Глава седьмая. ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ СТУЛ
Американский писатель Эрнест Хемингуэй, автор недавно напечатанной вСССР " Фиесты", которая вызвала много разговоров в советских литературныхкругах, оказался в Нью-Йорке в то же время, что и мы. Хемингуэй приехал в Нью-Йорк на неделю. Он постоянно живет в Ки-Вест, маленьком местечке на самой южной оконечности Флориды. Он оказался большимчеловеком с усами и облупившимся на солнце носом. Он был во фланелевыхштанах, шерстяной жилетке, которая не сходилась на его могучей груди, и вдомашних чеботах на босу ногу. Все вместе мы стояли посреди гостиничного номера, в котором жилХемингуэй, и занимались обычным американским делом - держали в руках высокиеи широкие стопки с " гай-болом" - виски, смешанным со льдом. По нашимнаблюдениям, с этого начинается в Америке всякое дело. Даже когда мыприходили по своим литературным делам в издательство " Феррар энд Рейнгардт", с которым связаны, то веселый рыжий мистер Феррар, издатель и поэт, сразу жетащил нас в библиотеку издательства. Книг там было много, но зато стоял ибольшой холодильный шкаф. Из этого шкафа издатель вытаскивал различныебутылки и кубики льда, потом спрашивал, какой коктейль мы предпочитаем -" Манхэттен", " Баккарди", " Мартини"? - и сейчас же принимался его сбивать стакой сноровкой, словно никогда в жизни не издавал книг, не писал стихов, авсегда работал барменом. Американцы любят сбивать коктейли. Заговорили о Флориде, и Хемингуэй сразу же перешел на любимую, каквидно, тему: - Когда будете совершать свое автомобильное путешествие, обязательнозаезжайте ко мне, в Ки-Вест, будем там ловить рыбу. И он показал руками, какого размера рыбы ловятся в Ки-Вест, то есть, как всякий рыболов, он расставил руки насколько мог широко. Рыбы выходиличуть меньше кашалота, но все-таки значительно больше акулы. Мы тревожно посмотрели друг на друга и обещали во что бы то ни сталозаехать в Ки-Вест, чтобы ловить рыбу и серьезно, не на ходу поговорить олитературе. В этом отношении мы были совершенно безрассудными оптимистами.Если бы пришлось выполнить все, что мы наобещали по части встреч и свиданий, то вернуться в Москву удалось бы не раньше тысяча девятьсот сорокового года.Очень хотелось ловить рыбу вместе с Хемингуэем, не смущал даже вопрос о том, как управляться со спиннингом и прочими мудреными приборами. Зашел разговор о том, что мы видели в Нью-Йорке и что еще хотели быпосмотреть перед отъездом на Запад. Случайно заговорили о Синг-Синге.СингСинг-это тюрьма штата Нью-Йорк. Мы знали о ней с детства, чуть ли не по" выпускам", в которых описывались похождения знаменитых сыщиков - НатаПинкертона и Ника Картера. Вдруг Хемингуэй сказал: - Вы знаете, у меня как раз сидит мой тесть. Он знаком с начальникомСинг-Синга. Может быть, он устроит вам посещение, этой тюрьмы. Из соседней комнаты он вывел опрятного старичка, тонкую шею которогоохватывал очень высокий старомодный крахмальный воротник. Старику изложилинаше желание, на что он в ответ неторопливо пожевал губами, а потомнеопределенно сказал, что постарается это устроить. И мы вернулись кпрежнему разговору о рыбной ловле, о путешествиях и других прекрасныхштуках. Выяснилось, что Хемингуэй хочет поехать в Советский Союз, на Алтай.Пока мы выясняли, почему он выбрал именно Алтай, и восхваляли также другиеместа Союза, совершенно забылось обещание насчет Синг-Синга. Мало ли чтосболтнется во время веселого разговора, когда люди стоят с " гай-болом" вруках! Однако уже через день выяснилось, что американцы совсем не болтуны. Мыполучили два письма. Одно было адресовано нам. Тесть Хемингуэя учтивосообщал в нем, что он уже переговорил с начальником тюрьмы, мистером ЛьюисомЛьюисом, и что мы можем в любой день осмотреть Синг-Синг. Во втором письместарик рекомендовал нас мистеру Льюису Льюису. Мы заметили эту американскую черту и не раз потом убеждались, чтоамериканцы никогда не говорят на ветер. Ни разу нам не пришлось столкнутьсяс тем, что у нас носит название " сболтнул" или еще грубее - " натрепался". Один наш новый нью-йоркский приятель предложил нам однажды поехать напароходе фруктовой компании на Кубу, Ямайку и в Колумбию. Он сказал, чтопоехать можно будет бесплатно, да еще мы будем сидеть за одним столом скапитаном. Больших почестей на море не воздают. Конечно, мы согласились. - Очень хорошо, - сказал наш приятель. - Поезжайте вы в своеавтомобильное путешествие, а когда вернетесь - позвоните мне. Все будетсделано. На обратном пути из Калифорнии в Нью-Йорк мы почти ежедневно вспоминалиоб этом обещании. В конце концов и оно ведь было дано за коктейлем. На этотраз это была какая-то сложная смесь с большими зелеными листьями, сахаром ивишенкой на дне бокала. Наконец из города Сан-Антонио, Техас, мы послалинапоминающую телеграмму. И быстро получили ответ. Он был даже немножкообидчивым: " Ваш тропический рейс давно устроен". Мы так и не совершили этого тропического рейса, - не было времени. Новоспоминание об американской точности и об умении американцев держать своеслово до сих пор утешает нас, когда мы начинаем терзаться мыслью, чтоупустили случай побывать в Южной Америке. Мы попросили мистера Адамса поехать вместе с нами в Синг-Синг, и он, многократно назвав нас " сэрами" и " мистерами", согласился. На другой деньутром мы поместились в адамсовский " крайслер" и после часового мыканья переднью-йоркскими светофорами вырвались наконец из города. Вообще то, чтоназывается уличным движением, в Нью-Йорке свободно может быть названоуличным стоянием. Стояния во всяком случае больше, чем движения. Черезтридцать миль пути обнаружилось, что мистер Адамс забыл название городка, где находится Синг-Синг. Пришлось остановиться. У края дороги рабочийсгружал с автомобиля какие-то аккуратные ящики. Мы спросили у него дорогу наСинг-Синг. Он немедленно оставил работу и подошел к нам. Вот еще прекрасная черта. У самого занятого американца всегда найдетсявремя, чтобы коротко, толково и терпеливо объяснить путнику, по какой дорогеему надо ехать. При этом он не напутает и не наврет. Уж если он говорит, значит знает. Закончив свои объяснения, рабочий улыбнулся и сказал: - Торопитесь на электрический стул? Желаю успеха! Потом еще два раза, больше для очистки совести, мы проверяли дорогу, ив обоих случаях мистер Адамс не забывал добавить, что мы торопимся наэлектрический стул. В ответ раздавался смех. Тюрьма помещалась на краю маленького города Осенинг. У тюремных ворот вдва ряда стояли автомобили. Сразу защемило сердце, когда мы увидели, что измашины, подъехавшей одновременно с нами, вылез сутуловатый милый старичок сдвумя большими бумажными кошелками в руках. В кошелках лежали пакеты с едойи апельсины. Старик побрел к главному входу, понес " передачу". Кто у негоможет там сидеть? Наверно, сын. И, наверное, старик думал, что его сын тихий, чудный мальчик, а он, оказывается, бандит, а можетбыть - даже убийца. Тяжело жить старикам. Торжественно-громадный, закрытый решеткой вход был высок, как львинаяклетка. По обе стороны его в стену были вделаны фонари из кованого железа. Вдверях стояли трое полицейских. Каждый из них весил по крайней мере двестианглийских фунтов. И это были фунты не жира, а мускулов, фунты, служащие дляподавления, для усмирения. Мистера Льюиса Льюиса в тюрьме не оказалось. Как раз в этот деньпроисходили выборы депутата в конгресс штата Нью-Йорк, и начальник уехал. Ноэто ничего не значит, сказали нам. Известно, где находится начальник, и емусейчас позвонят в Нью-Йорк. Через пять минут уже был получен ответ от мистера Льюиса. Мистер Льюисочень сожалел, что обстоятельства лишают его возможности лично показать намСинг-Синг, но он отдал распоряжение своему помощнику сделать для нас все, что только возможно. После этого нас впустили в приемную, белую комнату с начищенными досамоварного блеска плевательницами, и заперли за нами решетку. Мы никогда несидели в тюрьмах, и даже здесь, среди банковской чистоты и блеска, грохотзапираемой решетки заставил нас вздрогнуть. Помощник начальника Синг-Синга оказался человеком с суховатой и сильнойфигурой. Мы немедленно начали осмотр. Сегодня был день свиданий. К каждому заключенному, - конечно, если онни в чем не провинился, - могут прийти три человека. Большая комнатаразделена полированными поручнями на квадратики. В каждом квадрате другпротив друга поставлены две коротких скамейки, ну, какие бывают в трамвае.На этих скамейках сидят заключенные и их гости. Свидание продолжается час. Увыходных дверей стоит один тюремщик. Заключенным полагается серая тюремнаяодежда, но носить можно не весь костюм. Какая-нибудь его часть должна бытьказенной - либо брюки, либо серый свитер. В комнате стоял ровный говор, какв фойе кинематографа. Дети, пришедшие на свидание с отцами, бегали к кранампить воду. Знакомый нам старик не сводил глаз со своего милого сына.Негромко плакала женщина, и ее муж, заключенный, понуро рассматривал своируки. Обстановка свиданий такова, что гости, безусловно, могут передатьзаключенному какие-нибудь запрещенные предметы. Но это бесполезно. Каждогозаключенного при возвращении в камеру сейчас же за дверью зала свиданийобыскивают. По случаю выборов в тюрьме был свободный день. Переходя через дворы, мы видели небольшие группы арестантов, которыегрелись на осеннем солнце либо играли в неизвестную нам игру с мячом (нашпроводник сказал, что это итальянская игра и что в Синг-Синге сидит многоитальянцев). Однако людей было мало. Большинство заключенных находилось вэто время в зале тюремного кино. - Сейчас в тюрьме сидит две тысячи двести девяносто девять человек, -сказал заместитель мистера Льюиса. - Из них восемьдесят пять человекприговорены к вечному заключению, а шестнадцать - к электрическому стулу. Ивсе эти шестнадцать, несомненно, будут казнены, хотя и надеются напомилование. Новые корпуса Синг-Синга очень интересны. Несомненно, что на ихпостройке сказался общий уровень американской техники возведения жилищ, а вособенности уровень американской жизни, то, что в Америке называется" стандард оф лайф". Самое лучшее представление об американской тюрьме дала бы фотография, но, к сожалению, внутри Синг-Синга не разрешается фотографировать. Вот что представляет собой тюремный корпус: шесть этажей камер, узких, как пароходные каюты, стоящих одна рядом с другой и снабженных вместо дверейльвиными решетками. Вдоль каждого этажа идут внутренние металлическиегалереи, сообщающиеся между собой такими же металлическими лестницами.Меньше всего это похоже на жилье, даже тюремное. Утилитарность постройкипридает ей заводской вид. Сходство с каким-то механизмом еще усиливаетсятем, что вся эта штука накрыта кирпичной коробкой, стены которой почтисплошь заняты окнами. Через них и проходит в камеру дневной и в небольшойстепени солнечный свет, потому что в камерах окон нет. В каждой камере-каюте есть кровать, столик и унитаз, накрытыйлакированной крышкой. На гвоздике висят радионаушники. Две-три книги лежатна столе. К стене прибито несколько фотографий - красивые девушки, илибейсболисты, или ангелы господни, в зависимости от наклонности заключенного. В трех новых корпусах каждый заключенный помещается в отдельной камере.Это тюрьма усовершенствованная, американизированная до предела, удобная, /если можно применить такое честное, хорошее слово по отношению к тюрьме.Здесь светло и воздух сравнительно хорош. - В новых корпусах, - сказал наш спутник, - помещается тысяча восемьсотчеловек. Остальные пятьсот находятся в старом здании, построенном сто леттому назад. Пойдемте. Вот это была уже настоящая султанско-константинопольская тюрьма. Встать во весь рост в этих камерах нельзя. Когда садишься на кровать, колени трутся о противоположную стену. Две койки помещаются одна над другой.Темно, сыро и страшно. Тут уже нет ни сверкающих унитазов, ни умиротворяющихкартинок с ангелами. Как видно, на наших лицах что-то отразилось, потому что помощникначальника поспешил развеселить нас. - Когда вас пришлют ко мне, - сказал он, - я помещу вас в новый корпус.Даже найду вам камеру с видом на Гудзон, у нас есть такие для особозаслуженных заключенных. И он добавил уже совершенно серьезно: - У вас, я слышал, пенитенциарная система имеет своей целью исправлениепреступника и возвращение его в ряды общества. Увы, мы занимаемся тольконаказанием преступников. Мы заговорили о вечном заключении. - У меня сейчас есть арестант, - сказал наш проводник, - который сидитуже двадцать два года. Каждый год он подает просьбу о помиловании, и каждыйраз, когда рассматривается его дело, просьбу решительно отклоняют, такоезверское преступление совершил он когда-то. Я бы его выпустил. Этосовершенно другой теперь человек. Я бы вообще выпустил из тюрьмы половинузаключенных, так как они, по-моему, не представляют опасности для общества.Но я только тюремщик и сам ничего не могу сделать. Нам показали еще больницу, библиотеку, зубоврачебный кабинет, в общем -все богоугодные и культурно-просветительные учреждения. Мы подымались налифтах, шли по прекрасным коридорам. Конечно, ничего из средств принуждения- карцеров и тому подобных вещей - нам не показывали, и мы об этом, извполне понятной вежливости, не просили. В одном из дворов мы подошли к одноэтажному глухому кирпичному дому, ипомощник начальника собственноручно отпер двери большим ключом. В этом домепо приговорам суда штата Нью-Йорк производятся казни на электрическом стуле. Стул мы увидели сразу. Он стоял в поместительной комнате без окон, свет в которую проникалчерез стеклянный фонарь в потолке. Мы сделали два шага по белому мраморномуполу и остановились. Позади стула, на двери, противоположной той, черезкоторую мы вошли, большими черными буквами было выведено: " Сайленс! " -" Молчание! " Через эту дверь вводят приговоренных. О том, что их просьба о помиловании отвергнута и что казнь будетприведена в исполнение сегодня же, приговоренным сообщают рано утром. Тогдаже приговоренного приготовляют к казни - выбривают на голове небольшойкружок, для того чтобы электрический ток беспрепятственно мог сделать своедело. Целый день приговоренный сидит в своей камере. Теперь, с выбритым наголове кружком, ему надеяться уже не на что. Казнь совершается в одиннадцать-двенадцать часов ночи. - То, что человек в течение целого дня испытывает предсмертные мученья, очень печально, - сказал наш спутник, - но тут мы ничего не можем сделать.Это - требование закона. Закон рассматривает эту меру как дополнительноенаказание. На этом стуле были казнены двести мужчин и три женщины, между тем стулвыглядел совсем как новый. Это был деревянный желтый стул с высокой спинкой и с подлокотниками. Унего был на первый взгляд довольно мирный вид, и если бы не кожаныебраслеты, которыми захватывают руки и ноги осужденного, он легко мог быстоять в каком-нибудь высоконравственном семействе. На нем сидел быглуховатый дедушка, читал бы себе свои газеты. Но уже через мгновенье стул показался очень неприятным. Особенноугнетали отполированные подлокотники. Лучше было не думать о тех, кто ихотполировал своими локтями. В нескольких метрах от стула стояли четыре прочных вокзальных скамьи.Это для свидетелей. Еще стоял небольшой столик. В стену вделан былумывальник. Вот и все, вся обстановка, в которой совершается переход влучший мир из худшего. Не думал, наверно, юный Томас Альва Эдисон, чтоэлектричество будет исполнять и такие мрачные обязанности. Дверь в левом углу вела в помещение размером чуть побольше телефоннойбудки. Здесь на стене находился мраморный распределительный щит, самыйобыкновенный щит с тяжеловесным старомодным рубильником, какой можно увидетьв любой механической мастерской или в машинном отделении провинциальногокинематографа. Включается рубильник, и ток с громадной силой бьет через шлемв голову подсудимого - вот и все, вся техника. - Человек, включающий ток, - сказал наш гид, - получает сто пятьдесятдолларов за каждое включение. От желающих нет отбоя. Конечно, все слышанные нами когда-то разговоры о том, что якобы тричеловека включают ток и что ни один из них не знает, кто действительнопривел казнь в исполнение, оказались выдумкой. Нет, все это гораздо проще.Сам включает и сам все знает и одного только боится, как бы конкуренты неперехватили выгодную работенку. Из комнаты, где совершается казнь, дверь вела в анатомический покой, аеще дальше была совсем уже тихая комнатка, до самого потолка заполненнаяпростыми деревянными гробами. - Гробы делают заключенные у нас же в тюрьме, - сообщил наш проводник. - Ну, ладно, кажется насмотрелись! Можно идти! Внезапно мистер Адамс попросился на электрический стул, чтобы испытатьощущение приговоренного к смерти. - Но, но, сэры, - пробормотал он, - это не займет слишком многовремени. Он прочно утвердился на просторном сиденье и торжественно посмотрел навсех. С ним стали проделывать обычный обряд. Пристегнули, к спинке стулакожаным широким поясом, ноги прижали браслетами к дубовым ножкам, рукипривязали к подлокотникам. Шлем надевать на мистера Адамса не стали, но онтак взмолился, что к его сверкающей голове приложили обнаженный конецпровода. На минуту стало очень страшно. Взгляд мистера Адамса сверкалневероятным любопытством. Сразу было видно, что он из тех людей, которым всехочется проделать на себе, до всего дотронуться своими руками, все увидеть ивсе услышать самому. Перед тем как покинуть Синг-Синг, мы вошли в помещение церкви, где вэто время шел киносеанс. Полторы тысячи арестантов смотрели картину " ДокторСократ". Здесь обнаружилось похвальное стремление администрации датьзаключенным самую свежую картину. Действительно, " Доктор Сократ" шел в этотдень в Осенинге, на воле. Вызывало, однако, изумление то, что картина былаиз бандитской жизни. Показывать ее заключенным было все равно что дразнитьалкоголика видом бутылки с водкой. Было уже поздно, мы поблагодарили залюбезный прием, львиная клетка растворилась, и мы ушли. После сидения наэлектрическом стуле мистер Адамс внезапно впал в меланхолию и молчал всюдорогу. На обратном пути мы увидели грузовой автомобиль, сошедший с дороги.Задняя половина его была снесена начисто. Толпа обсуждала происшествие. Вдругом месте еще большая толпа слушала оратора, распространявшегося насчетсегодняшних выборов. Здесь все автомобили несли на своих задних стеклахизбирательные листовки. Еще дальше - в рощах и лесках догорала безумнаяосень. Вечером мы пошли смотреть счастье среднего американца - пошли вресторан " Голливуд". Было семь часов. Электрическое панно величиной в полдома горело надвходом в ресторан. Молодые люди в полувоенной форме, принятой для прислуги вотелях, ресторанах и театриках, ловко подталкивали входящих. В подъездевисели фотографии голых девушек, изнывающих от любви к населению. Как во всяком ресторане, где танцуют, середина " Голливуда" была занятапродолговатой площадкой. По сторонам площадки и немного подымаясь над нейпомещались столики. Над всем возвышался многолюдный джаз. Джаз можно не любить, в особенности легко разлюбить его в Америке, гдеукрыться от него невозможно. Но, вообще говоря, американские джазы играютхорошо. Джаз ресторана " Голливуд" представлял собой на диво слаженнуюэксцентрическую музыкальную машину, и слушать его было приятно. Когда тарелки с малоинтересным и нисколько не воодушевляющимамериканским супом стояли уже перед нами, из-за оркестра внезапно выскочилидевушки, голые наполовину, голые на три четверти и голые на девять десятых.Они ревностно заскакали на своей площадке, иногда попадая перьями в тарелкис супом или баночки с горчицей. Вот так, наверно, суровые воины Магомета представляли себе рай, - настоле еда, в помещении тепло, и гурии делают свое старинное дело. Потом девушки еще много раз выбегали: в промежутке между первым ивторым, перед кофе, во время кофе. Хозяин " Голливуда" не давал им лениться. Это соединение примитивной американской кулинарии со служебнымсладострастием внесло в наши души некоторое смятение. Ресторан был полон. Обед здесь обходился доллара в два на одногочеловека. Значит, средненький нью-йоркский человек может прийти сюда раз вмесяц, а то и реже. Зато он наслаждается вовсю. Он и слушает джаз, и есткотлетку, и любуется гуриями, и сам танцует. Лица у одних танцовщиц были тупые, у других - жалкие, у третьих -жестокие, но у всех одинаково усталые. Мы попрощались. Нам было грустно от нью-йоркского счастья.
