Идеи Ницше в контексте формирования политики национальных интересов России: 1990-е годы

 

 

На одре политической болезни народ обыкновенно обновляет себя и вновь приобретает свой дух, который он постепенно утратил в искании и утверждении своего могущества...

Фридрих Ницше, Человеческое, слишком человеческое, 465

[267] В 1990-е годы изменилась парадигма восприятия наследия Ницше как в Восточной Европе, так и на Западе. Сегодня исследователи заговорили о «новом Ницше» рубежа XX— XXI веков. О философе пишут и спорят не менее шумно, но, очевидно, более основательно, чем это делали столетие назад. В 1999 году по данным опроса «ВВС News Online» на тему «Кто был самым выдающимся мыслителем тысячелетия?» Ницше занял 10 место, уступив лишь К. Марксу, А. Эйнштейну, И. Ньютону, Ч. Дарвину, Фоме Аквинскому, С. Хокингу, И. Канту, Р. Декарту и Дж. Максвеллу[374]. Что же касается России, то в рейтинге «Независимой газеты» 2000 года «Десять книг, которые определили ход истории на протяжении последнего тысячелетия» сочинению «Так говорил Заратустра» отведено 5-е место, вслед за «Божественной комедией» Данте, «Суммой теологии» Фомы Аквинского, «Утопией» Т. Мора и «Критикой чистого разума» И. Канта[375].

Последняя декада XX века получила в мировом ницшеведении название «ницшеанского ренессанса в России и Восточной Европе»[376]. Начиная с 1989 года идеи Ницше вновь входят в повседневный культурный обиход и философский дискурс бывших стран социалистического лагеря, способствуя процессу модернизации в этих государствах.

[268] В западной традиции на исходе XX столетия очевиден бум популярности политических идей Ницше. Мыслитель, который вплоть до недавнего времени занимал маргинальное место в политологии, превратился в центральную фигуру, определившую политическую философию уходящего века. К сегодняшнему дню на разных языках написано значительное число исследований, посвященных влиянию Ницше на революционные преобразования в России начала XX столетия, идеологию Германии времен Второй мировой войны и политические воззрения постмодернистов конца века. Идеи Ницше узнаваемы в творчестве М. Вебера, Г. Зиммеля, К. Юнга, Л. Троцкого, Ортега-и-Гассета, А. Камю, М. Фуко, Ж. Деррида, Ю. Хабермаса и др.

Несмотря на то, что, во-первых, у Ницше нет ни одной специальной политологической работы (как известно, его произведения, за небольшим исключением, вообще не имеют одного центра фокусировки), во-вторых, практически единственное эссе, посвященное главным образом политической проблематике — «Греческое государство» (1871), — не было опубликовано при его жизни и, наконец, в-третьих, разбросанные по разным книгам политические суждения философа отрывочны и напоминают больше лозунги, нежели теорию (наиболее важные политические идеи Ницше содержатся в сочинениях: «О пользе и вреде истории для жизни» (1874), «Человеческое, слишком человеческое» (1878), «По ту сторону добра и зла» (1886), «Генеалогия морали» (1887), «Сумерки идолов, или Как философствуют молотом» (1889), «Антихрист» (1894)), — все же в современных сборниках по истории политической мысли Европы имя Ницше не случайно стоит в одном ряду с такими классиками, как Платон, Аристотель, Макиавелли и Локк. Реалии политической жизни сегодня таковы, что именно ницшеанская мысль оказалась востребованной для решения современных проблем. Очевидно, что сам Ницше рассчитывал на такое развитие событий, ведь политический аспект превалирует именно в футуристических размышлениях философа, не устающего пропагандировать идею «объединения Европы», которое он называет «великой политикой».

Главной целью политики, утверждаемой Ницше, является возвышение человека. Ницше оценивает политическую [269] деятельность в соответствии с тем, насколько успешно она способствует расцвету культуры, утверждению принципа иерархичности как в духовной, так и общественной сферах. Совершенствование человеческого типа, воспитание выдающихся личностей, непохожесть людей и порождаемые ею проблемы — эти вопросы составляют сердцевину ницшевской философии. Трагический герой из «Рождения трагедии из духа музыки» (1872), свободные духом из «Человеческого, слишком человеческого» (1878) и «Веселой науки» (1882), сверхчеловек и Заратустра из «Так говорил Заратустра» (1883—1885), господа из «Генеалогии морали» (1887) и, наконец, сам Ницше в «Ессе Homo» («Се человек») (1888) — все это разные версии попытки выразить суть грядущего сверхчеловека, его отличия от остального мира.

Заглядывая в прошлое современного национализма и размышляя о перспективах Европы, Ницше избегает употребления оценочных понятий, обычно используемых для описания европейской специфики, таких как «цивилизация», «гуманизация», «прогресс». Процесс демократизации Европы он характеризует как движение от локального к глобальному, как «взаимоуподобление европейцев»[377], стирание местных особенностей и отличий. Фундаментальная тенденция европейской истории ведет к все большему единообразию, порождая «сверхнациональный и кочевой вид человека»[378], глобализацию наиболее жизненных обычаев и традиций. Ницше видит смысл этой тенденции в переходе ее в свою противоположность. Динамика идей модерна, чреватая обезличиванием современных людей, с присущем ей в то же время расширением возможностей: ростом свободы, богатством альтернатив и отсутствием влияния предрассудков на воспитание, — в итоге, невольно открывает перспективы появления более высокого типа людей, именуемого Ницше «создателями ценностей», «свободными духом», «философами и тиранами» или «хорошими европейцами» (см.: «Веселая наука», «Человеческое, слишком человеческое», «По ту сторону добра и зла», др.). Ницше отваживается использовать понятие «тирания» позитивно, в духовно-интеллектуальном или «умственном» (по [270] его собственному выражению) смысле[379]. «Тирания» — новая культурная политика для Европы постмодерна, а в перспективе и всего глобального человечества. Ницше делает оговорку, что «процесс становящегося европейца» может быть замедлен в темпе под воздействием «бури и натиска „национального чувства” и роста анархизма... но, — продолжает Ницше, — возможно, как раз благодаря этому он выиграет в силе и глубине»[380].

Значение политических работ Ницше двояко: они обращены как к левым, так и к правым. Ницше разрушает наиболее устойчивые положения, социалистической, либеральной и демократической традиций и в то же время делает свой позитивный вклад в эти политические теории. Если профессионалы-ницшеведы, такие как К. Анселл-Пирсон, Б. Детвайлер, А. Нехамас, Р. Рорти, Т. Стронг и др., не считают возможным конструировать из идей Ницше стройную политическую теорию современного образца, то идеологи как консервативного, так и либерального лагерей все чаще берут мысли Ницше на вооружение, интерпретируя их согласно своим принципам. Несмотря на аристократический пафос, критику идеалов социальной справедливости и равных прав, антидемократические, антисоциалистические, антиэгалитарные и антифеминистические филиппики Ницше, в последние годы растет число исследователей, в работах которых мыслитель предстает сторонником либерализма и социал-демократии (Дж. Кэтеб, М. Кларк, М. Варрен, В. Браун, В. Коннолли и др.).

Я охотно понимаю тех, кто видит в творчестве Ницше правду, говорящую нам о перспективах становления политической системы Европы и сегодняшнем дне, о будущем человечества и недостаточности культуры для духовных запросов личности, о том, что всякий сильный духом человек выходит за пределы культуры — в жизнь, с ее волей к власти, как это показал Ницше. Но мне совсем не по душе разнообразные попытки сделать из Ницше политического союзника (он сам не имел таковых при жизни), грубо и поверхностно проецируя его идеи на современные политические процессы в России и на Западе

[271] Ha протяжении ушедшего столетия идеологический портрет Ницше переписывался неоднократно. Ницше представал социалистом-демократом и консерватором, либералом и традиционалистом, идеологом нацизма и самым радикальным критиком всех видов национализма, социальным дарвинистом и анархистом.

Если на Западе политические идеи Ницше впервые получили широкое обсуждение в предвоенные и военные годы, то в России взгляд на его работы как на тексты по политической философии берет начало на полвека раньше. В силу специфического социокультурного контекста еще задолго до социалистической революции Ницше был воспринят как защитник левых идей — союзник русского освободительного движения, проповедник революционного нигилизма, «мистического анархизма», экстатического сектанства и духовного универсализма. Неожиданно благосклонное признание концепция Ницше получила в статьях ведущего теоретика народничества Н. Михайловского, «ницшеанских марксистов» — М. Горького, А. Луначарского и А. Богданова, идеолога мировой революции Л. Троцкого. Разумеется, радикальный демократизм русских ницшеанцев не мог быть близок самому Ницше.

Новый этап «политизации» Ницше пришелся на время Второй мировой войны, когда философ был провозглашен протоидеологом нацизма, который неминуемо присоединился бы к фашистской партии, проживи он достаточно долго. В России военных лет имя Ницше употреблялось сугубо в негативном контексте, наиболее часто как синоним фашизма, наряду с именами Гитлера и Муссолини. На Западе же критика Ницше была мягче. В большинстве антиницшеанских текстов философ представал мыслителем одновременно и далеким и близким нацистской идеологии. В этом смысле показательны известные слова Вернера Данхаузера о том, что Ницше относится к фашизму в той же степени, как Руссо к Французской революции[381].

Эпоха «денацификации Ницше», имевшая место на Западе в 1950—60-х годах, и связанный с ней экзистенциалистский [272] этап в трактовке его творчества (открытый знаменитой книгой В. Кауфмана «Ницше: философ, психолог, антихрист» (1950)), на котором философ рассматривался как а- и даже антиполитичный мыслитель, занятый проблемами личности, а не общества, в России не состоялись. Объемный пласт отечественных антиницшеанских текстов, наработанный в военные годы, остался непереосмысленным. На смену хуле вновь пришло враждебное замалчивание как работ, так и самого имени философа. Табу на произведения Ницше, поддерживаемое коммунистическим режимом в течение шестидесяти лет, оставило глубокий изъян в русской духовной традиции. К сожалению, и посткоммунистическая реабилитация не до конца освободила ницшеанство от связи с идеологией крайне правого национализма, шовинизма, имморализма и антисемитизма. Со сборником афоризмов Ницше в руках можно без особого труда оправдать и «правду» сталинского социализма, и «правду» фашизма, но при этом не будет сказано ни слова правды о взглядах самого философа.

Сегодня Ницше — один из наиболее читаемых в России авторов. Так, по данным издательского холдинга «Терра», в 1999 году книги Ницше оказались в числе самых продаваемых, опередив издания Гоголя, Чехова, Л. Толстого и Т. Манна[382]. Однако в подавляющем большинстве нынешних публикаций на ницшеанские темы либо продолжают обсуждаться проблемы столетней давности, актуальные для писателей Серебряного века русской культуры, либо Ницше с надрывом провозглашается главным авторитетом постсоветского времени, наставником, не навязанным начальством, а свободно избранным. Это и не удивительно — среди вчерашних изгнанников Ницше выделяется легкостью эксплуатации его учения. Размышления о постсоветской ситуации как «ницшеанской» чаще всего сопровождаются цитированием афоризма, который многие считают девизом эпохи: «Падающего толкни!», с неизменной ссылкой на авторство Ницше.

К сожалению, серьезные и крайне актуальные сегодня для России размышления Ницше о генеалогии национализма — «самой враждебной культуре болезни и безумии»[383], разъединяющем [273] европейские народы, — и о противостоящем национализму «хорошем европеизме», тревога Ницше о грядущем «сверхнациональном» человечестве, критика антисемитизма как такового, а не только его самых опасных форм, трезвый анализ проблемы сильных лидеров и проповедуемых ими идеалов — все это практически не находит отклика у российских исследователей. Несмотря на то, что отечественные политики стали регулярно ссылаться на Ницше уже в первой половине 1990-х годов, традиция вдумчивого рассмотрения политических идей Ницше в контексте современных реалий в России утеряна. Эта тема только начинает завоевывать свое место в отечественной политологии.

В последние годы в России предпринимаются активные попытки сформулировать новую национальную идею (= идеологию) и определиться с национальными интересами страны. Основной спор в первой половине 1990-х годов представлял собой полемику между сторонниками двух типов интерпретации национальных интересов: первый подход я бы обозначила как государственнический или национал-консервативный, второй - как либеральный. Все многообразие трактовок национального интереса сводилось к трем типам: 1) укрепление контактов с Западом; 2) независимая и самостоятельная политика России; 3) экономическая и политическая изоляция страны от остального мира. Общий смысл дискуссии о национальном интересе, широко развернувшейся на следующем этапе, с 1994 года, можно обозначить как движение от глобального к локальному, от культуроцентризма к прагматизму, от мессианских призывов к практическим задачам укрепления государства (см. тематические подборки по теме «Национальный интерес» в общественно-политических журналах «Власть», «Международная жизнь», «Мировая экономика и международные отношения», «Полис», «Свободная мысль»). На смену апелляциям к культурной идентичности России как основному критерию ее национального интереса идет деидеологизация национальной политики и укрепление позитивистско-антиуниверсалистского подхода к нации. Сегодня в нашей стране происходит не просто смена персоналий во властных структурах, но и переосмысление тенденций развития.

После моментального и почти бесследного исчезновения прежнего «марксистского подхода» в России очевиден большой [274] разброс направлений поиска новых ориентиров: от попыток возрождения геополитики хаусхоферовского толка до принятия тезиса Ф.Фукуямы о «конце истории». Очевидно, что идеи Ницше — «философа будущего Европы» (как он сам себя называл), с которого «только и начинается на земле большая политика»[384], — могут помочь современным отечественным политическим теоретикам выработать соглашение о государственной стратегии России в XXI веке. Тем более что сам Ницше относился к России очень серьезно, с верой и настороженной симпатией: «Мыслитель, на совести которого лежит будущее Европы, при всех планах, которые он составляет себе относительно этого будущего, будет считаться с евреями и русскими как наиболее надежными и вероятными факторами в великой игре и борьбе сил...»[385] Размышляя о духовном состоянии современной ему Европы и о ее будущем, Ницше был обеспокоен апатией и «параличом воли» европейских народов: «Болезнь воли распространена в Европе неравномерно... но величайшей и удивительнейшей силы воля достигает в том огромном срединном государстве, где как бы начинается отлив Европы в Азию, — в России. Там сила воли откладывается и накопляется с давних пор, там воля — и неизвестно, воля отрицания или утверждения, — грозно ждет того, чтобы, по излюбленному выражению нынешних физиков, освободиться...»[386]

Критицизм и резкая публицистичность, присущие образу мысли Ницше, заставляют сегодня творчески относиться к казалось бы общепризнанным прогрессивным политическим идеалам. Философ хлестко критикует современную цивилизацию в лице как коммунизма, национал-социализма и феминизма, так и религиозной идеологии, зовет на риск новых интерпретаций демократии, либерализма, социализма. Именно Ницше, значительно раньше других, уловил фундаментальную траекторию европейской истории: переход от национального политического порядка к глобальному и высказал много интересных соображений о будущем единой Европы.

[275] Раскрытие обозначенной в заглавии статьи темы предполагает возможность двух направлений исследования. Признаться, задумывая это эссе, я намеревалась написать историографический текст, представляющий образ Ницше постсоветской эпохи, в частности, определить специфику восприятия наследия Ницше современными отечественными политиками, проанализировав логику цитирования работ философа теоретиками того или иного идеологического лагеря. Однако результат предварительных исследований меня весьма озадачил: обильное употребление имени философа в нынешней прессе отнюдь не свидетельствует о глубоком знакомстве нашей политической элиты с сутью его идей.

Приведу несколько наиболее ярких примеров. В передаче «Парламентский час» депутат Борис Тарасов осудил балканскую политику российского правительства за абстрактный гуманизм: «Ницше говорил, что руководствоваться в политике библейскими заповедями может только сумасшедший»[387]; спустя две недели в той же программе депутат Владимир Ребриков помянул философа, описывая нравы, царящие в российской политике: «Была философия Ницше, по-моему, что если хочешь соврать, чтобы тебе поверили, ври по-крупному. Так вот, сейчас это взято на вооружение некоторых демократов»[388]. Заместителю председателя объединения «Яблоко» и вице-спикеру Госдумы ФС РФ Владимиру Лукину полюбилось выражение «человеческое, слишком человеческое», и на вопрос ведущей «Эха Москвы», можно ли в США фальсифицировать результаты выборов, он ответил: «Фальсификация выборов возможна везде, где есть человек, ибо, как сказал Ницше, „человеческое – оно слишком человеческое”»[389]. Предприниматель Александр Паникин, глава концерна «Панинтер», в статье «Ельцин и Ницше: практика и философия» одобрил действия президента: «Нужна была вся его решительность, чтобы отказать народу в социалистических ожиданиях пайковых благ и предоставить его самому себе. Эта ницшеанская практика Ельцина в конечном счете [276] еще может оказаться благотворной»[390]. А Александр Руцкой, в недавнем прошлом губернатор Курской области, будучи спрошен о положении России в мире, отрубил: «Уважение может быть только к сильным, к слабым — сострадание. Это Ницше сказал. И здесь он на сто процентов прав»[391]. На учредительном съезде движения «Единство» Руцкой вновь «цитировал великого философа Фридриха Ницше» и объяснял, что «сейчас у нас не народ, а толпа»[392], а вскоре в «Известиях» сообщал о себе: «рост 180 см, вес 95 кг... кумиры — Витте, Столыпин, Бисмарк; авторитеты — мыслители Ильин, Ницше, Кейнс» (курсив мой. — Ю. С.)[393]. Главный редактор «оппозиционной» газеты «Россiя» Иван Подшивалов, защищая подновление государственного гимна от критики «узкого слоя либерально-западнической интеллигенции, усилиями которой слово „патриот” стало ругательным», язвительно напомнил: «Проклятые коммунисты, хоть и не давали нам читать Ницше и Шпенглера, но больницы строили неплохо. А также речные, морские, военные и космические корабли»[394].

Думаю, этим можно ограничиться, картина ясна. Мне пришлось выбрать иной путь исследования — проследить трансформацию политической жизни в России за последнюю четверть века в контексте политической философии Ницше. Я постаралась, во-первых, показать связь между изменением идеологических настроений в обществе и вниманием к тем или иным аспектам ницшеанства, а, во-вторых, также попыталась ответить на вопрос «Насколько эволюция отечественной политики постсоветских лет соответствует парадигме, предсказанной Ницше для Европы конца XX — начала XXI века?».

Прежде чем перейти к 1990-м годам, имеет смысл совершить краткий экскурс в историю. Страстная проповедь философа, бывшая для большинства его западных читателей игрой духа и изысканной метафорой, в нашей стране трижды приобретала конкретные черты руководства к практической реализации. Первоначально — в конце XIX века — как импульс [277] к пробуждению культурного национализма (принятие этой стороны учения немецкого философа было подготовлено всей предшествующей славянофильской традицией, а также панславизмом Н. Данилевского, консерватизмом К. Леонтьева и Н. Гилярова-Платонова). Затем — в предреволюционные годы — как модель для поворота от культурного национализма к национализму политическому. (Однако если в Европе смещение акцента с культуры на политику привело к формированию национальных государств, то в России русский политический национализм оказался программой сохранения империи. Русская имперская парадигма предполагала включенность России в Европу.) Позже — в советский период – сходные идеи послужили основанием для переориентации от коммунистического патриотизма к национал-коммунизму.

Близкую картину мы наблюдаем и в наши дни. Вторую половину 1980-х годов можно охарактеризовать как эпоху «культурного консерватизма». Обращаясь к досоветскому времени в поисках новых идеалов, противостоящих коммунистической идеологии, отечественная интеллигенция стремилась не противопоставить прошлое России ее настоящему, а найти такие ценностные основания, которые бы позволили России вновь стать европейской державой в классическом смысле, какой она была в XIX веке, до появления культурных феноменов типа Ницше. Это была попытка вернуть культуре ее классическую, утраченную Западом форму: идеал «цельной личности», органическое и гармоническое примирение жизни и культуры, политики и религии. Однако время звало к переоценке ценностей, а не к их восстановлению. Идеологический вакуум, образовавшийся в стране после краха официального коммунизма, привел к усилению русской национал-патриотической оппозиции. Как и в XIX веке, национализм, возникнув как идеологическое течение в качестве культурно-философской оппозиции режиму, на сей раз коммунистическому, имел поначалу преимущественно культурный характер. Однако к середине 1990-х годов он постепенно приобрел сугубо прагматическую политическую проекцию.

Первая волна интереса к Ницше в постсоветской России была вызвана так называемым вторым русским религиозным ренессансом конца 1980 — начала 1990-х годов. Горбачевская эра либерализации (1985—1991) открыла запрещенный пласт [278] культуры — сочинения отечественных религиозных мыслителей. «Побочным продуктом» увлечения русским идеализмом явился взлет интереса к творчеству Ницше.

Ницше стал популярен прежде всего как разрушитель старых идеалов, зовущий к переоценке отживших ценностей, авторитетный мыслитель, пафос творчества которого оправдывал начавшееся в стране переосмысление недавней истории. Из одной публицистической статьи конца 1980-х в другую переписывалась цитата из Ницше, ставшая выражением духа эпохи первых перестроечных лет: «Человек должен обладать и от времени до времени пользоваться силой разбивать и разрушать прошлое, чтобы иметь возможность жить дальше; этой цели достигает он тем, что привлекает прошлое на суд истории, подвергает последнее самому тщательному допросу и, наконец, выносит ему приговор...»[395]

Ницшевское видение будущего как интеллектуального и духовного единства Европы, его защита идеи паневропеизма и европоцентризма, сохраняющей и несущей вперед наследие Греции и Рима, иудаизма и христианства, общее наследие Азии и Европы, — как нельзя полно отражали настроения российского общества того времени. Размышляя о наиболее глубоких умах своего столетия (Наполеоне, Гёте, Бетховене, Стендале, Гейне, Шопенгауэре и Вагнере), философ видел суть их духовной работы прежде всего в подготовке пути для «нового синтеза» Европы («По ту сторону добра и зла», афоризм 256). Свое имя в этот список Ницше не добавил, однако вплотную подвел читателя к очевидности и необходимости сделать это, описывая вагнеровскую задачу как предпоследнюю задачу по объединению европейского человечества. Последняя же задача, следуя логике текста, выпадает на долю самого автора «По ту сторону добра и зла»[396].

1986—1990 годы можно назвать «ницшеанским» периодом русской истории, в смысле того, что в эти несколько лет российская действительность представляла собой иллюстрацию к ряду положений философа о грядущем государственном устройстве европейских стран. 1. Прежде всего это выразилось [279] в том, что Россия, оставаясь имперским, анациональным государством, аккумулировала в себе огромную энергию, выброс которой оказался направлен на вхождение страны составной частью в европейское сообщество. 2. При этом ситуацию внутри страны можно обозначить как смешение анархизма и консерватизма, когда правые выступали сторонниками либеральных и демократических идеалов, а левые тяготели к традиционализму и национализму. Именно тогда на смену эгалитарности, массовости и единообразию в повседневной жизни пришла ориентация на элитизм и иерархизм. В определенном смысле и с долей иронии это время можно было бы назвать «эпохой аристократического радикализма», поскольку новая политика новой России основывалась на принципах «морали господ, а не рабов». 3. Россия представляла собой институционально слабую державу, в которой бюрократическая номенклатура утратила реальную власть. Фактическим лидером страны была интеллектуальная элита: идеологически неангажированные писатели, ученые, кинематографисты, журналисты, художники пользовались безграничным авторитетом и доверием. Кажется именно о таком положении дел в государстве Ницше обмолвился однажды с грустной улыбкой: «На долю ученых, которые становятся политиками, выпадает обыкновенно комическая роль быть чистой совестью политики»[397]. Интеллигенция впервые в истории получила возможность прямого влияния на общественное мнение и политическую жизнь страны через неподцензурные средства массовой информации, а не только посредством искусства, философии и науки. Это был золотой век русской интеллигенции, расцвет гуманитарных наук, время попыток вхождения в европейскую культурную традицию, без ограничений религиозной или национальной самобытностью. Даже интерес к религии вырос из интереса к культуре, вовлеченности в европейскую культурную традицию. Растущая быстрыми темпами популярность сочинений Ницше в эти годы — важный факт в новейшей интеллектуальной истории страны.

Первым заново опубликованным текстом философа явилось запрещенное цензурой в дореволюционной России [280] сочинение «Антихристианин» (1888), включенное в сборник «Сумерки богов»[398]. Его выход в 1988 году совпал с торжественным празднованием тысячелетия крещения Руси. Этот же год вошел в постсоветскую историю как дата возвращения православия в Россию. В 1988—1992 годы в общественном мнении россиян произошла реабилитация религии. За это время появился внушительный пласт публикаций на тему «Ницше и христианство».

Рубеж 1980-90-х годов прошел под знаком открытости России общеевропейской политике и приоритета ценностей западнически-либерального лагеря. Доминировало представление, что у России европейская культурная идентичность и потому союзнические отношения с западным сообществом отвечают ее интересам. Позицию культурной близости Европе и основанном на этом факте тождестве политических интересов России и Запада озвучил тогдашний министр иностранных дел А. Козырев[399].

Однако уже в 1991—1992 годах на смену западнической демократии и рыночной эйфории пришла апатия. Общим местом в выступлениях политиков и журналистов стали разговоры об особом русском пути развития, о существовании русской цивилизации, евразийстве.

Окончание глобального противостояния идеологий — социализма и неоклассического капитализма — привело к кризису идентичности. На заре 1990-х в России началось массовое обращение к этническим корням как фундаментальной основе существования и к религиозно-цивилизационному единству как новому социально-культурному универсуму.

В прессе практически перестала подвергаться сомнению мысль, что по своим культурным, экономическим, геополитическим и психологическим параметрам Россия в западный мир полностью не вписывается, требуя длительной социокультурной трансформации. Социологические опросы тех лет показывают, что если до середины 1991 года не менее двух третей населения считало, что нужно брать пример с Запада, то в 1992 году две трети полагало, что у России особый путь, [281] что Россия — принципиально иная цивилизация, отличная от Запада. Напомню, что Ницше не единожды обращал внимание на то, что национализм используется как надежное средство мобилизации народа и контроля над ним и что националистическая риторика облегчает удержание власти в периоды войн и социальных катаклизмов.

С 1996 года, после отставки А. Козырева и назначения на пост министра иностранных дел Е. Примакова, на смену прежней парадигме «единого мира» и задаче скорейшей интеграции России в «сообщество цивилизованных стран» пришла концепция «многополярного мира», с присущей ей установкой на частичную изоляцию России. Тем не менее общая стратегия страны по интеграции в «европейский мир», с определенными оговорками, оставалась неизменной. Политический курс продолжал формироваться с ориентацией на процессы глобализации и единения Европы, прозорливо намеченные Ницше: «Благодаря болезненному отчуждению, порожденному и еще порождаемому среди народов Европы националистическим безумием, благодаря в равной степени близоруким и быстроруким политикам... которые совершенно не догадываются, что политика разъединения, которой они следуют, неизбежно является лишь политикой антракта, - благодаря всему этому... теперь не замечаются или произвольно и ложно истолковываются несомненнейшие признаки, свидетельствующие о том, что Европа стремится к объединению»[400].

Примечательно, что даже в это время большая часть идеологов патриотического лагеря благоволила к альянсу русских национал-патриотов с европейскими новыми правыми, объясняя это тем, что Россия не в состоянии без материальной и духовной поддержки Европы обеспечить свои национальные интересы. Середина 1990-х годов прошла под знаком антиамериканского европеизма. Самым цитируемым афоризмом Ницше в патриотической прессе тех лет стал следующий: «Мелочность духа, идущая из Англии, представляет нынче для мира великую опасность. Чувства русских нигилистов кажутся мне в большей степени склонными к величию, чем чувства английских утилитаристов... Мы нуждаемся [282] в безусловном сближении с Россией и в новой общественной программе, которая не допустит в России господства английских трафаретов. Никакого американского будущего! Сращение немецкой и славянской расы»[401].

Именно с этого времени появляются первые публикации о «воле к власти» и «великой политике» Ницше. Не только маргинальные в то время журналы «Элементы» и «Волшебная гора» делают Ницше одним из своих любимых героев, представляя его то теоретиком романтического фашизма, то чуть ли не единомышленником Маккиндера и Хаусхофера, но и весьма респектабельные издания, например «Независимая газета», публикуют эссе типа «Ницше — традиционалист»[402].

К 2000 году ситуация в России изменилась. Сегодня, в отличие от середины 1990-х годов, сторонники традиционалистских, неофашистских и национал-коммунистических теорий поменяли свой статус красно-коричневого интеллектуального маргинализма на положение всерьез утверждающихся и признаваемых в обществе идеологий[403]. Они не без успеха претендуют на свое место в смысловом поле современной культуры, заполняя собой солидные ниши идеологической иерархии нынешней России. Освободившееся место в политическом «райке» теперь занимают отечественные младотеоретики консервативной революции, антимондиализма, антипостмодернизма, антиглобализма, а также идеологи контркультуры нового поколения — «поколения пепси» (или «поколения „Quake”», как они сами себя предпочитают называть[404]), которые безжалостно, но с искренним юношеским максимализмом [283] ищут смысл жизни[405]. Основной чертой, объединяющей все перечисленные выше группы сторонников «третьего пути», является резкое неприятие либерально-демократических ценностей, а обильно цитируемые и пользующиеся все возрастающей популярностью тексты Ницше провозглашаются ими важным источником своих мифологем и идеологем: «Шпенглер положил начало консервативно-революционной культурологии, Хаусхофер — геополитике, а Шмитт — теории права... Эрнст Юнгер создал метатекст Консервативной революции – такие тексты пишут только тогда, когда боги действительно умерли и скрижали стерлись. Это в одном ряду с Ницше и Эволой»[406].

Свою цель идеологи третьего пути видят в формировании «консервативно-революционного полюса» (трактовка А. Дугина[407]) и выработке альтернативного нынешнему курса цивилизации, базирующегося на возвращении ее к традиционалистским ценностям: «Дискурс Консервативной Революции (или Третьего Пути) — тексты Ницше, Шпенглера, Хаусхофера, Шмитта, Артура Мюллера ван ден Брука, Шпанна, Хайдеггера, Никита, Тириара, Леонтьева, кн. Николая Трубецкого, Савицкого, Алексеева, Устрялова и т. д. — это политическая проекция интегрального традиционализма и только [284] в этой версии они обладают реальным эсхатологическим статусом»[408].

Построение общественного мира в России сторонники традиционализма считают возможным исключительно лишь на базе согласия между, «во-первых, естественным национализмом евразийских народов, населяющих настоящую и бывшую территорию Империи; во-вторых, корпоративными группами населения (укладами); в-третьих, духовно-культурными ориентациями российского общества»[409]. Важнейшими составляющими разрабатываемой этим лагерем политической системы — «стратегической мифологии» — являются начала державности, «евразийского супранационализма» и «православного мироощущения»: «воцерковление политической философии и самой политики в России есть неустранимый базис для возрождения русской политической традиции... православными должны быть ключевые лица новой политики и управления, за исключением тех аспектов управления, где речь идет о соблюдении пропорций традиционного духовно-культурного разнообразия»[410]. В завершение этой темы приведу один из ординарных пассажей, взятых с русскоязычного сайта «Ницше» — Nietzsche.ru, который, на мой взгляд, вполне подходит на роль манифеста этого идеологического лагеря: «Грядущие герои России пойдут новым путем, Третьим Путем, чтобы создать свой новый порядок, Национальный порядок, Евразийский и Имперский Порядок, противостоящий той мондиалистской химере, которую хочет навязать народам планеты мировой заговор „антигероев” и „анти-пассионариев”, „последних людей”, с таким презрением описанных Ф. Ницше и с такой иронией высмеянных Л. Гумилевым»[411].

Сегодня во всем мире, но в России особенно, очевидно, что снижение статуса нации-государства, подрыв его суверенитета ведет к тому, что поиск идентичности становится [285] центральным фокусом политики. При отступлении государства гражданин теряет четкое представление о лояльности, ему требуется замена прежней идентификации с государственным целым. Ницше предвидел, что Европе придется пройти через это испытание, проводя параллель между Римской империей и все более демократизирующейся и глобализирующейся Европой: «Римлянин императорского периода, зная, что к его услугам целый мир, перестал быть римлянином и среди нахлынувшего на него потока чуждых ему элементов утратил способность быть самим собой и выродился под влиянием космополитического карнавала религий, нравов и искусств. Эта же участь, очевидно, ждет и современного человека, который устраивает себе при помощи художников истории непрерывный праздник всемирной выставки; он превратился в наслаждающегося и бродячего зрителя и переживает такое состояние, из которого даже великие войны и революции могут вывести его разве только на одно мгновение»[412].

И все же если в начале 1990 годов национальный интерес России рассматривали как переход от империи к нации-государству, то десять лет спустя на первый план вышел вопрос о трансформации самого феномена нации-государства в процессе становления взаимозависимого мира. В российской внешней политике последнего десятилетия наблюдается колебание от принятия логики традиционного «реализма» («многополюсность», сохранение «великодержавности», построение различных «треугольников» и «осей» для противодействия американской «гегемонии») до признания необходимости интеграции (по канонам «неолиберализма») в глобальные региональные режимы взаимодействия («семерка», МВФ, ЕС, АТЭС).

Каждая эпоха существует в контексте определенных, объективно заданных историей оппозиций, конкретных для того или иного времени. Сегодня отечественная политическая мысль бьется над разрешением антиномии между стремлением модернизирующейся России, с одной стороны, вписаться в глобальные мировые структуры, с их очевидной тенденцией к ослаблению государства как игрока на мировой сцене; [286] а с другой, активным стремлением обрести новую идентичность после окончания «века противостояния идеологий». Этот поиск порой заслоняет для России реалии внешнего мира: переход международного сообщества к новому геополитическому, экономическому и цивилизационному порядку[413].

В то время как господствовавшая прежде государственно-центристская модель мира отходит в прошлое, остается реальной возможность того, что в XXI веке произойдет переориентация форм массовой идентификации, которая сокрушит современное государство, трансформирует процессы демократизации в политику новой — в основном религиозной и этнической самоидентификации. Новый национализм может погрузить мир в хаос, невиданный со времен Средневековья. Формирование центров международного терроризма, религиозный¹ фундаментализм, национализм и расизм, крах важных экологических систем, этническая нетерпимость, профессиональная ограниченность — вполне реальная угроза.

Ситуация в России (парламентские выборы 1999 года и реформы 2000—2001 годов) показывает, что власть не чуждается националистическо-государственнической риторики для критики внутренних и внешних оппонентов, а многие известные общественные деятели стали дистанцироваться от некогда отстаиваемых ими либеральных идей и установок.

И все же процесс объединения Европы — данность. «Затяжная комедия ее (Европы. — Ю. С.) маленьких государств»[414] в процессе глобализации уступает место консолидации стран. «Время маленькой политики прошло: уже грядущее столетие несет с собой борьбу за господство над всем земным шаром, — понуждение к великой политике»[415]. Мировое гражданское общество сегодня такая же реальность, как общество национальное. Государства и правительства в равной мере ощущают давление и «своего», и международного общественного мнения.

Подводя итог, я бы хотела вспомнить о «случайно подслушанном» Ницше разговоре двух «старых патриотов», [287] на страницах «По ту сторону добра и зла»: «И у нас, „добрых европейцев”, — пишет Ницше — бывают часы, когда мы позволяем себе лихую патриотщину и снова бултыхаемся в волны старой любви и узости... часы национального волнения, патриотического нуда и всякого иного допотопного переизбытка чувств. Умы более неповоротливые, нежели мы, могут справиться с тем, что у нас ограничивается часами... одни в полгода, другие в пол человеческой жизни, смотря по быстроте и силе, с которой они совершают свой „обмен веществ”»[416]. Не обманывая себя и своих читателей насчет потрясений, ожидающих Европу в ближайшие 200 лет, Ницше абсолютно уверен, что со временем Европе удастся превозмочь «атавистические припадки патриотщины» и вернуться к разуму – «доброму европеизму»[417].

 

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться: