Победа за оружием, так точно.

Решили, рассмотрев на перспективе,

отдать и тем, и тем, чтоб дольше точка

в войне не ставилась: пока они воюют,

им кажется, "за что-то". Север, юг ли,

 

восток ли, запад... центр есть. Один игрок

выигрывает. Это – не игравший.

Это – играющий. Не покидая свой чертог.

Дерутся оловянные букашки.

С приставкой, перед плазмой, им легко

себя представить. Здесь, у нас, не комп.

 

Хотя, похоже. Матрица великая.

В кайф обновляем версии игры.

И, если крупным планом взять из неба лик,

в зрачках мелькнут и льдины, и костры.

Люблю своих детей, что в текстах, я.

Сильнее тем, чем больше в них меня.

 

Вот также и с живыми концентратами

энергий... планетарных? Чёрт пойми.

Их лупит, они выводы берут с того.

Становятся как будто сверхлюдьми.

Подсказки разбирают, чтоб пройти

весь квест, и... в наблюденье отойти.

 

После совета Кобра села на столе,

того, кто во главе, обвив ногами. Да,

пик дама – не какой-нибудь валет.

К ней злость разбила вдрызг всю моногамию.

За пятницей означенной суббота

придёт, где соберёт верхушка соты

 

официальная. «Всё чисто, пробок нет».

Сначала глубина, потом уж гладь.

За Лориным надзором в грозный свет –

Инессино тепло и благодать.

Вот там-то и подвох. Змея глазастая.

Бьют мэров, а не тех, кто ночью шастает.

 

Швырялась Лора словом и ножами,

кося налево, в будущее, чуточку.

Её за разом раз сложней держать, но

она – не брешь, когда вокруг есть кто ещё.

Наедине грызись хоть трёхэтажным

(с умом своим). Тандем наружу слажен.

 

Смекнула Вита, из рассказов Башни

про Яна представление сложив,

что не должно сестры быть рядом старшей.

Скорей, хоть трижды мать, утратишь жизнь,

чем подберёшься к логову Паучьему, раз он с ней.

Был избран день для действия: субботний.

 

Что знаем мы про смерти королей?

Раз жизнь великая, то кончится насильно.

Стремились викинги в бою расстаться с ней.

В постели умирать – спуститься к Хель, знать.

Мне верить хочется, что Сигурд и валькирия

Брунхильд таки пируют, Один миловал.

 

Сама подземка не страшна, но в ней остаться –

как-то не айс, пусть часто там и холодно.

Что знаем мы про смерти безучастных?

Те растворятся средь молекул прочих попросту.

«Как жил, так и погиб», – я часто слышу.

Смерть – кульминация, обнажена вся жизнь ей.

 

Та сфера, что проблему представляла

по молодости – к старости вылазит.

Да, прямо в тело. Грань ведь тоньше стала.

Хоть обложись таблетками и мазью

от болей: заглушить, да не убить.

И зеркало – попробуй обвинить.

 

Ян жил нон-стопом, брал с разгону, "всем по весу".

Пытался быть и в злобе справедливым.

Он после выступленья перед прессой

о процветанье, разорял поставкой нивы,

"там", далеко от города, где тихо.

И свет, и тьма в нём были, как один: ход.

 

Случайно ли пришла идея с тачкой

в голову матери обеих его женщин?

Отрезать тормоза, и пусть он скачет

быстрей – быстрей, пока ни грохнет встречку.

Мы сверху; и мы видим, как машина

стоит. За руль сел сам, без Пса и чина.

 

С утра до этого у них была с Инессой нежность.

А в ночь тряслась, вломившись в комнату их, Лора.

Приснилась (в гостевой) ей (с перекрёстком) вечность:

смотрела плёнку его жизни на повторах.

– Не надо завтра, завтра не должно настать! –

страшны глаза тех, кто мог так кричать.

 

– Тебе кошмар приснился, Ло, и только, –

сказала меньшая, чему-то всё же вздрогнув.

– Всё под контролем. В смерти частый гость уж.

За богом замужем, а за меня – боишься что ли?

– Дурак ты, Ян, – пришла в себя та на пороге, –

ты будешь дорог мне, хоть в жопу прись в остроге.

 

Прошу: следи за всем, что будет завтра.

Надеюсь, завтра будет не последним. –

И с тем ушла. Вслед ночи вышел завтрак.

Инесса думала, задержит, хоть бы телом.

Он мысленно периметр измерял.

Ей подмигнул, когда уж отъезжал.

 

– Поеду я с тобой. – Ты что, я быстро.

Сегодня дел не так уж много будет.

Потом мы съездим на природу... – Этот выстрел

словесный, Лорин, обжигает грудь мне.

Я верю ей. С тобой, любовь, поеду.

– Нет. Ты останешься. Вернусь уже к обеду.

 

– Не спорю я с тобой в твоих решениях, –

шептала Лора в призрачную синь, –

и знаю, всё приходит своевременно.

Настанет день последний Яну с Инь

однажды, а, когда, не так уж важно.

Позволь сегодня пережить, как день вчерашний.

 

А лучше, будто вовсе я вне дней

с ночами, и два глаза там, где ты. –

Ладони чашей на груди; сама бледней,

чем трупы; воплощенье пустоты.

– Оттуда видно всё, отсюда мало.

Тащи хоть лбом, но вверх: где цвет не алый.

 

Я знаю, кто вокруг, и кто я есть.

Чертовски всё же больно будет мне.

Живём, пока есть к жизни интерес.

Всё это сон: проснёмся, спору нет.

Куда проснёмся, вот вопрос иной.

Не верит ни во что надменный мой.

 

Там, где нет сна, с богами он воссядет.

Если уж Яну не по складу, то кому?

Из смертных был он мне один начальник.

Из смертных выдано величие ему.

Любая смерть приходит своевременно... –

загнулась на полу (не в пол, а в небо взгляд).

 

Лора не потерять сама боялась,

но пережить последнего героя.

Ведь мир, где нет таких, дрожит (вот жалость),

шатаясь, уж касанием ветра тронут.

Ему бросала будущее – в настоящем...

Не в нём, его крушенье будет, значит.

 

Инесса, вслед машине отъезжающей

смотря, за ней пошла, будто на привязи.

Сдувало волосы и платье на лицо её.

Разросся в горле шар смертоубийственный.

Стояла на дороге, Яну вслед

бросая и прощанье, и привет.

 

Тот ехал, прибавляя скорость. Город

по главной разогнаться позволял.

Когда настал момент, где всё же понял,

что перед "красным" тормоз отказал?

По пешеходному шла женщина с коляской.

Свернул к обочине, и в дерево взорвался.

 

Капот под дубом. Сплющено железо.

Хоть надломился, всё же не упал.

Те, кто вокруг, звонили скорой. Местным

было понятно, кто "Рэндж Ровер" гнал.

Любили Яна потому, что город

искоренил страх под его надзором.

 

Супруге позвонили из полиции.

Она нужна, чтоб тело увезти.

Тут не совсем и опознанье личности.

Сказать должна последнее "прости".

Принцессам надлежит являться в скорби.

Чтоб было легче пережить её нам.

 

 

Маленькая женщина, не выдержав на спине большую новость, сползает по стене, у которой стояла.

 

Лица на ней нет. Стекло вниз во время разговора. И вот, в той же лужице – сидит, угловатая, выставив колени.

 

Не трясётся, не плачет, даже язык матами не пытает. В одну точку. Отсутствующую в пространстве.

 

Потом встаёт, подходит к комоду, вынимает оттуда небольшой свёрток и прячет в сумочку.

 

 

– Поехали, – она сказала Лоре, –

он там, где не добраться, но пошли.

– Я увезу тебя отсюда, – та и в горе

готова защищать свой лучший лик.

– Нет, я хочу, где он, разок побыть.

Гони свой байк: доехать иль разбить.

 

Архивы. Кадры. Хроника. Вокруг

полиция и скорая. Инесса

прошла, толпу собой раздвинув вдруг.

Стеклом чуть ни в куски её муж срезан.

– Любовь моя, за смертью смерти нет уже. –

Был её шёпот слышен в каждом этаже.

 

Глаза сухи, ни капли нет солёной.

Ей не успела Лора помешать.

Поцеловала рот, наполнясь кровью,

его. И в голову отправила пожар:

свинцом в висок, из "Вальтера". Упала.

Сестра другая следом закричала.

 

Замкнулся этот крик: конец с началом.

Баньши им отмечают гибель нам.

Тот вопль до смеха истощился. – Браво! –

воскликнула она, – назло смертям!

Финал отыгран, что же мы стоим?

Король погиб, где новый? Славься, дым! –

 

В руинах заливается Кассандра.

«Не чокнутая: просто так скорбит».

Очнувшись, та решать вопросы стала.

Не будет им могил. Любовь сгорит.

Кремировать чету царей последних

решила Лора, данью уваженья.

 

____

 

********** Толерантность (англ. tolerance) – терпимость.

 

 

⇐ Предыдущая22232425262728293031Следующая ⇒

Поделиться: