Лекция о первой встрече с клиентом (Харм Симменс). Интенсив ав Архызе-2008.

Для кого-то моя лекция будет чем-то знакомым. И если что-то будет непонятно, просто спросите. Вам не нужно будет только воспринимать. То, что я вам расскажу, основано на моем опыте гештальттерапевта, который составляет 35 лет, на том, что я прочитал, и на опыте саморефлексии.

Одна из самых важных вещей, когда вы встречаетесь с клиентом, — это присутствовать для клиента. Это означает, что мы не заняты в этот момент своими собственными мыслями и своими собственными проблемами. Что мы готовимся себя к тому, чтобы принять клиента.

 

Когда я говорю «принять клиента», это не значит, что я присутствую только сам для себя. Это значит, что клиент будет чувствовать, что кто-то слушает его или ее.

Присутствие — это очень тонкая вещь. Вы можете быть очень переполняющим, и Вас может быть очень много в вашем присутствии, и это может очень испугать клиента.

Или вы можете быть отстранены от клиента. И тогда клиент будет вас воспринимать очень холодным, таким очень деловым.

То, что клиент приносит с собой, то, что вы видите и слышите, это что-то очень особенное. Вы не можете поставить диагноз за одну часовую сессию. Вы можете хорошо услышать, как клиент справляется со своей проблемой. Или не справляется.

И вы можете увидеть и услышать, что он делает с вами. Он цепляется за вас или он боится Вас. И то, что он приносит вам, это то, с чем вы работаете. Если он боится вас, вы не будете очень директивны. Вы не скажете ему: «чего ты хочешь». Может быть, он в своей жизни никогда не знал, чего он хочет. А теперь вдруг ему необходимо сказать, чего он хочет, или чего он хочет от терапевта. Это очень непростой и тонкий момент.

Он к этому не привык. И если он не знает, что сказать, он опять переживает ощущение, что он опять потерпел неудачу. Моя коллега сказала однажды удовлетворенно: «у меня было вот столько (чуть-чуть) контакта за час!». И это уже означает, что клиент уже может вступать в контакт», и мы должны осознавать это.

Мы не предлагаем клиенту решать свою проблему. Мы ассистируем ему в том, чтобы он сам мог решить свою проблему.

Вопрос КАК очень важен. Как он выживал все это время? Когда у кого-то большие жалобы: по поводу того, что было в прошлом, по поводу того фона, который был у него в прошлом, мы можем спросить его «как ты справлялся?».

Если вы посмотрите на клиента и послушаете его, это — как луковица, о которой говорил Фриц Перлз. Вы снимаете кожуру с луковицы. Но клиент дает вам информацию, как вам снимать кожуру. Это очень чувствительная работа — работать с клиентом, встречаясь с ним в первый раз. Возможно, вы захотите двигаться слишком быстро, потому что вам захочется знать. Но вам необходимо помочь клиенту. Вы можете думать об этом, вы все учились во время своего тренинга, у вас есть свои концепции помощи и методы работы и обеспечения безопасности. Это, в том числе, концепции: проекция, ретрофлексия, слияние и интроекция.

И вы в контакте с клиентом можете осознать и почувствовать, что и как именно клиент делает со своими проблемами или своими потребностями.

Вы можете заметить, что иногда клиенты боятся проецировать или иногда они боятся интроецировать. Потому что им никогда не говорили какие-то здоровые, приятные вещи о них.

Или клиент может очень бояться слияния или, наоборот, очень желать слияния.

Я, как гештальттерапевт, должен осознавать, что клиент делает по отношению к своими проблемам и что он делает со мной как с терапевтом.

Говоря о проекции и потребности в интроецировании, приведу пример, как один клиент рассказывал мне о своей прекрасной поездке в Париж. Он рассказывал об этом на первой встрече. И на второй встрече он делал то же самое. В третий раз я нашел достаточно безопасности и спросил его «кто я для тебя?». Клиент сказал: «Ты слушаешь меня. А мой отец никогда не слушал. Потому что мой отец всегда был занят». И он осознал, что проецировал на меня своего отца, которому следовало бы его послушать.

Гештальттерапевту очень важно осознавать, что мы видим, что мы слышим, что мы переживаем. Что мы видим? Мы видим боль в настоящем. Что мы слышим? Мы слышим проблемы в прошлом. Что мы переживаем? И что мы с этим делаем? Это базовый принцип гештальттерапевта.

Если вы слышите, что клиент жалуется на свою жизнь, и вам становится скучно, вы не можете просто сказать ему: «мне стало скучно» . Вы можете спросить клиента: «Может быть, тебя никто не слушал? Мне немного кажется, что ты снова и снова задаешь вопрос. Ты когда-нибудь получал ответ?» И отталкиваясь от этого, вы продолжаете исследование.

Если вы делаете такое сообщение, вы не делаете этого резко. И вы можете увидеть в тот момент, когда вы делаете это, какой эффект это действие производит на клиента.

При первой встрече с клиентом я должен быть чувствительным к опыту и осознающим. Потому что мы пытаемся быть присутствующими, и в этом случае мы можем понимать, что клиент делает с нами. Иногда, когда я в работе с клиентом «снимаю кожуру с луковицы» символически, как это говорил Перлз, и клиент после этого остается со мной, в смысле, даже тогда, когда я уже иду домой, это означает что что-то произошло и со мной. И я всегда задаю себе вопрос: «чего я сделал слишком много и чего сделал недостаточно?» Для меня это очень важный вопрос, для того чтобы в следующей встрече с клиентом быть свежим.

Вопрос из зала. Для вас последующее размышление о клиенте является признаком того, что вы что то не завершили?

Ответ. Да, потому что это то, что осталось у меня. И то, что остается у меня, это очень полезный инструмент, который помогает. Если у меня есть незавершенное действие по отношению к клиенту, тогда я несвободен ночью или за обеденным столом. И я продолжаю невольно мыслями возвращаться к нему. И это сигнализирует мне, что, возможно, я сделал что-то, что не помогло клиенту.

Интересный феномен в первой и второй встречах с клиентом — часто то, что клиент может быть «вертикален». Он не очень хорошо вас видит. И он, в общем, не очень-то даже и смотрит на вас. В гештальттерапии мы должны быть аккуратны, чтобы не говорить сразу человеку: «смотри на меня». Потому что, возможно, у клиента есть в его жизни такой опыт, что на него не обращали внимания. В своем жизненном опыте он «вертикален», это не «горизонтальные» отношения, это не отношения «Я — ТЫ». Это «ОН и ОН» и «ОН и Я». Очень важно замечать и осознавать в опыте, что он в этой вертикальной позиции. Если он очень «вертикален», я могу подумать о том, что ему было необходимо так делать, чтобы выжить. Возможно, что в его жизни не было никого, с кем бы он мог поговорить. Может быть, его никто ни о чем не спрашивал. И для него является чем-то здоровым то, что он «вертикален».

И мы постепенно его хотим его перевести в «горизонталь». Это означает, что мы верим в возможность встречи с клиентом. Но вы не можете просить его об этом слишком быстро. Он скажет «я и так с вами разговариваю!» Но после нескольких раз, когда это будет соответствовать моменту, вы можете сказать «я вижу тебя, я слушаю тебя». Может быть он этого не чувствует и не осознает, но я слушаю.

В другой раз я могу сказать «я слышу, что ты очень много разговариваешь сам с собой. Может быть, ты можешь спросить у меня, слушаю ли я тебя? Я слушаю тебя». И что-то, может быть, начнет происходить. А может быть, не произойдет ничего. Даже если не произойдет ничего, все равно это событие что-то значит. Может быть, в этот момент я для него двигаюсь слишком быстро.

Не существует техники, которая может перевести клиента из вертикали в горизонталь. Включается искусство терапевта, чтобы почувствовать правильный момент, когда сказать что-то. Вы не проводите для клиента экзамен, он постепенно может подходить к вам и приходить в горизонтальные отношения.

Первые несколько сессий с клиентом — это очень чувствительная работа. Если вы очень директивны, возможно, он не вернется к вам, потому что вы испугаете его. Что бы вы ни планировали делать в терапии, вы рассчитываете на то, чтобы клиент снова пришел к вам.

Вам не нужно убеждать его специально, что нужно, чтобы он вернулся. что вы хотите, чтобы он пришел. Не говорите ему, что вы обучены и что вы хотите помочь. Самое важное в том — осознавать что и как клиент делает, чтобы он вернулся к вам.

Вопрос. Можно ли объяснить клиенту про горизонтальность и вертикальность.

Ответ. В какой-то правильный момент, когда ты поймешь, что клиент слушает, и почувствуешь, что ты можешь сказать про «вертикальность», не причиняя ему боль, не переполняя его. Клиент не привык иметь здоровые отношения, поэтому твое искусство — спросить в правильный момент про то, что происходит между тобой и клиентом.

Вопрос. Возможно сделать это, чтобы сократить немного расстояние.

Ответ. Это он будет сокращать расстояние, а ты должна быть доступна.

Вы можете встретить клиента, который очень нуждается в слиянии. У которого есть потребность в слиянии. У него границы не очень ясны, и в какой-то подходящий момент вы можете прояснить эти границы. Я не могу сказать: «Я с тобой сливаюсь». Я могу сказать: «Кажется, не очень много происходит сейчас». Если он скажет «да», я продолжу. И я скажу: «да, и со мной то же самое. Не очень то многое происходит». Дальше я могу спросить «как ты думаешь, что произошло, что ничего не происходит». И потом откроется возможность для продолжения. И спросить его как нам это сделать в следующий раз.

Слияние — это необходимая вещь для многих клиентов. Вы хотите научить клиента находить разницу между слиянием и тем, как быть с другим.

Только постепенно, когда клиент приходит в третий или в четвертый раз, вы можете проявлять себя более директивно, потому что клиент будет чувствовать себя в большей безопасности. У меня были клиенты, с которыми я был директивен с самого начала. И они не возвращались. Или они все время меня поправляли. Потому что я как будто бы знал, как это у них было.

Вопрос. Вы говорили о защитных механизмах, об интроекции, о проекции и что иногда клиент избегает некоторых защитных механизмов. Правильно ли я понимаю, что вы даете ему новую возможность и предлагаете использовать другие защитные механизмы, например проекцию.

Ответ. Защитные механизмы не действуют в одиночку, все взаимосвязано. Если, например, есть потребность в интроекции, то, возможно, он в детстве не слышал хорошее про себя, например, что он справляется в школе. Чтобы, например, развить идентичность, надо слышать, что с тобой все в порядке. А если клиент задает все время вопросы и думает, что у вас есть ответы, можно спросить его: «откуда ты знаешь, что я все знаю. Как ты это смог это заметить? Что я сделал, что я такой все знающий?». Очень медленно вы раскрываете проекцию.

Например, некоторые клиенты находят во мне дедушку. Или они хотели бы иметь дедушку. Это меня раздражает немного. Такая моя идентичность. Я мог бы его спросить: «что я сделал такого, что ты видишь во мне дедушку? В чем ты нуждаешься, в чем твоя потребность? Что твой дедушка сделал для тебя?»

Постепенно, если есть достаточная безопасность, вы можете раскрыть его проекцию, интроекцию, ретрофлексию. Все они служат клиенту для его безопасности. Без них клиент не смог бы выжить. И постепенно вы помогаете клиенту раскрывать их. Если клиент злится на меня, я могу спросить: «Что я такого сделал, что ты так сильно разозлился. Может быть, я так строг?»

Вы, конечно, со всем этим хорошо знакомы, вы учили эти приемы во время своего тренинга. Самое важное в отношении сопротивлений — то, что вы их раскрываете. Для того, чтобы получился контакт, это очень непростой для клиента путь. И если вы видите, что клиент не убегает, вы понимаете, что ваши действия произвели какой то эффект. И медленно, через четыре или пять встреч, вы подходите к контакту.

Как терапевт, я всегда осознаю, как я вступаю в контакт. И как клиент вступает в контакт со мной. Удается ли нам диалог. Удается ли нам говорить на равных.

Диалог это не техника. Это то, что случается. Но, как гештальттерапевты, мы верим в то, что это произойдет. Контакт и диалог, и полный контакт. Есть другие концепции, связанные с диалогом. Он не существует сам по себе, он поддерживается присутствием. Есть четыре принципа диалога, вы о них знаете. Это включенность, самораскрытие, приверженность и присутствие. Приверженность — это ответственность терапевта за те вмешательства, которые он осуществляет.

И последнее — это то, что вы не эксплуатируете клиента. Что вы не используете клиента, чтобы справляться с собственным одиночеством. Клиент не становится для вас тем, с кем вы стремитесь установить отношения. Вы помогаете ему строить его собственную жизнь.

Вопрос. Как вы выходите из состояния фрустрации, после того как поняли, что сделали что-то не так.

Ответ. Я скажу клиенту: «Я думал о нашей сессии. Мне кажется, что в какие-то моменты я двигался слишком быстро. Тебе тоже так показалось?» Обычно в первый раз клиент говорит «нет», но я раскрою это перед началом работы.

Вопрос. Какие особенности в вашей работе с тревожными пациентами?

Ответ. Тревожным клиентам я говорю: «Я слушаю тебя. Ты осознаешь свое тело? Ты осознаешь, что ты сидишь? Ты осознаешь, что я, может быть, слишком быстро говорю? Ты осознаешь, что ты едва дышишь? Что произойдет, если ты начнешь дышать?»

Я не успокаиваю их, я помогаю им успокоиться самостоятельно и делаю это за счет очень простых вещей. Если я не знаю, из-за чего они тревожатся, если я спрошу их об этом, они начнут еще больше тревожиться. Поэтому я просто помогаю им успокоиться и стать более присутствующими.

Лекция о пограничной организации опыта (В. Кулишов, Даниил Хломов). Большой Азовской Интенсив-2008.

ВК. Я хочу начать с того, что в течение жизни у человека некоторым образом психика растет и развивается. Есть какие-то количественные изменения, но в процессе индивидуального развития существуют и качественные изменения. Одни из таких изменений является метод обращения с аффектом, с некоторой энергией психики. То есть, у нас организм вырабатывает некоторую физическую энергию в процессе усвоения пищи и психическую. Мы можем представить эту энергию в качестве некоторых аффектов. И в зависимости от того, как с этим обращается человек, могут быть представлены различные аффекты.

Одним из этих аффектов является возбуждение, которое реализуется при сдерживании в виде тревоги. Тоже известное дело, в гештальт-терапии об этом писали много. Я хочу только сказать о том, что вообще в обращении с аффектами существует качественное различие. Если брать ту же самую тревогу, это некоторое количество энергии, которое направлено на адаптацию. И в тех случаях, когда эта адаптация под угрозой, эта тревога каким-то образом во внутреннем мире представлена. В раннем возрасте у человека эта тревога… Если в качестве метафоры описать, то она представлена в виде некоторого количества воды в реке. И эта вода в разные моменты времени очень по-разному течет. То очень бурно, то очень медленно и так далее. И если мы обращаемся с аффектами подходящим способом, то у нас существуют на этой реке плотины, которые каким-то образом регулируют это количество жидкости, но регулируют в двух вариантах. Может существовать регулирование в виде стены, которая приостанавливает поток этой реки. И если реку остановить, она начинает увеличиваться в объеме, разливаться и так далее. И что с плотиной произойдет через некоторое время, я думаю, все догадываются. В какой-то момент накопится такое количество воды, которое будет переливать через плотину. Что делает обычный уважающий себя товарищ в этом случае. Он как только видит, что вода поднимается, еще достраивает что-нибудь сверху. В виде сдерживания. В виде ретрофлексивных каких-то вещей. С какого-то момента воды накапливается так много, что плотина этой водой сносится, мы получаем какой-то выброс аффекта, зачастую достаточно неконтролируемый. И в этом смысле мы говорим о некотором способе обращения с аффектом в виде какого-то количества времени напряжения-сдерживания и через какое-то время просто снос аффекта. Это одна из сторон пограничного поведения. Вы могли замечать у себя или у добрых людей, которые вас окружают, какие-то такие проявления. Например, идет какая-то работа в группе, все вроде в порядке, все хорошо. После какого-то времени человек подрывается, говорит – я хочу уйти, я не могу здесь оставаться. Говорит, что это мне больше невыносимо и так далее. Это классическая ситуация. В индивидуальной терапии тоже представлена в полном объеме. Мы говорим о том, что какое-то переживание во внутреннем мире становится настолько интенсивным, что нужно прекратить ситуацию, которая каким-то образом это переживание усиливает. И в этом смысле, мы говорим о том, что наши чувства обладают самыми разными тональностями. То есть если в процессе индивидуального развития удалось с этими чувствами быть в контакте, то мы можем говорить о сигнальной функции чувств. То есть, функция чувств является чрезвычайно важной, когда эти чувства не являются избыточными. Если у нас есть некоторый аппарат то что называется поддержания процесса осознавания в гештальт-терапии. Если мы способны осознавать чувства в тот момент времени, когда они еще не являются избыточными, то эти чувства являются чрезвычайно важными маркерами. Вот вся фармацевтическая промышленность работает на то, чтобы боль убрать. Представьте себе то счастливое мгновение, когда вы остались совершенно без этого переживания. Пожалуйста, суйте пальцы в огонь, в кипяток, еще куда-нибудь. Насколько полезно для организма это? То есть, функция боли представлена в том, чтобы защитить целостность организма. Вопрос просто в том, что хорошо бы, чтобы эта боль имела сигнальную функцию. Примерно таким физическим эквивалентом как боль в физическом нашем пространстве является тревога и страх в психическом. Хорошо бы быть бесстрашным и ходить по карнизам, прыгать со скалы, но понимаете, насколько это полезно в конечном итоге. Особенно если прыгать со скалы не умеешь, по карнизам первый раз решил походить. То есть, функция страха, функция тревоги является чрезвычайно важной. И вот эта идея о том, чтобы хорошо от нее избавиться чрезвычайно неполезная. В конечном итоге. Но с другой стороны, любые чувства имеют очень важную нагрузку. Вот любое чувство, которое вы возьмете, можно найти очень важное его значение. Вот например, отвращение. Казалось бы, хорошо бы, чтобы это чувство и рядом с нами не проходило, потому что такое мерзкое, что даже вспоминать страшно. Но очень важная сигнальная функция отвращения – это маркер избытка. И я понимаю, что если у меня появляется отвращение к еде, то значит, хорошо бы мне прекратить употребление пищи несколько раньше, до того, как я совсем уже здесь…Точно также любые психические переживания. Отвращение дает нам возможность остановиться раньше, чем мы будем отравлены тем или иным очень полезным, хорошим вкусным продуктом. Например, есть функция стыда, функция вины. То есть в каждом чувстве очень важной является функция, которая дает возможность ориентироваться. И я думаю, почему в гештальт-терапии к чувствам относятся с таким большим уважением. Да просто потому, что они напоминают нам компас, который позволяет ориентироваться нам во внутреннем мире, в наших потребностях. И позволяет организовывать поведение полезным для нас образом. Я бы сказал даже – творчески-приспособительно, если можно так выразиться. То есть, любое мое переживание, если оно может быть осознано, если может эта сигнальная функция быть поддержана, является чрезвычайно важными в моей адаптации, в моем соответствии полю. И в этом смысле, в каких-то ситуациях, когда возникает нарушение сигнальной функции чувств любых, мы все равно становимся поперек пространства, в котором живем. Или внутреннем – и мы будем иметь медицинские сложности, если во внутреннем пространстве с этим никак. Либо мы можем иметь сложности в отношениях, если никак во внешнем пространстве. Или и там, и там – для особо счастливых. То есть, когда мы говорим об организации нашей функции Self, которая позволяет каким-то образом осознавать то, что с нами происходит, это дает возможность сбалансировать внутренний мир и внешний мир таким образом, чтобы мы могли производить некоторый обмен. То, что называется метаболизмом. И в этом смысле то, что мы говорим «ментальный метаболизм» – это некоторый обмен. Между мной и кем-то другим.

Вот эту сигнальную функцию чувств нам помогают втелесовать наши родители. То есть, в процессе взаимодействия с нашими родителями мы обращаем внимание, что когда мы с большой радостью подбегаем к маме и случайно ударяем ей в живот головой со всего разбегу, то у мамы комплекс чувств на лице. Если мамы можем конкремировать собственный аффект, то эту неловкость маленького ребенка она, с одной стороны, по голове его сильно не бьет чем-нибудь тяжелым, но вместе с тем, выражает, когда он движется, некоторое неудовольствие. И таким образом организация поведения ребенка происходит и здесь, на мой взгляд, важное, что в процессе обучения терапевта требуется некоторая способность конкремировать чувства. В этом смысле, это та же деятельность, которая очень полезна для ребенка, когда он уже в себя пришел. То есть, не настолько слабоумный, как в первые месяцы жизни. Это некоторая способность обращаться с аффектом. И в том случае, если мама оказывается на это способна, то ребенок замечает, что одни и те же его проявления приводят к одной и той же реакции родителя. И таким образом, он может иметь некоторую картинку того, как люди реагируют на те или иные его проявления. И одни и те же поведенческие проявления ребенка вызывают одни и те же стабильные повторяемые паттерны поведения, мимические проявления, интонационные и так далее, то есть, некоторые варианты выражения чувств. То есть, ребенок понимает. Дальше, кроме того, мама ему каким-то образом мама ему символически выражает, вот то, что с тобой сейчас происходит – ты сейчас злишься, ты сейчас расстроен, и так далее. Это происходит в том периоде, который сопровождает детская амнезия, ни хрена мы про это не помним, но в результате у нас либо есть возможность каким-либо образом поддерживать вот эти достаточно зрелые проявления, либо каким-то образом родители потерпели некоторое поражение на пути вот этого втелесовывания. А почему может потерпеть поражение? Да просто. Я думаю, что не зря у нас чаще всего двое родителей. И как правило, мальчик и девочка. Потому что у них в принципе разные функции. И как-то так размышлял, что должен мужчина, что женщина. Понятное дело, что вот это втелесовывание в большей степени осуществляет женщина. И контакт больше, и так далее. И вообще, все психическое, это, понятное дело, женское. У мужчин – что с него толку-то. Был такой период, когда многие люди говорили – да совершенно бессмысленный персонаж. Особенно в раннем детском возрасте. Ни хрена. Просто задача мужчины здесь – это во многом охрана периметра. Чтобы в этом внутрисемейном пространстве были питательные вещества, было спокойствие, был избыток энергии у мамы. Это связано с тем, чтобы мама была спокойна. Эта функция чрезвычайно важна для раннего развития ребенка. Потому что если мама не является спокойной, то вот эти все вещи крайне осложняются. И в этом смысле, кому-то из нас везет, что эта система работал вполне толково. А кому-то не очень. Мы, здесь присутствующие люди, рождены в раннем периоде, и в окружающем пространстве были разные ситуации. Когда-то родители с легкостью справлялись со стабилизацией пространства, а когда-то родителям это очень не удавалось.

Здесь важно перейти к некоторому представлению о том, что в течение этого развития, а особенно до 6 лет, если верить известному персонажу, происходит некоторый рост и развитие нашей личности. И здесь одно из центральных понятий для данной лекции является понятие идентичности. Если в семейной системе было все в порядке, то можно было один из критериев, который помогает развивать идентичность, вполне отработать – это необходимое количество контактов. То есть, и папа, и мама способны каким-то образом быть в контакте с ребенком. А если есть контакт, то возможен обмен. Второй пункт связан уж как кому повезло, куда аист принес. Потому что мне кажется, что идентичность формируется интересным образом. Для того, чтобы у ребенка сформировалась достаточно зрелая идентичность, необходимо достаточное время контакта, то есть некоторое присутствие другого человека в жизни этого ребенка. Понятное дело, что лучше, когда родители. Но бывают счастливые случаи, когда бывают люди гораздо лучше, вменяемее, лица, которые заменяли родителей. И в этом смысле биологическое родство никакой роли не играет совершенно. Тут ценностью являются два фактора. Ребенку нужно быть по образу и подобию кого-то. То есть, родитель является таким чертежом, который ребенок копирует. И в этом смысле, чем более сбалансированная идентичность у родителя, тем более ясным образом этот чертеж прорисован. И тогда есть возможность скопировать что-нибудь путевое. А если это два персонажа, папа каким-то образом присутствует, и у него есть какой-то чертеж, такая структура его идентичности, простроенная, в которой все работает. Если ее в виде домика представить, что там все элементы есть – фундамент, стены, крыша, труба, окна и так далее, то ребенок постепенно все это копирует. И если у него два чертежа – это совсем хорошо. Тогда можно копировать очень толково. Можно копировать женскую часть. Независимо от пола ребенка, у него есть и феминность, и маскулинность. И третьим важным фактором можно копировать некоторые отношения, каким образом взаимодействуют папа и мама, и это дает возможность каким-то образом простроить некоторую перспективу взаимодействия между мной и особью противоположного пола. Для того, чтобы идентичность сформировалась, необходимо два фактора. Наличие недиффузной простроенной интегрированной идентичности хотя бы у одного родителя или чем больше, тем лучше. И вторая вещь – это необходимое количество контактов во взаимодействии с этим персонажем. И в процессе этих действий что-нибудь простраивается у этого ребенка. Чем дальше, тем больше. Здесь важно тоже интересную вещь сказать, что в зависимости от некоторого уровня развития идентичности, имеются совершенно разные представления о себе и окружающем мире. И мы очень часто в психотерапии используем какие-то слова, важные понятия – любовь, свобода, дружба и по наивности своей предполагаем, что то, что я думаю, что такое любовь и то, что мой клиент думает, что такое любовь, что одно и тоже значение имеет – ни хрена. В зависимости от внутреннего уровня интеграции идентичности, один из факторов одни и те же слова, одни и те же понятия значат совершенно разные вещи. Вот если брать оральное представление о любви. Для орально организованного человека «ты меня любишь» очень близко к понятию «ты обо мне заботишься». И в этом смысле, когда орально организованный товарищ говорит «ты меня не любишь» хорошо бы понять, что он имеет ввиду «ты недостаточно обо мне заботишься», «ты недостаточно меня поддерживаешь», и так далее. Если брать анально организованного персонажа, то когда он говорит «ты меня не любишь», то здесь может быть совершенно отличная ситуация, может быть такое понятие за этим понятием как «ты меня не слушаешься», «ты недостаточно подчиняешься» или наоборот, полярная часть – «ты мною не руководишь». И в этом смысле, если в первом случае, в оральном, мы говорим о некоторой альентности, то во втором случае мы говорим о контроле и власти. И понятие «любовь» кардинально различаются по качеству в этих двух вещах. Если брать генитальную организацию, то здесь некоторый процесс отношений. Там возникает, на мой взгляд, такой совершенно важный фактор, как эмпатия и понятие любви тогда ориентировано во многом на процесс отношений между двумя людьми. Ну вот, казалось бы, с какого черта я должен получать удовольствие, если вижу удовольствие на морде лица любимого человека. Мне-то до этого какое дело? Это некоторое поле, которое в большей степени представлено при генитальной организации, некоторый обмен, который больше представлен, и здесь понятие любовь имеет во многом процессуальную основу. Некоторый процесс отношений, некоторый процесс полевых взаимодействий.

ДХ. У меня было только несколько пунктов, которые я хотел сказать по поводу пограничной организации. Володя уже сказал про аффекты, которые включены в структуру восприятия окружающего, что характерно для пограничной организации. И когда я буду говорить про пограничную организацию, я имею ввиду пограничную организацию опыта в данный момент. Потому что мы можем попадать в эту ситуацию пограничной организации опыта, не будучи постоянно пограничными. То есть, скорее, склонны к таким пограничным реакция. И тогда в ситуации, когда у нас возникает пограничное отреагирование, то и поведение терапевта тоже должно быть соответствующим, несколько иным. Здесь как раз важное отличие для меня гештальт-терапии, гештальт-подхода от подхода аналитического в том, что типология не обозначается как что-то постоянное, стабильное, что всегда так, а скорее, как некоторая склонность. То есть, то, что касается человека с пограничным расстройством – да, безусловно, это человек, который склонен выдавать именно такие пограничные аффективные ситуации. Но при этом там есть много и других реакций. То есть, он может действовать и жить и в другом диапазоне эмоциональном, но легко сваливается в тот аффект, когда отказывается, уходит – не могу больше терпеть этот разговор, не могу еще чего-то, и так далее. Это тоже самое и в жизни возникает. И в этом смысле важной спецификой поведения психотерапевта является способность к конфронтации. То есть, способность к тому, чтобы как-то противостоять этому аффекту, противостоять этой разрушительной тенденции, которую несет в себе пограничная организация. Она может нести эту разрушительную тенденцию либо открыто, либо скрыто, потому что достаточно часто люди сами по себе не замечают, что они делают действия, которые приводят к таким последствиям пограничным, расщепляющим. То есть, особенности пограничного поведения человека, если это достаточно тяжелый пограничный тип, то в том случае, когда человек с такими реакциями частыми попадает в коллектив, то довольно быстро образуется поляризация. То есть, возникают многочисленные конфликты. То есть, возникают партии, кто-то с кем-то начинает бороться и так далее. То есть, такая пограничная организация опыта приводит к некоторому заражению вот этими же пограничными паттернами поведения остальных людей. То есть, все мы это знаем. И все мы можем выдавать какие-то плохо контролируемые аффекты и находить врагом, нехороших людей, начинать с ними бороться, как я могу с этим человеком вместе работать в одном коллективе, и так далее. Такого рода реакция – это пограничная реакция.

Что еще важно сказать тоже про пограничные реакции. Это то, что во время работы обычно это вылезает вторым эшелоном. Если вылезает сразу в первом эшелоне, то есть в то время, когда у нас еще безопасность не обеспечена, это свидетельствует о том, что для данного человека в его личностной структуре такого рода реакции являются возможными. То есть, не умеет он с этим справляться. Сам по себе не умеет. И тогда получается, что моей задачкой как терапевта является стать внешним регулятором, который в его поведении, в его жизни отсутствует. Потому что человек с таким пограничным отреагированием довольно сильно сам страдает от того, что таким образом производит пограничное расщепление. Сноска. Я говорил о пограничном расщеплении. В том контексте, в котором я говорю, расщепление – это вполне нормальная ситуация. Потому что вообще любой контакт начинается с расщепления, и расщепления шизоидного. То есть, когда у меня одни чувства и другие чувства, они как-то не связаны друг с другом. Какие-то одни переживания и другие не очень связаны друг с другом. А для того, чтобы они оказались связанными мне нужно проделать некоторую работу. То есть, объединить вот эти разделенные части. Простейшие пример, который я всегда привожу, такое бытовое расщепление. Это про то, как собираюсь кофе попить. То есть, пока я готовлюсь пить кофе, то я представляю себе один запах, один вкус, и так далее. То есть, он у меня, вот это представление формируется во внутреннем мире. Следовательно, оно формируется за счет того, что центральные отделы головного мозга более активизированы, чем периферические рецепторы, потому что периферические рецепторы в данный момент не получают еще раздражения такого, касающегося температуры кожи, вкуса, запаха и так далее. После того, как я беру реальный кофе и делаю глоток, после этого у меня происходит расщепление. Это почему – потому что тот механизм, который у меня начинает работать в этот момент, противоположный. То есть, у меня сначала производится активизация периферических рецепторов и мне дальше вот это возбуждение от периферических рецепторов надо интегрировать в общую картинку. Так, чтобы понять, какой у кофе вкус на самом деле. И совместить между собой то, что я воображаю и то, что есть в реальности. Если этот механизм нарушается кардинальным образом, тогда я вижу галлюцинации, тогда я не понимаю, когда и что в этом мире связано, тогда у меня могут присутствовать разнообразные, в том числе и противоположные ощущения и так далее. И в принципе, это нормально, что они присутствуют. Но присутствуют на какой-то промежуток, на какое-то короткое время, когда я столкнулся с чем-то новым, когда каждый из нас сталкивается с чем-то новым, это время шизофрении. Мы такую маленькую микро-шизофрению переживаем. По поводу встречи с любым новым. Если мы ее успешно проходим, то все в порядке. Но есть люди, которым проходить этот этап оказывается очень сложным. То есть, для этого же требуется время. А у них в силу разной организации личности просто замедленная интеграция и поэтому они просто не успевают. Что тогда получается. Ничего страшного, человек начинает действовать в расщепленном состоянии. Если он к этому привыкает, то со временем он задает именно такую шизофрению, поведенческую картинку. Потому что для его выживания оказалось совершенно необязательно все интегрировать, а главное – что-то быстро делать. Поэтому первоначальная картинка, что должна мама делать, чтобы свести ребенка с ума? Подгонять. Тогда есть шанс, что если у него есть биологические основания для того, чтобы у него плохо интегрировалось, то тогда может и шизофрения будет. Ну и прекрасно. Для того, чтобы у нас было пограничное расстройство, нам нужно также интегрировать. Но интегрировать тоже довольно сложные вещи, то есть интегрировать какие-то противоположные аффекты. То есть, не ощущения, а хорошее и плохое. То есть, попытку такого пограничного расщепления опять-таки описывается в литературе как то, что на каком-то этапе ребенок не воспринимает маму как целостный объект, а воспринимает как хорошую и плохую. Вот та, которая сердится и ругает, плохая. И тогда это бывает выражено очень хорошо на вербальном уровне, что пусть плохая мама уйдет, а хорошая придет. Как бы игнорируя факт, что это один и тот же объект. То есть, то, что касается пограничного расщепления, в этом есть много плюсов, потому что это часто какая-то борьба за справедливость, революционные установки – это все пограничные расстройства. Чтобы всем было хорошо. Что вот таких людей, плохих совсем убрать, никаких бы их не было. И так далее. Это все разнообразные пограничные расстройства. Пограничные расстройства чего – поведения, приспособления, восприятия окружающего. И чаще всего они переходящие. И здесь нашей задачкой является поддержать тот процесс, который противодействовал бы этому самому пограничному расщеплению.

Что еще могу сказать на эту же тему. Я уже начал говорить о позициях терапевтических. Потому что они очень сильно отличаются при работе с разными по характеру нарушениями. То есть, в одном случае, это работа – мне нужно быть очень устойчивым в любом случае. Но в первом варианте, то есть, в том случае, когда человек не может интегрироваться, и я беру на себя вот эту часть, тогда конфронтировать мне не нужно. Потому что речь вообще не идет о конфронтации, речь идет о том, чтобы мне оставаться стабильным и помогать человеку интегрировать то, что с ним происходит. Во втором случае, когда мы работаем с пограничным расщеплением, тогда мне важно быть конфронтирующим и при этом не бросать, но и не сливаться. Потому что запрос в такой пограничности – это очень сильный запрос в том, чтобы человек слился. Скажем, рассказывает мне клиент какую-то историю про то, как его там страшно обидели или что-то такое, давно или недавно, неважно, как бы заранее вербуя меня в свои сторонники. В идеале это получается та самая картинка, когда у нас есть преследователь, жертва и избавитель. Вот как бы такой рай пограничный. Когда нам удается выстроить вот эту вот картинку. Но только при этом получается, что вся моя полезная психотерапевтическая активность оказывается купирована. То есть, меня склеили. Клиент меня склеил, и я уже не могу противостоять вот этому всему, потому что он нашел такие слова и так означил ситуацию, человека, что только последний подонок согласится с ним, что его не обидели. Конечно, обидели, конечно, вот это вот ужасный человек обидел. Вот такая картинка. И вот этому-то процессу мне и нужно противостоять. Потому что на самом деле, все не совсем так. То есть, на самом деле, есть определенный масштаб, есть определенные размеры бедствия. Как говорят в этом анекдоте известном – ну ужас, но не ужас-ужас-ужас. То есть, есть определенные границы. И в этом смысле, пограничник - это как раз сложности с определением каких-то границ. Поэтому мне очень понравилось определение, которое было дано у Кернберга , некоторая примета пограничности – это как неспособность генерировать хорошие какие-то образы и неспособность в том числе и себя хорошо воспринимать. То есть, то, что обозначается как диффузия идентичности. И неважно это диффузия идентичности меня – это я себя не воспринимаю хорошо или диффузия идентичности того объекта, с которым я вступаю в контакт, то есть, диффузия идентичности какого-то гештальте. То есть, я не воспринимаю толком другого человека. То есть, какие-то отдельные качества, которые я воспринимаю, они довольно быстро приводят меня в аффект. И этот аффект мне не дает возможности синтегрировать, составить целостную форму. То есть, как бы когда ребенок говорит – пусть плохая мама уйдет, а придет хорошая – он говорит именно о том, что у меня такой сильный аффект, что я не могу никак понять, что это одна и та же мама и хорошая, и плохая. То есть, речь идет о силе аффекта, с которой человек не справляется. Потому что действительно, я считаю, что конечно чувства - это очень важная вещь, но стоит запомнить, во-первых, что чувство – это остановленное действие и, скажем, если кот пробирается на стол и ест еду, которая на столе оставлена, тор у него никаких чувств нету, он просто ест. А вот если вы сидите за столом, а кот ходит вокруг, то у него масса чувств. Вот и вся ценность чувств. То есть это некоторая примета, по которой мы можем узнать потребность, направленность, куда человек стремится. А так никакой особой ценности нет. То есть, гораздо важнее ценность того, куда мы движемся. И в этом смысле, компас конечно хорошая вещь, но не являющаяся ценностью. Она становится ценностью только в связи с необходимостью строить движение и строить свое поведение. Если мы этим не занимаемся, никакой ценности в этом нет. Тоже самое про чувства. То есть, если мы не строим свое поведение, то тогда – чувства. Ничего такого, это просто примета. Очень часто у психотерапевтов и у гештальт-терапевтов происходит такой сдвиг мотива на цель, происходит такая ошибка некоторая довольно стандартная человеческая. Когда в процессе распознавания, ориентации, в какой-то момент происходит редукция ценности процесса в целом к ценности какого-то одного частичного фрагмента объекта. И в этом смысле это тот же самый пограничный путь разрушения целостности. То есть, это избыточное внимание к чувствам, избыточное внимание к аффекту, это тоже один из пограничных таких путей. А что вы думаете, у нас их нет. Это то, что касается всех нас. То есть, у всех у нас бывают пограничные реакции. И с ними приходится каким-то образом справляться. Другое дело, что поскольку люди мы разумные, себя знаем, то обычно с этим удается каким-то образом справиться. Если удается справиться, это очень хорошо. Пожалуй, все пока, тот комментарий, который хотел сказать.

ВК. Я хотел добавить еще только две вещи. Подумал, что может возникнуть иллюзия, что пограничность – это плохо, а невротическая организация – хорошо. Очень часто в литературе говорят, типа более зрелая. Здесь хорошо бы отдавать себе отчет, что здесь в каждом случае есть две стороны монеты. Если вы обратите внимание, то большинство людей, которые оставили след в живописи, в литературе, в поэзии и так далее, они не были невротиками. Ну, Толстой, например – это ж полный психопат. Просто немереный. Смог бы Дали что-нибудь нарисовать толковое, если бы он невротиком был. Он бы пейзажики какие-то рисовал, семейные, хрень. И в этом смысле, довольно важно отдавать себе отчет, что при каждой организации есть свои плюсы и свои минусы. И мы можем говорить о том, что при невротической организации на пути реализации какого-то внутреннего пространства, во внешнем проявлении мы встречаем очень большие барьеры. В виде зрелых защит. И от внешнего мира к внутреннему в виде осознавания, замечания каких-то неожиданных вещей. Например, при шизоидной организации за счет ассоциативной деятельности причудливой могут быть такие связи быть обнаружены, которые нормальному невротику и во сне не приснятся. Ассоциации по данному типу в поэзии представлены прекрасным образом. В математике какую-то теорему удается так доказать в полусумасшедшем состоянии, что потом ни один другой товарищ не может теорему Ферма доказать. То есть, с одной стороны, они чрезвычайно важны, эти зрелые защиты, но с другой стороны, очень мешают. Допустим, есть незрелая защита по части изоляции. И эта изоляция – единственная защита из всех, которая позволяет воспринимать мир почти без искажения. Все остальные хорошие зрелые защиты как очки – видно лучше, удобнее перемещаться, но очень мощное искажение. В этом смысле, невротически организованный человек так перегружен своей ответственностью, связями, что становится как муха в паутине. Если туда пойду, то ребенок обидится, если туда пойду, то жена обидится, если туда пойду, то любовница обидится. Короче, сидишь на одном месте как дурень с торбой. Поэтому просто в каждой организации есть свои плюсы и минусы. Единственное что хочу добавить еще по части такого любопытного факта, как… Например, когда человек выражает какие-то свои аффекты, говорит «я свободен, почему ты запрещаешь мне писать на группе прямо здесь? Это нарушает мою свободу» или вербально эквивалент проявлять, хорошо бы отдавать себе отчет, что есть понятие как импульсивность или отыгрывание и есть то, что касается спонтанности. И здесь есть кардинальная разница. Потому что это не одно и то же. Импульсивность или отыгрывание – это когда мой текущий аффект не встречает никаких препятствий в реализации. Хорошо быть кисою, хорошо собакою, где хотишь пописаю, где хотишь покакаю. Полная свобода, казалось бы. Но вообще-то при такой ситуации человек со свободой вообще не встречается. Почти близкое к инстинктивной деятельности. Если мы говорим вообще о дефиниции свободы, она предполагает выбор. И здесь мы говорим тогда о том, что спонтанность – это некоторая способность к выбору проявлять или не проявлять какую-то потребность в действии. В этом смысле, предполагаются необходимыми факторы, связанные с осознаванием потребности, с ориентировкой во внутреннем пространстве, с ориентировкой во внешнем пространстве, с ориентировкой в структуре мотивов. Потому что если мы говорим о некоторой свободе, то мы должны отдавать себе отчет, что у нас существует в каждый момент времени множественность мотивации. То есть, я могу одновременно хотеть читать лекцию, относиться к этому с большим количеством азарта, но вместе с тем, я, может, хочу спать сейчас и еще что-то хочу, и еще, и еще, и еще. И в этом смысле в межличностном взаимодействии я могу либо идти на поводу мотива, потребности, тут нет свободы, тут есть некоторая компульсивность, когда между моментом желания и действия нет момента остановки и ориентировки, осознавания аи так далее. И свободы тоже нет. Ее быть не может. Есть некоторый такой выплеск и все. Поэтому, когда мы говорим о свободе, хорошо бы понимать, что понятие свободы существует только тогда, когда есть выбор. А если выбора нет, то это не свобода. Это просто отыгрывание.

 

Лекция о появлении, развитии и отличиях гештальт-терапии (Даниил Хломов). Коктебельский Интенсив-2007.

Гештальт-подход – это время эволюционных перемен в науке, когда от идей детерминизма, от идей того, что все каким-то образом обусловлено, от идей, что можно вычислить что-то точно, перешли к идеям релятивизма – того, что все со всем связано. Иногда так получается, иногда – совсем по-другому. В психологической науке это нашло отражение в том, что попытки определить психику человека раз и навсегда оказались несколько старомодными. И деление на психические функции – это старомодное деление. Потому что память – это некоторые мыслительные операции, и память мало чем отличается от мышления. Мы по некоторым следам восстанавливаем прошлое. И если у нас нет энергии на то, чтобы производить эту интеллектуальную работу, мы говорим о том, что потеряли память. Но на самом деле, память не потеряна – следы как были, так и остались. Просто нет энергии для того, чтобы восстановить. Добавляем каких-нибудь средств, стимуляторов – и у нас память восстанавливается, лучше работает, оказывается. Потому что память – это не что-то, что лежит в глубине где-то, а некоторая работа по восстановлению следов. И поэтому ложные воспоминания – это тоже вполне понятная вещь. То есть, иначе говоря, мы о нашем прошлом знаем примерно столько же, сколько и о нашем будущем. Только прошлое мы восстанавливаем по некоторым следам, а будущее, скорее, по некоторым приметам. Но и то, и другое – интеллектуальная работа, не очень отличающаяся друг от друга.

Дальше то, что касается разницы между гештальт-психологией и ассоциативной психологией. Это экспериментальный подход. Раньше в основе всего лежала идея о том, что наблюдение может быть совершенно беспристрастным. Что наблюдатель может действительно зафиксировать какой-то объективный процесс. А потом эта идея померкла. И выяснилось, и больше всего это относится к странной и мифической области физики, что наблюдатель влияет на эксперимент. В зависимости от наблюдателя элементарные частицы ведут себя одним способом или другим способом. Вообще, балаган какой-то из науки сделали. Но, тем не менее, это так. И тогда получается, что лучше ориентироваться на наблюдение, потому что наблюдение – тоже род эксперимента, а ориентироваться на эксперименты. И с расцветом гештальт-психологии наступило время экспериментов в психологии.

Крупным психологом, который завершил наступательное развитие гештальт-психологии в 20-е – 30-е годы, был Курт Левин. Его школа, его эксперименты завершили всю совокупность идей гештальт-психологии. После Курта Левина гештальт-психология развивалась в основном как направление, связанное с исследованием восприятия. У Курта Левина было естественное образование, по-моему, он физик изначально, и как физик работал. Поэтому он постарался придать психологии определенную научность в том смысле, в котором смог. В частности, один из важных пунктов у Курта Левина был следующий – что вообще-то, если мы говорим, что есть закон, то статистическое исследование закона бессмысленно, потому что закон действует всегда. А вот в психологии масса таких законов, которые устанавливаются какими-то статистическими вещами. С точки зрения Курта Левина – это плохо простроенная идея, плохо простроенный принцип, это не наука, все то, что относится к статистическому исследованию. Поэтому задачей Курта Левина было предложить такие эксперименты, которые бы доказывали, что оно так есть. Или не так. Большинство этих экспериментов связано с наблюдением за поведением человека. Один из важных законов, открытый в школе Курта Левина, на который до сих пор опираются в гештальт-терапии – это стремление к завершению незавершенных действий, закон Зейгарник. Когда испытуемым давали разные задания – какие-то задания он завершал, какие-то не завершал, а потом спрашивали через некоторое время, что именно он запомнил, - то выяснялось, что запоминал он те вещи, которые остались незавершенными. Соответственно, если у нас какое-то действие остается незавершенным, то оно сохраняет некоторое напряжение. И это напряжение постоянно привлекает к себе. Иначе говоря, если у нас много незавершенных событий, незавершенных действий, незавершенных задач, то мы оказываемся менее интегрированы, менее собраны. Психологическая работа – это как раз возможность завершить незавершенные действия. В гештальт-терапии было большое направление в работе, особенно в немецкой школе, связанное с тем, чтобы завершить какие-то незавершенные ситуации. Незавершенные ситуации конфликта, когда был какой-то конфликт, и остался незавершенным, незавершенные ситуации расставания – вроде бы с кем-то расстались, а до конца так и не расстались.

Отличие психоанализа и гештальт-подхода еще в одном пункте. В психоанализе король – это наблюдение, причем наблюдение лучше совершенно беспристрастное. В идеале в классическом психоанализе психоаналитик должен быть удаленным, никаких чувств особых не испытывать, только наблюдать, что происходит. В гештальт-терапии ситуация изменилась немного, она стал чуть более научной. В гештальт-терапии достаточно часто мы строим какие-то эксперименты. Предлагаем что-то сделать, чтобы проверить гипотезу. И чтобы эта гипотеза стала более понятной, очевидной и для клиента. Потому что задачкой является не мне получить гипотезу о том, что происходит с человеком. Если я получил, это другая отрасль, это диагностика. А здесь задачкой является то, о чем мне стало ясно, стало ясно и клиенту, что происходит.

Фриц Перлз был психоаналитиком и через 25 лет практики написал книгу «Эго, голод и агрессия». Это книга психоаналитическая, а не гештальтистская. Там, по-моему, вообще нет ни слова по поводу гештальта. Это была просто попытка реформирования психоаналитического подхода. А в общем, если трезво рассматривать, чем мы занимаемся – тоже одним из ответвлений психоанализа. Потом уже это ответвление стало конфликтным по отношению к родительскому дереву. И оно стало конфликтным не потому, что у Фрица Перлза плохой характер или потому, что психоанализ коренным образом не прав. Нет, просто понадобилось отделиться от психоанализа юридически. По той простой причине, что начались разные подковерные войны между разными институтами. И в какой-то момент европейские институты, прежде всего английские, в своем психоаналитическом обществе выдвинули следующий тезис – что легитимное, правильное образование в области психоанализа дается только в Европе. Это был их метод борьбы против Штатов, но заодно они убили маленький институт в Южной Африке, которым руководил Фриц Перлз. И пришлось ему каким-то образом перекрашиваться под другой флаг. И дело не во Фрейде, а в обычной практической вещи – как выживать в этих условиях.

Психотерапевт – удивительно автономное существо. Наша деятельность не связана с деятельностью государства, связана только косвенно – поскольку клиенты живут в этом государстве, а так – это абсолютно частная деятельность. Мало того, деятельность, поддерживающая индивидуальность так, чтобы эта индивидуальность не чувствовала себя совсем брошенной перед этими могучими направлениями государственными и всемирными, как сейчас. В моей работе мне ничего не нужно, даже не нужно никакого специального разрешения, потому что даже при самом жестоком фашистском режиме для того, чтобы два человека могли встретиться и час поговорить друг с другом – запретов не может быть. У меня есть клиенты, с которыми я сотрудничаю много лет. Они приводят мне еще каких-то клиентов, и иногда, если место в практике освобождается, я могу взять еще одного человека. Мне не нужно, если у меня есть частная практика, объявления в газетах. Мне не нужно никаких контактов ни с какими организациями. Абсолютно автономное существо. Вроде бы, с одной стороны, это великолепно. А с другой стороны, психотерапевт сталкивается с какими-то сложностями и оказывается абсолютно изолированным, абсолютно одиноким. И поэтому необходима какая-то принадлежность к сообществу, контакты с такими же. Но не под палку – что если ты не будешь ходить, мы тебя лишим. Никому лицензия не нужна, это полный бред. А просто надо иметь возможность некоторой поддержки.

Оказавшись отделенным от психоаналитического сообщества и уже дальше не желающим вступать обратно в это психоаналитическое сообщество, которое несколько раз сыграло с ним достаточно сложные штуки, Фриц Перлз оказался в ситуации, когда надо было создавать свое сообщество. Потому что одному психотерапевту совсем нехорошо. Таким образом, гештальтистское сообщество и стало развиваться.

В современной гештальт-терапии тоже хватает всяких сложностей в отношениях с другими направлениями психотерапии. Особенно это касается ситуации лет 20 назад, когда возникло много направлений, которые друг друга не замечали, конфликтовали. Например, когда мы были в Германии по той программе, которой обучались от института Фрица Перлза, то конференция, которую готовили для того, чтобы в Германии показать, проводилась в городе Гамбурге, который являлся столицей, как я уже потом через 10 лет выяснил, другого гештальтистского направления, из которого никто не был приглашен, и никто не был информирован о том, что здесь проходит такая конференция. Это свойственно людям, так что в этом разъединении нет ничего необычного.

У нас оказалось наиболее представленным направление Изидора Фрома. Потому что большинство людей, которые приезжали и организовывали какое-то теоретическое понимание в области гештальт-терапии, были связаны с Изидором Фромом. Изидор Фром – это психотерапевт из первой группы Фрица Перлза в США, и один из первых членов психотерапевтической команды, которая работала в области гештальт-терапии, один из наиболее известных психотерапевтов в США, во всяком случае, после его смерти некрологи вышли под заголовками «Лучший психотерапевт США умер». При этом еще одна сложность – он ничего не писал. Единственный текст, который встретился – это текст его доклада. О нем его ученики писали, но сам он ничего не писал. И это очень часто встречается в психотерапии, потому что психотерапия и написания текстов – это разные таланты. Писательский талант – это другой талант. То есть, Ялом – не обязательно саамы главный психотерапевт. Но он очень хороший писатель, и этому можно только позавидовать.

У нас с самого гештальт-терапия начала развиваться с программ, связанных с немецкой школой, с двумя этими направлениями. И среди гештальт-терапевтов нашего времени основная масса – это люди, которые ходили или в одну программу, или в другую, а несколько человек ходили в обе программы. Это продолжалось с 88-го по 92-й год, и надо сказать, что эти 4 года прошли совершенно не зря. Но там не было одного, а именно – не было какой-то стройной теории и вообще какой-то любви к теоретизации, и поэтому когда эта 4-х летняя программа закончилась, у нас наладили еще одну программу на 3.5 года, которая была связана как раз с теоретизацией, с пониманием гештальт-терапии не только как набора техник, а как набора идей, психотерапевтического мышления.

Современная гештальт-терапия - это большое поле, в котором есть самые разные направления. Есть направление гештальт-подхода, связанное с телесностью, с культурой тела. Это направление, которое все время имеет тенденцию к обособлению. Есть направление, связанное с эзотерическими вещами. Например, Клаудио Наранхо – ученик Кастанеды, который в настоящее время живет в Чили. Он так же один из учеников Фрица Перлза. Расцвет гештальт-терапии в Латинской Америке отчасти связан с этим направлением. Есть направление немецкое, которое было более техническим одно направление, в котором выходило около 130 томов трудов, и они были посвящены самым разным техническим аспектам работы в гештальт-терапии. И там был том, посвященный работе с глиной, потому что многие терапевты с этим работают. По арт-методам там, по-моему, томов 50 самых разных.

На уровне техники гештальт-подход определить нельзя. Психодрама – пожалуйста, построим психодраматическое разыгрывание. Монодрама, арт-терапия, рисунок, телесная, экзистенциальные проблемы – пожалуйста. Гештальт-терапия мне хороша тем, что она самая всеядная. Я там не нахожусь в узких рамках, что я должен делать только это, это и это. А я могу делать и это, и это – пожалуйста. Если мне интересно взять что-то, связанное с управляемым фантазированием, я могу применить какие-то знания символдрамы. Это одно из частных направлений.

Для меня основная ценность гештальт-терапии заключается в том, что поле оказывается очень широким.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: