Новый историзм как направление литературоведческих исследований. Методология нового историзма в литературоведении. Пересечение границ филологии и истории.

Новый историзм появляется в Америке в 80-е годы 20 века. Направление

в культурологии и литературоведении, основанное на семиотической концепции культуры как «миметической практики», репрезентации. Н. и. ищет генезис литературного произведения в социальных институтах, культурных практиках и духовных концептах

того социума, в рамках которого возникло произведение, а также изучает обратное влияние литературных текстов на данные институты, практики и концепты.

При этом «новые истористы» подчеркивают условность и размытость границ между культурными практиками (в частности, между искусством и религией), трактуя

понятие «литературы» как сугубо конвенциональное, мотивированное конкретными представлениями данной эпохи. Отсюда склонность представителей Н. и. к

интердисциплинарным исследованиям, к обнаружению связей между внешне далекими друг от друга областями культуры.

Специфика Н. и., формировавшегося в эпоху постмодернизма, — его отношение к истории. Исторический процесс понимается как текст, а историческое

исследование как форма текстуального анализа. История трактуется как один из возможных дискурсов, как становление, потенция, заключающая в себе осуществленные

или неосуществленные возможности. История не мыслится как данность, а приобретает характер рукописи, текста, который можно дописывать, домысливать, видоизменять и в конечном итоге создавать по своему желанию. Подобное явление «альтерации истории» — характерная черта постмодернизма, мыслящего себя как постисторическая эпоха.

Термин Н. и. был предложен американским литературоведом С. Гринблаттом в его предисловии к специальному выпуску журнала «Genre» за 1982, посвященному

английскому Ренессансу. В книге «Формирование " Я " в эпоху Ренессанса. От Мора до Шекспира» (1980), Гринблатт обозначал этот подход как «поэтику культуры

» (Greenblatt: 1980). В 1988, несмотря на активное употребление термина Н. и., Гринблатт возвращается к термину «поэтика культуры». Он подчеркивает принцип

изучения культуры как единого текста, созданного в результате взаимодействия творческих, социальных, экономических, политических импульсов. Право на

проведение границ между текстами принадлежит интерпретатору. Тема контекста, используемого при интерпретации текста, является одной из существенных для

Н. и. Последователи данного направления понимаю текст как место борьбы различных сил, они являются противниками построения устойчивой целостной, единой картины мира.

Эткинд:

Новый историзм - история не событий, но людей и текстов в их отношении друг к другу. Его методология сочетает три компонента: интертекстуальный анализ, который размыкает границы текста, связывая его с многообразием других текстов, его предшественников и последователей; дискурсивный анализ, который размыкает границы жанра, реконструируя прошлое как единый, многоструйный поток текстов; и наконец, биографический анализ, который размыкает границы жизни, связывая ее с дискурсами и текстами, среди которых она проходит и которые она продуцирует.

Новый подход легализует прямые сопоставления между идеями автора и его жизнью, между теориями эпохи и ее практиками. То есть сама жизнь автора равно как и его идеи понимаются неразрывно от эпохи, как ее часть, в соотношении с эпохой.

Цель нового понимания событий, людей и текстов заключается в их реконтекстуализации, как сознательной противоположности деконструкции. Чтение на фоне истории вновь (и обратно интенциям автора) погружает текст в контекст и переосмысляет исторический момент в свете литературного текста.

Главное отличие филологии от истории: филологическое чтение предполагает взгляд на текст изнутри, избегая внешних по отношению к тексту ассоциаций. Наоборот, историзующее чтение основывается на этих ассоциациях, необходимо читать и постоянно устанавливать соответствия между текстуальными фактами и историческими.

При филологическом чтении мы понимаем как метафору то, что в тексте говорится буквально, - новый историзм имеет обратную интенцию: буквально понимать поэтические тропы, деметафоризировать тексты.

Задача нового метода состоит в том, чтобы разграничить буквальные и метафорические значения текста, отдать должное и тем, и другим и соединить их в новом историзующем чтении.

ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ГРАНИЦ:

В нынешнем своем виде граница между историей и филологией охраняется с одной стороны. Филологи любят ее пересекать, а историки не любят. С точки зрения филолога, между текстом и событием нет принципиальной разницы: во-первых, текст сам является событием; во-вторых, текст вызывает к жизни новые события; в-третьих, о событиях мы знаем только через тексты; и в-четвертых - это уже идея нового историзма, - сами события разворачиваются подобно текстам, имея свою лексику, грамматику и поэтику. Историки со всем этим, скорее всего, не согласятся. Историки не терпят пришельцев и расправляются с ними обычным способом: объявляют их несуществующими. События движутся сами по себе, а тексты важны только тем, что они об этом движении говорят. Текст источника подлежит исторической критике, которая по мере своего движения устраняет текст. Если он плохо рассказывает о событиях, он не нужен; если хорошо рассказывает, он тоже нужен недолго, потому что можно переходить к событиям.

Поскольку историзующее чтение предполагает прочтение текста в контексте эпохи, оно может иметь своим предметом интертекстуальные цепи разной природы: отправляющиеся от отдельного текста, автора, личности, явления. Продуктивность такого чтения зависит не от методологической ориентации исследователя, психоаналитической или какой-либо иной, но от его культурной сензитивности, готовности следовать за чередой ассоциаций и возвращаться к первичным текстам, способности к построению собственного нарратива. С каждым новом поворотом интерпретации становятся видны, как в зеркале заднего вида, повторяющиеся акты вытеснения предшественниками текстуального материала.

Чтение очевидным образом отлично от письма, но все же о читателях прежних времен мы знаем почти исключительно по тому, что эти читатели о своем чтении написали. !!!Если оставить в стороне косвенные свидетельства, то история чтения ограничится историями того, как писатели пишут о своих чтениях. Так история чтения перетекает в интертекстуальный анализ: один писатель, читая других писателей, вкладывает итоги своего чтения в свой собственный текст.

Писателей учат (другие писатели) убивать своих литературных отцов посредством нового, небывалого использования их текстов, которое делает их неузнаваемыми. Историков учат (другие историки) убивать своих научных отцов посредством детальных ссылок, доказывающих преимущество нового вклада в науку в сравнении с предшественником.

Цель работы не в комментариях к чужому тексту, а в написании своего текста, в сочинении собственного нарратива. Историзм всегда искал равновесия между двумя неприятными крайностями в отношении к источнику, копированием и фантазией. Та работа, которой занимается историк, интересна ему и его читателям постольку, поскольку исторические сюжеты похожи на их собственную жизнь. Насилуя материал, однако, и втаскивая в него собственные проблемы, историк теряет доверие читателя.

Убивая и забывая предшественника, писатель все же оставляет ему текстуальный памятник (и в этом смысле ведет себя аналогично историку), но делает это особым способом. Литературный сын ссылается на отца так, чтобы об этой ссылке знал только сам автор. Конечно, эта конспиративная цитатность бывает дополнительно мотивирована более тривиальными видами самоцензуры, политической и эротической. Текст цитирует и раскавычивает, ссылается и стирает ссылку, строит памятник и делает его невидимым, ставит читателя перед double bind и играет с ним в "Fort - Da". Я описал бы это самодельной строчкой "Я памятник тебе поставил незаметный".

ПОЛУЧАЕТСЯ, ЧТО: каждый текст – интертекст, потому что включает в себя опыт чтения автором произведений предшественников. И интерпретатор художественного текста ведет себя таким же образом, как и археолог на раскопках. Читатель устраивает археологические раскопки, но не в реальном измерении, а в измерении текста; как те или иные предметы древности напоминают о том или ином времени или событиях, так и конкретные сюжеты, идеи напоминают о сюжетах писателей-предшественников, представляя собой цитатный пласт в произведении. То есть сама работа читателя-филолога и историка-археолога в данном случае сопоставляется.

История входит в литературный текст, как в человеческую память, фильтруясь через многоуровневые механизмы отбора, забывания и диалога. В одном и том же тексте мы можем встретиться с манифестацией сознательного намерения забыть исторический материал - и с самим этим материалом, который всплывает обратно, как в парадоксе "Не думай о белой обезьяне", который любил Зощенко. Текст - орудие забывания так же, как орудие вспоминания; искусство амнезии и мнемотехника одновременно. В Поэме без героя Ахматова заявляет: "Я забыла ваши уроки, Краснобаи и лжепророки!". Демонстративно забыв фантазии образца 1913 года, она дает список тех, кто их воплощал.

Деятельность основоположника нового историзма С. Гринблатта. « Формирование «Я» в эпоху Ренессанса: от Мора до Шекспира». Задачи интерпретатора. Сосредоточенность на эпохе Ренессанса. Центральные темы «Отелло» В. Шекспира. Связь церковной идеологии с поведением героев трагедии В. Шекспира.

« Формирование «Я» в эпоху Ренессанса: от Мора до Шекспира».

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться: