Лекция о привязанности (Е.Калитеевская). Большой Азовский Интенсив-2008.

Про привязанность – ну давайте посмотрим формальную точку зрения. Потому что когда есть возможность привязать свои дела к формальной точке зрения, к теоретической какой-нибудь конструкции, всегда спокойнее становится. Мне, во всяком случае.

Первая трехдневка у нас была посвящена тому, чтобы как-то появиться, обнаружить себя. Иными словами, обеспечению достаточной степени безопасности, чтобы Я могло появиться с какими-то моими потребностями и интересами в поле. И когда происходит вот этот вот переход из зоны преконтакта в зону контактирования, то этот переход, как бы вот эта вот буковка Я, которая появляется в этой точке перехода, знаменует массу всяких событий и массу всяких сложностей. Во-первых, все, что было в зоне преконтакта, происходило либо в зоне моего внутреннего мира, либо, если я функционировала в зоне слияния с какими-то другими процессами, людьми, то это тоже было достаточно безопасно, когда мы могли говорить – мы, наша группа, наш интенсив, у нас тут на море, и прочее. То есть, когда это не было связано с персональным риском выделения себя, вот как знаете, береза в поле. Когда все внимание на одного человека. С трудом появлялись какие-то индивидуальные работы в группах, это даже всеми тренерами оценивалось как какая-то зона риска. Все беспокоились, не будет ли появление каких-то индивидуальных работ каким-то событием преждевременным, долго заботились о групповой атмосфере, о том, чтобы можно было поработать в малых группах. Вы наверное заметили, что тренеры делили на малые группы, чтобы можно было разделить свои переживания с другими людьми, почувствовать какую-то свою безопасность, причастность вот к этому чувству «мы», к группе. И этому было посвящено достаточно много времени. А вот когда эта буковка Я появляется на кривой контакта, это знаменует то, что все ваше приватное пространство, которое относится к зоне вашего внутреннего мира, оно становится подвергаемо риску оказаться видимым, слышимым другими людьми. Когда вы во внешней среде, не только во внутреннем мире, а во внешней среде появляетесь со своими потребностями. То есть, пока вы со своими потребностями сидите и молчите, то это все прекрасно и безопасно, потому что вы всем удобны. Никто же не знает, чего вы хотите, какие ужасные у вас фантазии, вообще сейчас сделаете, пойдете отнимите у кого-нибудь что-нибудь в своих интересах, например. Подстилку, одеяло, женщину. Или еще что-нибудь произойдет. Место в группе отхватите какое-нибудь. Лидерские позиции. Когда Я у нас из внутреннего мира появляется во внешнем – это риск кому-то не понравиться, сделать что-то не очень адекватное, с точки зрения окружающих. Пока молчим – все в порядке. А дальше вот эта зона контактирования, которой и посвящена вторая наша трехдневка – это так называемый путь от Я к Ты. Ты находится на вершине, а Я пока где-то в нижней части кривой контакта. Это Ты может быть очень разное. Это Ты, с точки зрения Мартина Бубера, может быть олицетворением как человеческих отношений и каких-то достаточно важных целей, каких-то важных ваших переживаний, когда вы оказываетесь в контакте с какими-то очень важными событиями. Поэтому путь от Я к Ты – это и есть путь привязанности, но путь привязанности, который неизбежно приходится осуществлять во внешней среде. Потому что есть, конечно, люди, которые осуществляют этот путь привязанности, оставаясь в зоне своего внутреннего мира, но это остается такими фантазиями, мечтами, романтическими иллюзиями, которые так и не решаются появляться на свет. Но как только вы появляетесь во внешнем мире, вы сразу можете быть кому-то неудобны. И дальше вы с этим можете обходиться по-разному. Например, вы сразу можете быть опутаны и остановлены интроектом. Что такое интроект? Интроект – это некоторый такой забор, на который вы лбом натыкаетесь, и на котором есть какая-то надпись. Это не результат, как правило, вашего жизненного опыта, но это какие-то мощные указания, как надо жить. Не высовывайся. Не возжелай жену ближнего своего. Поделись куском с соседом. Какие-то есть интроекты, которые вы не все проверяли на своем собственном опыте. Я думаю, что тут есть некоторое количество людей, особенно приехавших из Владикавказа, которые знают, что такое военные действия не понаслышке, а представляют, как там вокруг стреляют, опасность, и прочее. Но большинство из нас никогда там не было, но все говорят, война – это плохо, миру – мир, лишь бы не было войны. Вообще, это интроект. Потому что я разговаривала с каким-то количеством людей, которые побывали в военных действиях и говорят, что это ни с чем не сравнимое ощущение азарта, бесконечного возбуждения, какого-то другого ощущения переживания пространства и времени своей жизни. Я сейчас не к тому, что я собираюсь вас куда-то отправлять на войну и говорить, что это хорошо. Я просто говорю, что это интроект. Интроект, который говорит, война – это плохо, мир – это хорошо. Вообще иногда бывает лучше поругаться, чем сохранять какую-то видимость отношений. Как у нас говорят, еще один интроект – худой мир лучше доброй ссоры. Или ничто не стоит нам так дешево, как вежливость. Но вообще, но мой взгляд, ничто нам так дорого как вежливость, не обходится. Потому что иной раз бываешь вежливым, вежливым, вежливым, вежливым, а внутри растет напряжение, а потом раз – и в драку. На ровном месте, казалось бы. Потому что до этого сильно вежливый был, сильно лояльный, сильно много терпел. Поскольку зона преконтакта у нас всегда связана с каким-то терпением, чтобы как-то не вылезать некоторое время из своего внутреннего мира, приходится как-то сдерживаться. И вообще, чтобы свой внутренний мир сохранять, приходится как-то сдерживаться, сохранять его границы. То есть, если вы хотите иметь свой внутренний мир, не превращаясь в импульсивного психопата, который раз сразу – и в отношения, то для того, чтобы свой внутренний мир иметь, приходится некоторое время сдерживаться так, чтобы появиться на границе контакта в каком-то осознанном виде. А раз надо сдерживаться, то тут начеку те люди умные, добрые, справедливые, которые знают, как нам надо жить. Которые знают, что если долго сдерживался, сейчас как появится, сейчас как ухнет, и полетят клочки по закоулочкам. И на этот счет есть очень много интроектов, которые запрещают людям – не ходи, не лезь, не трогай, не живи, не дыши, не пукай, не какай, в общем, ничего не делай. Живи, пожалуйста, и будь удобен окружающим людям. И конечно, у нас есть масса прекрасных интроектов, которые говорят – не суй палец в розетку. Не надо во всем убеждаться на своем собственном опыте, открывать. Но есть какие-то вещи, которыми мы себя останавливаем, не очень понятно почему. Это какие-то родительские вещи. И очень часто это какие-то родительские вещи, связанные с непрожитыми родительскими темами, в зоне, например, привязанности. И когда добрые родители хотят нам сделать хорошие какие-то воспитательные действия нанести нам, на тело, воспитание такое, хорошее, то оно и проникает в душу и иной раз воспринимается, как что-то сильно ограничивающее свободу и развитие. Не делай, не тронь, не лезь. Потому что ребенок любопытный, трогает, лезет, ему же надо вообще чего-то делать А в адрес другого человека – это же еще очень страшно кому-то не понравиться. И поэтому лозунг интроекта – это «делай то, что от тебя хотят, и будешь всем мил. И, пожалуйста, забудь о том, чего хочешь ты». Если через это удается прорваться, то мы сталкиваемся с проекцией. Проекция означает то, что мы обретаем право на свое желание, то есть то, что в интроекте утрачивается, право на свое желание. При проекции право это вроде как у нас есть. Но ответственность за его исполнение не очень хочется принимать. И хочется отдать ее окружающим людям, среде. То есть, типа все из-за вас, все из-за тебя. Все из-за того, что воды на базе нету, все из-за того, что сосед храпит, все из-за того, что маечка у соседки слишком прозрачная. Все вообще из-за этого. Из-за этого все. Это не я, это они все сделали, это они все сделали, нехорошие люди и поэтому мое желание никак не может быть удовлетворено. Или я вдруг начинаю одевать розовые очки и проецирую в мир, что он весь такой прекрасный, меня любят, и радостно хожу ко всем в гости. Думаю, что меня хотят видеть. Проекция у меня такая, розовая, что вообще все так счастливы и рады меня видеть. Люди, конечно, все такие вежливые и сдерживаемые интроектами, не очень рады меня видеть, но сдерживаются. В какой-то момент, правда, говорят, спать очень хочется, вот извините нас, пожалуйста, так радостно, я завтра опять приду с утра, часиков в семь, а то и раньше. А то еще купаться ночью надо пойти или еще что-нибудь такое сделать. То есть, такой ложной проекцией, что мир меня бесконечно любят и все бесконечно мне рады. То есть, проекции бывают разные. Один сидит там и говорит, я к тебе не подойду, и ты ко мне не подходи. Ну проекция у него такая, что всюду всеобщее отвержение. А у другого розовая проекция. Я к тебе подойду, и ты ко мне подойдешь, и счастье нам будет, и все хорошо. Получается, что ни там, ни там - неправда. В этом смысле, хорошо бы проверять свои проекции. Проверять проекции – это увидеть другого человека. Когда мы имеем дело с интроектом, мы имеем дело не с человеком, а с некоторым лозунгом. С надписью какой-то. С куском какого-то текста, который к нам пришел из истории и говорит, что это хорошо. Это правило. В проекции у нас возникает идея, иллюзия, что мы имеем дело с человеком. Но это не так. Мы имеем дело с образом этого человека. С образом реальности и с образом самого себя. Непроверенным образом. Поэтому это пока еще не человек, это только пока путь к человеку. Путь через культурный слой всяких рекомендаций и ограничений в виде интроектов и путь через такой культурный слой искусства в виде проекций. Проекция – это раскрашивание мира красками своей личности. Какой я, такой мой мир. И когда вы сидите, например, в группе и думаете, что-то люди такие злые сидят – это ваша злость. Если вы думаете, что это люди такие прекрасные сидят - это у вас на душе хорошо. Это не значит, что босс вас любит. Это значит, что настроение у вас хорошее и избыток позитивной энергии, которую вы сейчас начнете кому-нибудь раздавать. Людям каким-нибудь, которым все это, может быть, нафиг и не надо. А может быть, и кстати будет. Может, очень кстати придется. В общем, надо проверять проекцию. Проекции хороши тем, что они прекрасны всегда и абсолютно достоверны. Проекция – это такой конкретный уровень пограничного расщепления, когда весь мир в моей власти. Потому что как я нарисовал себе мир в этих образах, так я и живу. Когда приходится проверять проекции, возникает некоторое огорчение. Они не всегда совпадают с реальностью. Но если удается как-то попроверять свои проекции и как-то попродолжать свой путь в сторону другого человека, то можно наткнуться еще на один препон, и загвоздку, и рогатку, которая препятствует жизни Я в этот период контактирования, в этот период от Я к Ты. Это ретрофлексия. Это когда уже желание мое есть, и я свое желание осознаю, когда проекция как-то проверена и даже я вроде представляю, что этот человек, скорее всего, рад меня видеть. И мне он тоже вроде симпатичен. И тут я в последний момент говорю себе нет. Не пойду. И останавливаю себя. И не подхожу, и не спрашиваю, не задаю интересующих меня вопросов и начинаю терпеть. Но терпеть уже не сдерживая границы своего внутреннего мира, как некоторой целостности и ценности, а терпеть уже в зоне отношений, что гораздо тяжелее терпеть. Потому что терпеть в зоне отношений – это значит, что меня уже выбросило некоторой ударной волной в зону отношений, и я там уже нахожусь в этой зоне отношений. Именно там я и терплю. И при этом все мое терпение оказывается во внешней среде, а не во внутренней. Я как-то терплю на глазах у других. Я как-то терплю у себя на глазах. Но во внешнем мире уже терплю, не во внутреннем. И вот это терпение под названием ретрофлексия означает, что вся энергия, которая должна была бы быть затрачена на организацию жизни в своих интересах, оказывается остановленной внутри. И с этим могут быть связаны всякие аутоагрессивные действия. Например, о камень споткнуться, удариться, ножку подвернуть, фингал себе под глазом поставить, в дерево упершись. Взять напиться, например – тоже такое аутоагрессивное действие. Какие-то такие действия, которые связаны с тем, что себя начинаю ранить вместо того, чтобы жизнь устраивать в своих интересах. Какие-то рискованные действия, вроде энергии-то много, а подойти страшно. Поэтому если у вас в группе будут всякие разные события происходит, связанные с обеспечением привязанности, как-то имейте ввиду, на что опираетесь. На интроекты, на проекции, на ретрофлексию. Когда вы чувствуете, что у вас с привязанностями не очень все складывается. Или, может, придется снова нырнуть в зону преконтакта для того, чтобы обнаружить свое Я. А это точно всем придется сделать сегодня. Потому что меняются тренера во всех группах. Линейный-то. Слава богу, остается, а тематические все меняются. Поэтому когда вы в своих группах окажетесь через некоторое время, то вам придется столкнуться с тем, что придет человек, который про вашу группу ничего не знает и только немножко слышал, поговорив с линейным тренером. Совсем немножко. А вас вообще не знает. И вам придется заново знакомиться. То есть у вас будет неизбежно снова петля возвратная в зону преконтакта. И это для меня очень хорошо. Потому что я вот сейчас приду в группу, и я попрошу людей в группе рассказать, а что в группе творится. И им придется, рассказывая мне о себе, снова заново себя обнаруживать для того, чтобы как-то интегрировать опыт первой трехдневки. И вот после обнаружения себя у нас обнаружатся фигуры, с которыми мы дальше уже сможем работать. Поэтому не делайте вид, что ничего не изменилось. К вам пришел новый человек, вы его не знаете, и он вас не знает. Поэтому вам придется заново с ним знакомиться, с группой знакомиться и с самими собой. И в этом нет никакой потери времени. Потому что для того, чтобы продвигаться по жизни, нужно все время знать, где ты находишься. Откуда брать билет. То есть, если я хочу где-то оказаться, то я точно должна знать, откуда мне брать билет. Если я хочу попасть в Москву, то я точно должна знать, что я сейчас на Азовском интенсиве. Что я сейчас не в Лондоне, не в Париже, не в Токио, не в Одессе, а именно здесь нахожусь. И именно здесь нахожусь в определенном состоянии. И отсюда могу брать билеты. Поэтому ничего такого зазорного, стыдного в том, чтобы оказываться в зоне преконтакта снова-заново, нет. Приходиться сталкиваться с этим каждый раз, когда у нас возникают утренние обмены эмоциональные, которые называются заумным словом шеринг. Утренний шеринг, то есть утренний обмен. Когда мы понимаем, что нам надо это группу каждый день создавать заново. И то, что относится к зоне привязанности, к зоне отношений, означает, что очень много будет про это работ в группах, это означает, что будет много пристального внимания на динамику в группах. Это означает то, что какие-то работы, которые в группах будут проявляться, будут вызывать довольно большие отклики. И те отношения, которые уже в группе сложились, могут быть моделью тех отношений, которые у вас существуют в жизни с другими людьми. Поэтому пользуйтесь всеми этими возможностями. Понимая прекрасно, что в этой зоне привязанности есть определенное количество пограничного расщепления в виде опасности, когда люди могут, оказавшись во внешней среде, сильно рвануть, оказаться захваченными каким-то отношениями. И если вы будете очень сильно захвачены какими-то отношениями и не очень хорошо будете при этом осознавать себя, можете опять нарваться на какие-то неприятности. Поэтому я призываю вас к внимательности и осторожности. Про это мы, может быть, более подробно завтра поговорим, про какую-то клинику пограничных расстройств.

Еще была такая идея, которую я отстаивала на тренерском сборе. Потому что привязанность привязанностью, но хорошо бы понимать, кто вступает в эту привязанность. И даже была какая-то идея про то, чтобы сегодня какую-то лекцию про близость прочесть. Мне кажется, про близость рано, потому что близость конечно прекрасна, но как-то сразу из преконтакта в близость – это как-то любовь с первого взгляда, что-то в этом роде получается. Близость отличается от зависимости тем, что в близости два отдельных субъекта действия. А зависимость иногда бывает суррогатом близости в зоне привязанности, когда безопасность не установлена и устанавливается за счет безопасности другого человек, возникает такой феномен зависимости – я без тебя никуда. То есть, истинная близость возможна в том случае, когда я прекрасно без тебя могу обойтись. Но с тобой и мне хорошо. Мне с тобой хорошо, но и без тебя неплохо. То есть, есть какое-то количество людей, с которыми мне тоже хорошо. Не только с тобой. Вот тогда могут возникать те отношения, в которых люди чувствую себя достаточно свободными, когда осуществляется процесс поиска оптимальной дистанции между двумя отдельными людьми. И вот это и есть построение процесса близости. Где никто друг друга не сжирает от ужаса, как при шизоидном построении контакта. Никто не впадает в страшную зависимость. А просто люди каждый раз думают – а как сегодня нам лучше организовать контакт. Так вот, одной из сложностей зоны контактирования может быть желание установить близость преждевременно. Вместо близости тогда устанавливается зависимость. Когда человек от ужаса в кого-то вцепляется, пережить это как отношения не может, и все силы уходят на захват. Чтобы когтями вцепиться и удержать. На захват вообще уходят все силы. А на то, чтобы пережить это как отношения, сил уже не остается. И при этом возникает все время страх брошенности. Страх того, что сейчас оставят, и все кончится. И вот уже вторая трехдневка, а отношений все нет и нет. Поэтому их нужно срочно устанавливать. Надо как-то срочно. Уже не того, что кто нравится, кто не нравится. Нравится - не нравится, спи, моя красавица. Так не надо. Потому что установите отношения не с тем, с кем хочется. Потом очнетесь, поймете, что как-то зря все это было. Будет стыдно. Остается только очень много пить для того, чтобы всего этого не видеть и не чувствовать. Поэтому лучше не надо. Лучше понимать, что это у нас не первый интенсив. Понимать, что те отношения, которые у вас устанавливаются – это те отношения, которые вы устанавливаете на интенсиве. А потом вам придется возвращаться в ваши привычные отношения. И поэтому, когда вы на интенсиве находитесь, вы как-то здесь находитесь, но понимайте, что это фигура на фоне ваше жизни, где существуют довольно стабильные отношения, привязанности и вашими близкими людьми. Поэтому если кто-то приехал сюда со своими близкими людьми, в этом году таких, по-моему, меньше значительно, чем в прошлом году. В прошлом году было очень много таких людей. Близкие очень страдали. Они никак не могли понять, как интенсив может быть фигурой на фоне, на их фоне. Такого близкие люди на интенсиве переживать не могут и не должны. Поэтому если дети малые неразумные, они еще как-то прощают родителям, потому что дети все прощают, все равно же, деваться некуда. А мужья и жены начинают ерепениться, и ничего удивительного в этом нет. Поэтому вы им, пожалуйста, пишите, звоните, о том, что вы их помните. Потому что если этого не происходит, они начинают нервничать, беспокоиться, ревновать не по делу. Совершенно не по делу, на самом деле. Просто интенсив – это действительно то мероприятие, в котором действуют какие-то эффекты толпы. Когда начинают действовать какие-то эффекты толпы, человек теряет свою идентичность. Что такое идентичность? Это ответ на вопрос кто я такой, какие у меня корни, откуда я взялся, с кем я связан, откуда я родом, какая у меня семья, по какому адресу постоянно проживаю. И так далее. То есть, какие-то вещи, которые связаны со стабильным фоном вашей жизни, которые связаны с тем местом личным, профессиональным с стабильных каких-то отношениях, которыми вы занимаетесь. И если у вас нарушается идентичность, вы за это заплатите сильным чувством вины. Можно еще сказать такую вещь, что чувство вины регулирует идентичность. Когда у вас идентичность нарушается, вам быстро показывают, что ваша социальная роль неадекватна на данный момент, она нарушена. Идентичность в отличие от аутентичности. Давайте я просто расскажу, это два умных слова. Это два разных понятия. Идентичность – это ответ на вопрос кто я. Это мое равенство моему месту в этом мире. А аутентичность – это мое равенство самому себе. И если за нарушение идентичности мы платим чувством вины, то за прекращения процесса аутентичности, то есть, поддержания равенства себе, мы платим чувством стыда. Аутентичность – это процесс поддержания, в частности, моей идентичности. Аутентичность – это то, что я постоянно сама с собой советуюсь, сверяюсь. Я сама для себя оказываюсь достаточно уважаемым собеседником для того, чтобы принимать по месту решения для творческого приспособления. И когда я принимаю такие решения, я понимаю, в данном случае, какова моя идентичность. То есть, если я вам лекцию читаю, то моя идентичность – это идентичность лектора. Если начинаю отхлебывать кофе одновременно с тем, что я лекцию читаю, это уже есть некоторое небольшое нарушение моей идентичности, за которое я испытываю некоторую неловкость, даже чувство вины. Иными словами, я выбираю между тем, чтобы сидеть в кататонической позе, держа чашку в руках или испытать чувство вины по другому поводу, что я из нее отхлебну кофе. Я отхлебну и поставлю, буду лекцию продолжать. Но для того, чтобы это сделать, мне нужно какое-то количество свободы, чтобы обращаться со своими потребностями. Потому что если я сильно затюкана интроектами, то моя идентичность заперта в клетку и если я лектор, то все, должна стоять, за кафедрой должна быть и чтобы у меня половина тела, нижняя часть, была скрыта обязательно, только голова профессора Доуэля торчала умная, а вообще все первичные, вторичные половые признаки были скрыты этой самой массивной кафедрой, чтобы вообще там не было никаких… нет, стакан воды там позволяют. Если моя идентичность – это идентичность лектора, то все, значит, я лектор. Но тогда, значит, мне здесь неадекватно раздеваться до купальника, начать загорать, несмотря на то, что солнце. Но я же человек, могу раздеться до купальника и начать загорать, если солнце, но в другой ситуации. То есть, я должна смотреть по месту. И в этом моя идентичность – смотреть по месту. А кто отслеживает, правильно ли я выбрала место? Да я же сама. Насколько я была конгруэнтна сама себе. То есть, это процесс моей аутентичности. И в этом плане, я то чувство вины испытаю иногда, то чувство стыда. Если не удалось еще себя обнаружить при этом, то чувство страха. Если из преконтакта я выпрыгнула в какую-то зависимость. Предположим, я вышла читать лекцию, но при этом я совершенно еще в зоне преконтакта, не готова выйти в реальность. И кто-то мне говорит - да ну, Лена, не важно, что Данила попросил лекцию прочесть, смотри, какое солнце замечательное, давай позагораем. И туту я начинаю метаться. Данила попросил, а то меня за руку тащит, давай раздевайся до купальника, загорать будем. Ия тут раздеваюсь до купальника и начинаю, вместо того, что читать лекцию, загорать. Все в недоумении, публика в шоке. Непонятно что. А я думаю - что я, где я, что я делаю. Так что в отношениях с родственниками. Будьте мужьями, женами, матерями, отцами и так далее. Дочерьми, сыновьями. В отношениях с людьми в группе будьте участниками группы. На пляже хорошо загорать, в море купаться. Если в море начинаете пить алкоголь, лучше не надо, лучше это делать в номерах в умеренном количестве. Какие-то вещи лучше делать в нужном месте в нужное время. Например, не пить на группах, не появляться в нетрезвом состоянии во время работы. После работы немножко можно. Если вы свою дозу знаете, и если вы понимаете, что вам не сильно сносит крышу, когда вы оказываетесь в неопределенности в сфере отношений. Речь идет о том, чтобы вы не регрессировали в зависимость, передавая власть каким-то властным родительским фигурам, а чтобы вы принимали ответственность за свою жизнь сами. Ответственность за свой выбор быть тем, кто вы есть в том месте, в котором вы находитесь. И поддерживать свою идентичность. Потому что ну кто такой подросток? Подросток – это психопат. Психопат по определению, потому что он не знает ответа на вопрос, кто я. Он заперт между взрослым миром и миром детей, его наказывают как за детское, так и за взрослое отношение. И ему приходится в этом маргинальном состоянии все время искать ответ на этот вопрос. И этот возраст мы все переживали и его обязательно переживают наши дети. И будут переживать их дети. И в этом ничего такого страшного нет, потому что вся клиника заперта в нашей истории человеческой. Дети сумасшедшие совершенно, совсем сумасшедшие. Потом переходят в подростковый возраст, становятся психопатами. Потом вырастают, есть шанс стать таким нормальным здоровым невротиком, переживая какие-то социальные чувства. Просто обнаружьте себя. Кто еще совсем сумасшедший, кто уже психопат, кто уже зрелый взрослый невротик. Невротики почему – потому что люди нуждающиеся. Пока человеку еще что-то надо, он невротик. Невротик – это тот, который способен сознавать себя, знает ответ на вопрос, кто он и очень озабочен отношениями. То есть, хотелось бы, чтобы мы эту фазу контактирования прожили не в психотическом варианте, не в психопатическом варианте, а в здоровом невротическом варианте. В сильной озабоченностью отношениями, с тем, чтобы хорошо отслеживать свою идентичность, включать свою аутентичность, чтобы не было стыдно. И как-то проходили путь от Я к Ты с помощью каких-то таких нормальных чувств. Некоторой обиды, некоторой тоски, может быть, легкой влюбленности, ожидания какой-то надежды на дружеские отношения, благодарностью за поддержку, радостью. Принятия, страх отвержения, но такой, который все-таки позволяет удерживаться в контакте и радоваться тому, что этого не произошло. В общем, хотелось бы вам пожелать хорошей трехдневки, хорошего ее начала, знакомства с новыми тренерами и опять придется быть в зоне преконтакта и заново знакомиться. Удачной вам работы.

 

Лекция о работе с утратой (А. Моховиков). Одесский Интенсив-2008.

Тема нашего сегодняшнего разговора – это контакт с утратой. В жизни человека есть такая засада, которая называется утрата. Все начинается с того, что человек рождается в этот мир и потихоньку начинает чего-то утрачивать. Ну, например, сегодня явно ощущается утрата сил у участников интенсива. Потому что много положено усилий на то, чтобы справиться с такой нелегкой задачей, как проживание различных сложностей на этом мероприятии. Кроме того, мы достаточно часто сталкиваемся с тем, что уходят близкие люди, и это является утратой. Мы проживаем жизнь и каждый раз не только приобретаем, но и что-то теряем. Например, отношения, например, какие-то способности. Какие-то возможности. Оказываемся в какой-то точке жизни, в которой что-то еще возможно, точно возможно, а что-то невозможно, и это оказывается утратой. То есть, в общем, так или иначе, время от времени нам приходится сталкиваться с такими потерями, и, соответственно, как это водится у человеческого рода, в общем, переживать состояние горя. То есть, горевать по поводу того, что произошла та или иная утрата. И вот здесь, наверное, самым важным вопросом является вопрос - а как относиться, как в себе идентифицировать и как помогать себе преодолевать различные утраты. Это вопрос и к различным житейским ситуациям, это и вопрос к тем терапевтическим отношениям, переживаниям клиента, переживаниям терапевта, которые могут возникать в ситуации психотерапии.

Что из себя представляет утрата? Когда мы что-то теряем, мы по этому поводу начинаем страдать. Пиковым переживанием подобного страдания, которое может быть телесным, может быть психическим, является особый феномен, который называется боль. Душевная, психическая или еще ее называют экзистенциальной болью. И вот, пожалуй, экзистенциальная или душевная боль является тем ключевым моментом, который играет важную роль в том, как мы обходимся с утратой. Обычно мы все боимся боли, это понятно. Ну, скажем, даже если у нас банально болит зуб, то поход к стоматологу – это всегда некоторое очень серьезное усилие. Ну а во сто крат, наверное, сложнее, когда у нас с вами начинает болеть душа по поводу того, что произошла какая-то потеря. Мы начинаем переживать боль. Душевная боль представляет собой достаточно сложное образование. И возникает она, когда у каждого из нас накапливаются очень сильные чувства. Очень сильные чувства, которые точно так же, как какая-нибудь опухоль раздирает тело, эта самая боль начинает раздирать или бередить нашу душу. Боль – это, как я уже сказал, состояние, которого мы очень боимся. И действительно, в определенном смысле, боль – это определенный сигнал, если отнестись к боли с интересом, о том, что наступил некоторый предел переносимости. Наступил некоторый предел выносимости. Боль всегда связана с очень сильным напряжением, и это сигнал о том, что то, что накопилось в душе, должно разрядиться. И если с таким вниманием или уважением отнестись к боли, то дальше можно увидеть еще и следующую составную часть боли. О том, что боль – это не просто страдание, не просто слезы, не просто какая-то очень сильная растерянность. Боль – это еще сигнал о какой-то переживаемой ценности. Если я горюю по поводу умершего человека или горюю по поводу развода или еще по поводу какой-либо утраты, то это не просто плач по ушедшему, плач по умершему. Это еще очень важный сигнал, который позволяет каждому из нас осознать ту ценность, которая, как говорила Лена в своей лекции, ценностью не потенциальной, а ценностью реальной. Если я плачу по умершей недавно маме, это означает, что для меня очень важной является ценность отношений. Не с мамой, которую уже никак не вернуть, ни с мужем, ни с женой, которую тоже уже никак не вернуть. А это сигнал о переживаемой ценности. О том, что для меня, несмотря на уход, утрату кого-то близкого, остается очень важной ценность отношений. Именно осознание того, что боль – это сигнал о ценности, позволяет дальше, когда проходит пик психической боли, искать некоторый ресурс. И здесь нередко бывает так, что на пути проживания психической боли возникает целый ряд достаточно серьезных препятствий. Во-первых, хорошо известно, что Зигмунд Фрейд, когда описывал клиническую картину острого горя, он ввел очень важное понятие. Понятие, которое он назвал работой боли. Нет другого способа обратиться с утратой, с состоянием горя, как говорил Фрейд – прежде всего, совершить работу по переживанию горя. И вот эта работа по переживанию горя, она естественно невозможна, если не приложить к этому определенные усилия. Не совершить над собой насилие, а приложить усилия к тому, чтобы продвинуться по кривой этого горя. А хорошо известно, что утрата в динамическом смысле, она вызывает или характеризуется несколькими стадиями. После случившейся утраты возникает состояние шока, в котором мы не осознаем утраты, и работают достаточно серьезные механизмы психологической защиты или, в данном случае, нарушения границы контакта, возникают достаточно серьезные. Дальше у нас возникает следующая стадия, стадия переживания. Когда происходит постепенный процесс осознавания утраты. И именно на стадии переживания психическая боль оказывается очень сильной и сопровождается бурным эмоциональным всплеском. И последняя стадия, она характеризуется интеграцией. Когда утрата, боль становится составной частью нашей жизни. Когда мы интегрируем эту боль, утрату в историю нашего личного существования... И здесь, пожалуй, надо сказать о трех эмоциях, которые играют очень важную роль в торможении переживания утраты. В торможении динамики горя, в остановке горя и появлении не очень нормальных, не очень адекватных форм обращения с утратой. Первая эмоция, которая достаточно серьезно тормозит проживание утраты – это, конечно, ужас. Хорошо понятно, что стадия шока, которая возникает сразу после утраты, естественно, основным эмоциональным переживанием является ужас. Ужас от неверия тому, что эта утрата со мной могла произойти. И нередко бывает так, что какая-то часть клиентов вполне к вам может приходить в этой стадии шока. Хотя нормативно в различных учебниках по психологии описывается, что стадия шока достаточно кратковременная – это, в общем, далеко не факт. Конечно, в таких усредненных вариантах длится она не так и долго, но может затягиваться на годы и даже на десятилетия. Если в младенческом возрасте я столкнулся с резкой и внезапной утратой материнской любви, произошло это тогда, когда я не мог за себя постоять, и возникло особое состояние, которое в психологии описывается как анаклитическая депрессия, то я думаю, что эта травма, эта утрата будет во многом определять весь мой остальной стиль жизни. Я буду многие десятилетия находиться в шоке от увиденного. Шоке от того, что появившись на этот свет, я оказался совершенно беспомощным и человека, который должен был быть сопровождать меня первые полтора года жизни, рядом со мной не оказалось. И вот этот стиль жизни в шоке от увиденного, он может продолжаться достаточно долго. И тогда происходит такая ситуация, что, как говорил вчера Данила, происходит медленная постепенная неуклонная шизоидизация личности. Начинает работать шизоидная составляющая личности, и я вообще боясь ужаса несуществования, начну уходить от любых проявлений боли. В том числе, и боли психической. Она для меня будет совершенно невыносима, потому что если я, испытав этот ужас, испытаю боль, я умру. И естественно, клиентов, которые находятся в такой стадии, в общем, их не так много, но они встречаются, часто возникает вопрос – а что, собственно, делать в ситуации шока. В ситуации, когда доминирует ужас, и клиент не в состоянии осознать, что с ним происходит. Спрашивают, надо ли его уговаривать, надо ли с ним более активно взаимодействовать, надо ли ему говорить – ну ничего, не плачь, один муж ушел, второй найдется. Ну, что делать? Это действительно такая сложная стадия, когда от гештальт-терапевта требуется очень серьезный навык присутствия. Фактически, то, что надо делать – это просто быть с клиентом. Не провоцировать его на «давай побыстрее проживем эту стадию». Потому что у каждого свой темп переживания, и можно, конечно, прожить быстро и плохо, но ничего от этого хорошего не получится, а горе может как-то трансформироваться и превратиться в какое-то иное состояние. Здесь не столько надо тратить усилие на разговаривание клиента, на побуждение его к активности. Здесь основные усилия терапевта направлены на то, чтобы быть с клиентом и обеспечить свое активное присутствие. Надо с этим человеком быть. Это основная задача. Здесь очень много бывает сложностей. Это похоже на то, когда телефонный консультант разговаривает с молчанием. Потому что очень трудно и порой бывает невыносимо смотреть на клиента, у которого такие остекленевшие глаза рептилии, ничего не выражающие. Вы тратите массу сил и энергии на то, чтобы привести его в чувство, а он не приводится. И кажется, что усилия, направленные на это, они оказываются безрезультатными. Нередко в этой стадии может возникать собственное отчаяние. А что я могу сделать в этой ситуации? И все эти вещи они, конечно, могут мешать такому, человеческому присутствию терапевта в этом самом контакте. Это вполне может быть действительно молчание. Но молчание, когда терапевт про себя точно знает, четко осознает, что в этом контакте, в этом молчании он присутствует. Следующая эмоция, которая тоже может достаточно серьезно препятствовать контакту с утратой – это, конечно, страх. Он возникает чуть дальше, уже тогда, когда идет стадия переживания, и действительно оказывается весьма страшны – вот эту самую боль к клиенту, с одной стороны, пережить. Это действительно напоминает, если пользоваться хирургическими метафорами, какое-то вскрытие раны, вскрытие абсцесса, чтобы дальше не нагнаивалось. Но если подобного переживания психической боли избегать, то мы оказываемся перед весьма печальной перспективой хронического и никогда не проходящего горя. Когда утрата становится какой-то осевой частью нашей жизни. Знаете, это из серии клиентов, которые… терапевты знают, еще в кабинет не вошли, на стул не сели, а горе их уже пришло, село, сидит и на вас смотрит. А вот через некоторое время заходят и они. Это те клиенты, которые это горе несут перед собой. Ну и ладно бы, несли это как некоторый каравай, бог с этим. Но самое страшное и печальное, наверное, состоит в том, что это непереживаемое горе, оно серьезно омрачает жизнь не только их, они иногда к этому привыкают даже и используют в различных рентных целях, но омрачает жизнь их близких. Ну, например, ходит мама с таким страдающим выражением лица от хронического непережиаемого горя. Кислое такое у нее выражение на лице, ну а рядом – детишки. Ну, понятное дело, какие личики будут у этих детишек. Ну, просто страшные. Иногда полные брезгливости, омерзения или того же самого неизбывного страдания, которое может омрачить вот эту самую невинность детства. Ну, не только детства. Иногда ну мама – да, папа, понятное дело, обладают властью, и это может быть таким немым приказанием – типа вот, вообще страдай. Права на счастье не имеешь, права на радость не имеешь, права на удовольствие не имеешь, раз я страдаю – то и ты страдай. Ну а потом из самых лучших соображений от этого самого страдания их можно засовывать в разные приличные учреждения, вундеркиндов этих. Превращать, чтобы у них постепенно, как вчера говорил Данила, крыша съезжала. То есть, вот этот самый сильный страх переживания горя, он естественно, может превращать вот это самое горе в хроническое, такое, знаете, когда клиент напоминает машинку по истечению слез. Плачет, плачет, все приходит к вам и плачет, приходит и плачет. Ну, на группах есть такие участники, которые все время плачут. Плачут, плачут, плачут, плачут – а толку никакого нет. Потому что происходит такое обычное отреагирование. Когда хроническое горе становится способом утверждения себя в мире. Но таким способом, весьма подмоченным, который не дает возможности толком обращаться с той болью, которая существует. Ну и дальше, следующим чувством, которое также является препятствием на пути проживания утраты, становится стыд. Стыд связан с тем, что, наверное, в нашей культуре обыденное переживание утраты не является принятым. Существуют определенные ритуалы, вы хорошо знаете, где можно позволить себе позволить поплакать, и это не стыдно, но во всех остальных ситуациях как-то опять касаться ситуации утраты и потери оказывается очень стыдно. Соответственно, если возникает чувство стыда, а оно может серьезно блокировать переживание утраты, то эта утрата тоже может приобретать достаточно длительный фон. Если я начинаю стыдиться, то я лишаю себя самой разнообразной гаммы чувств. Если я стыжусь, то у меня в распоряжении остаются только страх и ужас. Соответственно, я могу регрессировать до какого-то очень раннего уровня, превратиться в такого маленького карапуза 37 лет, который все плачет, почему его мамочка недокормила и недопоила, и в каждой женщине прежде всего видеть материнскую грудь и припадать к ней, желая того или не желая. То есть, можно таки образом справиться со стыдом – регрессировать до степени ужаса, можно переполниться страхом или можно просто стыдиться этого самого переживания. Кроме того, что стыд достаточно серьезно снижает самооценку, из стыда перед переживанием утраты могут возникать самые разнообразные другие феномены, ну, например, зависимое поведение. Ведь зависимое поведение часто тоже базируется на разнообразных утратах. Я ищу себе какой-то суррогат, какую-то замену, которая может мне в какой-то мере восполнить ту утрату, которую я толком вот с этой самой болью пережить не в состоянии. Не могу. Я стыжусь этой утраты. И особенно это касается представителей мужского пола. Ну, понятное дело, женщины – у них с этой самой слезоточивостью все более или менее в порядке. А у мужчин вот здесь как-то полных швах, они должны быть сильными, они должны быть стойкими, они должны быть авторитетными, они должны быть властными – ну а кто из властителей плачет? Плачут только слабые. Поэтому очень часто у мужчин горе приобретает силу такого стыда перед переживанием, стыда перед болью. Очень такие затяжные и хронические формы, чаще всего проявляющиеся в различных психосоматических расстройствах. То есть, когда компонент переживания уже конвертируется в тело, и возникают достаточно серьезные соматические сложности, в виде различных психосоматических симптомов, которые достаточно серьезно мешают проживать или обращаться с ситуацией утраты. И часто с мужчинами-клиентами приходится работать с этими аспектами соматики, возвращая или как-то соединяя вот тот соматический симптом, который есть, в ситуацию достаточно давних утрат. И поэтому здесь имеют такие проявления место, как отсутствующее горе, отставленное горе его описывают, затем соматизированное горе, целый ряд проявлений этих утрат, которые нередко можно встречать у мужчин. Чем важно заниматься в психотерапии утрат? В психотерапии утрат, прежде всего, для гештальт-терапевта четко видеть ту феноменологию горя, феноменологию утраты, которая есть у конкретного клиента. Ну, например, поглощенность образом утраты, проявленность телесного или физического страдания, чувство вины – достаточно распространенная вещь. А почему я не сделал того-то, того-то, того-то для умершего или для ушедшего или почему я так-то и так-то не организовала этих отношений, что они прекратились. Нередко, что, кстати, тоже часто пугает начинающих психотерапевтов, это возникновение различных враждебных или агрессивных реакций со стороны горюющего человека. Важно помнить, что при переживании утраты у клиента очень много злости. Злости, ярости и раздражения. И задачкой терапевта является принять на себя, выстоять, выжить в этой ситуации, когда клиент начинает на тебя очень сильно разъяряться. Здесь закономерно возникает противоположная реакция. Ну что же так, я же тебе хочу помочь, я к тебе проявляю ласку, я к тебе проявляю нежность, я активно рядом с тобой присутствую, а ты берешь на меня и злишься, какая ты сволочь. Такая, знаете, возникает контрпереносная реакция, которая может серьезно уменьшить эффективность психотерапевтической работы. А вместе с тем эти враждебные реакции являются закономерным проявлением горя. Какое право ты имел от меня уйти, мне так с тобой было хорошо. Зачем ты умер, мне так с тобой было комфортно. То есть, все эти переживания, они, естественно, вызывают достаточно серьезную агрессию и достаточно серьезную злость. Что с этим делать? Надо дать возможность злости произойти, надо дать возможности злости появиться в контакте, надо дать возможность клиенту эту злость выразить. И осознавать те контрпереносные реакции, которые в этой ситуации могут возникать. Причем, у каждого клиента горе – это достаточно обширное, достаточно многообразное состояние. В общем, надо обращать внимание на те конкретные феномены, на те конкретные симптомы, элементы острого горя, которые могут здесь возникать. Кроме работы с актуальными проявлениями утраты, дальше речь идет, если уже такая, долговременная терапия, о достаточно серьезной возможности или стратегии, которую можно обозначить как терапевтическая реконструкция утраты или терапевтическая реконструкция боли в жизни клиента. Клиенты, наполненные ужасом, страхом, стыдом иногда четко не осознают о том, что душа болит. Более того, даже само слово «боль» является для них в какой-то мере запретным, неосознаваемым, скорее даже. И в силу этого боль клиента с болью – она везде. Ну вот знаете, древние иудеи, и нынешние иудеи – они никогда не произносят имя бога, оно у них никак не пишется. Почему? В силу того, что это что-то такое, находящееся везде, а если слово «бог» написать, то оно уже как-то локализуется. А поскольку везде – то негоже это дело обозначать, оно имени определенного не имеет. И точно также с болью. Очень важно боль из реальной превратить в семиотическую, то есть знаковую. По крайней мере, дать возможность клиенту дать произнести банальную фразу «у меня душа болит». Или «мне больно». Больно от того-то, того-то и того-то. И сама вербализация боли позволяет боли не властвовать над клиентом, не находиться везде, а быть в какой-то мере неуправляемой. А уже, соответственно, находиться в том месте жизни, в той точке жизни, к которой она реально относится. Потому что в ситуации торжества боли она действительно везде. И очень важно найти инструмент, чтобы как-то начать эту самую боль приручать. Вербализация боли, превращение ее в семиотическую, начинает достаточно важный процесс при вот этой терапевтической реконструкции боли – поисков ресурсов психической боли. Потому что, как я уже говорил в самом начале лекции боль – это всегда сигнал о переживаемой ценности. Я на этом хочу заострить ваше внимание. Боль может быть даже о нескольких переживаемых ценностях. И далее идет работа по поиску этих ценностей. По поиску этих отношений, этих стилей поведения, моделей поведения, которые могут оказаться достаточно в этом смысле ресурсными и выводящими клиента на дальнейшую дорогу жизни. Потому что если этих ресурсов не найти и боль не пережить – понятное дело, жизнь клиента останавливается. Останавливается в этой ситуации непережитого горя. Он не может идти дальше. Он завязает в этой ситуации незавершенного гештальта горя. И нет другого пути в этом смысле, чтобы с этой болью работать. Ее можно отодвинуть, но она не уйдет, ее можно отодвинуть, но она не уйдет, на нее можно сильно разозлиться, она тоже не уйдет, если не работать с болью, она остается внутри нас. И это та незаживающая рана, на совладание с которой будет уходить достаточно много нашей с вами энергии. И только возможность ее заживления с помощью различных ресурсов психической боли, оно может позволить человеку двигаться дальше. Ну а для этого в терапевтической паре необходима такая вещь, как смелость и мужество клиента столкнуться с собственными болевыми переживаниями. Ну и смелость и мужество терапевта на то, чтобы эти переживания встретить и пойти вместе с ними и клиентом дальше. И это всегда приводит к тому, что работая с клиентом в ситуации утраты, терапевт является таким поводырем, который мягко, но одновременно настойчиво подталкивает клиента, чтобы он шел по пути проживания вот этой самой утраты и выхода в дальнейшую жизнь. Для того, чтобы он обнаружил себя и обнаружил собственную аутентичность. Когда-то Мераб Мамардашвили сказал, что человек начинается с плача по умершему. То есть, с осознания утраты, с той боли, которая у нас возникает по поводу утраченного, может начаться наша новая жизнь. И тогда достаточные усилия, потраченные на выживание… Скажем, недолюбила меня мама, я все выживаю, выживаю, выживаю, мне уже 37 лет, а я все выживаю, постоянно находясь в какой-то критической ситуации. И лишаю себя свободы человеческого существования. Я оказываюсь очень сильно несвободен. И нередко это очень важно – поработать, увидеть эти ранние травмы, но, знаете, работая с клиентами, часто приходится сталкиваться с такой вещью. Что ранние травмы – они конечно хороши. Хороши в смысле того, чтобы с ними поработать. Они, может быть, очень удачны, чтобы проявить свое гештальт-аналитическое искусство поискать, поковыряться – а что там, собственно, происходило и в какой ситуации. Но нередко приходиться сталкиваться с тем, что эта погоня за выделением чего-то очень раннего приводит к тому, что мы опустошаем наше настоящее. Погоня за призраками прошлого опустошает настоящее. И тогда осознавание может носить достаточно драматический характер. Ну вот, мне 37 лет – и что? Я все гонюсь за каким-то призраком недолюбившей меня мамы. А вообще что происходит с моей жизнью? Как я обращаюсь с собой? Каковы сейчас мои ценности? Я могу еще лет 10 потратить на то, чтобы погоняться за этим призраком. А что еще через 10 лет со мной произойдет? Это будет все то же выживание или мрачное хождение по различным психотерапевтам. Или лучше осознать, что я сейчас делаю со своей жизнью. И здесь для терапевта очень важно не только, реконструируя историю жизни клиента, историю боли, историю утраты, совсем уходить в такой аналитический подход, а четко видеть преимущество этой простой ситуации здесь и сейчас. А что сейчас происходит в твоей жизни? Как эта утрата касается сейчас твоей жизни, как она меняет твою жизнь и почему твоя жизнь так пуста. Может, хватит бегать за призраками и лучше обернуться к той актуальной ситуации, которую точно можно прожить, от которой точно можно получить удовольствие, и с которой может начаться какая-то точка реальной жизни. То есть, вот это основные задачи, проблемы, трудности, которые могут возникнуть у терапевта и у клиента, когда возникнет эта работа с этой возможной утратой. Вот, пожалуй, это все, что я хотел сегодня рассказать.

 

Лекция о развитии отношений. Часть I. (Даниил Хломов). Большой Черноморский Интенсив-2005.

Тема сегодняшней лекции - это тема, связанная с развитием отношений. Здесь есть несколько, с одной стороны, очень простых идей, а с другой, очень важных. Для того, чтобы понимать, что происходит у нас в терапевтической работе. Есть взаимодействие, есть диалог, а с другой стороны, это взаимодействие происходит на каком-то фоне, и этим фоном является медленно изменяющаяся картинка отношений. И то, что касается вот этого медленного изменения отношений, почему-то принято считать это развитием. Ну, наверное, там есть элемент развития. Но тогда важно понимать, а что развивается и каким образом. И точно так же отношения – если они продолжаются, есть один диалог, другой, третий, есть повторяющиеся ситуации. Например, чем важен интенсив? Это те же повторяющиеся ситуации встречи, разговоров между клиентом и терапевтом, это какие-то разговоры в группе. И если обращаться к группам, есть слово, которое для многих ведущих групп, психотерапевтов звучит, как ругательное, это «групповая динамика». Так вот, групповая динамика – это и есть то самое развитие отношений. То есть, те отношения, в которых мы предъявились, вообще свойственны первому этапу. И мы предъявляемся, предоставляя что-то, что по нашим представлениям, поможет наилучшим образом организовать взаимодействие в данной группе или с данным человеком. И поэтому задачей при представлении является как-то уменьшить свои возможности или, наоборот, их преувеличить, уменьшить свое дружелюбие или продемонстрировать зубы, что я могу кусаться. Но это элемент первичного предъявления.

После первичного предъявления всегда проходит какое-то время и выясняется, что это предъявление не исчерпывает то, что есть у человека. И тот, кто предъявляет себя как циничный, агрессивный человек, зачастую оказывается весьма романтически настроенным, но данные особенности помогают ему это переживать. Или наоборот, человек, который предъявляет себя как очень доброго, потому и предъявляем, что ему одному достаточно трудно справиться со своими агрессивными тенденциями и поэтому полезно других, то есть, целую группу людей, взять в помощники, чтобы они ему помогали справляться с его агрессивными тенденциями. Зная, что он такой гуманный, добрый, все понимающий. И вот, предъявившись, дальше продолжается контакт, и я как ведущий группы, другие участники группы замечают, что за этой маской есть что-то другое. Как правило, некоторая противоположность. И эта противоположность является не очень приемлемой для человека. Во-первых, не факт, что она для нас является неприемлемой, очень может быть, что для нас она как раз годится, эта особенность, а второе – это все равно в этом определении есть определенный конфликт. И тогда наступает кризисная фаза развития. Потому что то, что касается развития отношений, там всегда есть некоторые кризисы. И, собственно, в соответствии с этими кризисами, очень долгое время у нас и структурировалось индивидуальное развитие человека. Потому что то, что касается индивидуального развития человека – это как раз путь вращивания его в мир социальных… Нет, не социальных… Вот слово «социальное» путает все. Оно приходит из совершенно определенного моего опыта, потому что действительно описано это было наиболее полно в социальной психологии, но вся штука в том, что отношения – это основополагающий принцип восприятия любой структуры. То есть, вот этот самый контраст, что является фигурой, что является фоном. Есть ли какие-то другие фигуры, которые конкурируют на этом фоне с данной фигурой. И является ли этот фон достаточно благоприятным. Например, сегодня здесь достаточно тихо, и эти цикады еще не взбесились, поэтому сегодняшний фон достаточно благоприятный. Но вообще-то он может быть и очень неблагоприятным. То есть, музыка какая-то, машины, которые ездят, те же цикады, которые решат перед дождем взбеситься и заорать что есть мочи. И тогда на этом фоне мы выбираем обращение, основную фигуру. И то, что касается изменения отношений – это некоторый путь, который мы всегда проходим. И путь довольно печальный, потому что проходим-то мы его через кризисы. А кризис – это переживание неприятное и связанное с чувством фрустрации. То есть, с тем, что в какой-то момент то, что поступает, для меня оказывается недостаточным.

Если мы возьмем какие-то очень заметные кризисы отношений, то это очень широко описанные кризисы с сепарацией, индивидуацией человека. То есть с тем, чтобы отделить себя от окружающего. С тем, чтобы расширить зону своего ядерного ощущения, какого Я, которое давно формируется, но при этом в нем еще нет элементов самовосприятия, того, что терминах психоаналитического описания было обозначено как наблюдающее Я, то есть способность человека как-то относится не только к другим, но и к себе. Потому что до этого эпизода, к себе ребенок никак не относится. Тот самый период, который знаменуется кризисом сепарации в три года – это довольно известный кризис, связанный с противопоставлением себя остальным, с противопоставлением своих желаний, с постоянным конфликтностью, борьбой, постоянным выбором себя, попытка сохранить прошлое могущество вот этого я, с тем, что я же все могу. Я же могу все определить, всем управлять. И пока я могу всем управлять, вот этого моего Я оказывается совсем недостаточно для того, чтобы на самом деле чем-то управлять. Потому что я могу стать очень могущественным, управляя всей Вселенной, управляя движением Солнца, и это очень легко. Если я сольюсь со знанием о том, когда солнце встает и когда садится. И вот в определенный час буду выходить и говорить – солнце, вставай. И солнце встает. А потом в определенный час – ну, до свидания. И солнце уходит. И вот я и управляю всей Вселенной. Я это управляю? Нет, меня-то нет как такового. То есть, я просто присоединился, слился с чем-то большим. То есть, действительно, к этому возрасту, к возрасту трех лет, ребенок понимает большинство законов, по которым действует окружающий мир. И если я их понимаю, то возникает ощущение собственного могущества. Это очень похоже на обучение психологии. Потому что психолог, который изучает психологию по книжкам, которому хорошо преподавали ее, постепенно узнает все больше и больше разных законов. И идентифицируясь с этими законами, считает, что я же вот такой могучий, что мне стоит психотерапией заняться. Я же все понимаю, как это все описано там, там, в разных местах. То есть, сливаешься с материалом и считаешь, что вот это детское могущество присутствует. И очень неприятно оказать в реальности и выяснить, что от того, что я все знаю, меня-то как психотерапевта нет в этом. Это основная проблема тех психологов, тех людей, которые начинали заниматься психоанализом по книжкам. То есть, я-то все вижу про то, что у других происходит. Ну правда. Если я внимательный, человек, все читал, все нормально. Но вся штука в том, что любая интерпретация, которую я даю – это моя интерпретация. Если я говорю человеку, что вот в том, что ты мне рассказываешь, очень большая проблема переживания одиночества, то есть, сдержанной тоски по другому, что я говорю – я говорю про себя. Каждый раз, когда аналитик дает интерпретацию – это его интерпретация. И любой психотерапевт, когда что-то говорит, суждение о другом человеке – это мое собственное. И если меня нет, если я не знаю точно, кто я, я знаю только что у меня есть слова, дипломированный психолог или доктор наук или еще что-то, то это все равно никак не определяет мое представление о себе. Ту самую возможность посмотреть на себя глазами другого человека, не включенного в какие-то обычные отношения, а включенного в психотерапевтические отношения. И поэтому до той поры, когда нет собственного психотерапевтического опыта, это до конца сделать невозможно. Потому что я гляжу на себя до этого момента глазами тех людей, с которыми я был включен в какую-то конфлюэнтную систему. То есть, с которыми я был как-то слит и являлся частью этой общей системы. Например, ребенок включен с мамой в конфлюэнтную систему. И в этом смысле, с одной стороны, действительно он, особенно маленький ребенок, является хозяином всех событий, которые будут происходить вокруг него и может управлять взрослым, и так далее. И в этом смысле, он может управлять всем миром по собственным ощущениям. А при этом то, что касается его – то его-то нет. То, что есть у него – это есть рассказы о себе, то есть, рассказы о нем, рассказы о нем мамы, бабушки, и из этих единиц сначала образуется такое представление о себе, которое описывается как нарративное Я. То есть, некоторая совокупность рассказов обо мне. Но вообще эти рассказы обо мне происходят в системе заинтересованных, включенных отношений. И уже в этих рассказах обо мне, даже самых ранних, есть определенное предположение о том, что бы хотелось, чтобы я сделал в своей жизни. Реализовал какие-то вещи, которые оказались нереализованы родителями. Например, у родителей остается мечта о том, что поздновато они женились, когда им было по 30 лет. Соответственно, в тех рассказах обо мне, есть некоторый элемент пожелания того, чтобы у меня это было раньше. Ну и в реальности у меня это осуществляется раньше, потому что это некое пожелание, которое я не могу игнорировать. То есть, это встроено в меня, это некая часть в меня. Причем это не тупо встроено в меня, что тебе нужно так поступать, а какими-то косвенными идеями, идеями, связанными с тем, что хорошо, что все впереди, с одной стороны, с другой стороны – еще какой-то идеей, с третьей – еще какой-то идеей, и так далее. Дальше – это то, что я как родитель буду транслировать. Это тоже какие-то определенные мои неразрешенные какие-то вещи. Что-то, что я себе не позволял по какой-то причине. Это интересно бывает обнаруживать. Например, то, как ребенок осуществляет какие-то вещи, которые себе не позволял. Такую вещь, скажем, как просто просидеть за игрой на компьютере какое-то время. Как это было в моей жизни, когда жена Наташа говорит мне – ну что, не учится, ничем не занимается, надо поговорить, чтобы хоть чем-нибудь занялся. Ну ладно, надо поговорить. Я собираюсь идти, а потом обращаюсь к себе и обнаруживаю, что я-то, во всяком случае, точно завидую, что если бы я мог так год просидеть и особенно ничего не делать… ну и что я буду говорить-то, на самом деле? Потому что это на самом деле это мое скрытое желание - все бросить и заняться чем-то таким, то есть ничем полезным не заниматься ни хрена. В этом-то сложность детско-родительских отношений – что все равно мы связаны. Любим ли мы друг друга или эта любовь претерпевает кризис, который связан с тем, что кто-то что-то не может получить от другого или еще какая-то такая же история. Но вне зависимости от полярности этих отношений, мы все равно оказываемся очень сильно связаны. И мы все равно продолжаем реализовывать какие-то нереализованные родителями вещи. Плохо ли это? Да нет, не плохо, потому что как я уже сказал, это я и есть. Ну откуда мне еще взять какие-то идеи о том, как развивать свою жизнь? Ну, из книг, в более позднем периоде. Но тогда моим родителем становится человек, написавший эту книжку. Опять-таки, есть гордыня, что я – это я, ниоткуда не взялся. Да нет, как раз взялся. И вот это переплетение, вот эти веревочки, которые взялись, они всегда были чьми-то. И они тянутся из давних времен много тысяч лет, через всю цепочку этих предков, через всю цепочку людей, которые были, по сути дела, мифологическими родителями. Или в какой-то степени родительскими фигурами. Или, как сейчас – психотерапевтами. Которые тоже являются родительской фигурой, но для взрослого человека.

Зачем взрослому человеку нужны вот эти родительские отношения? Охо-хо-хо-хо. Это печальная история. Что-то я одни печальные истории сегодня говорю. Наверное, это на меня выходной день так повлиял. Если мы обратимся к индивидуальной истории человека, а именно – откуда возникают отношения, то они возникают из первичного отношения. И если это первичное отношение не формируется – мама или лицо ее заменяющее и ребенок. Потому что то, что касается биологической мамы – это понятно. Это может быть один человек или тот же человек, что воспитывает или может быть другой человек – это уже не так существенно. Не все, что передается по наследству, передается генетическим материалом. Есть еще что-то, что передается по наследству путем завещания. Поэтому попытки генетического редукционизма – то есть, найти то, что передается по наследству именно в генетическом материале – это, конечно, бред. Кроме генетического материала есть очень много того, что передается в отношениях. И то, как это передается в отношениях, то как эти идеи оказываются в отношениях – они оказываются тем материалом, из которого мы и создаемся. И вот эти первичные отношения и те, которые возникают – они всегда единичные. То есть, для того, чтобы вырос целый букет разных отношений, сначала должны быть одни отношения, и эти отношения подразумевают, если мы обратимся к Буберу, первичное деление на два типа. Один тип – это отношение с мамой и другой тип – это отношение с какими-то объектами. То есть, по Буберу, отношение Я-Ты и отношение Я-Оно. Отношение Я-Ты, которое подразумевает, что есть другой человек, такой же, как я во многом – они бесконечны. То есть, я никогда не смогу предсказать, что сделает другой человек, никогда не смогу его вычислить, однако постоянно буду делать эти попытки. И эти же попытки я буду делать и в психотерапевтической работе. То есть, постараться поставить диагноз. А вот, поставили диагноз, теперь понятно, что делать. Нет, ничего не понятно, на самом деле. Потому что то, что касается психиатрической и психологической диагностики – это то, что очень сильно тормозит терапию и очень сильно мешает. То есть, это, на самом деле, какая-то гипотеза. И в соответствии с этой гипотезой я пытаюсь вести себя часто искусственно, игнорируя какие-то другие вещи, которые есть у человека. Например, есть у меня гипотеза, что все, что я вижу, связано с тем, что человек плохо справляется с интеграцией первичного расщепления, связанного со столкновением с реальностью, то есть, иначе говоря, шизофренией. И дальше он продолжает функционировать в этом самом расщепленном состоянии, то есть, горизонтальном расщеплении. И я тогда пропускаю массу сообщений, которые говорят об интеграции. Потому что как бы не был нарушен человек, все равно на 98-99 процентов он такой же, как и я. То есть, он сделан из того же материала. Может быть, он медленнее, тяжелее с этим обращается. Какие-то события, которые происходят, могут выводить его гораздо сильнее из состояния равновесия. Или он, по части каких-то переживаний может никогда и не прийти в равновесие. То есть, столкнулся с чем-то, его это расколбасило, и он так и ходит всю жизнь с этим расколбашенным. И в этом смысле, если я оказываюсь с таким человеком, то, какого бы пола я не был, какой бы фигурой я не был, все равно, то, что на меня направляется, связано отчасти с тем самым материнским переносом. Потому что чем более раннее нарушение, тем более первичное переживание в мой адрес приходят. Другое дело, что с ними происходит по дороге. То есть, один клиент, который был с таким нарушением именно шизофренического регистра, когда у него периодически возникала какая-то тоска или какое-то желание какой-то материнской поддержки, которое оказывалось в наших отношениях, то он приходил в ярость и кричал, что хочет убить маму. Ну как было – разговариваем, разговариваем, потом он вдруг замирает и говорит – ух, как я маму сейчас хочу убить. С ненавистью стучит. Как реагирует бытовой человек на такое желание и такое поведение. Вот разговаривает с вами кто-то, а потом издает такой вопль. Во-первых, вы, наверное испугаетесь, потому что – с какой стати? И от этого испуга , который у вас будет, вам будет довольно сложно восстановить контакт с этим человеком. И таким образом он и испугал очень много психотерапевтов, очень много людей. А на самом деле – это выражение чего? Мы с ним разговариваем, и, по сути, он вносит эту фигуру. Потому что ко мне он не может ее адресовать полностью. То есть, похоже, что в нашем с ним разговоре эта первичная фигура мамы расщепилась на хорошую маму – это я хорошая мама – а плохая мама, вот он ее хочет убить. Но ее не было в нашем разговоре, он не мог на меня спроецировать вот эту часть, и поэтому он эту часть проецирует как-то отдельно, крича про то, что как-то хочет убить свою маму. Механика, связанная с переносами, очень необычная. Это очень медленные переживания, которые вообще воспринимаются в жизни как некоторый фон. И если бы я с ним работал, чтобы постарался подтвердить эту идентификацию плохой мамы, то он, скорее всего, как раз символически меня бы и убил. Например, отказавшись от терапии. То есть, он бы сделал то, что происходит с ним в жизни и что происходит обычно. От чего он не получал удовольствия от отношения с другими людьми. То есть, когда эти отношения развивались до того момента, когда в них возникала эта негативная часть, наступало прерывание. Отношений с чем, можете вы спросить. А вот тут очень интересная вещь. Вот эти отношения Я-Ты все-таки первичные, отношения Я-Оно все-таки вторичные. И в этом смысле Оно – это мертвое ты, по сути. И вот эти отношения с объектами вырастают из первичных отношений. То есть, с материнской фигурой или с фигурой заменяющей. И тогда отношения со всем миром несут на себе ту же самую печать, связанную с тем, что они прерываются, не доставляя удовольствия. И в этом смысле, человек с ранними нарушениями отношений получает гораздо меньше удовольствия. Например, от того, что солнечно и, в то же время, тень. Оттого, что есть ветерок и не так жарко. От того, что есть возможность сидеть на удобном кресле. И этих удовольствий в единицу времени возникает очень много. И если вам в процессе работы удается вмешаться в эту очень глубинную первичную структуру, то есть шанс, что она разовьется, что какой-то из этих младенческих кризисов, которые описаны в книжках… Мне удобнее всего оперировать системой, связанной с тремя кризисами Кризис страха и тревоги, то есть, шизоидно-параноидной стадии, по возрасту – от 0 до 2-х месяцев, до того возраста, когда возникает реакция, удерживающая контакт, то есть, возникают те самые отношения, когда ребенок начинает помнить, что у него есть мама. До 2-х месяцев он об этом не помнит, потому что ему это ни к чему. А тогда начинает помнить, и это выражается как раз в комплексе оживления, что есть кто-то другой, что он не один здесь, а есть кто-то другой и можно улыбаться, ручками махать и так далее. Это кризис бесконечного страха и тревоги предыдущего периода, когда ребенок балансирует между состоянием ужаса и состоянием спокойствия и апатии. Это то, что мы видим в тяжелых случаях шизофренических нарушений. Когда картинка переживаний между этими двумя полярностями – то апатия, то невыносимый ужас и возбуждение.

Следующий период – это кризис нуждаемости. То есть, мне нужен другой человек, чтобы чувствовать себя хорошо спокойно. И как раз в конце этого периода и возникает Оно, то есть, какие-то объекты. Потому что до этого момента, с 2-х месяцев до 4-х – 6-ти понятия про объект нет. То есть, ребенок случайно касается. Иногда взгляд задерживается на игрушке, которой он касается или каком-то объекте, но, по сути, объекта еще нет. И в этом смысле, нет никакого объектного мира. Он возникает позже, чем мир человеческих отношений. И поэтому совершенно закономерно, что потом, когда человек начинает выстраивать свои отношения с окружающим миром, то пытается воспринять окружающий мир как одушевленный. То есть, разговаривать с предметами, обижаться на стол, который его ударил. То есть, пытается эту систему отношений унифицировать, чтобы опять было все в одном. Потому что, конечно, эти первичные состояния самые благодатные. И в этом смысле, когда наши отношения развиваются, то они так же дифференцируются. То есть, спустя некоторое время мы замечаем, что вот этот человек не бесконечен, а ограничен. По поводу тех людей, с которыми это сложнее всего заметить – это те люди, с которых и началось мое формирование отношений в этом мире. То есть, мать, отец, братья, сестры, бабушки, дедушки. То есть, все те, кто видел меня вот в этом идиотском состоянии ребенка. То есть, когда слабосильным и тупоумный. Все мы в этом состоянии бываем, ничего в нем такого хорошего нет. Но, тем не менее, про детство многие думают - ох, как хорошо бы туда вернуться. Почему – потому что гораздо меньше напряжения, гораздо меньше дифференциации. Все в одном. Есть один человек, от которого зависит мое благополучие, и это очень удобно. Потому что в настоящий момент мое благополучие точно не определяется одним человеком, а определяется целой кучей людей. И в этих отношениях разбросаны искорки того самого первичного отношения. Если бы мы взяли и графически изобразили бы систему отношений, то у нас получилась бы некоторое дерево. То есть, когда есть первичное отношение – ствол, а потом от этого ствола отходят другие отношения. То есть, вот этот же самый ритуальный механизм, как бы проявленный в этике, в воспитании человека, а именно – чтобы мне познакомиться с кем-то особенным образом, чтобы человек был включен в число моих людей, мне нужно, чтобы мне его представил кто-то, с кем у меня уже есть отношения. Помните этот ритуал, да – я хочу вам представить того-то того-то. То есть вот идет ствол, а я говорю – а вот у меня тут ветка есть, и тогда я с этим стволом знакомлю ту ветку через себя. Время идет, и у нас этих веточек все больше, больше, они охватывают окружающее, они проникают через все человеческое общество. Я не помню, через сколько ходов, но, по-моему, через 4 или 5 ходов мы выходим на любого человека в этом мире. Для этого не нужно долго продвигаться. Все человечество очень сильно оказывается связано в эту сетку отношений. А что это за сетка отношений? Это как раз способность помнить друг о друге. В этом смысле, способность помнить друг о друге – это зародыш памяти. Потому что та память, которая есть, животная память, строится по типу рефлекса. То есть, если это, то вот это. В ней нет способности в отстраненности, произвольности нет. Мы часто очеловечиваем часто домашних животных – что вот собака лежит и вспоминает о летних приключениях. Да ни хрена она о летних приключениях не вспоминает. Потому что это некоторая наша способность восполнять отсутствующий объект. Кто-то же говорил, что человек – сумасшедшая обезьяна. Приблизительно такая же сумасшедшая особенность. По сути дела, это что-то сродни галлюцинации. То есть, когда объекта нет, а мы этот объект восстанавливаем в нашей фантазии. И тогда оказываемся в более привычной обстановке. Как те же самые маленькие дети, которых привели в детский сад – начинают периодически плакать, где мама? И тем самым что происходит – с некоторым ощущением тяжести и печали восстанавливают отсутствующего человека. То есть, в этом плаче есть элемент работы, как восстановить впечатление, восстановить связь, как ее вспомнить. И поэтому очень интересная вещь, которая здесь же есть, тема, связанная с развитием отношений – это то, что касается источников этих отношений. Потому что, если мы проследим отношения, как веточку на дереве, то мы всегда можем проследить цепочку, откуда эти отношения пришли. Скажем, у меня есть приятель с детсадовского возраста или с ясельного. И в реальности отношений с ним очень мало, однако в воспоминаниях он присутствует как достаточно важный человек. И в каких-то сложных ситуациях часто всплывал. Потому что это было из первичных отношений – как одна из нижних веток. Поскольку познакомил кто? Реальная мама. Значит, тут человек непростой, надо к нему иметь особое отношение. Еще я начал говорить о том, что эти первичные отношения тоже развиваются. И тут есть большие сложности, связанные с тем, что есть противоречие. С одной стороны, конкретная женщина, которая меня родила – это женщина со своей судьбой. То есть, когда-то она родилась, училась ходить, ходила в школу, пряталась в бомбоубежище, еще какие-то действия были. И это ее жизнь, и жизнь, отдельная от меня. И мое рождение или моя смерть, безусловно, являются очень важными в этой жизни. Но, тем не менее, все равно, это некоторая самостоятельная линия. И это объективная правда. Это та правда, которая существует в животном мире. Потому что когда животное становится взрослым, память, связанная с отношениями, исчезает. Ну не помнит кот, какая кошка его родила. Это некий биологический факт. И собаки не помнят на эту тему ничего. Потому что после того, как животное стало взрослым, дальше ничего не нужно. Не нужно ничего такого помнить. А то, что касается нас – мы как раз остаемся с этим стволом всегда. Но вся штука в том, что он противоречит реальности. Потому что в данный момент эта женщина стареет, какие-то ее способности, какие-то ее переживания оказываются совершенно другими. И если меня пробивает на какие-то выяснения отношений, что очень часто бывает в психотерапии – это не к ней, это к моей фантазии о ней. И в этом смысле, тот клиент, который кричал, что хочет убить свою маму – что он это, реальной маме кричал? Нет. Тем более, что она покончила собой лет 8 назад до этого эпизода, так что и убивать-то ему было некого. А тем не менее, это переживание, которое было в стволу, оно осталось. И вот с этим переживанием надо разбираться. У нас очень часто путается, что вот у нас теперь изменятся отношения, вот я проработал с психотерапевтом что-то такое, теперь отношения изменятся. Ну, может, изменятся, конечно. Но изменятся не за счет того, что другой человек изменится, а за счет того, что у меня уменьшится количество заморочек, и я перестану в контактах с этой старой женщиной что-то требовать. Например, считать, что та тревога, которая временами у нее возникает, совершенно необоснованна, ну как же - чего ей боятся, еще какие-то вещи. Потому что еще какие-то вещи, которые являются моими первичными переживаниями, перестали меня заморачивать. И в этом смысле, момент, связанный с изменениями отношений – это очень важный момент, но момент, связанный с принятием того же печального факта сепарации и индивидуации. То есть, то, что я точно отдельный. И то, что моя жизнь уже проходит точно так же. То есть, это жизнь мужчины, который живет параллельно с этой женщиной. И действительно, биологическая связь была, это некоторый факт. Но есть эта параллельная жизнь. И мы можем взаимодействовать друг с другом, а можем и никогда не взаимодействовать. И в том, что мы взаимодействуем в этом мире, чаще всего нет никакой биологической необходимости. Потому что мы стараемся себе сделать всякие подстилки на случай старости. И нуждаться в детях обычно никто не хочет, это все люди самостоятельные. И тогда – что же есть у меня к этой женщине? Мы можем сказать про чувство благодарности. Но это ничего не сказать. Определяется именно словом «мама». И в совокупности этих переживаний есть та самая мечта о недифференцированности. И потом, когда мы вступаем в другие отношения, мы эту мечту о недифференцированности, привносим в них. Пытаемся получить такую же совокупность всех переживаний от другой женщины, от жены, например. С тем, чтобы у нас был тот же набор переживаний. Но вообще-то его нет, вообще-то это та ветка отношений, очень важная, более, чем важная, но совершенно другая и, в этом смысле, ограниченная чем-то. Или получить тот же набор переживаний от мужа. Чтобы все вместе было – и то, и другое, и третье, и четвертое. И если чего-то не хватает, то мы начинаем чувствовать себя обиженными – как же так. Почему секс не такой замечательный. Тогда бы такой замечательный, а сейчас не такой замечательный. Но тогда в отношениях задействована совершенно другая структура. Это семья, а семья… Ну вот я часто на группах говорю, что если вы хотите хорошую психологическую книгу прочитать про семью, то возьмите Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». И у вас многое в мозгах прояснится по поводу того, зачем возникла семья. Семья – это такой кооператив по производству детей. Точка. Все остальное – это то, что мы туда добавляем. От лукавого. Опять-таки, что касается отношений с детьми. Я думаю, что многие люди здесь испытывают симпатию к православию. А там есть интересная традиция. Что периодически путаются дети и рабы. Ну как – «раб божий», так ведь? Почему это раб божий? Потому что не рожден непосредственно от бога. А как бы приемный ребенок. Потому что приемный ребенок – это раб. В семейной структуре Древней Греции раб – это как раз приемный ребенок. И поэтому быть рабом было лучше, чем быть свободным человеком. Потому что свободному человеку любой мог накостылять. А за рабом стояла семья. Ребенок приемный, но все-таки свой. И поэтому про те ужасы рабства – это очень важно, но стоит учесть, что в чем-то это и ужасы детства тоже. С нашим бессилием. И с очень интересными идеями, враждебными развитию индивидуальности и идентичности своей. Например, такая специфическая идея, как идея наказания. То есть, о том, кто кого может наказывать. Понятно, кто кого – родители детей. И в этом смысле эта идея оказывается автоматически встроена в мои отношения и отношения клиента. И я оказываюсь, по крайней мере, на каком-то этапе, тем человеком, который имеет право наказывать, с одной стороны. Но, с другой стороны, все оговорено в правилах психотерапевтической работы, что на самом деле я не причиняю клиенту физического, материального ущерба и так далее. И поэтому в каком-то смысле психотерапевтическая работа – это игра с этой самой идеей наказания. Ну ладно – в психотерапии мы можем с этим разобраться. А вот в реальном мире с этим очень сложно. Потому что если родители отстаивали свою способность наказывать, свою возможность наказывать, то тогда идея наказания оказывается очень сильно встроена в жизнь другого человека. И отношения, которые у него возникают, начинают обладать такими же разрушительными последствиями. Только наказания – это уже не наказание извне, а уже наказание, которое человек сам себе делает. То есть, это то, с чем мы часто сталкиваемся в отношении травм каких-то. Например, типичная травма, с которой часто приходится сталкиваться – это то, что касается большого количества разбитых машин сразу после приобретения. Это часто приписывают тому, что человек не умеет водить, еще что-то. Да те, кто не умеют водить, обычно в аварии не попадают. А просто была такая удача, и очень часта эта удача, по какой-то причине, самим человеком осуждается. И он делает все, чтобы это разрушить. Потому что, если он в каком-то смысле, это украл, урвал, проделал какое-то действие, за которое нужно наказание, то он потом себе это наказание и доставляет тем или иным способом. А может заболеть. А может разрушить какие-то важные для себя отношения. А может еще что-то сделать. То есть, то, что касается наказания – это действительно очень удивительная вещь. И тогда в отношениях наказания есть еще одна идея очень интересная. Это идея прощения. И тогда в моих отношениях с другим может быть прощение. То есть, кто-то другой может избавить меня от этого. Интересно, кто же этот другой. В психотерапевтических отношениях – это совершенно искусственная фигура психотерапевта. И очень важно, чтобы эта фигура оставалась искусственной, то есть, чтобы у нас не было никаких реальных отношений, и мы действовали в рамках, соблюдая правила, не вступая ни в какие другие отношения. Потому что тогда, возвращаясь к случаю с моим клиентом, я могу оставаться в ипостаси хорошей матери и постепенно… Это очень серьезное действие. И что было для меня результатом. А результатом было следующее. Что в какой-то момент, задумавшись, он сказал, что а вообще-то мама у меня неплохая была, я ее люблю. Ну тут моя реакция человеческая была какая – что стоп-стоп, давай договоримся, ты шизофреник – ты ее должен ненавидеть, что-то не то делаешь. Для того, чтобы все твои отношения с миром оставались устойчивыми, потому что ты шизофреник, это есть и никуда не денется. Но для меня это было знаком, окончанием терапии. Что отношения изменились. Они изменились таким способом, что он как бы выскочил из круга тех связок, которые у него были до сих пор. У него стали они развиваться как-то по-другому. То есть, у него внешне ничего не изменилось. А вся жизнь стала другой. И стал он после этого совсем неинтересным, средним человеком, никого не пугающим, без всех этих заморочек и утратил таким способом для меня свою уникальность и индивидуальность.

 

Лекция о развитии отношений. Часть II. (Даниил Хломов). Большой Черноморский Интенсив-2005.

Для того, чтобы продолжить, можно пойти двумя путями. Или вернуться к идеям, которые были в предыдущей лекции были высказаны, или обратиться к той реальности, которая есть. Потому что вообще-то эта реальность, которая есть, все время меняется. И она, как раз, связана со вчерашним днем, с тем, что было 10 минут назад и так далее, только отношениями. Поэтому те наши воспоминания о том, что было, как было – по большому счету, это воспоминания о разных отношениях. Например, отношениях роста. Я вспоминаю детство, и когда я говорил с людьми, они опираются на ощущения, связанные с описанием своих небольших размеров. Особенно, если обнаруживается какая-то мебель или какой-то объект, который был тогда – что это было так высоко. И вот это отношение, соотношение, сразу погружает в прошлое. Это очень хорошо используют в фильмах, например, снимая с позиции, когда камера находится ниже, как бы глазами ребенка. То, что касается отношений как соотношений – это то, что запоминается и то, что структурирует нашу память, что было раньше и что было потом. И за счет этого структурирования – что было раньше, а что было потом – и выстраивается такой фактор, как время. Потому что время – это фактор психологический. В реальности времени нет, а есть только процессы, идущие с разной скоростью. Какие-то процессы идут быстрее, какие-то медленнее. И есть какой-то процесс, в отношении которого мы меряем остальные процессы. То есть, понятно, что это тоже процесс, вполне имеющий свою скорость. А то, что касается времени – это фактор, который перерабатывается, когда мы устанавливаем отношение раньше-позже.

И в этом смысле, те отношения, которые возникают между клиентом и терапевтом, развиваются по довольно простой системе. Сначала включается идеализирующий перенос, перенос, связанный с тем, что психотерапевт воспринимается как хороший, умный полезный. И я как клиент, в то же время, пытаюсь как-то контролировать эту полезность, хорошесть терапевта, возможность его использования. И тогда в течение некоторого времени клиенты говорят о том, как ценно то, о чем им говорит терапевт, как полезен каждый затраченный рубль на оплату сессии, как правильно организована жизнь терапевта, и клиенту надо так жизнь организовывать. И так далее. Это такой период, который является, вроде бы приятным. А с другой стороны, для терапевта с опытом – опасным. Поэтому чем больше идеализирующего запала, чем больше позитивной части вначале, тем более круто будет проходить стадия негативного переноса. То есть, сначала это выше реальности. На самом деле, я не такой разумный, я не так много знаю, я не так правильно организую свою жизнь. И вообще – кто кому платит? Все-таки клиент платит терапевту, меня нанимают, значит, это у него есть деньги, чтобы меня оплачивать. То есть, так-то оно все в порядке. Но на самом деле, кто главный? Клиент. Но только в реальности. А в воображении это не так. И в этом смысле мне как терапевту надо поддерживать эту нереалистическую картину. Если быть точным – в чем-то поддерживать, а в чем-то – противостоять этой картинке или, как говорят в психотерапевтических терминах, фрустрировать. То есть, в чем-то поддерживать этот идеализирующий перенос, а в чем-то ему противостоять. В чем опасность для меня – в том чтобы поверить, чтобы самому включиться в эту идеализирующую схему. Это опасность была полностью нарушена в советское время. И в этом смысле, люди, которые занимались психотерапией, ну в кавычках психотерапией, в общем, это прошлый век – гипноз. Но всех, кого я видел, в скрытом или явной форме переживали бред величия в отношении себя. Потому что действительно, если все приходят на стадии идеализирующего переноса – какой ты прекрасный человек – то очень трудно другим людям не поверить в свое величие и прекрасность.

Следующий этап – это этап очень неприятный, этап негативной части. И эта часть волны, которая проходит в индивидуальных отношениях, в отношениях с группой, в учебных группах, где угодно – это часть, где большую активность получают идеи про то, какой психотерапевт плохой. Что всю жизнь испортил, что от психотерапевта все и трудности. Это вторая фаза, негативного переноса. И здесь есть особенная сложность, некоторое искусство, которое отличает консультанта от психотерапевта. Тот, кто работает в первой зоне, то есть, в зоне идеализирующего переноса, а все мы начинаем работать чаще в этой зоне – фактически, это еще не терапевты, это консультанты. И пока я обращаюсь только с этим, с позитивным настроем, то я и могу быть только умным, дающим советы, что-то узнающим о человеке, в ответ ему что-то советующим, как-то пытающимся реорганизовать его жизнь, как-то полезным. А то, что касается следующей фазы – вот тут ее пройти бывает сложно. Но очень важно. Потому что эта фаза, на самом деле, относится не только к психотерапевтическим отношениям. А и ко всем отношениям вообще. Потому что любые отношения – любовные отношения, формирующиеся дружеские отношения – начинаются с идеализирующего переноса, а потом наступают какие-то конфликты, тут у нас чаще всего отношения и прерываются. То есть, в реальной жизни чаще всего у нас встречаются два типа обращения с этими отношениями. При одном типе мы их прерываем, когда они становятся плохими – то есть, вот такой хороший человек, а потом стал просто гад, не хочу я с ним дела иметь, и, слава богу, никаких обязательств нет в отношении того, чтобы дело иметь. Если только, не дай бог, не оформили брак. Потому что если оформили брак, то тогда приходится вот эту вторую стадию точно проходить в процессе совместных отношений. При этом вся предыдущая идеализирующая часть забывается в этот момент. Потому что понятно, что он гад всегда, а перед этим только прикидывался хорошим. На сем отношения и заканчиваются. Так же отношения развиваются, только в более медленном темпе, например, с родителями. Часто подобным образом отношения развиваются в коллективах. И на самом деле, очень много отношений рвется на этой второй стадии. И в этом смысле, если с психотерапевтом удается эту стадию пройти, то тогда есть шанс, связанный с тем, чтобы стало реально. Потому что вообще и первая фаза, и вторая – они только подготовительные к отношениям. То есть, только подготовительные к действительному контакту. Серьезной работы и в фазе позитивного переноса, и в фазе негативного переноса еще не происходит. Вся она бывает вот в этой третьей фазе, в рабочей фазе. И поэтому когда люди говорят в фазе негативного переноса , что я с вами теряю время понапрасну, что мы ни к чему не пришли стоящему – во многом он говорит правду. Потому что действительно пока еще мы занимаемся только тем, чтобы как-то подготовить площадку. И, к сожалению, действительно, этот процесс большой. Потому что логическая подготовка площадки, которая идет в логической части в форме советов, рекомендаций и так далее – это хорошая вещь и вполне бесполезная. То есть, люди что-то о себе знают, но при этом, это знание не является сращенным в их душе. То есть, это какое-то внешнее знание. Но это полезная вещь, полезная стадия, связанная с тем, чтобы организовать нормально свою конфронтацию с другим человеком, и это важно, это очень важно. Потому что важно чувствовать, что ты управляешь как-то своей агрессией и управляешь не только способом сдерживания, а еще какими-то другими способами можно обращаться. В чем же особое искусство психотерапевта тогда на этой второй стадии. Это следующее – то, которое описывается в терминах баланса фрустрации и поддержки. То есть, когда, с одной стороны, моей задачей является оставаться в контакте, несмотря на те неприятные реактивные чувства, которые вызывает у меня клиент. В зависимости от ситуации, это может быть скука, гнев, злость, стыд, что я такой неумелый, вина, в общем, масса неприятных чувств. Несмотря на наличие этих неприятных чувств, я не перестаю как-то поддерживать клиента, поддерживать этот контакт. Потому что очень сильный соблазн бывает прервать контакт и уйти. Умные клиенты в кавычках, а может и не в кавычках, потому что правда умные, заранее предвидят развитие событий в строну негативного переноса, и возникает следующая картинка. Мы проработали с человеком где-то 20, 30 встреч, и потом у нас начинает возникать напряжение. Приходит клиент, говорит – спасибо, я чувствую, что мы уже с вами поработали, все, что нужно, я получил, все, что нужно, я выяснил, я говорю спасибо тоже, очень рад с вами проститься по понятной причине, потому что напряжение-то и с одной стоны, и с другой. И фактически тогда происходит единственная ошибка в психотерапии, а именно, что процесс психотерапии прерывается на пути к продуктивной части. И тогда данный психотерапевтический контакт с данным человеком для меня становится испорченным. То есть, мы готовили-готовили, строили площадку для фундамента, потом сказали спасибо, славная площадка получилась. Следующему человеку опять копать ту же площадку. Потому что, к сожалению, обойти ее совершенно невозможно. Что касается ситуации вот этой рабочей фазы, то она характеризуется тем, что в диалоге, который происходит в этот момент между клиентом и терапевтом, становится возможна следующая стадия, очень своеобразная.

Она отчасти мистическим языком описана у Мартина Бубера. Это фаза, в которой диалог характеризуется таким термином, как проникновение. А именно в отношении диалога – если не брать то, что не является диалогом, например, когда я диагностирую человека и потом в соответствии с диагнозом что-то пытаюсь с ним сделать, это не диалог. И в этом смысле, это не гештальт-терапия. Если я считаю, что все его проблемы возникли вследствие глубинных нарушений первичной или вторичной фазы сепарации, и мне нужно это восстановить, я даю ему ряд каких-то заданий, ряд каких-то упражнений. Или в группе организую упражнение для этой группы людей. Это не гештальт-терапия, потому что в этом нет диалога. То есть, я что-то диагностировал и в соответствии с этим предписал набор упражнений. Это важная вещь, очень хорошая вещь, работающая, абсолютно работающая. Не развивающая сознание. Потому что то, что касается дидактической части – это, как правило, ситуацию никак не улучшает. То, что знаю и по книгам и по собственному опыту, потому что занимался поведенческой терапией 12 лет. Очень хорошее направление. Направление, которое финансируется во всем мире государственными организациями и разными большими организациями. Которое совершенно не подходит для частной практики, потому что люди сами платить деньги за это, конечно, не хотят. Потому что здесь эта часть поддержки, часть, которая связана с удержанием человека в работе – не на терапевте, а на этих самых государственных организациях. В свое время был такой фильм «Механический апельсин» по поводу поведенческой терапии. Там, понятно, негативно показано, но вообще, суть именно в этом. Для тюрем отлично совершенно, для психиатрических клиник – вполне, для обучения полицейских. Потому что в свое время, еще в 60-е годы, было выяснено, что основное количество потерь среди нью-йоркской полиции было связано с тем, что нарушена функция понимания. И для того, чтобы уменьшить потери, были построены тренинговые программы для того, что выработать у полицейских навык быть понятным другому и понимать другого. После того, как это было сделано, и сейчас это там включено в общий курс, потери уменьшились. То есть, вроде бы, это такая психологическая вещь, а выход абсолютно материальный. Потому что самое большое количество агрессивных вспышек, каких-то выстрелов происходило именно на фоне непонимания, на фоне того, что полицейский не мог ясно сказать другому, чего он от него хочет и почему тому, другому, не нужно дергаться, что поздняк метаться, чтобы довести это до сведения. Я просто к тому, что это направление не пустое. Я им занимался долго. Я занимался долго тренингами тоже. Одна проблема – это все происходит в рамках вот этой самой фазы позитивного переноса. То есть, я там работаю как консультант. И тогда минус следующий. Не для моих клиентов, не для меня, фаза агрессии не проходит. То есть, я свою агрессию сдерживаю, и в чем-то реализую ту, которая быстрая, а медленная накапливается. И поэтому это становится скучным. То есть, когда я провожу одинаковые программы год, два, четыре, восемь, все, стоп. Больше не могу. Больше не могу оставаться умным, понимающим, извините. И тогда я это дело останавливаю. Это, правда, довольно серьезная ситуация. Либо мне нужно реализовывать эту агрессивность в построении каких-то жестких отношений. И поэтому дальше формирование тех, кто работает в тренингах в сторону фашистского диктата – это выход из ситуации. То есть, либо туда идти и становится жестким, агрессивным по отношению ко всем остальным, всех строить, либо уходить. Просто такова реальность. И если говорить о первой фазе в диалоге, то позиция в диалоге может быть обозначена как позиция наблюдателя. То есть, когда я просто наблюдаю и фиксирую, что происходит с другим человеком. То, что я фиксирую, я могу ему возвращать. То есть, заметив, что в какой-то момент человек вздохнул, изменил позу и предполагая, что это как-то связано с тем материалом, который мы обсуждаем, я могу ему это вернуть. И в том случае, если человек, достаточно развит, то он может мою вот эту обратную связь как-то употребить. Оговорка – если достаточно развит. То есть, это вполне достаточно для работы у нас здесь, но для работы с обычным контингентом часто недостаточно. Ну да, изменил – ну и что, что это значит? То есть, для человека вообще представление о том, что вся жизнь – это одна большая интеграция, что я являюсь единым организмом до той поры, пока у меня синхронизируются картинки из одного глаза и из другого – это трудно. Если у меня есть представление о том, что делают мои руки-ноги, и о чем я думаю в данный момент, я являюсь единым, холистическим, целостным созданием. И то, что касается наблюдения – это действительно очень важная позиция в диалоге, но позиция начальная. Потому что потом, следующая позиция – это позиция созерцания. Созерцание – это когда я не стараюсь специально что-то заметить, а следую за течением диалога, ориентируясь на то, какие фигуры могут в этом диалоге всплыть. То есть, я вообще не контролирую результативность. Я вообще не знаю, о чем пойдет в следующий момент разговор. Я им не управляю. Я могу вмешиваться, потому что я же присутствую здесь тоже. Но при этом функция контроля на какое-то место отставляется. Контроль наступает потом. Когда выплыла фигура. Которая эмоционально заряжена. А как мы определяем, что она эмоционально заряжена? В основном, по изменению каких-то эмоциональных характеристик. По изменению чувств, которые возникают, которые транслирует другой человек. То есть, какие именно действия он сдерживает. И в этом смысле, всплывающая фигура достаточно легко определяется нами. Что вот есть тема, что есть некоторый объект, о котором стоило бы поговорить. И позиция созерцания в диалоге позволяет меньше утомляться мне как терапевту. Если я работаю как наблюдатель, то мне нужно много работать, много контролировать и так далее. В том случае, если у меня позиция созерцательная, гораздо меньше напряжения. Есть следующая позиция. Вот тут большая проблема, потому что вообще-то она требует достаточного напряжения. Это третья позиция в диалоге, позиция проникновения. По Буберу, она основана на том, что личность – это феномен поля. А это поле оказывается единым полем, из которого образовались и я, и другой человек, и каждый из нас. И поэтому, с одной стороны, абсолютная правда то, что нет никакого способа проникнуть в мысли, в душу другого человека и что-то там переставить. Что-то одно убрать, другое прибавить, что-то почистить. Ничего такого невозможно, это полная правда, с одной стороны. А с другой стороны, полной правдой является и следующее. Что если это душа человека, тоя ее знаю. Потому что я из этого же материала. И потому, что я связан этим же полем. Потому что образовался из каких-то тех же литературных произведений и очень интересно, из каких. То есть, какие первые книжки, которые вы читали, были важными. Такие интересные истории находятся, из которых мы потом образовались. И когда мы эти истории рассказываем другим, то становится возможно понять, а понять чаще всего можно вдвоем. Это очень интересный феномен – что одному понять очень сложно. Для того, чтобы что-то понять, нужно сохранять сознание, а сознание – это некоторая раздвоенность. И в этом смысле, понимание скорее похоже не на интеграцию, а на дезинтеграцию, то есть, на расщепление. Когда есть что-то, что происходит, какая-то идея, есть кто-то, кто понимает. И в этом смысле, функция понимая опасная. И в этом отношении, в отношении работы в стадии проникновения, я могу предположить, какие еще необозначенные идеи, чувства есть у другого человека. Я могу это знать – это один вариант, а могу сделать некоторое усилие и как бы оказаться действительно отчасти в его мире. Так же, как и он в моем. И в этом-то и есть определенное усилие, потому что это тоже страшно. Так же, как страшно и неспроста в психотерапии давать какую-то собственную эмоциональную обратную связь. Ошибка начинающих психотерапевтов бывает в том, что они дают ее слишком много. А это как раз очень сильное орудие, то орудие, которое в психоанализе было полностью запрещено. В старом психоанализе нельзя же было говорить о своих чувствах, о своем опыте. В этом смысле аналитик должен был оставаться постоянно отстраненным. В гештальт-подходе с этим с самого начала несколько легче, потому что я присутствую в диалоге, как реально другой человек и не являюсь просто экраном для проекций, которым в идеале должен был бы служить психоаналитик. Почему я говорю «в идеале»? Потому что на самом деле он конечно не пустой экран. И когда мы говорим, что у человека есть переносные реакции. Что такое переносные реакции? У меня был опыт предыдущих отношений, и когда я вступаю в следующие отношения, то я что-то из предыдущих отношений переношу. Например, есть такая реакция, которая называется отфутболивание, отзеркаливание, отсвечивание. Это та реакция, по которой социальные работники во всем мире узнают людей, которые были в недорогих психиатрических клиниках, в местах заключения или проживали в социально опасных районах. Когда к такому человеку обращаешься с чем-то хорошим, то у него достаточно сильная реакция отвержения. Потому что в дешевых больницах, в опасных районах, в местах заключения это чаще всего бывает какая-то разводка. То есть, это еще опаснее, чем открытая агрессия. И поэтому люди на позитивное обращение к себе в первую очередь отфутболивают. Это переносная реакция. Про нас можно сказать, что все мы там были – в пионерских лагерях, а уж то, что касается жителей больших городов – там тем более опасно. Почему москвичи такие гады, с точки зрения других людей – да потому же, почему нью-йоркцы гады. В моих поездках и путешествия, когда я первый раз попал в Нью-Йорк, что мне понравилось – во-первых, то, что не нужно менять доллары и второе – что у всех людей хорошие реакции, абсолютно московские реакции. То есть, когда спрашиваешь, как пройти, то человек или убегает, как вежливый человек или посылает. Потому что это опасно. И точно такие же реакции я у себя ловил. Когда-то в Праге обращается ко мне человек и говорит по-английски, можете ли вы мне помочь? Что я говорю как нормальный москвич? Нет, я занят и шарахаюсь от него. Оборачиваюсь, кто такой? Японский турист просит его сфотографировать. Все нормально. Но реакция у меня именно такая – отзеркаливания, отсвечивания. Потому что опасно в городе-то. И в этом смысле это и есть то, что касается переноса. И в этом смысле, каждый из нас несет свой опыт, в том числе, и первичный стволовой опыт. А именно – каким образом строились отношения с мамой, как с собой, со своим миром, с первым другим. Опять-таки, чаще всего, это отец и это связано с функцией сознания, с функцией расщепления во многом. И дальше это будет связано со всеми логическими функциями, с планами, с рассуждениями, с правилами. И поэтому, если человек постоянно испытывает трудности с тем, чтобы попасть в рамки, например, прийти вовремя, вовремя начать, вовремя закончить, все время у него нарушается – то опаздывает, то отменяет, что-то не успевает, что-то планирует доделать – не доделывает, можно сказать что это отнесенное на много-много лет нарушение отношений с фигурой другого, с фигурой отца. И тогда эта фигура оказалась как-то непростроенной. Или, точнее, в нее в какой-то временной период, например, в подростковый возраст, были перенесены очень сильные непроработанные конкурентные переживания. Они конкурентные вносятся, и дальше разрушают – я как бы сам с собой конкурирую, пытаясь сделать еще больше, чем могу, и так далее. И в этом смысле, что касается таких отношений – самое хорошее, когда они не развиваются. То есть, если бы была возможность зафиксировать отношения клиент-терапевт на первой фазе идеализирующего переноса, а некоторым терапевтам, точнее консультантам, удается очень долго находиться в этой фазе идеализирующего переноса. Когда я остаюсь мудрым и хорошим, а клиент все учится у меня чему-то, все учится – вот это самый лучший вариант. Если такие отношения замораживаются – просто прекрасно. Если замораживаются отношения с мамой на уровне благодатного возраста периода детской грации с 5-ти до 7-ми лет. И всю жизнь такие отношения, ничуть не развиваясь. Когда о каких более сложных вещах может идти речь – ни о каких. Фактически, о некотором обучении, о продвижении, о некоторых успехах, поговорить о знакомых людях, чтобы была какая-то информация – и разойтись. Чтобы главное – никак на друга не влиять. Это великолепно – считайте, вам повезло. Если отношения между супругами оказываются на такой же идеализирующей фазе - ну и славно. Только для этого надо как-то регулировать контакт, чтобы никак не продвигаться слишком, а вот всегда оставаться в фазе романтических отношений. Или еще лучше – в фазе медового месяца. И вот так всю жизнь и провести. Поэтому то, что касается развития отношений – это то, что касается и нашего развития. Это некоторое осуждение или тяжелая особенность нашей жизни – что даже если я все стабилизировал, организовал отношения наилучшим образом, связался с людьми, которых на тот момент люблю – я не могу гарантировать, что будет через пару дней. Эти отношения будут, действительно, не дай бог развиваться. Лучше отношения не развиваются, замораживаются, если эти отношения совсем нереальные. Когда один человек имеет свое представление о другом, и это представление такое фиксированное, и другой человек ловко поддерживает такое фиксированное представление о себе, как постоянное. Это то, что часто я слышу – ну, папа у меня такой, он человек суровый, с ним так просто не поговоришь. Или от женщины – у моего мужа никаких человеческих чувств нет, он как машина, встал – на работу пошел, и никаких у него чувств нет. Вроде икона или анти-икона, или какое-то еще представление. Или у меня жена как ребенок, все время о ней нужно заботиться, ничего она не понимает. Понятно, что это его картинка, которая к реальной жене не имеет отношения – и слава богу. Он с этой картинкой может жить и год, и два, и десять, и двадцать пять – и умереть с этой картинкой, так никогда и не увидев реально другого человека. Как правило, в супружеских отношениях у нас еще есть шанс друг друга увидеть, а в детско-родительских практически нет. Очень сложная ситуация. Потому что и родители детей не видят реальными, потому что очень сильны предыдущие желания, очень сильное желание задержать всю эту ситуацию. Ну какой ребеночек был хороший в 6-летнем возрасте. И вот эта привязанность, которая в тот момент включилась, она постоянно мои отношения ведет к тому, что бы его удерживать в этом возрасте. И обращаться именно таким способом. А ребеночек там все больше и больше. В тяжелых случаях, когда фигура другого человека, с которым я нахожусь, является такой ригидной и полностью противоречащей реальности… Или реальная история - когда мама может жить в каком-то психотическом мире, когда не видеть реального ребенка, то дальше происходит следующая картина, что мама этого ребенка понимает, какой он идеальный, умный, хороший, добрый. Вот только одна проблема, что почему-то в школе у него сложно. И в какой-то момент он решает в школу не ходить, и мама – правильно – тоже решает, забирает его из школы. Потому что зачем – не надо, от школы один вред. Так как этот ребенок хороший, но только немножко беспокойный, то спит он с мамой. Ну, два года – нормально, три года – нормально, 10, 16. Ну и сейчас – в 30 с чем-то лет спит с мамой. Потому что для мамы он тот же 5-летний ребенок. Но он-то не 5-летний ребенок, поэтому на этот момент у него крышу сносит до основания, то есть это уже никогда не восстановить. У него нет документов – потому что зачем 5-летнему ребенку документы. Это реальная картинка замороженных отношений и полностью психотического, бредового представления о другом. Но вы не беспокойтесь, у вас тоже представление о ваших близких – это полный бред, это то, что точно не соответствует реальности, точно так же, как и у меня. Но единственное – что я могу стараться приблизить его к реальности, стараться заметить того человека, который живет рядом. Не менять что-то в соответствии со своими планами. Заметить настолько, насколько возможно через все эти барьеры про то, каким он прекрасным был в возрасте 2-х лет, 3-хлет, 5-ти и так далее. Это еще одна проблема, связанная с потерей. Потому что вроде человек рядом живет, но из-за того, что развивается – мы его теряем. Мы теряем этого славненького ребенка, который был рядом, мы теряем этого взрослого человека. Потому что все время мы развиваемся. И в этом смысле, развитие – это тоже такая разновидность смерти. Что-то перечеркивается, что было до того. И в этом отношении, увидеть близких – это очень большая работа, и работа не на один год, а на много лет. Это легче делать, когда другой человек со мной не связан, и те линзы, которые я с собой приношу, меньше работают. То есть, есть шанс от них отказаться.

Но если мы обращаемся к психотерапевтической модели психоанализа, когда у нас психотерапевт чист, как пустой экран, то тогда все чувства, которые возникают у психотерапевта достаточно серьезные, являются контрпереносными. То есть, у клиента есть перенос, а у терапевта – контрперенос. Здесь есть большая разница между гештальт-подходом и аналитическим. Потому что с точки зрения гештальт-терапии, мы это рассматриваем как диалог. А если как диалог, то значит, гештальт-терапевт приходит со своими переносами. Невозможно стать чистым экраном, я прихожу со своим опытом. А этот опыт у меня сформирован определенным образом. Например, я являюсь старшим братом. И это те отношения, которые у меня могут включаться с клиентом. И пока я их игнорирую, не замечаю, мы не можем продвигаться, потому что я сам не знаю, что там происходит. У меня было достаточно много примеров, когда незнание этой особенности разрушало мой контакт с клиентом. А вообще, собственно психотерапия – это цепь ошибок, от ошибки к ошибке. Просто иногда эта ошибка случается рано, иногда позже. А иногда – еще позже. А то, что ошибка какая-то будет – это точно. И если мы ошибку эту как-то переживем, то тогда сможем вперед продвигаться. А если не переживем – значит, пока рановато вперед продвигаться. Значит, это еще не в зоне моего ближайшего развития. Ну и в отношении игнорирования этой характеристики. Очень давно у меня была клиентка, с которой у нас прервался контакт довольно неожиданным способом, потому что вроде бы ничего не предвещало то, что отношения у нас прервутся. А уже потом, когда я анализировал, что произошло – произошло следующее. Эта клиентка находилась в Москве, у нее была какая-то сложная жизненная ситуация, она в Москву приехала и находилась на содержании у старшей сестры и у нее в доме жила, на уровне и на правах ребенка. И понятное дело, что при этом она – взрослый человек и испытывает периодически довольно много напряжения и агрессии. Разрежать агрессию в этих отношениях ей было совершенно нереально – потому что и неблагодарность, и рискнуть организацией своей жизни. И поэтому вся та агрессия, которая была накоплена в адрес сестры, реализовалась в мой адрес. Не потому что я ей что-то о себе говорил, на тот момент я старался вести себя как аналитик и совсем ничего о себе не говорить, а я это транслировал в своем поведении. И эти мои особенности, которые проявлялись в поведении, были для нее достаточными, чтобы началась неуправляемая реакция аннигиляционной агрессии, отвержения, которая прервала контакт, который, на мой взгляд, мог быть очень продуктивным.

Еще одна картинка, относящаяся к важности трансферентных характеристик. Ко мне обратился мужчина по поводу своего сына. Сына подросткового возраста, и он стал плохо учиться. Старается, но плохо учиться. Кроме того, что он стал плохо учиться, он стал заикаться. Я стал выяснять, когда это произошло. И оказалось, что это произошло в тот момент, когда у него родилась младшая сестра. До этого он был единственным и уникальным ребенком, а потом, лет в 10 родилась младшая сестра. Но там произошло еще одно драматическое событие, которое я выяснил, ориентируясь на эти трансферентные расклады. Дело в том, что его отец – младший брат, у него есть старший брат. И в процессе конкуренции младшего и старшего младший выиграл. У младшего успешный бизнес, он был вполне успешно продвигающимся. Старший брат был вполне безуспешным, пьющим, полностью проигрывал. И после того, как его сын стал старшим братом, после этого он стал к нему относиться как к придурку. И эти реакции и проявлялись. Ну, ребенок, и вел себя соответственно. Потому что тоже, в его картинке мира, старший – это придурок. И здесь как раз мои характеристики как старшего оказались весьма полезны для этого подростка, потому что они как раз подержали его позитивную идентичность. И там был позитивный выход.

У меня как у терапевта есть трансферентные характеристики, и мен очень важно знать свои трансферентные характеристики. Не менять, менять их я не могу, а только знать. Мало того, если я какую-то характеристику стараюсь принять или утверждаю, что принял, все-таки, наверное, что-то не то. Скорее, знать. Какие реакции со стороны женщин являются опасными, а какие поддерживающими, какие реакции со стороны мужчин. Я просто знаю. И мое знание этих эмоций не освобождает от этих чувств. Возникает там чувство страха, еще что-то – и они являются нормальными трансферентными чувствами, нормальными переносными. А что такое контртрансференция тогда? Это реакция на перенос клиента. Например, я расцениваю отношения между мной и клиенткой как отношения по типу «мужчина и женщина», а клиентка обращается ко мне, как к родительской фигуре, и тогда у меня может развиваться печаль, ну что же я такой старый уже? Вот это уже контртрансферентные реакции. Или возникает радость – ну слава богу, так было опасно, а так избежали. И они очень полезны, их очень важно добавлять картинку, они помогают мне понять, что именно происходит с другим человеком. И тот перенос, те реакции, которые могут быть у меня на какое-то сильное эмоциональное проявление клиента – они могут быть либо реакциями другого, либо реакциями клиента. То есть, либо те чувства, которые клиент не хочет испытывать, и поэтому я их испытываю, например, относится ко мне хорошо, с уважением спрашивает, очень внимателен, а у меня начинает накапливаться раздражение. Чье это раздражение, чья это агрессия? Клиента. Он ее не проявляет, и я, поскольку включен в диалогические отношения, начинаю переживать те чувства, которые он не хочет переживать. Или, например, начинаю стыдиться по поводу того, что мне нечего сказать. Или еще по какому-то поводу, например, как-то не так я сегодня выгляжу. Это не важно, поводы могут быть мои, а чувства – клиента. Не хочет он чувствовать стыд – значит, я его буду чувствовать. Это один вариант. Второй вариант – я могу чувствовать чувства тех людей, к которым обращался клиент со своими переживаниями. Такая композиция двух вещей – это стыд за другого. Например, женщина рассказывает, что ей временами так было хорошо в детстве, когда она была маленькой девочкой, что она идет по улице и поет. А маме за нее стыдно, и поэтому мама в такие моменты от нее уходила и старалась как-то не замечать, потому что стыдно, что же такая буйная. Как это в нашей картинке может отражаться – это может отражаться в том, что я могу находиться в хорошем расположении духа, которое вообще если приглядеться, немножко маниакальное. А клиентка стыдится. Это у нас пришла та самая расстановка, та картинка, которая была. Только я оказался тем самым ребенком, а она оказалась в материнской позиции. Или наоборот. И в этом смысле, эмоционально эта картинка всплыла здесь, и она может быть про другое, про ее работу, про какие-то реальные отношения сейчас. Но эмоциональная картинка, эмоциональная расстановка этих чувств -0 она из того возраста. И она повторяется. Как привычная хромота. Когда физических оснований для хромоты нет, а человек по-прежнему прихрамывает. И здесь мы можем ситуацию каким-то образом прояснить и, возможно, изменить.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: