Сверхчеловек как альтернатива социальной утопии

На фоне тех надежд, которые Хоркхаймер еще питал в 1935 году относительно будущего гуманного бесклассового общества, вполне понятно, что он воспринимал ницшевское прославление «сверхчеловека» как некое недоразумение. Ницше дает недиалектическое противопоставление массы и сверхчеловека. Только элита, состоящая из «сверхчеловеков», могла бы, согласно его утопической теории, имеющей весьма неясные и смутные очертания, преодолеть пошлость и вульгарность, лживость и убожество буржуазной культуры. В «Замечаниях к философской антропологии» (1935) Хоркхаймер пишет:

Ницше хотел «установить цель всей истории прошлого» (Nietzsche, Musarion Ausgabe , Bd. XIV, S. 122). <...> Но поскольку он держится за строго понятийное противопоставление массы и сверхчеловека, а при этом по существу никак не развивает этот диалектический принцип, то он неизбежно становится жертвой столь ненавистных ему поверхностных интерпретаторов, которые превратили его, ни больше ни меньше, как в глашатая власть предержащих. Ницше полагал, будто современная власть опирается на инертность мышления и страх масс, а в остальном же она довольствуется малым. В то же время Ницше не упустил из виду «диалектический принцип власти»: «Наверное, [199] нет другого способа облагородить массы, как помочь им прийти к власти, но тешить себя подобными надеждами допустимо лишь тогда, когда ты уже находишься у власти, а не тогда, когда ты борешься за нее» (Nietzsche, op. cit.) ( HGS , 3, с. 265).

Вполне вероятно, что Хоркхаймер, размышляя об этом тезисе Ницше, вспомнил третий тезис о Фейербахе Маркса, который представляет собою попытку найти выход из этой дилеммы; рабочий класс, говорится здесь, деградировавший вследствие своего угнетенного положения, должен сначала измениться сам, чтобы быть в состоянии построить новое, лучшее общество:

Материалистическое учение об изменении обстоятельств и воспитании забывает, что обстоятельства изменяются людьми, а воспитатель сам прежде должен быть воспитан. <...> Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности, или самоизменения, может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика[268].

Еще более определенно Маркс формулирует это в «Немецкой идеологии», где он говорит:

Как для массового порождения этого коммунистического сознания, так и для достижения самой цели необходимо массовое изменение людей, которое возможно только в практическом движении, в революции; следовательно, революция необходима не только потому, что никаким иным способом невозможно свергнуть господствующий класс, но и потому, что свергающий класс только в революции может сбросить с себя всю старую мерзость и стать способным создать новую основу общества... только в ходе революции борющийся класс может избавиться от всей [200] накопившейся дряни, дабы быть в состоянии построить новое общество[269].

Именно с этим рассуждением Маркса соотносится, судя по всему, следующий пассаж Хоркхаймера:

Если бы он [Ницше] знал диалектику не как филолог-классик, а имел бы о ней более современное представление и умел бы применять ее должным образом, то он бы тогда лучше смог понять тех, кто считает массы неким атавизмом и потому стремится изменить условия их существования и приостановить постоянное приумножение нищеты. Говорить о сверхчеловеке только как о некоем биологическом типе ненаучно. Он знаменует собою высшую фазу будущего общества... Но мост в будущее воздвигается не усилиями единиц, как полагал Ницше, он является результатом организованных усилий... которые представляют собою сплав воли к свободному человечеству и эксплицированной, высокоразвитой теории общества ( HGS , 3, с. 265—266).

У Льва Троцкого, в его утопической теории коммунистического общества будущего, ницшевский сверхчеловек становится распространенным социальным типом, за которым встают «новые вершины»[270]. Вполне возможно, эта мысль из книги «Литература и революция» Троцкого, по крайней [201] мере в самом общем виде, была известна Хоркхаймеру и Адорно.

Если в отношении социальных условий современности Ницше проявил поразительную слепоту, то его анализ «объективного духа времени и психического состояния буржуазии» отличается необыкновенной точностью и меткостью ( HGS , 4, с. 227). Хоркхаймер пишет:

Размышляя о земных возможностях человека, на изучение которых он потратил столько сил, сколько не тратил до него ни один утопист, он, со свойственным ему мазохизмом, подверг жесточайшей критике тот человеческий тип, который являла ему современность. В духе виднейших раннебуржуазных мыслителей, таких как Гоббс и Мандевиль, он высказывает истину о буржуазном строе: «У человека нет права ни на жизнь, ни на труд, ему отказано даже в праве на „счастье”, его судьба ничем не лучше, чем у ничтожнейшего червя». Христианство, и прежде всего Лютер, патриотические восторги и все прочие способы затуманивать реальную действительность воспринимались им как предвестники нового варварства. Он люто ненавидел все те суррогатные пустышки, которыми довольствовалась мелкая буржуазия, все эти метафизические и прочие секты, и культивируемый германский дух, и антисемитизм. Он стремился к такому будущему, в котором уровень освоения природы был бы настолько высоким, что это дало бы толчок к высвобождению огромного количества человеческих сил. Понятие сверхчеловека обозначает именно это состояние. Ницшевская программа, намечающая теоретические пути претворения идеи сверхчеловека в жизнь, его наивные рассуждения, базирующиеся на евгенике, о необходимых социально-политических мерах, среди которых смешение отдельных рас занимает все же центральное место, — вот та цена, которую он заплатил за свое одиночество. Но как бы то ни было, он был уверен, что в будущем будет либо много сверхчеловеков, либо ни одного: «Все хорошее развивается только среди подобного себе». Та идея, которая могла бы превратить теорию сверхчеловека из иллюзорной и противоречивой утопии в субстанциональную историческую цель, идея бесклассового общества была глубоко противна [202] Ницше, ибо связывалась в его сознании с ее конкретными носителями. Маркс был ему неизвестен, он знал лишь тогдашнюю социал-демократию, и он не слишком ошибался в своих оценках ее. Вследствие своего категорического неприятия политической экономии, к которой он относился с недоверием, — к этому неприятию примешивалась ненависть к миру, которым правит экономика, — он не сумел понять исторический характер труда. Он полагал, что труд никогда не сможет утратить своего порабощающего характера. Господство над массами представлялось ему поэтому необходимым условием существования сверхчеловека. Этим заблуждением и продиктованы его резкие формулировки, которые кажутся бесчеловечными, но в еще большей степени они диктуются ненавистью, которую он испытывал по отношению ко всеобщему терпению, покорности, примирению с действительностью, пассивности и конформизму ( HGS , 4, с. 227-228).

В своей рецензии на книгу Карла Ясперса «Ницше» (1937) Хоркхаймер доказывает, что

Ницше был настоящим «свободным мыслителем» и «истинным европейцем», а не только казался таковым на поверхности, он никогда не переставал ненавидеть национализм как «болезнь века» и не питал особых иллюзий относительно так называемого немецкого характера, который был объектом его пристального внимания и который он подверг тщательнейшему социально-психологическому анализу. «В любом своем действии, равно как и в противодействии, Германия демонстрирует варварство». Немцев, этот «народ, являющий собою чудовищную смесь разных рас»... он обвинил в логической и моральной «нечистоплотности» и объявил своим врагом. «Насколько должен деградировать народ в своих вкусах, насколько велико должно быть в нем раболепное преклонение перед чинами и положением в обществе, перед нарядами, пышностью и роскошью, чтобы простота и скромность воспринималась им как нечто дурное, а простой и скромный человек считался дурным человеком» ( HGS , 4, с. 232).

[203] Немцы полагают, будто сила должна проявляться в твердости и жестокости, и потому они с охотой и восторгом готовы подчиняться: в одно мгновение они избавляются от своей сострадательной слабости, от своей чувствительности ко всему ничтожному и с благоговением наслаждаются ужасом. Что есть сила в мягкости и в спокойствии — в это им верится с трудом ( HGS , 4, с. 232).

В противовес характеристикам Ясперса, который в своей работе, очевидно, не мог не считаться с нацистами, Хоркхаймер пишет, что

Ницше говорил о евреях с величайшим почтением, которого он никогда не скрывал, и делал он это не «эпизодически», а всегда. Он был просвещенным бюргером. Евреев он причислял к «древнейшей и чистейшей расе. Повсюду, где они пользовались влиянием, они выполняли важную задачу развития в том или ином народе разумных оснований» (ЯС5, 4, с. 231).

«Антисемиты не прощают евреям того, что у них есть ум — и деньги. Антисемит — это слово обозначает неудачников». Их борьба — это всегда «проявление более скверных, более завистливых, более трусливых натур, и тот, кто нынче принимает в этой борьбе участие, тот отмечен печатью плебейского духа» (там же). (Цитата из наследия 1880-х годов; см. KSA , 3, с. 707.)

Таким образом, из сочинений Ницше можно достаточно легко извлечь как высказывания, свидетельствующие о его восторженном отношении к евреям, так и критические замечания, направленные прежде всего против иудейско-христианской религии. Насколько двойственной была его позиция, показывает, в частности, пассаж из книги «По ту сторону добра и зла», где среди прочего говорится:

Совершенно очевидно, что евреи, если бы они хотели, – или, если бы их вынудили к этому, как этого, судя по всему, желают антисемиты, — уже сегодня могли бы иметь перевес в Европе, и даже в буквальном смысле слова господствовать [204] над Европой; и точно так же очевидно, что они ничего не предпринимают для этого и не строят никаких планов. Пока что они в гораздо большей степени выказывают лишь одно жгучее желание, проявляя при этом даже известную назойливость, — желание раствориться в Европе, быть поглощенными ею, они жаждут наконец прочно осесть где-нибудь, быть разрешенными, быть уважаемыми, дабы положить... предел бесконечным скитаниям; и вот этот страстный порыв и нужно было бы принять во внимание, нужно было бы пойти ему навстречу, для чего полезно было бы сначала сделать хотя бы малое: выдворить из страны всех антисемитствующих горлопанов ( KSA , 5, с. 194).

Но на этом Ницше не останавливается, он идет еще дальше, говоря о желательности смешения прусских офицеров дворянского происхождения, у которых «в крови» заложено «искусство отдавать приказы и подчиняться», с еврейскими женщинами, которые могли бы дать то, что совершенно отсутствует у этих офицеров, а именно деньги и ум. Подобный союз мог бы положить начало «выведению новой породы людей, которые и составили бы впоследствии новую правящую касту Европы» ( KSA , 5, с. 195).

Говоря об ограниченности ницшевской критики, Хоркхаймер, равно как и Адорно, объясняют это всякий раз тем, что «его рассуждения никогда не соотносятся с реальными общественными силами». И тем не менее они считали его

единственным великим мыслителем, который, видя, как постепенно все больше сгущается тяжелый туман, обозначившийся еще в середине прошлого столетия, сумел освободиться от иллюзий и разглядеть общую картину — в той форме, в какой это было возможно сделать, встав на позиции крупной буржуазии... При этом, правда, он упустил из виду, что та самая интеллектуальная честность, которой он придавал такое большое значение, плохо совмещалась с умонастроением этого общественного слоя. Причина той нечистоплотности... против которой он вел борьбу, заключалась в самой структуре всего общества в целом, а не в индивидуальном или национальном характере. Будучи типичным буржуазным философом, он сделал психологию, в понимании [205] которой он достиг такой глубины, что и по сей день в этом нет ему равных, основой основ научного осмысления истории, но при этом он не сумел увидеть истоков духовной деградации и путей выхода из нее, вот почему та судьба, которая постигла его наследие, была неизбежной и закономерной ( HGS , 3, с. 323).

 

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться: