Часть XXVI. Пять маленьких смертей

 

 

#np Imagine dragons – Battle cry

 

 

Смотрю на ветви над рассветным небом

(на голубом – в цвет розы облака).

Как истончаются, наверх стремясь, деревья,

как множатся к концу они. Ведь так

случается, как с деревом, и с родом.

Концы его роднятся с небосводом.

 

Стоянье между небом и землёю,

не выбирая это или то,

ужасно шатко. Сверху видеть лён на

поле, из него носить манто,

быть им самим – над-умцу хватит сил.

Свихнёшься, если ум не подчинил.

 

Разорванный на бога и лукавого,

к излёту ветки (в вечности ногой),

способен, умерев, стать богоравным, но

в единстве света с самым сатаной.

Ведь тот, как ни крути, творенье тоже.

Как близнецы, мечта и время схожи.

 

Чем больше знаешь, тем ты ближе к смерти.

Но битву с Кама-Марой выиграл Будда.

Иллюзии, которым сдался в плен он,

его отплюнули туда, где виден круг весь.

Раз хочешь безопасности, держись

от книг подальше: тех, в которых жизнь.

 

 

Человек, к которому я отношусь, как к себе (по степени насыщенности цветов) – человек слегка странненький. Радует, что он такой не один.

 

 

Таскала Лора древние писания

из шкафа, потаясь, плюя в запрет.

Был выбор: либо жить по предписанию,

либо проникнуть вглубь, где рамок нет.

«Любой ценой, – сказала, – знать хочу!»

И отдала способность взрыва чувств.

 

Им неоткуда рваться: нету клетки.

В себя саму играя средь пустот,

она была мячом, как и ракеткой,

движение и каждый кадр на взлёт

с посадкой. Это, други, состояние,

не описать, хоть словом изощряюсь я.

 

Что одному лекарство, для второго яд.

Её стопами не ходи, кто гибнуть против.

Вот, например, три ложки кофе я

кладу, курю по пачке в день, а то и больше –

и что ж? Раз надо сердцу выжать стоп,

так выжмет; но пока я выжму то.

 

Ни зло, ни доброту не проповедую.

Кому-то жизнь, кому-то бог святыня.

Лишь самого себя познать советую.

Хоть волен также тотчас всё забыть ты,

что я рассказываю в красках, веселясь.

За словом и в молчании есть власть.

 

Начну издалека. Два года вверх прошло...

иль вниз, кому как нравится (о будущем).

Я цифру два давно уж ставлю высоко.

Она показывает двойственность всего, где мы.

И в этом самом настоящем, то есть ныне,

жил мальчик временный, один и на чужбине.

 

Не образ времени, но временной герой.

Ох, помоги мне, Миша, с того света!

Такого я встречала как-то. И уже порой

мне кажется, тот собран всей планетой.

Был он высок, глазаст, с косою чёлкой,

темноволос. Глумился над печёнкой.

 

Прибухивал то есть (да и не только).

Сама по молодости лет была не сладкой,

и понимаю, что, имея мозг, чем

ни убивайся, выйдешь воли актом.

Способен мозг наш сам воссоздавать

любые химреакции, агась.

 

Тут Алистер сказал меня подробней.

Наркотики – игрушка для профанов.

Опасная, как пушка у ребёнка.

Обжёгшись, осознаешь, как ни странно:

мы ищем то, чего нам не хватает,

но то, как вне, в самих нас обитает.

 

Был мальчик он, лет двадцать в тело вшито.

Глаза седы, как древности хранилище.

Из наших был, двуполых и двуликих;

раскол минул красавца со страшилищем.

Ни в ту, ни в эту сторону не падал

уже. Считал, что здесь и рай, и ад, он.

 

Прозвался от родителей Артур.

И меч из камня вырвал бы без бомб

по той причине, что, пройдя весь сюр,

в чём сам виной, узнал: они – одно.

Роль Мерлина гитара выполняла,

подсказки звуком в тишину звеня. Так,

 

из матери-блудницы и отца-тирана

шагнув во вседозволенность, пришёл,

не без подсказок от вселенной (капитана

пира сего): в моменте хорошо.

Брал дев и юношей (себя как тех и этих).

Он, как Протей морской, любым был в свете.

 

Хоть кокнись мир, танцуй: ничто не вечно.

«Memento mori», – меч татухой на груди.

Напором медиатора калечил

ох не одну струну; да и каркасы бил.

Себя он, изначально атеиста,

переквалифицировал в буддиста.

 

Я называю то "здоровой отстранённостью".

Себя, что делает, деля от наблюдателя.

И, говорю (как сотню раз сказала уж):

детали мало добавляют разницы.

Посмертный опыт часто делает людей

частицей внешней сущности своей.

 

И вот, Артур означенный, имея

в запасе родинки, улыбку и гитару,

скитался в мире, то воюя с ним, то

(потом, за передозом) восприняв всё

забавною игрой, где побеждает

один: сознавший факт, что он играет.

 

Был город в реках и была весна.

Концерт в одном из баров бурной улицы.

Он временами гитаристов подменял,

что не смогли на сцену выйти; вместо их

был человек, который пальцами из нитей лишь,

натянутых, как нервы, делал зрителя –

 

участником и оргии, и литургии

(порой одновременно). Из наката

гитарных переборов – плоти гимны,

им превзойдённой сквозь её растрату.

Мог звуковой волной он управлять,

и той, что ниже, тоже (логик, знать).

 

В прекрасный этот день, вернее, ночь,

толпу раздвинул рифом, лиц не видя.

Раскинул руки после: как в пустой,

он в зал смотрел. Будто все разошлись уж.

«Или уйти поспать, на съёмную квартиру,

или у мисс за стойкой погостить чуть», –

 

решал, не озабоченный решением.

Нет в страсти худа, раз она твоя,

а не влечёт без указанья направления...

Нет, повторяюсь вовсе не нарочно я!

Учил немецкий нас министр пропаганды:

тверди понятный лозунг непрестанно.

 

Его послала я, покинув журналистику

на втором курсе (далеко, но ласково).

Артуру тоже сам диплом не близок был,

на лекции ходил, где интересных тем

мог слушателем сесть, сам незаметный, он.

Назавтра в планах – нечто вроде этого.

 

Не забываем: завтра нет, а планы рушатся.

Так что смотрел он на девчонку в юбочке.

Из тонкокожих, что меняются текстурой кож,

зависимо от парня, с коим кружатся.

Шучу, но с долей правды, как всегда.

Секреты кожи выдаю вам, господа.

 

Любовники обмен осуществляют

и жидкостями, и на тонком уровне.

Такая вот свобода тела. Праведный

боится его, но хулы тут вовсе нет.

Признаюсь: полигамна я, как блядь,

но разница огромна, "дать" и "взять".

 

Тем более, с бессмертными иначе.

Идеями обмен мы совершаем.

От них я, семя получив, его припрячу

(в башку) и, развивая мысль, рожаю.

На плоскости ж приятнее мне дамы,

в чём каяться – как в жизнелюбье самом.

 

Юбчонка коротка; замах нехилый.

Глупышку окрутить в разнообразие,

конечно, можно. Тот, в ком бродит сила,

бесспорно, предпочтёт девчонку равную.

Ему не нужно дольше самоутверждаться.

Он знает, как без принужденья наслаждаться.

 

Насильник слаб. В огне, змеёй обвитый,

бросается на образ, с ней похожий.

По притяженью, есть оно, иль нет, мы

почти мгновенно днём читаем ночи.

Взаимность у гвоздей есть с молотком.

Абсурд – вбивать их в стену утюгом.

 

Когда один желает, чтоб заехали

ему по роже так, что челюсть выйдет,

тогда как в свете есть способный сделать так...

Ребята, продолжайте. (Извините.)

Винить другого – то же, что себя.

Актив, пассив – залоги действия.

 

Воспоминание из нашего Артура:

на крыше женщина, под звёздами, лежит.

Подол – наверх, рукой жмёт партитуру

в раздвинутые губы там, где жизнь

пульсирует на нервных окончаниях.

Он сверху бдит, заинтригован чрезвычайно ей.

 

Заходится в конвульсиях красотка.

Вобрать ей нечего: пуста, как стул главы.

Сама его попросит вбить ей в глотку

и между ног – головку. Головы

холодной не зажечь манером этим.

Он сотворит с ней, что угодно, дети.

 

Без принуждения, сама, она окажется

в таких разъёмах, что клялась не исполнять.

А потому (знать это нужно каждому),

что может тот её совсем не брать.

Свет тянут дыры чёрные, но в них –

возможность скрытое во тьме веков добыть.

 

И хватит междометий. С сатаной

я низвергала сговор, подписав его.

Всё – стороны монетушки одной.

Мой рай, мой декаданс собрались заново.

Чем я, Артур сейчас гораздо интересней.

Себя мне зеркало даёт, его же – песни.

 

Фрау на крыше, испытавшая вселенский

источник радости (восторги у одной),

спустилась с вышки. И головорезу

продолжила быть нежною женой.

Период был: Артур всех манекен... щиц,

не разбирая, мыслил как изменщиц.

 

Могу не продолжать, источник ясен.

Да, дядя Зигмунд, ты частично прав.

Решив проблемы с поколеньем старшим,

отрубишь тягу вниз за "только так".

Свободный и отдельный, сам хозяин

себе – гуляй, как кот (с тремя глазами).

 

Упавший в грязь – взлетает в чистоту.

Из глины, сверху, может печь печеньки.

Когда боишься, видя только тень свою,

сходи туда, где дом отбросил тень, и

так свет увидишь. Здесь-то и подвох.

И белое, и чёрное есть Бог.

 

Порядок, Аполлон, сиянье солнца.

Торнадо и Дионис, лунный путь.

Вот персонаж, Артур: он мною создан,

но мне в лицо способен заглянуть.

Не падать ниц. На равных. «Тебя нет ведь!» –

скажи я, улыбнётся: «Знаю это».

 

– Могу убить тебя. Могу замучить в ноль.

– Уже, и что ж? Я часть твоя. Я – ты.

Тем, кого любят, тем и чинят боль.

Бросаешь в текст не ради красоты.

Через меня – посыл: бывает так.

Сама себе, осколочной, не враг. –

 

И что с ним делать? Гад неуязвим.

Везде он был, всё видел, даже там, где

для "мужика" конец. Зато мы с ним

пришли к согласью, что едины, оба.

Как минимум я уважать его должна.

За то, что вышагнул из буквы, как с окна.

 

Детей своих я, созданных, никак

ни игнорировать, ни бросить не могу.

Сказала Лора: всё в твоих руках.

Застрелит и меня когда-нибудь.

Кто кошка, а кто мышка? Мы взаимно

друг друга любим и погубим, очевидно.

 

Вот это выверты ума (стоящей над ним)!

Кому по нраву безопасность, выход там.

Между обрывом в море я и кладбищем

веду по узкой набережной. Вам

не обязательно к финалу приходить.

Обратно примет Ариадна нить.

 

Представьте мир, как зеркало всевышнего.

Кривое и разбитое стекло.

Куски отдельно ходят, говорят про всё.

Зовут "любовью" – дух над пустотой.

«Отворотить от себя взор решил творец.

Тогда он мир и создал», – Фридрих спец

 

по заявлениям, которые понять

проблематично, если сам там не был.

Всегда возможность есть свернуть назад.

Но мы не таковы, мы лезем в небо.

Сознала Лора, что я есть, и ей командую.

Сознал Артур, что вымысел он только мой.

 

Сознал Ян, что он – я. Вот это страшно.

В сравненьи с ним те двое – детский сад.

Меня представили? Я идеальна? Как же!

Раз создаю уродцев тут парад.

Наполовину зло с добром, я ограничена

в твореньи: пустотой листа страничного.

 

Ему без Инь пришло бы запустение.

Вот почему смотрел он свысока

на время, понимая, что ответственность

лежит на нём, и только. За все "как".

И за разбой за рубежами территории

его, и за покой, где – смерть истории.

 

Есть вещи, коих лучше бы не знать.

Лора от Яна знала эти вещи.

И вынесла в "другого", чтобы стать

одновременно временной и вечной.

Ну, согласитесь: наше одиночество

становится приятным в высшем обществе.

 

Сознала Инь, что высшее – вот, есть:

рост под два метра, дышит, улыбается.

Без слов, самой ей, чистой – смысл быть здесь?

В издательстве путь книги начинается.

Сознал Ник, что забавны их сознания

самим уж фактом вечного искания.

 

Вот почему теперь он стал главой.

Люблю смеяться. Смех противен страху.

Стоять в церквях с повинной головой

попроще, чем богов тащить на плаху.

Вернёмся к гитаристу... Что нам Ник?

Давненько Трикстер в символах возник.

 

Итак, блондинка в баре. Юбка в клетку.

Вся тонкокостная, веснушчатая и

знакомая чуть-чуть. Сойдёт, но детка

такая и влюбиться может. В вид

Артуров конченый, харизму и способность,

не думая, вводить в соблазн особ им.

 

Влюбиться на часочек можно, да.

Когда прошёл весь фокус на одном.

Но с отдающими тебе себя – беда.

Им говоришь открыто, мол, мне дом

везде, я холостой кочевник, хан Мамай.

Всё стерпят, даже вскользь "не донимай".

 

Удобный случай. Вышлю-ка привет

я Эсмеральде (вместе с диким извинением).

До марта ведь была – философ, дед

Сократ. Что перед юношей в коленях пал.

«Ты стар и сед, и думаешь не то», –

ну что, проехали: сколько смешков зато.

 

Люблю смеяться. Смех спасает мир.

Особенно забавно – быть абсурдной.

В пуховике стоять над раковиной и,

не сняв сапог, елозить щёткой зубы,

ехидно глядя в тех, кто дверь открыл...

Юродивых бог родины любил.

 

Артур пока с блондинкой, что хотел,

творил, во имя творчества и жизни.

Возьмись я описать движенья тел,

надолго в описаниях зависну.

Подавленности нет, всё под контролем.

Из высоты – диезы и бемоли.

 

Уснула пара. Баюшки-баю.

Ей хорошо, ему всегда спокойно.

С него довольно танцев на краю:

выключил тело, ровно, как покойник.

Фонарь в окно бросает рваный свет.

Артур, он здесь, но как бы его нет.

 

Возьмём мы место: скажем, детская площадка.

На ней качели, горка, домик и песочница.

Вот, я сажусь в качель, одна иль с кем-то рядом,

весёлая, печальная... Хожу потом,

курю – ночами, по зигзагу. День за днём

меняется пространство, где живём.

 

Из дома дети высыпают в домик малый,

болтают матери на лавочках окрест,

подростки запивают чем-то драмы.

Когда двора в помине не было, невест

присматривали греки, воевали,

и в море падали, как мы, вглядевшись в дали.

 

Представив не линейно, а всё сразу, мы

узнаем суть буддистской пустоты.

Сознание, Декартом что доказано,

принадлежит владенью полноты.

Миндальным зёрнышком его ещё прозвали,

откуда нить идёт, чтоб жить ты мог в Сансаре.

 

Понять людей, надёжа царь, немудрено.

Когда ты вырвался туда, где это видно.

«Могу я всё принять, раз сам оно», –

нет, бросьте, это возглас незавидный.

Если представить человечество одним,

ну... универсумом, гниёт тот организм.

 

Есть клетки ног и рук; есть те, кто мозг;

и те, кто пах. Из них восстанет – сколько?

Всем организмом стал? Держи вопрос:

«Остановлю ль гниение собой я?»

Решила Лора сгнить, чтоб то понять.

Теперь, анон, попробуй осуждать.

 

Мы получаем ровно то, что сами просим.

Как ультиматум: смерть или бессмертие.

За равенство, свободу, братство вызов бросить

царям – сложнее, чем в лицо за небом их?

Есть железа в груди, что за старение

ответственна: ей движет только время лишь.

 

Нет времени – нет смерти. «Браво, Ватсон!»

Неважен путь: мы взяли аксиому.

Пусть приведёт она к последствиям ужасным,

как всё, что из идей вводили в кому.

«Но сами, Холмс... вас гробит кокаин!»

А детектив с самим познанием един.

 

Экран по выключенье выдаёт

моё лицо на нём. *********** Сны подняты из недр, что

волнуются, тесня сознанье, под.

Есть и с приставкой "сверх" сознанье, небо.

Не странно ль, что прослойку островную

среди обеих бездн – собой зову я?

 

Пока малопонятные сентенции

я восклицаю (можно пролистать),

Артуру снилась смерть на побережии,

что в синем платье вышла поплясать.

Картинками подам, как сласть ребёнку.

Язык, что выше, разберёт ум тонкий.

 

Маяк горел по руку его правую.

Две горбоносые горы стояли слева.

От золота баркасов, к горизонту, вдаль,

шли по волнам следы. Как звёзды в небо,

рассыпаны по водам бусы ртутные

(которые на лодках фонари): горят.

 

Смерть танцевала; он смотрел на это.

Бессмысленно по ней лупить ножом.

Сновидец танцевал на побережье

и наблюдал за танцем. Танец – он.

Пять маленьких смертей, одна большая...

За смертью автора путь книга довершает.

 

____

 

*********** Когда придёт последний час природы,

состав частей нарушится земных.

Всё зримое опять покроют воды,

и Божий лик изобразится в них.

 

(с) Ф. И. Тютчев

 

 

(заметки на полях)

На самом гребне

 

 

С и р е н а:

 

Когда нисходишь по кривой,

в воде спасенье.

В любой волне: хоть звуковой,

хоть той, что время.

 

Опасен нам один застой,

триумф он смерти.

Теки вперёд, пока живой.

И морю верь ты.

 

 

М о р е х о д:

 

От этой жидкости невмочь мне.

Тебя я к форме приурочу.

 

Поверить морю – суицид.

Его взнуздать мне долг велит.

 

Поёшь пусть сладко, Лорелей,

моих не сгубишь кораблей.

 

 

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться: