Лекция о чувствах (И. Погодин). Одесский Интенсив-2005.

Что такое чувства, как они проявляются и зачем в гештальт-терапии все время задают одни и те же дурацкие вопросы «Что ты сейчас чувствуешь?». И часто складывается впечатление, что квалификация гештальт-терапевта отличается только тем, сколько вариантов этого вопроса он знает. Ну, например «Что ты чувствуешь?», «Что с тобой сейчас происходит?», «Как чувствуешь?», «Ты где?», «Что в теле?». Ну, про тело более подробно, я думаю, что на следующей лекции Марина скажет, так, чтобы не объять необъятное. Но, в общем, так или иначе, один и тот же вопрос относится к тому, а что сейчас происходит с человеком, с его переживаниями, с его чувствами, с его эмоциями. Иногда этот вопрос ставит в тупик просто. Ну, встречались радостные ситуации, когда задается клиенту вопрос: «Что с тобой, что сейчас чувствуешь?». – «Ничего». «А что ты сейчас хочешь?» Он делает еще более удивленные глаза. Разве он может что-то хотеть? Так или иначе, по какой-то причине, то, что мы называем чувствами, оказывается очень полезным и рабочим в том направлении психотерапии, которым мы с вами занимаемся. И вот в этой лекции я попытаюсь рассказать, почему это полезно, и зачем мы задаем одни и те же вопросы. Особенность этой лекции будет заключаться в том, что она будет иметь некоторую структуру, конечно, но, в общем, если у вас будут возникать какие-то вопросы по ходу, вот прямо в ту же секунду, можете дать знать о себе и его задать. Я думаю, что если эта лекция будет носить такой диалоговый характер, это будет очень полезно, очень хорошо. Договорились? Вот прямо в тот момент. Это даже меня как-то поддержит.

Итак, первое, наверное, про что стоит сказать – это про то, каким образом чувства формируются, как они образуются. Это, кстати, может оказаться очень полезным даже для взрослых людей, которые сегодня каждый день эти чувства формируют. Здесь я бы сказал о нескольких тезисах. Первый такой тезис: чувства всегда формируется в результате остановки какого-то действия, которое мы совершаем. Ну, если как у маленького ребенка – у совсем маленького ребенка – есть всего несколько рудиментарных способов восстановления контакта. Ну там, рефлекс сосания, цепляния. Кстати, интересная вещь, что дети, если вот так их подвесить, удерживают вес на своих очень маленьких пальчиках. Удивительно, я сам экспериментировал. Я не поверил, когда у Боулби это прочитал, думал, обманывает. Нет, правда. Держат свой вес. Просто удивительно. И еще один такой способ – это там крик. Причем, по своей дочери замечаю, что там два крика. Один такой «Аааа!». И молчание. Потом опять «Аааа!». Молчание. Это значит, что она проснулась и требует некоторого внимания. И второй крик такой душераздирающий, без остановки, примерно такой: «АААААААА!», пока у нее хватает дыхания, остановка, пауза, секунда, потом снова крик. Это значит то, что пора пришла кормить. Это значит, что потребность обострилась донельзя. Вот так интересно – что детям хватает этих трех частичных рудиментарных явлений, чтобы устанавливать отношения с другими людьми. Этого вполне достаточно. Но потом засада такая получается, что эти три способа становятся все менее и менее удачными. И на самом деле, они уже не приводят к удовлетворению всех потребностей. И тогда мы начинаем исследовать окружающий мир. И в этом мире мы находим людей, которые могут удовлетворить какие-то наши потребности. Ну, например, появилась у меня некоторая такая потребность исследовать… ну все, что мне приходит сейчас в голову – это такие игрушки, которые все время покупала мне мама, они ездили и стреляли в разные стороны. Были танки, пушки, самоходные установки. Но все время у меня была одна и та же потребность. Почему-то отломать башню. Посмотреть, что же в ней там находится. Наверное, так родился будущий психотерапевт. И когда я порывался это сделать – тут появлялся некто, там папа или мама, которые говорили – боже, что же ты делаешь. И так интересно, что первое чувство, которое появляется – и тут появляется чувство, например, а) чувство злости, что же вы меня там отвлекаете от моего любимого дела, второе чувство – чувство стыда: я оказался пойманным в той ситуации, совершая что-то такое, что является противозаконным, постыдным, ужасным просто. И тогда у меня есть возбуждение, которое я направляю. Оно останавливается. Бу – и остановлено. Электричество осталось, возбуждение внутри, а реализоваться не может. Вот в этот момент и возникает чувство. И в этом смысле, таким самым важным пунктом, когда появляется чувство, является фрустрация. Когда я не могу сейчас прямо удовлетворить свою потребность. Ну, например. Вот уеду я с интенсива и буду с большой любовью и нежностью вспоминать Сашу. Но вот удивительно – Саши нет рядом. Пока он здесь стоит. Вот, кстати, и сейчас фрустрация эта, потому что я не могу выскочить вот так, оставить большую аудиторию, броситься к Саше на шею, обниматься и реализовать такую большую потребность в привязанности к нему. И в этот момент я понимаю, что какое-то возбуждение внутри есть, действие какое-то желаемое существует, а реализовать его не могу. Я его останавливаю. И в этот момент остановки, именно в этот момент рождается чувство. Ну, например, чувство большой нежности. И тогда я захожу в Интернет, открываю новую страничку и пишу письмо-признание в любви и нежности Саше. И отправляю. Так реализую я свою потребность уже с родившимися чувствами. Но могу я этого и не осознать. И всю свою жизнь, как только я вижу объект своей потребности, сразу ее реализовывать. Ну, например, увижу Сашку, выбегаю и бросаюсь ему на шею. Или, например, приезжает участник на интенсив, видит какой-то симпатичный для него объект, и сразу та потребность, которая у него есть – он начинает ее удовлетворять. Ну, например, хватает за руку тренера и говорит : «Я больше от тебя никогда не отстану, потому что хочу получить от тебя очень много чего». Ну, например, чтобы ты мне дал любовь бесконечно. Или, например, какой-то тоже яркий способ может быть, который в специфической ситуации интенсива тоже может возникнуть, это сексуальная потребность. Ведь как-то удовлетворять надо. Причем с границами относительно сексуальной потребности ничего не понятно. То есть, понятно, что есть терапевты и есть клиенты. И, в общем, сексом, терапевту с клиентом заниматься не годится. А как быть тогда со своей сексуальной потребностью относительно другого участника, другой группы, с которым ни в каких отношениях не находишься. Фантазий на эту тему много. Но удовлетворить так сразу потребность эту невозможно. Если бы могли удовлетворить ее сразу, то ни о каких чувствах речи бы не шло. Не нужны были бы они. Но поскольку в нашей жизни есть очень много фрустрации, вот именно поэтому и возникает чувство. И, в общем, в этом смысле, как я вспоминаю, на какой-то из лекций фразу Нины Голосовой, на которую ухом отреагировал, потом стал соображать, и как раз объяснение относительно чувствам нашел. Она сказала: «Тогда детей нужно бить и ставить ограничения». Я подумал, о боже, как же детей-то бить? А потом стал понимать, что на самом деле, когда детям ставишь ограничения, первый опыт фрустрации – он рождает чувство. А вот дальше интересная вещь – как с этими чувствами обходиться? Потому что сама по себе фрустрация действия не дает гарантии, что наши чувства будут жить. Будут жить адекватно тем потребностям, которые у нас есть. Это первая такая вещь. Чувства- это остановленное действие. Понятно?

Вторая вещь, которая очень важна. Откуда юный человек возраста день, месяц, год, два, три, пять знает, как называется то, что происходит с ним внутри. Он слов-то еще не знает. И важно, что чувства мы начинаем называть тогда, когда мы получаем некоторую модель и видим, как это называется. Ну, например, когда я отрывал башню в этом самом танке и был жутко зол, почему мама не дает мне этого делать, мама мне могла сказать следующую фразу, ну, например: «Я вижу, что ты злишься». Или: «Не злись, ведь если ты поломаешь танк, тебе будет не с чем играть». Но в любом случае тот, второй человек помогает мне назвать то, что со мной сейчас происходит. Собственно, по большому счету, одна из главных задач психотерапии и гештальт-терапевта заключается в том, чтобы помочь клиенту назвать то, что с ним происходит. Потому что если мы не знаем, как назвать то, что с нами происходит, это называется алекситимией. Причем, этот феномен, термин «алекситимия» я буду использовать в лекции несколько раз, я бы хотел оговориться сразу, что термин этот я использую скорее в титулологическом отношении, не в клиническом. Потому что алекситимические проявления могут быть очень разной степени выраженности. И человек может вообще не иметь возможности ответить на вопрос: «Что с тобой сейчас происходит?» А может такими косвенными словами и фразами объяснить все-таки, что с ним происходит. Или назвать другие чувства. Ну, например, можно ли назвать алекситимиком человека, который.. оговорки фрейдовские помните? Хотел сказать: «»Милая, как я рад тебя видеть!», а сказал: «Ну, сука, ты мне всю жизнь испортила!» То есть все-таки чувства и реакции какие-то были. И я смог как-то выразить свои переживания посредством хотя бы того, что у меня есть. Ну, кстати, одна интересная вещь, которая подходит, такая вторая часть лекции будет связана с тем, почему часто мы оказываемся в той засаде, в которой оказываемся? Почему способ обращения с нашими чувствами, с нашими потребностями, оказываются иногда какими-то кривыми. Какими-то не прямыми. Или такими извращенными, что у нас уже невозможно найти источник той потребности, которая есть. Ну, я попробую сейчас. Я , в этом смысле, не претендую на полную классификацию, но попробую описать сейчас те причины, с которыми я сталкивался, которые я смогу вспомнить. Ну, такая первая причина. Что мои чувства, мои переживания не были интересны людям, которые находились вокруг. Или просто не было людей, которые были бы способны помочь и поддержать способы обращения с моими чувствами, моими реакциями. Ну просто родителям было не до этого. Ну, например, моих родителей больше интересует то, как я буду учиться в школе. Ну, чтобы ты хорошо учился, и чтобы войны не было. Вот это самое главное. А то, что происходит с твоими переживаниями, не так важно. Хуже еще более экстремистский в этом смысле вариант, что ты хорош постольку, поскольку ты успешен. Поскольку ты многого добиваешься, поскольку ты очень хороший мальчик. Или очень хорошая девочка. Если ты будешь очень хорошей девочкой, то мы тебя будем любить. Это такая первая часть. Тогда мои чувства, которые сильно отличаются от такого понятия «хороший мальчик» или «хорошая девочка» - я не могу о них сказать. И тогда я оставляю их с собой. Самая интересная вещь – что эти чувства оставляешь с собой, при этом моя потребность, которая лежит в основе – с ней ничего не происходит. Она все равно есть. Потребность убить невозможно. Вспоминаю так одного своего клиента, это был очень большой для меня урок. Клиент, который с гордостью фактически рассказывал, что он в детстве никогда ничего не хотел. Он говорил: «Я был очень хорошим мальчиком всегда. Меня всегда очень любили родители». И он это говорил с совершенно безрадостным лицом. Он говорил: «Самое большое счастье моей мамы заключалось в том, что я никогда ничего не хотел». Счастье мамы, но заслуга папы, такого нордического военизированного типа. Он говорил: «Я вспоминаю сейчас, как мама приводит меня в магазин, говорит – а что тебе купить?» А он говорит – мне все равно. Может тебе вот это купить? Ну купи. А тебе нравится? Ну… в общем, да. А может это купить? Можешь это купить. В общем, такая способность к дифференциации своих желаний и чувств. Я почему так использую так использую слово «желания и чувства» вместе? Потому что чувства всегда являются маркером желания. Так, чтобы приучить к этому. Это важно очень. Поэтому так часто говорят вместе, хотя феномены разные. Желание порождает чувство. Не было бы желания – не было бы чувства. Это такая простая вещь, но важная. В психотерапии она едва ли не центральной кажется. Потом скажу, почему. И в психотерапии он также заявлял примерно следующее. Ну, пришел он на психотерапию, конечно же. На вопрос о том, что бы он хотел изменить в своей жизни, он говорит – да, в общем, ничего. На вопрос – а как же тебе хочется проводить это время он говорит – знаешь, у меня есть много тревоги, от которой я хочу избавиться. И я сейчас опущу такой кусок, связанный с его тревогой, но большим уроком для меня было то, что спустя примерно месяцев 8-9 терапии, появилась фаза такой безудержной агрессии, ярости, которую он выплескивал на меня с большим криком, говоря о своем большом недоверии, о том, что я совершенно ужасный человек, мне ничего нельзя рассказывать, потому что я хочу его гибели и так далее. И после этого, когда эта ситуации стала такой, на пределе выносимости, он сказал очень красивую метафору, которая впоследствии так у меня до сих пор в голове. Он говорит, знаешь, я чувствую сейчас себя как слониха. Я вчера смотрел передачу «В мире животных». Слониха хочет любви от слона, но не может ее получить, у нее нет другого способа как-то обойтись с этим возбуждением, кроме как впасть в ярость, вплоть до того, что она затаптывает своих слонят. А все из-за очень простой реакции. Из-за той, что просто очень хочется любви. Это очень часто парадокс такой – хочется любви, а вместо этого доставляем много боли другому человеку. Другого способа заявить о своей любви нет. И здесь тоже еще одна важная вещь, про которую стоит рассказать. Это то, что чувство – это всегда агрессия. Слово «агрессия» я использую в типично гештальтистском понимании, агрессия как некоторый феномен, как некоторая активность, направленная на изменение окружающей среды. Любые чувства всегда агрессивны. Говорю ли я о том, что я раздражаюсь. Ну, например, сообщаю: Леня, я раздражаюсь на тебя. Или, например, не дай бог, что может быть, еще более агрессивно, я сообщаю Лене о своей нежности большой или о любви или о привязанности или еще о чем-то. Интересная вещь – и то, и другое проявление крайне агрессивно. Потому что изменяет существующую границу контакта. Еще одна вещь, которую нам очень важно понять. Чувство – всегда феномен границы контакта. Они рождаются только на границе контакта с объектом моей потребности. Чаще всего, это человек. И только по ужасному стечению обстоятельств и иронии судьбы эта граница иногда оказывается очень размытой, и чувства мои некуда приложить, они становятся такими, я бы их назвал, тоже в таком психологическом значении слова, аутистическими. Чувства могут быть контактными, направленными на изменение моих взаимоотношений с окружающими людьми, когда я могу заявлять о потребности, которая лежит в основе, и чувства могут быть аутичными или аутистическими, когда я эти чувства оставляю только себе, превращая, конечно же, и трансформируя в возбуждение какого-то другого свойства. Ну например, в то, что является типичным для моей семьи. Это еще один способ формирования чувств. Ну, например, если в моей семье принято было свою любовь выражать при помощи агрессии. Тоже такой типичный случай одной клиентки, которая выросла в семье, кстати, такой украинской семье, где способ объяснения папы и мамы в любви были такие скандалы. Причем, постоянные семейные скандалы. И до сих пор - а ей уже за 40 лет – до сих пор единственный способ убедиться в том, что ее любят – это поскандалить с очередным своим любовником и только тогда, если ему удается ее не бросить, а очень хорошо, если даже удается бросить на недельку, а потом он возвращается, она понимает – да, он меня любит. Если он так является, скандальным типом. Если человек, с которым она встречается, не склонен к скандалам, пытается все выразить более цивилизованным способом, она говорит – нет, он меня не любит. И с гневом от него уходит, хлопнув дверью, и больше к нему не возвращается. Достаточно просто с ним поругать, и отношения привязанности устанавливаются почти навсегда. Это тоже такая интересная вещь, которая может лежать в основе очень часто созависимых отношений. Когда такая модель установления привязанности является доминирующей в семье. А докопать до того, что лежит в основе – очень-очень сложно. Когда ругаются два человека, они правда думают, что они друг друга ненавидят. АА вот просто расстаться не могут. Если они поймут, что они любят друг друга, все станет, с одной стороны, сильно проще, а с другой стороны, им придется отделиться друг от друга. А это может оказаться чрезвычайно опасно. Следующий способ. Ну, наверное, способ, известный вам из многих книг со времен выход работы Грегори Бейтсона – это то, что связано с противоречивыми посланиями относительно меня. Ну, например, я все еще пребываю до начала интенсива в большой нежности по отношению к Саше. Вот, начинается интенсив, я приезжаю, например, на интенсив, приезжает Саша, выходит из машины, я с большой радостью, с раскрытыми руками и объятиями бросаюсь на шею Саше, потому что знаю о всем, что между нами было, и тут Саша вдруг делает удивленное выражение лица, опускает руки, замирает, а еще чего хуже – отталкивает. При том при всем, что на мои письма он отвечал очень нежно. И тогда я попадаю в очень тяжелую ситуацию. Потому что мои чувства, которые вроде бы были приемлемыми, оказываются неуместными, не имеющими права. Ну я, такой, с психикой 31-летнего человека с этим могу обойтись каким способом? Например, обидеться. Или первое, с чем столкнуться – с сильным чувством стыда. Потому что я, кажется, сделал что-то не очень уместное. И тогда мне нужно побыстрее ориентироваться, возникает желание спрятаться и исчезнуть. Это чувство. И это такой выход, на самом деле, более-менее цивилизованный. Стыд – это не самое приятное чувство, оно лежит в основе большинства пограничных расстройств, это такое тяжелое хроническое чувство. Но тем не менее, это лучше, чем если то же самое действие будет происходить с маленьким ребенком, хотя бы кривым косвенным способом с тем, что происходит. И тогда маленький ребенок понимает, что лучше ему о своих чувствах не заявлять вообще. И тогда то, что происходит – такой очень известный феномен, словечко наверняка в своих текстах, разговорах используете – чувства отщепляются. Ну, теперь для меня безопаснее не чувствовать вообще. И вот этот пример может привести к такой, совершенно клинической алекситимии. Когда возбуждение я все равно буду чувствовать, но это останется все равно таким телесным симптомом. И тогда я могу говорить : что ты чувствуешь? – у меня распухла голова. Как это связано с твоими переживаниями? Не знаю. Этот ответ, эта связь оказывается разрушенной. Как будто бы эта цепочка между ощущениями, которые, конечно же, есть еще, и моими чувствами, оказывается разорванной. Причем, разорвать-то легко. А вот соединить дальше – иногда требуются годы терапии. Одна из задач терапевта. Причем, мне кажется, такое универсальное высказывание в этом смысле, но в каждом случае терапии это является задачей. Потому что для некоторых это является первичной базовой задачей, которая может растянуться на годы терапии, для некоторых, возможно, прогноз более благоприятный, но тем не менее, эта связь должна быть восстановлена. В общем, все, чем мы занимаемся в гештальт-терапии – это вот этой ниточкой соединения между моими желаниями и тем, что реально оказывается в результате осуществления моего желания. Понятно? Хорошо, повторю. Итак, смотрите, все очень просто. Итак, у меня есть некоторые мои желания – от совершенно простых до связанных с тем, что у меня есть в наследство от связи с пуповиной – ну там, пописать, покакать, по некоторым данным, заняться любовью – это тоже такая примитивная потребность. Кстати, нужно будет об этом сказать – низших и высших потребностях, такое достояние от советских времен еще осталось. Итак, у меня есть это желание. Это желание предполагает какой-то результат. Ну, то есть, я хочу того-то и того-то. И у меня это нечто должно появиться. Я хочу, чтобы мой терапевт сказал о том или сказал о том, как рад меня видеть. И сел рядом, погладил по голове, сказал «прорвемся!» и, в общем, все будет хорошо. Твой тяжелый недуг пройдет. Есть моя потребность, и я представляю, как это должно быть реализовано. А вся беда заключается в том, что существует между тем, что я хочу и тем, что должно произойти. Вся беда, на самом деле, психотерапии – только в этом. И вот в этом случае, о котором я рассказываю, я сначала начинаю применять совершенно такие естественные адекватные способы. Я сообщаю человеку, чего от него хочу. Но этот другой оказывается неспособным удовлетворить эту самую мою потребность. И если он делает это мягко, то, скорее всего, к такой засаде это не приведет. Чаще всего это связано с тем способом, который описывают – когда человек, сталкиваясь с потребностью другого, своего ребенка, например – он отталкивает его. И говорит – мне, собственно, твои желания до фонаря. Мне не важны твои желания. Он может делать это разными формулировками. Например – а уроки ты сделал? «Папа, ты меня любишь?» - «А уроки ты сделал?» И тогда «папа, ты меня любишь?» - его присобачить некуда. Оно оказывается ненужным. И это возбуждение начинает вызывать боль. Представьте, например, если вы давно не ходили в туалет. Представьте, мочевой пузырь наполняется, раздувается все больше и больше, и это начинает вызывать боль. С этим надо теперь как-то теперь обходиться. И из-за этой боли ребенок отказывается от любых своих потребностей и от любых своих реакций относительно отца. Если это повторится один-два-три раза, то, будьте уверены, дальше ребенок утратит способность вообще обращаться к своему папе и спрашивать «ты меня любишь?» Так же, как и своему терапевту спустя 20 лет после этой истории. Прямым способом сказать об этом нельзя. Ну, будут такие кривые какие-нибудь способы. Такой, типично, похоже, характерный для нашей славянской культуры, особенно для гештальтистской славянской культуры – это особая ценность негативных чувств. То есть, хороший гештальтист получается только тогда, когда он способен говорить о своей злости. Вот, если он способен злиться и говорить о своей злости – значит, ты станешь хорошим гештальтистом. Какая-то ценность негативных чувств оказалась утрированная. А забыли о том, что негативные чувства – это всего лишь опять таки маркер какой-то потребности. И очень важно понимать, что клиенты, которые к нам приходят – они приходят не с потребностью буквально. А со способом ее удовлетворения. И то, как они устанавливают контакт с нами, связано лишь со способом удовлетворения какой-то потребности. Если про это не понять, то самоценность чувств оказывается не оправдывающей себя. Что толку, если клиент научится кричать о том, что «я злюсь на тебя!». Или «ты негодяй, я не хочу иметь с тобой ничего общего!». Или быть способен на проявление любых других чувств. Задачка заключается в том, чтобы сделать этот доступ более прямым. И что еще следует сказать о способах, которые существуют. Может, вопросы какие-то есть, пока я задумался?

- О том, какие бывают потребности.

- А, ну я так сказал, в моей ценностной картине – с некоторым стебом. Хотя, конечно, существует такое деление на низшие чувства и высшие, но, на самом деле, мне кажется это деление искусственным. Я бы скорее упомянул вот о чем: что, скорее, есть такие, очень простые эмоциональные, а есть такие сложные, комплексные, которые связаны, скорее с включение в эмоциональное переживание отношенческого компонента. Ну, например, моя злость может быть очень простым переживанием. Это может быть реакция на фрустрацию, которая сейчас здесь возникла. А чувство любви, привязанности к другому человеку, когда я о нем сообщаю – это чувство более сложное. С другой стороны, конечно, можно выделить чувства позитивные и негативные. Это опять такой очень условный феномен, по большей частью, связанный с культурой. Ну, например, что является таким типичным и принятым такой набор чувств – и является запрещаемым вот такой набор чувств. Причем, эта культура, это не обязательно имеется ввиду культура какой-то страны, нации, большой группы, в которой мы находимся, но, может быть, моей семьи. Если внутри моей семьи был такой набор чувств: один-два-три-четыре-пять, то с большой вероятностью я буду предъявлять такой набор чувств, чтобы получить чего-то для себя. Каждый из нас получает такой репертуар чувств, с которыми он идет по жизни.

Следующий момент, о котором стоит немного рассказать – это то, что связано с проскакиванием чувств. Если мы опирались на идею о том, что чувство – это остановленное действие, то, в общем, для того, чтобы не чувствовать, достаточно просто не останавливать действие. Все очень просто. Иногда в психотерапии мы это называем отыгрыванием. И если я напрямую без фрустрации свое желание реализую прямо сейчас – ну, то, что характерно для большинства пограничных расстройств, то тогда необходимость чувства отпадает. Зачем мне чувствовать, если я могу получить это прямо сейчас? Если я начну топать ногами и кричать, что я хочу вот этого, и в моей модели я всегда это получаю, то тогда у меня нет необходимости что-либо чувствовать. Ну, правда, это является не очень адаптивным в моей ситуации. Тогда я могу об этом забыть – мне незачем чувствовать. Мы это называем отыгрыванием, которое может быть выражено в этом смысле, как мне кажется, в нескольких формах. Отыгрывание может быть связано со сбросом напряжения, которое есть. Наверное, замечали за собой – сидите в группе, и вам очень хочется что-то сказать, но считаете пока не очень это уместно. Молчите. Кто-то начинает говонрить о своих событиях, вам кажется это не очень важным, скучным. Вы сидите, начинаете злиться. А злость пока не можете сообщить. Она же маленькая, ну что за чувство. Чего про него говорить. А потом спустя какое-то время, на такое безобразие, которое царит в группе, вы начинаете злиться очень сильно. Тогда взрываетесь и говорите: «Боже, здесь происходит какая-то ужасная вещь, я не хочу здесь присутствовать, хочу уйти». Это в лучшем случае. А в худшем – человек вскакивает и убегает совсем из группы. Ну вот так, ему чувство теперь не надо. Он просто то возбуждение, которое накопилось, может реализовать сразу в действие. Тогда это чувствовать не надо. И еслиэто отпускать на самотек, то есть, не давать остановиться этим переживаниям, то тогда, в общем, нет шансов человека вернуть к истокам, к потребностям, к его переживаниям. Отыгрывание также может быть не только для сброса напряжения, оно может быть как некоторый такой фантазийный способ удовлетворения своей потребности. Ну, например, человек, когда у него возникает какая-либо потребность, и он точно знает, что никогда он не сможет удовлетворить ее в реальности, воссоздает себе, например, какую-то картинку. Фантазию, которая может оказаться полезной для удовлетворения новой потребности. Это может происходить от достаточно безболезненной фантазии до психотических нарушений, когда новая реальность, которая появляется , начинает конкурировать с той, которая есть. Ну, например, одна из первых клиенток, которая меня сильно напугала, у которой была большая сложность в установлении контакта с мужчинами, пришла и заявила на первой сессии вещь, которая сильно меня тогда напугала. Она сказала, что она живет в другом мире. Я когда стал спрашивать, что это такое, она стала описывать, что у нее есть своя планета, что у нее есть там молодой человек, зовут его Генерал Коннор. Оказалось, когда стали выяснять, что Генерал Коннор – это помните, из «Судного дня», Джон Коннор, маленький мальчик, который теперь вырос, стал генералом, у него своя планета. И когда ей становится в контакте с людьми на работе, которую она выполняет, она может фантазийно перенестись в ту реальность. Понятно, что контакт с реальностью она сохраняет. Стоит ее только окликнуть, назвать ее по имени, она тут же возвращается сюда. Просто не в силах осознавать всей силы ее потребности здесь, которые не могут никак реализоваться, остается такой способ виртуальный, которым эта потребность может быть удовлетворена. Еще один способ, про который мы не сказали, является, на мой взгляд, едва ли не одним из самых важных. Это то, какое значение для способа обращения с чувствами имеет травма. Случается так, что фрустрация, про которую мы уже говорили и которая формирует чувство, вызывает чувство, которое является настолько сильным, что моя психика не в состоянии с этим чувством справиться. Буквально, у нас в быту есть словечко, которое называется «невыносимое чувство». «Это для меня невыносимо». Слышали наверное. И если чувство становится настолько сильным, что его буквально нельзя вынести… кстати, слово «вынести» я использую в двух смыслах. Ну, одно слово «невыносимо» - то есть мне невозможно больше нести его на себя, оно настолько тяжелое, что просто вызывает безумное количество боли. Это одно значение. А второе, которое всю ситуацию сильно усложняет, буквально, это чувство, которое невозможно вынести из себя. Его невозможно сделать достоянием границы контакта. И вот этот клинч – сам нести не могу, настолько больно и настолько тяжело, а разместить в контакте с другими людьми я не могу. Вот это слово «невыносимо», оно в этимологии своей имеет такой клинч. Я не могу его и сам нести, не могу его разместить. В этом смысле, это может быть спровоцировано сильным травматическим событием. Ну от таких явных, например, инцестуозных отношений со своими родителями и заканчивается такими менее явными событиями, ну, например, отвержение каким-то значимым человеком в далеком-далеком детстве, которое сразу травомй не явилось, а спустя некоторое время событие, спустя 30 лет, положим, какое-то событие намекнуло на ту травмы, которая была. И вот это событие оказалось травматическим. Это событие оказалось травмой, и оно всхлестнуло в себе какие-то переживания, с которыми я не смог никак обращаться. В этом есть одна очень большая ценность чувств, почему мы говорим о том, что чувства важны. Если нам удастся помочь нашему клиенту сделать эти чувства выносимыми, а здесь, как видите, есть два способа. Второй из них более благоприятный, с хорошим прогнозом. Если мы поможем разместить нашему клиенту чувства, которые ему казались невыносимыми на границе контакта с нами, то тогда окажется, что эти чувства могут быть переработаны. Можно о них теперь говорить. В этом смысле, большое значение имеет человек, который находится рядом. Если мои чувства кажутся мне невыносимыми, то чаще всего потому, что у меня есть фантазия, что другие люди также их не вынесут. Если я начну рассказывать о своей боли, то другой человек может оказаться разрушенным. Или, например, тоже частая ситуация. Если я начну злиться, то это окажется разрушительным для человека, который стоит передо мной. Если я расскажу терапевту, как отчим меня насиловал, то это может оказаться безумно болезненным для терапевта, у него просто снесет крышу, и от боли он не будет знать, куда деться. И в этом смысле, терапевт – это человек, который является, ну такое словечко вы тоже слышали, ну таким контейнером для переживаний, которые у меня есть И если клиент может разместить свои переживания, рассказать о них, потом смотрит – а терапевт не разрушается, то есть, он не прерывает контакт, он остается в контакте со мной, он слушает, он остается сопереживать, он может плакать при этом, он может испытывать боль, но при этом он не разрушается, он находится рядом. Тогда у меня появляется опыт, что мои чувства, может за последние 30 лет моей жизни, кому-то оказались важными. И сейчас, спустя такой длительный промежуток своей жизни, я начинаю быть способным к тому, чтобы размещать свои переживания. Если я начинаю быть способным говорить о своих чувствах, я начинаю быть способным говорить о своих желаниях. Такие коллизии любви, которые меня привели к боли в моей истории, теперь могут получить шанс на развитие. Я могу попробовать это делать по-новому. Так, женщина, которая оказалась травмирована первым браком, мужчина, к которому она привязалась, которого полюбила – он ее бросил, формирует идею о том, что все мужики – козлы. Это такая вспомогательная фраза, некоторая рационализация, чтобы избавиться от боли. Ну если все мужики – козлы, то то возбуждение, которое у меня возникает относительно этих мужчин – оно гасится. Тогда мне не нужно чувствовать этих переживаний. В общем, если говорить о терапевтических задачках, то их несколько. Первая. Это способность размещать свои чувства в контакте с другими людьми. Оно может происходить посредством целой цепочки. Что это за цепочка. Первое – это осознание маркеров чувств, ну например, телесное возбуждение, которое у меня есть, например щемление в груди или боль в затылке или так далее и так далее. Второе. Это некоторый этап, чтобы я свои переживания смог озвучить. Легализовать то, что есть. Третий этап. Я могу сказать о своих переживаниях лично другому человеку. Так, у меня есть, например, сильное чувство стыда. Если я его осознаю по каким-то маркерам, я его переживаю, легализовываю и могу рассказать об этом лично кому-то. Слово «лично» предполагает такой контакт, глаза в глаза. Я говорю лично о своих переживаниях другому человеку. После этого я смотрю, как это размещается в контакте с другим человеком, разрушает это наш контакт или нет, если это не разрушает, то тогда я получаю дальше новую способность к переживанию. И тогда стыд, зависть, злость, ярость, вина – перестают быть для меня хроническим, я получаю возможность их дренирования и переживания. Получаю возможность ассимиляции опыта, который у меня появляется. Как жаль, что я отпустил тогда своего сына купаться, и он утонул. Это теперь превращается не в боль, которая у меня есть, а в сожаление, в сильное чувство вины, которое может быть пережито, переработано. Если я нахожу глаза, которым я могу это рассказать. Стоит наверное остановиться.

 

Лекция об идентичности и уникальности (А. Теньков). Большой Черноморский Интенсив-2006.

Ладно, перейдем к содержательной части. То, о чем я хотел сказать в начале нашего интенсива. Вот я много думал о том, что, действительно, в течение человеческой жизни, соответственно, человек сохраняет некоторую идентичность собственную. Ну, ощущение Я. Причем, вот это Я действительно сильно меняется. Ну вот, я в 6 лет там бегал, за бабочками гонялся. Я в 16 лет – ну как-то чем-то мучился, какой-то дурью, обижался на девочек там, решал массу математических задач. Это тоже был я. В 26 лет тоже на каком-то заводе по ориентации ракет в безвоздушном пространстве пытался заниматься психологией – это был я. И в 36 лет, и в 46 лет – это все же я Но, наверное, я несколько иначе выгляжу как минимум. То есть в 16 у меня был достаточно длинный хайр, длиннее, чем у моего сына сейчас, но в это поверить трудно. Вот это идентичность.

За счет чего, сохраняя идентичность, происходят все-таки некоторые изменения в моем контакте с миром? И вот как раз занятие психотерапией и гештальт-терапией – это осознавание того, как меняется способ моего контактирования с миром. Вот я как некоторая идентичность сохраняюсь, но способы моего контакта с миром изменяются. За счет чего? За счет того, что, с одной стороны, я – это совершенно физиологическое существо. Ну, с определенным физиологическим метаболизмом. Вот что-то съел – потом выделил. Может быть. Если удастся, вот, благополучно. Соответственно, вот вдохнул – может быть, удастся выдохнуть. Что тоже не всегда удается сделать. И страшно радостно, когда удается выдохнуть. Опять же, некоторая динамика, моторика – это тоже я, физиологический организм. Но ему приходится жить в социальных условиях. Если мне хочется что-то выделить, то мой сын может подойти под дерево на виду у всех, а мне вроде бы уже нехорошо это делать. И тогда я ограничен в этом. Кто-то может себе позволить, а кто-то - нет в этих социальных условиях. И вот это наложение или трагизм - что биологический организм живет в социальных условиях, которые регламентируют, что можно есть, что нельзя, когда можно есть, когда можно выделять, что прилично, что – нет, - создает условия для возникновения вот этой самой пресловутой психики, которая пытается соединить биологию организма и социальные условия его существования.

И достаточно многим организмам психика излишня. Вот если человеческое существо живет по биологическим законам, ему психика будет очень сильно мешать на самом деле. Поскольку это лишнее. Вот если ты живешь, захотел что-то, схватил – съел - выделил. Зачем задумываться? Или ты живешь по совершенно четким социальным законам. Тебе скажут, что нужно делать, в каком возрасте жениться, в каком возрасте пахать, кого убивать – и тоже психика излишня. И вот психотерапия как раз для тех людей, у которых такое несчастье, что им приходится развивать вот эту функцию психическую. Осознанность. Вот эту идентичность как-то постоянно восстанавливать. То есть осознавать. И большинство людей живет в состоянии того, что Перлз описывал как первый слой невроза. Они не чувствуют и не знают, что они не чувствуют. Вернее, они не осознают и не осознают, что они не осознают. Ну, например, это важный приспособительный механизм, если вы живете в городе с богатой нефтехимической и металлургической промышленностью. Развитое обоняние вам будет сильно мешать в этой жизни. Вам важно его потерять. Нюх. Если вы едите псевдо-продукты, то вкус, способность чувствовать вкус очень мешает, нужно его потерять, и тогда вы будете с удовольствием пить порошковые вина, есть псевдо-колбасу. Это лишнее. То есть как потеря осознанности. Если вокруг вас уродливые здания, ну, не очень хорошо выглядящие люди, то вам тоже нужно со зрением как-то так обойтись, чтобы все было немножко размыто, подернуто, как на телеэкране – и тогда пожилая ведущая будет представляться первой красавицей. Не сильно выбритый не молодой человек тоже будет весьма хорошо выглядеть. На фоне всех остальных. Так утрачивается осознанность восприятия.

А утрачивается осознанность к переживанию эмоций. Или не формируется. Потому что вот это все томление там, какая-то страсть, гордость – ну это все лишнее, когда тут чем гордиться собственно? Не развить эти способности – вот это слой невроза, в котором живет большинство населения. Или электората, как цинично говорят политики. Они же понимают, что это не люди – это электорат. Это просто голоса. И важно, чтобы эти голоса можно было одурманивать пиаром, рекламой. Для этого у них осознанность нужно выключить, выключить мышление, способность рассуждать разумно. Не нужно им мышление. А еще хорошо добиться, чтобы у них была утрачена способность действовать. Ну хотя бы выйти куда-то, крикнуть, плюнуть в кого-то. Помидором кинуть. Я не говорю там прямо сразу браться за винтовки. Но – способность действовать. Разумно, активно, самостоятельно. Вот этот слой невроза и характеризует. Ну, может, я так цинично говорю - люди живут достаточно счастливо в этом слое, когда ты ничего не ощущаешь, не осознаешь и не осознаешь, что не осознаешь. Вот и не нужно, наверное, трогать этих людей.

Но у кого-то случается незадача, что все-таки вдруг эта психика начинает развиваться. То ли условия меняются - приходиться приспосабливаться к новым условиям и возвращать себе чувствительность, осознанность, эмоции, мышление, начинать думать самостоятельно. Тогда второй слой невроза - клиентский – когда человек не осознает, но осознает, что он не осознает. Он осознает, что у него есть пустые пятна, у него есть дыры. То ли он не чувствует просто сенсорно – вот не чувствует того или иного органа, той или иной части своего тела. Ну не чувствует. Вот все чувствуют, а он не чувствует. Вот у Гришковца хорошо как-то об этом. И тогда этот человек говорит: «Что –то не так, что-то с моей идентичностью. Вот в детстве были запахи, а сейчас нет. Вот помню, в детстве дико радовался лету. А сейчас лето. Ну вот оно, море – ну радуйся. Вот они. Ну ты же помнишь, как это было в 16 лет, в 6, а?» Нет этого. И тогда обращаются к терапевту с тем, чтобы разобраться, что же с этим слоем невроза, как эту луковицу очищать дальше. Если чистить эту луковицу, то, конечно, возвращается чувствительность. Возвращается через боль прежде всего. Ну, это механизм такой. Ну просто с телом, кто знает, что если есть некоторая травма и вы ее не чувствуете, то когда появляется боль, как у зубного врача – это путь к выздоровлению. Не посылается боль, не выносимая для человека. Она посылается нам как спасение, как последняя милость, чтобы эта боль увела его из этого больного мира. Ну нет боли непереносимой. Или это последняя милость.

И когда человек в этом слое достаточно долго пребывает, то, конечно, начинает получать удовольствие и все больше ощущений, приятных запахов, нюансов, ну неприятных – и тоже прикольно, знаешь, куда не ходить зато. То есть, с кем рядом не стоять. Так бы стоял с ним рядом, а так отходишь постоянно.

Тогда следующая луковица – человек в какой-то момент задумывается как это происходит. Вот тут загадка. Может быть, он ходит и ходит, ему захотелось, вдруг появилось желание вдруг поделиться с кем-нибудь. Вот не только самому получать эти ощущения, но кому-то еще доставить радость. Думает, а не прекратить ли мне лечится хотя бы на время и начать кого-то лечить. Ну, с кем-то поделиться. От получения к выделению – этот путь достаточно сложен, поскольку жадность детская – ну, аналитики говорят, анальная фиксация – не позволяет отпустить сфинктер и начать делиться. Потому что кажется, что это очень ценное достояние, то что я получил – и никому не отдам. Это же как же – какому-то горшку? Или кто-то увидит, а вдруг, это не так круто. Это проблема терапевта. Действительно, я то-то сделаю, поделюсь с клиентом – а вдруг, это не круто. Он скажет – как это, ну? Что это маленькое, желтенькое? Я-то думал… А это все, что ты смог.

Вот проблема терапевта – это следующий слой невроза. Это человек которые начал уже чувствовать и осознает то, что он чувствует. И в этом смысле может находиться в таком эйфорическом состоянии. Ну, эксгибиционистском. Ну знаешь, как это было здорово, вот я сейчас тебе расскажу, раскрою свою душу, сейчас поражу тебя своим самораскрытием, расскажу, как это было со мной… Забывая, что другой человек, напротив, не готов к такому бурному самораскрытию.

Хотя, может быть и обратная сторона – что клиент уже находится в такой подготовленной эксгибиционистской позиции и считает, что если он будет всем показывать, как он бурно выделяет, то все придут в восторг. Ну, наверное, мама в свое время приходила в восторг от того, как бурно выделял ее ребенок куда-нибудь в горшочек и приносил и гордился этим. Сейчас хуже с памперсами, конечно, тяжело вот с гордостью переживать при наличии памперсов. С горшком было легче все-таки. Иногда терапевту приходится выполнять роль сфинктера и работать, памятуя, что если у тебя есть фонтан – то заткни его. Экгибиционисткая фаза характерно, конечно, для тех, кто долго затыкал свой фонтан, потто пробочку открыл и просто балдеет, как это все фонтанирует. Но для чего, зачем – не очень понятно. Поскольку важно перейти от этой фазы фонтанирования терапевтической к фазе спонтанности. То, что Перлз описывал как спонтанность. То есть когда я могу и вдыхать, и выдыхать, и открываться, и закрываться, и удовлетворять свои потребности, и откладывать их на некоторое время. То есть – находиться в культуре. То есть когда мой физиологический вот этот субстрат и мое социальное окружение находятся в гармонии. Я вполне понимаю, как в культуре, например, города Одессы удовлетворять свои потребности, как в культуре поселка Аше, города Москвы, Санкт-Петербурга. То есть о ментальностях разных. То есть в Санкт-Петербурге, конечно, курить в парадных не принято. А вот насрать можно. Ну, так рассказывают. Но в парадном курить не принято. То есть здесь тоже есть свои какие-то нюансы. Вот это о спонтанности – где что можно сделать. В Одессе не принято в парадных этим заниматься. Там можно выйти голым, сорвать вишенку, почесаться на виду у многих соседей – это нормально. Но вот гадить – нет. Есть свои какие-то нюансы.

И вот есть надежда, что, так условно скажем, тренер, тренерский уровень – это уровень спонтанности, когда человек может и открывать перед своими клиентами и студентами или не открываться, понимая, что это им совсем не нужно может быть. И гордиться, и стыдиться. И в этом смысле нет иерархии вертикальной в гештальт-сообществе. Это все слои невроза. Это глупости. Не то, что кто-то более болен или менее болен. Нормально все. И все это – приспособления, все это – жизнь. И приспосабливается, соответственно, человек, который ничего не осознает. Да вполне замечательно, потому что в некоторых условиях осознаешь это все – да и удавишься. Или действительно придется что-то делать. Вернуть себя. Но через боль. Не через анестезию, а через боль.

Вот второй слой – когда человек осознает и все-таки еще не чувствует, но на самом деле возвращается чувствительность – вот это, наверное, восторг от эффектов терапии. Не то, чтобы меня сразу прошиб инсайт, но что вот это состояние сатори, о том, что говорил Перлз, мини-сатори, оно происходит внезапно, непредсказуемо. Невозможно выстроить технику, которая точно приводит каждого человека к просветлению маленькому, возвращению чувствительности. Это всегда некоторое неожиданное действие.

Вот мой любимый писатель Селлинджер, у него есть рассказ «Голубой период де Домье-Смита», который как раз посвящен описанию сатори. То есть это, например, невозможность по переписке какую-нибудь монахиню обучить живописи. Даже если она талантлива. Невозможность через толстое стекло витрины помочь девушке, рухнувшей там, в витрине, которая ставит какие-то кружки Эсмарха. Вот эта невозможность часто и приводит к сатори. Осознание своего бессилия, невозможности чего-то.

И так получается, что занятие психотерапией – это не о могуществе, а о бессилии. Может быть. О признании своих границ. И тогда – доверии к другому человеку. Если я ограничен, тогда другой мне нужен, я в нем нуждаюсь. Если я по-детски думаю, что я всемогущ и властелин мира, повелитель мух – другое название дьявола – то тогда, конечно, это иллюзия. А если я бессилен, то тогда возвращается способность помогать другим. Вот пародоксальность как раз в построении. И во многом, конечно, прохождение по этим слоям невроза, по этим уровням совершенствования в гештальт-терапии – это признание своего бессилия. Самый всемогущий – клиент. Тот, кто пребывает вот в этой фантазии собственного всемогущества и управления миром. Единственное, для чего он приходит – ну как-то немножко подправить это всемогущество с тем, чтобы как-то фундаментально управлять миром. Терапевт уже осознает, что если к нему клиент не придет, то он не может заняться терапией. Ну то есть, это человек, обученный терапии, но не терапевт, пока к нему не пришел клиент. Ну то есть масса людей, получивших актерскую профессию, но не играющих – они не актеры. Масса людей, получивших, психологическое, юридическое, экономическое образование – не являются юристами, психологами, экономистами, потому что у них нет деятельности. Это люди, образованные в какой-то области. Тренер, понятное дело, тем более. Если не собралось там 10-12 человек и не признали его тренером и учителем, то он – не тренер. Он просто человек, тусующийся по этому поводу. Он может писать, думать, но он не тренер – он не тренирует. Это знают люди многих профессий – спортсмены, актеры. И вот это снижение всемогущества дает некоторую силу на самом деле. Потому что тогда в одной точке можно сосредоточить свою идентичность, свою уникальность – и в этой точке остаться уникальным.

Вот сейчас так, подходя плавно, потому что может перейти там в каким-то

обсуждениям – как много говорится в психологическом сообществе, я слышу, о конкуренции. Я отношусь с юмором совершенно, с хохотом к этому. За что эти люди могут конкурировать. Ну если подойти, исходя из маркетинговых позиций. За что? Чем? Ведь нет конкуренции среди психологов. Есть уникальность либо есть масса иллюзий. Ну, например, есть зависть – попытки занять чье-то чужое место. Ну да, может, там Лазаревский завод фруктовых вод занять место «Кока-Колы». Но мечтать об этом очень страшно. Но, в общем, «Кока-Кола» с ним не конкурирует, я так думаю. Да и он с ней. Но могут быть некоторые болезненные фантазии у некоторых людей. Можно, конечено, попытаться занять место Перлза, Фрейда, но вряд ли кто туда хочет. Ну может, кто-то хочет занять место своего тренера. Но если ты его займешь, то вряд ли обрадуешься на самом деле. Так часто бывает. То есть уникальность некоторая, уникальность истории, вот этой идентичности. Обнаружить ее, конечно – специальный труд. И для этого, как раз, вот эти слои невроза снимать. Но в этом смысле оказываться все более таким слабым, нуждающимся. То есть ну если бы вы сюда не приехали, то замечательная команда тренеров, организаторов, которые сами по себе гениальные люди, талантливые – ну кто бы они были – ну собрались хорошей тусовкой, посидели там, попили вина, поговорили друг с другом и разошлись. Но это был бы не интенсив, а встреча друзей. И только вы делаете интенсив. Важно тогда признавать собственную и силу, и ограниченность. И взаимную нуждаемость. Ну если терапевт не обращается к супервизору и не выясняет, что от этого супервизора можно получить, что в его уникальном опыте есть, что может этот супервизор… вот не то, чего он не может сделать заведомо, хотя часто исследуют по этому поводу, вот а чего он не может. Вот какую бы такую задачку супервизору задать, чтобы было понятно – а, не смог. А, не работает. Ну, можно, конечно, обнаружить его ограничения, тут таланты, уж понятно, есть у терапевтов. Но смысл? Так же можно обнаружить ограничения у своего терапевта. А чего он не может? Да многого не может – звездочку с неба достать, море успокоить. Ну может, конечно, об этом рассказывать, но так все-таки, если реально – вряд ли. Добиться просветления клиента, волшебного исцеления со словами «встань и иди».Ну он-то может, правда, это сказать и, возможно, конечно, это целебная очень формулировка про то что встань и иди. Так что терапевты – ну вы знаете, кто из терапевтов первым воспользовался этой формулировкой. Хватит придуриваться, валяться с ковриком вот тут, вставай и иди. Он встал и пошел. Но просто поверил. То есть главное, чтобы вы верили, что вы его посылаете. То есть, есть ограничения. И у тренеров масса ограничений, страхов и волнений. Я говорю о себе. Когда я начинаю группу, я действительно тревожусь, думаю, что много что должен сказать и сделать. Ну вот и сейчас примерно тем же занимаюсь. Ну как-то предупреждаю.

Ну, что еще из таких рамочных установок о слоях невроза. Ну вот, к спонтанности. То есть, наш ориентир – спонтанность. То есть способность стать теми, кто мы есть. А это совершенно неизвестно. Правда, наверное, стать это можно наверное…но хотя бы обнаружить свои ограничения физиологические, культурные – ну и как-то с этим жить. Ну понять, что у нас такое воспитание – кто-то может есть свинину, а кто-то – нет. Тогда хорошо, чтобы рядом с тем человеком, который любит сало, был человек, который сало не ест. Ну так, больше достанется, доверяясь своей хохляцкой душе. Сало – оно и есть сало. Тогда вот эта дополнительность и комплементарность оказываются важными. То есть эти различия, которые есть между нами – они позволяют нам быть вместе. Потому что если все выпуклые или, наоборот, впуклые, то вряд ли может состоятся какое-то сексуальное действие. Когда есть некоторые выпуклости и впуклости – тогда может произойти некоторый контакт, доставляющий удовольствие. То есть некоторая дополнительность. И тогда посмотрите, как вы выбрали себе терапевтов, по какому принципу. То ли он вас дополняет, то ли он такой же, как и вы. Ну понятно, что если он такой же, как и вы, тогда у вас будут, скорее всего, вызывающие искру отношения. Много трения. Соответственно, как выбрали супервизоров. И можно говорить, что все это - воля случая, провидение или кто-то навязал вам злую волю. Вот говорили вчера – вот какой бардак, не так сделали, не этак, а это к тому, чтобы ответственность была на людях. Видели очи, что выбирали, вот теперь поживите с этим. И это все-таки 11-12 дней, это не вся жизнь, никто не говорит, что только смерть разлучит вас. Нет, спокойно 20-го числа вы расстанетесь. Но вот за это время жизни посмотрите, что происходит. Вот он, кусочек социальной жизни. В этих социальных условиях. На этой нашей родине. Таким советским каким-то налетом, российской безбрежностью. То есть много моря, много берега, много мусора – а зачем его убирать? – всего же много.

 

Лекция об обмене в отношениях (А. Теньков). Большой Черноморский Интенсив-2008.

Вчера я пытался обратить ваше внимание на полярную структуру человеческих отношений, то, что человеческие отношения строятся на поиске баланса между определенными полярностями.

А вторая концепция, которая лежит в основе гештальт-подхода – это концепция о циклической природе существования человека. О том, что все процессы, которые организует человек, носят не линейный, а циклический характер. То есть, движутся по кругу. Это, с одной стороны, снижает некоторый безудержный оптимизм, свойственный западной культуре нового времени о том, что все развивается, о том, что все движется от плохого к хорошему, от простого к сложному. А на самом деле некоторые состояния сменяют друг друга и все-таки возвращаются к одному и тому же конечному состоянию. Человек, как и любая живая система, обладает таким свойством, как эквифинальность. Заранее ясно, какое конечное состояние приобретет эта система. Понятно, где находится большинство людей, и то меньшинство, которое еще тусуется по жизни, окажется там же. И это не вопрос. А вопрос, каким образом, по какому циклу все придет к этому конечному состоянию.

То же самое в человеческих отношениях. Контакт людей тоже движется по некоторому кругу. И важно в этой циклической истории быть своевременным. Совершать некоторые процессы в свое время. Важно в начале контакта заботиться о некоторой безопасности, найти баланс между интересом и страхом. Здесь, конечно, есть чему поучиться у детей, которые этот баланс ищут и так или иначе его находят. Дети в процессе поиска этого баланса находят какие-то решения. И каждый из нас когда-то был таким или иным ребенком и нашел какие-то способы справиться со страхом или справиться с собственным возбуждением и интересом.

И смысл не в том, чтобы справиться со страхом, а в том, чтобы перейти к следующему этапу. На этой почве баланса сдвинуться в сторону построения отношений с другим человеком. А эти отношения – это всегда отношения обмена. Люди меняются чем-то. И то, как мы меняемся – это второй этап. И как устанавливаем некоторые правила обмена. И какие правила обмена применяем. А дальше интересная история – а как бы в обмене так поменяться, чтобы у тебя оказалось чего-то больше интересного и важного, а избавиться от чего-то менее интересного и важного. Поэтому каждый из нас обладает приемами, как нагреть другого человека. Например, какие-то свои очень ценные чувства и эмоции поменять на некоторое отношение. Одна из тем, связанных с обменом, с переходом от стадии индивидуалистической к стадии диадической, социальной. Например, у меня есть большая и чистая любовь, а ее готов обменять на некоторые услуги селянки на сеновале. Или на некоторые услуги, которая эта селянка может оказать. По хозяйству, еще что-то там. Но большая и чистая любовь – она же моя, она дорогая очень. И поэтому любые услуги - они не так дороги, это всего лишь услуги. А вот мои эмоции, чувства – очень ценные, и хочется их поменять. И тогда детская история – у ребенка есть некоторый дисбаланс, и он орет. Но это просто его состояние. А мама меняет его ор на некоторые услуги. То ли жопу ему подмоет, то ли покормит, то ли качать начнет, на руках носить. И он понимает, что если орать погромче или, наоборот, улыбаться, то мама окажет какие-то услуги. Это правило закрепляется у человека, и дальше он пытается с другими людьми так же обмениваться. Например, он может говорить «мне плохо, нехорошо» и ожидать, что другие начнут совершать в ответ какие-то действия. А иногда люди не совершают этих действий, и человек находится в недоумении.

То есть, одно из интересных правил обмена – попытка обменять свои состояния на отношение другого человека. И не всегда это удается. И приходится человеку доходить до мысли, что не только важны твои эмоции, но – к чему тебя эти эмоции поведут. Конечно, большая и чистая любовь хороша, но несколько бриллиантов, приложенных к большой и чистой любви, уже укрепляют обмен. И, с другой стороны, можно к этой большой и чистой любви получить некоторые услуги и надеяться на устойчивость этого обмена.

Интересно, каким образом, придерживаясь каких правил люди вступают в обмен. Что на что они меняют. Что на что меняют люди в отношениях клиент и терапевт. Кажется, что все просто – клиент дает терапевту денег, а тот в ответ большую и чистую любовь. Но это не совсем так. Важно, что клиент дает доверие, а терапевт в ответ дает присутствие. Присутствует рядом с этим человеком 40 минут. Никуда не девается, не падает в обморок, не выходит из себя, а находится в себе, слушает и даже может что-то говорить. Как вы понимаете, в обычной жизни не каждый может вынести другого человека в течение 40 минут.

Обеспечение присутствия – это важная вещь, а деньги, которые платит клиент – это всего лишь компенсация времени жизни терапевта, которое он потратил на этого клиента. А сумма этой компенсации зависит от того, насколько человек ценит свою жизнь. И чем ее меньше остается, тем цена оставшегося времени дороже. То есть, это вовсе не от опыта терапевта зависит и не от того, какие эффекты будут достигнуты, а от того, насколько он ценит свою жизнь. Есть ему чем заняться помимо или нечего, как только встречаться с клиентами.

Ну и в группах люди тоже чем-то обмениваются. А интересно чем. Собирается 12-13 человек. И каждый пытается что-то в ответ на что-то получить. Кто-то на свое угрюмое молчание пытается получить заботу. То есть, умеет очень угрюмо молчать или с сострадающим лицом находиться на людях и надеется, что в ответ другие люди начнут что-то проявлять. А другому хоть что – он все равно улыбается. Надеется, что если он улыбается, то другие на него в ответ тоже обратят внимание. И вот интересно, что вы предъявляете к обмену – свое несчастное лицо или свое счастливое лицо. Так чтобы со счастливыми лицами люди пытались обмениваться – в нашей культуре реже бывает. Все больше с угрюмыми. Раз пришел на терапию – надо страдать. Нехорошо счастьем делиться с терапевтом, что так хорошо в жизни, что перенести не могу. Хотя иногда такое бывает. Человек привык к несчастьям, а вдруг на него сваливается счастье. И он подозревает, что это ненадолго. И что-то должно произойти нехорошее. И тогда идет на терапию, чтобы удостовериться, что да, он вправе быть счастливым. Побольше бы таких клиентов правда.

И правила обмена всегда мистифицированы, скрыты, они никогда не проявлены на поверхности, чтобы было прописано – что нужно меняться так-то и так-то. Есть какие-то декларируемые правила, а есть реально действующие. Как в семье. Кто-то может говорить, что деньги, которые я приношу в семью – это важный ресурс. А мелкие услуги по хозяйству, воспитание детей, рождение детей – это достаточно тривиальное занятие, не требующее высшего образования, особой подготовки. Так, как-то органический процесс. Поэтому мое дороже, чем твое. А в семье, как и в любой системе, все ресурсы приобретают достаточно равную ценность. Потому что это общие ресурсы.

И тогда в группе те ресурсы, которые приносит каждый – это общее достояние группы. И хорошо бы сообразить, каков капитал, какое состояние группы. То есть, то, что можно делить. Точно можно делить время. И вопрос дальше, как время делится в группе. Кому это время отдается. Интересная история в группах зачастую – что человек умеет что-то схватить, этот рефлекс достаточно развит, но чтобы удержать – с этим никак. То есть, время захватить может, но для чего, зачем, что с этим делать – такое желание большое, что этого движения нет. Чтобы присвоить это время себе, сказать – да, я беру это время, я отвечу за него, дайте мне. Тогда в группе происходит взаимная блокировка. Каждый говорит «дай, дай, дай, дай» - и в результате никто ничего не получает. Как все дети могут выпучить глаза, схватить какую-то игрушку, держать – в результате никто не играет.

И предполагается, что ведущий группы начнет, как в детском саду, говорить – так, мальчики, уступили девочкам. Или – так, а вот у нас самая несчастная девочка с подбитым глазом, давайте ей уступим, ты же сильная. Или опять же, логика – ты же умнее, уступи, она же дура, ей же не объяснишь. А ты же понимаешь, поэтому уступай. Или давайте очередь установим.

Разные принципы обмена есть. И их легализовать и прояснить. Во-первых, какие принципы обмена вы сами считаете справедливыми. Ведь понятие о справедливости весьма специфическое.

В обмене можно руководствовать принципом милосердия. Давайте все отдавать инвалидам, малоимущим, матерям-одиночкам. Но если мать не одиночка, зачем же ей что-то давать? Тогда развивается институт матерей одиночек, потому что с мужем никаких льгот не получишь, одни только хлопоты лишние. Эра милосердия приводит, конечно, к росту людей, которые нуждаются в милосердии. Если развивать институт психотерапии, все больше людей, нуждающихся в ней, будет появляться. А если как в Ливии считать сразу, что этот человек либо святой, либо девиант, и тогда ему надо просто голову отсекать, чтобы не мешал другим. А если святой, то пусть тусуется как святой. Клиники для них не надо создавать, психотерапевтов готовить. Потому что он святой, нуждается в малом, обходится подаянием.

Или правила обмена, построенные на справедливости. Например, если человек умеет распоряжаться деньгами, то ему и нужно эти деньги давать. А если человек не умеет распоряжаться – что ему и давать.

Так и в группе – справедливо поддерживать успешных, открытых или тратить время на тех, кто закрыт, кто угрюмо молчит, ничего не говорит? Вот как справедливо поступить? Сложно решить сразу.

В обмене существует много хитростей. Действительно, когда я говорил о конвертировании эмоций на отношения – как формула российского бизнеса «развести по чувствам и кинуть на бабки». Примерно так и люди, не связанные с бизнесом разводят кого-то на какие-то чувства, а потом кидают. Может быть, не на бабки, но на время группы. Вроде бы какие-то эмоции, чувства предъявили, все вокруг бегают, а потом – раз, и ничего не происходит. А по каким чувствам можно развести? Например, принять такую тактику, как тупить. Ничего не понимать. И тогда многие пытаются тебе что-то объяснять. И ведущий объясняет, и много проводит сессий, доводит почти до инсайта. Она вся в инсайте, а потом говорит – ничего не поняла. А та, которая поняла – ей можно сказать, ты же поняла, как это делать, теперь сама.

Можно капризничать. Как говорит Данила, каприз – это регуляция границ в ситуации избытка. То есть, когда чего-то много, можно капризничать. И пока не дадут пинка, она или он капризничают. Тогда уже вступает регуляция границ в ситуации дефицита. Когда в большой семье некоторый ресурс ограничен, то тут клювом щелкать не приходится. И в этом отличие старших детей от младших. Старшие-то како-то время росли в ситуации избытка. И надеются, что им будут предлагать и одно, и другое. То есть, у них был короткий период счастья, когда не было других. Потом появляется еще один персонаж, который не застал этого счастливого периода и у того правда жизни, что нужно отхватить кусок своего, иначе старший все это захапает. Тогда у младшего эта штука лучше развита – схватить, удержать, убежать, спрятать куда-нибудь. И старший сидит, убивается в недоумении 0 зачем вы его завели, что нам, плохо жилось? А младший какое-то время пребывает в надежде, что все-таки будет то время, когда старший станет младшим. И приходится встретиться с разочарованием, что старший всегда останется старшим. Можно его где-то превзойти, но он останется старшим. И это тоже история с разностью того, как мы строим обмен.

Эта срединная фаза в жизни группы, жизни интенсива связана с тем, что каждый из нас проводит ревизию принципом обмена, которыми он руководствуется и просто смотрит, а они еще действуют или уже нет. То есть, пока это была милая девочка в платьице белом, в бантиках, она еще могла получить внимание. Но если женщина 40 лет спустя в бантиках, в платьице белом, наивная, то может получить совершенно не то или вообще ничего не совершить. Какой-то ресурс, который казался ей очень ценен лет в 17-18, и ей еще кажется, что она на этом ресурсе еще сможет повысить свою ценность, 20 лет спустя будет выглядеть не как ценность, а как… раритет. Поэтому пересматривать свои правила обмена, свои хитрости.

И два варианта игры в прятки, это тоже касается группы и терапии. Конечно, клиент вправе играть с терапевтом в прятки. Но тут важно играть примерно так – если ты меня найдешь, буду твоя, если нет – в шкафу. Потому что человек, который выиграл в прятки – это скелет в шкафу, покрытый паутиной. Он так хорошо спрятался, что он выиграл.

Это как раз о цикличности. Что цикл отношений проходит, его важно начинать, продолжать, завершать, с тем, чтобы начать следующий цикл. А если застрять в этой срединной фазе обменов, установления правил – игра так и не начнется. У меня младший сын любил в свое время придумывать правила игры, по ходу дела их как-то изменять и предлагал сыграть и старшему брату, и папе. С тем, чтобы шансы уравнять, он говорил – давайте играть, только правила я буду по ходу дела сам творчески менять. И старший пытался с ним биться, говорил, что Даня, так не делают, правила устанавливают вначале. А оно говорил – ну, вы может, и не делаете, а я делаю. У меня такие правила, что я сам устанавливаю правила, поняли? И еще и папу пытался на это разводить. Тут, конечно, хорошо, когда подключается третья сторона, милосердная, в виде мамы, которая говорит – ну что же вы с младшим не играете? Ну поиграйте с младшим, ему же так хочется. Должно какое-то милосердие включиться, чтобы кто-то кого-то развел. Это обычная история с милосердием заканчивается тем, что милосердие подталкивает к тому, чтобы слабая сторона развела сильную. И тогда выясняется, что вся сила у слабых. Сила бессилия.

Я не против слабых и младших, как вы понимаете из моей речи. И понятно, что я к младшим хорошо отношусь в принципе, но не все их правила могу принять. И считаю, что младшим – пусть они остаются младшими, но стоит взрослеть. И клиент должен взрослеть, и радовать терапевта своими успехами. И слабые – не значит, что они должны накачаться и стать сильными, но вполне быть самостоятельными, самим себя обслуживать, не ходить под себя, не тупить.

Потому что каждому из нас дан талант. Но вопрос в том, как талант используется.

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: