Глава семнадцатая. СТРАШНЫЙ ГОРОД ЧИКАГО
Прошла неделя после выезда из Нью-Йорка. Постепенно у нас выработаласьсистема путешествия. Мы ночевали в кэмпах или туристгаузах, то естьобыкновенных обывательских домиках, где хозяева сдают приезжающим недорогиечистые комнаты с широкими удобными постелями, - на которых обязательнонайдешь несколько толстых и тонких, шерстяных, бумажных и лоскутных одеял, -с зеркальным комодиком, стулом-качалкой, стенным шкафом, трогательнойкатушкой ниток с воткнутой в нее иголкой и библией на ночном столике. Хозяева этих домиков - рабочие, мелкие торговцы и вдовы - успешноконкурируют с гостиницами, приводя их владельцев в коммерческую ярость. Мы часто встречали на дороге рекламные плакаты отелей, довольно нервнопризывающие путешественников опомниться и вернуть свое расположениегостиницам. ПУСТЬ ВАШЕ СЕРДЦЕ НАПОЛНИТСЯ ГОРДОСТЬЮ, КОГДА ВЫ ПРОИЗНОСИТЕ ИМЯ ОТЕЛЯ, В КОТОРОМ ОСТАНОВИЛИСЬ Это были завуалированные выпады против безымянных туристгаузов икэмпов. - Нет, нет, сэры, - говорил мистер Адамс, когда спускались сумерки инужно было подумать о ночлеге, - я спрашиваю серьезно: вы хотите, чтоб вашесердце наполнилось гордостью? Это очень интересно, когда сердце наполняетсягордостью, а кошелек пропорционально опустошается. Нет, мы не хотели, чтобы наши сердца наполнялись гордостью! И как только становилось темно, а наш мышиный кар проезжал по" резиденшел-парт" очередного маленького городка, каких-нибудь Сиракуз илиВены, мы останавливались возле домика, отличающегося от остальных домиковгорода только плакатом: " Комнаты для туристов", входили внутрь и нестройнымхором произносили: " How do you do! " - " Здравствуйте! " Тотчас же слышалось ответное: " How do you do! ", и из кухни появлялась пожилая особа в переднике и связаньем в руке. Тут на сцену выступал мистер Адамс, любопытству которого мог быпозавидовать ребенок или судебный следователь. Маленький, толстый, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и обтирая платком бритую голову, онметодично выжимал из хозяйки, обрадованной случаем поговорить, все городскиеновости. - Шурли! - восклицал он, узнав, что в городе две тысячи жителей, чтовчера была лотерея, что местный доктор собирается жениться и что недавнопроизошел случай детского паралича. - Шурли! Конечно! Он расспрашивал хозяйку, давно ли она овдовела, где учатся дети, сколько стоит мясо и сколько лет осталось еще вносить в банк деньги задомик. Мы уже давно лежали в своих постелях, на втором этаже, а снизу все ещеслышалось: - Шурли! Шурли! Потом до наших ушей доносился скрип деревянных ступенек лестницы.Мистер Адамс подымался наверх и минуту стоял у дверей нашей комнаты. Емубезумно хотелось поговорить. - Мистеры, - спрашивал он, - вы спите? И, не получив ответа, шел к себе. Зато утром, ровно в семь часов, осуществляя свое неоспоримое правокапитана и главаря экспедиции, он шумно входил к нам в комнату, свежий, выбритый, в подтяжках, с капельками воды на бровях, и кричал: - Вставать, вставать, вставать! Гуд монинг, сэры! И начинался новый день путешествия. Мы пили помидорный сок и кофе в толстых кружках, ели " гэм энд эгг" (яичницу с куском ветчины) в безлюдном и сонном в этот час маленьком кафе наМейн-стрит и усаживались в машину. Мистер Адамс только и ждал этого момента.Он поворачивался к нам и начинал говорить. И говорил почти без перерыва весьдень. Он, вероятно, согласился с нами ехать главным образом потому, чтопочувствовал в нас хороших слушателей и собеседников. Но вот что самое замечательное - его никак нельзя было назватьболтуном. Все, что он говорил, всегда было интересно и умно. За два месяцапути он ни разу не повторился. Он обладал точными знаниями почти во всехобластях жизни. Инженер по специальности, он недавно ушел на покой и жил намаленький капитал, дававший скромные средства к жизни и независимость, которой он очень дорожил и без которой, очевидно, не мог бы просуществоватьни минуты. - Только случайно я не сделался капиталистом, - сказал нам как-томистер Адамс. - Нет, нет, нет, это совершенно серьезно. Вам это будетинтересно послушать. В свое время я мечтал сделаться богатым человеком. Язарабатывал много денег и решил застраховать себя таким образом, чтобыполучить к пятидесяти годам крупные суммы от страховых обществ. Есть такойвид страховки. Надо было платить колоссальные взносы, но я пошел на это, чтобы к старости стать богатым человеком. Я выбрал два самых почтенныхстраховых общества в мире - петербургское общество " Россия" и одночестнейшее немецкое общество в Мюнхене. Сэры! Я считал, что если даже весьмир к черту пойдет, то в Германии и России ничего не случится. Да, да, да, мистеры, их устойчивость не вызывала никаких сомнений. Но вот в девятьсотсемнадцатом году у вас произошла революция, и страховое общество " Россия" перестало существовать. Тогда я перенес все свои надежды на Германию. Вдевятьсот двадцать втором году мне исполнилось ровно пятьдесят лет. Я долженбыл получить четыреста тысяч марок. Сэры! Это очень большие, колоссальныеденьги. И в девятьсот двадцать втором году я получил от Мюнхенскогострахового общества такое письмо: " Весьма уважаемый герр Адамс, нашеобщество поздравляет Вас с достижением Вами пятидесятилетнего возраста иприлагает чек на четыреста тысяч марок". Это было честнейшее в мирестраховое общество. Но, но, но, сэры! Слушайте! Это очень, о-чень интересно.На всю эту премию я мог купить только одну коробку спичек, так как вГермании в то время была инфляция и по стране ходили миллиардные купюры.Уверяю вас, мистеры, капитализм - это самая зыбкая вещь на земле. Но ясчастлив. Я получил самую лучшую премию - я не стал капиталистом. У мистера Адамса было легкое отношение к деньгам - немного юмора исовсем уже мало уважения. В этом смысле он совсем не был похож наамериканца. Настоящий американец готов отнестись юмористически ко всему на свете, но только не к деньгам. Мистер Адамс знал множество языков. Он жил в Японки, России, Германии, Индии, прекрасно знал Советский Союз Он работал наДнепрострое, в Сталинграде, Челябинске, и знание старой России позволило емупонять Советскую страну так, как редко удается понять иностранцам. Он ездилпо СССР в жестких вагонах, вступал в разговор с рабочими и колхозниками. Онвидел страну не только такой, какой она открывалась его взору, но такой, какой она была вчера и какой она станет завтра. Он видел ее в движении. Идля этого изучал Маркса и Ленина, читал речи Сталина и выписывал " Правду". Мистер Адамс был очень рассеян, но это была не традиционная кроткаярассеянность ученого, а бурная, агрессивная рассеянность здорового, любознательного человека, увлекающегося каким-нибудь разговором иликакой-нибудь мыслью и забывающего на это время весь мир. Во всем, что касалось поездки, мистер Адамс был необычайно осторожен иуклончив. - Сегодня вечером приедем в Чикаго, - говорила миссис Адамс. - Но, но, но, Бекки, не говори так. Может, приедем, а может, и неприедем, - отвечал он. - Позвольте, - вмешивались мы, - но до Чикаго осталось всего сто миль, и если считать, что мы делаем в среднем тридцать миль в час... - Да, да, да, сэры, - бормотал мистер Адамс, - о, но! Еще ничегонеизвестно. - То есть как это неизвестно? Сейчас четыре часа дня, мы делаем всреднем тридцать миль в час. Таким образом, часам к восьми мы будем вЧикаго. - Может, будем, а может, не будем. Да, да, да, сэры, серьезно... Ничегонеизвестно. О, но! - Однако что нам помешает быть в Чикаго к восьми часам? - Нет, нет, нет, нельзя так говорить. Было бы просто глупо так думать.Вы не понимаете этого. Да, да, да, сэры. Зато о мировой политике он говорил уверенно и не желал слушать никакихвозражений. Он заявлял, например, что война будет через пять лет. - Почему именно через пять? Почему не через семь? - Нет, нет, мистеры, ровно через пять лет. - Но почему? - Не говорите мне " почему"! Я знаю. Нет, серьезно. О, но! Я говорю вам- война будет через пять лет. Он очень сердился, когда ему возражали. - Нет, не будем говорить! - воскликнул он. - Просто глупо и смешнодумать, что война будет не через пять лет. - Ладно. Приедем сегодня вечером в Чикаго, тогда поговорим об этомсерьезно. - Да, да, да, сэры! Нельзя так говорить - сегодня вечером мы приедем вЧикаго. О, но! Может, приедем, а может, не приедем. Недалеко от Чикаго наш спидометр показал первую тысячу миль. Мыкрикнули " ура". - Ура! Ура! - кричал мистер Адамс, возбужденно подпрыгивая на своемдиванчике. - Вот, вот, мистеры, теперь я могу вам совершенно точно сообщить.Мы проехали тысячу миль. Да, да, сэры! Не " может быть, проехали", анаверняка проехали. Так будет точнее. Каждую тысячу миль нужно было сменять в машине масло и делать смазку. Мы останавливались возле " сервис-стейшен", которая в нужную минутуобязательно оказывалась под боком. Нашу машину подымали на специальномэлектрическом станке, и покуда мастер в полосатой фуражке выпускал темное, загрязненное масло, наливал новое, проверял тормоза и смазывал части, мистерАдамс узнавал, сколько он зарабатывает, откуда он родом и как живется людямв городке. Каждое, даже мимолетное знакомство доставляло мистеру Адамсубольшое удовольствие. Этот человек был создан, чтобы общаться с людьми, дружить с ними. Он испытывал одинаковое наслаждение от разговора софициантом, аптекарем, прохожим, от которого узнавал дорогу, шестилетнимнегритенком, которого называл " сэр", хозяйкой туристгауза или директоромбольшого банка. Он стоял, засунув руки в карманы летнего пальто и подняв воротник, безшляпы (посылка в Детройт почему-то не пришла), и жадно поддакивалсобеседнику: - Шурли! Я слушаю вас, сэр! Так, так, так. О, но! Это очень, оченьинтересно. Шурли! Ночной Чикаго, к которому мы подъехали по широчайшей набережной, отделяющей город от озера Мичиган, показался ошеломительно прекрасным.Справа была чернота, насыщенная мерным морским шумом разбивающихся о берегволн. По набережной, почти касаясь друг друга, в несколько рядов с громаднойскоростью катились автомобили, заливая асфальт бриллиантовым светом фар.Слева - на несколько миль выкроились небоскребы. Их светящиеся окна былиобращены к озеру. Огни верхних этажей небоскребов смешивались со звездами.Бесновались электрические рекламы. Здесь, как в Нью-Йорке, электричествобыло дрессированное. Прославляло оно тех же богов - " Кока-кола", виски" Джонни Уокер", сигареты " Кэмел". Были и надоевшие за неделю младенцы; худоймладенец, который не пьет апельсинового сока, и его благоденствующий антипод- толстый, добрый младенец, который, оценив усилия фабрикантов сока, поглощает его в лошадиных дозах. Мы подкатили к небоскребу с белой электрической вывеской" Стивенс-отель". Судя по рекламному проспекту, это был самый большой отель вмире - с тремя тысячами номеров, огромными холлами, магазинами, ресторанами, кафетериями, концертными и бальными залами. В общем, отель был похож наокеанский пароход, весь комфорт которого прилажен к нуждам людей, нанекоторое время вовсе отрезанных от мира. Только отель был гораздо больше. Внем, вероятно, можно прожить всю жизнь, ни разу не выходя на улицу, так какв этом нет никакой надобности. Разве только погулять? Но погулять можно наплоской крыше отеля. Там даже лучше, чем на улице. Нет риска попасть подавтомобиль. Мы вышли на набережную, которая носит название Мичиган-авеню, несколькораз с удовольствием оглядели этот замечательный проспект и выходящие на негопарадные фасады небоскребов, свернули в первую, перпендикулярную набережнойулицу и внезапно остановились. - Нет, нет, нет, сэры! - закричал Адамс, восхищенный нашим удивлением.- Вы не должны удивляться. О, но! Это есть Америка! Нет, серьезно, было быглупо думать, что чикагские мясные короли построят вам здесь санаторий. Улица была узкая, не слишком светлая, удручающе скучная. Ее пересекалисовсем уже узенькие, темные, замощенные булыжником, грязные переулки -настоящие трущобы, с почерневшими кирпичными стенами домов, пожарнымилестницами и с мусорными ящиками. Мы знали, что в Чикаго есть трущобы, что там не может не быть трущоб.Но что они находятся в самом центре города - это была полнейшаянеожиданность. Походило на то, что Мичиган-авеню лишь декорация города идостаточно ее поднять, чтобы увидеть настоящий город. Это первое впечатление в общем оказалось правильным. Мы бродили погороду несколько дней, вес больше и больше поражаясь бессмысленномунагромождению составляющих его частей. Даже с точки зрения капитализма, возводящего в закон одновременное существование на земле богатства ибедности, Чикаго может показаться тяжелым, неуклюжим, неудобным городом.Едва ли где-нибудь на свете рай и ад переплелись так тесно, как в Чикаго.Рядом с мраморной и гранитной облицовкой небоскребов на Мичиган-авеню -омерзительные переулочки, грязные и вонючие. В центре города торчатзаводские трубы и проходят поезда, окутывая дома паром и дымом. Некоторыебедные улицы выглядят как после землетрясения, сломанные заборы, покосившиеся крыши дощатых лачуг, криво подвешенные провода, какие-то свалкиржавой металлической дряни, расколоченных унитазов и полуистлевших подметок, замурзанные детишки в лохмотьях. И сейчас же, в нескольких шагах, -превосходная широкая улица, усаженная деревьями и застроенная красивымиособнячками с зеркальными стеклами, красными черепичными крышами, " паккардами" и " кадиллаками" у подъездов. В конце концов это близкоесоседство ада делает жизнь в раю тоже не очень-то приятной. И это в одном изсамых богатых, если не в самом богатом городе мира! По улицам мечутся газетчики с криком: - Убийство полицейского! - Налет на банк! - Сыщик Томас убил на месте гангстера Джеймса, по прозвищу " Малютка"! - Гангстер Филиппс, по прозвищу " Ангелочек", убил на месте сыщикаПаттерсона! - Арест ракетира! - Киднап на Мичиган-авеню! В этом городе стреляют. Было бы удивительно, если бы здесь не стреляли, не крали миллионерских детей (вот это и есть" киднап" ), не содержали бы тайных публичных домов, не занимались ракетом.Ракет - самая верная и доходная профессия, если ее можно назвать профессией.Нет почти ни одного вида человеческой деятельности, которого бы не коснулсяракет. В магазин входят широкоплечие молодые люди в светлых шляпах и просят, чтобы торговец аккуратно, каждый месяц, платил бы им, молодым людям всветлых шляпах, дань. Тогда они постараются уменьшить налог, которыйторговец уплачивает государству. Если торговец не соглашается, молодые людивынимают ручные пулеметы (" машин-ган" ) и принимаются стрелять в прилавок.Тогда торговец соглашается. Это - ракет. Потом приходят другие молодые людии вежливо просят, чтобы торговец платил им дань за то, что они избавят егоот первых молодых людей. И тоже стреляют в прилавок. Это тоже ракет.Работники желтых профсоюзов получают от фабрикантов деньги за срывзабастовки. У рабочих они же получают деньги за то, что устраивают их наработу. И это ракет. Артисты платят десять процентов своего заработкакаким-то агентам по найму рабочей силы даже тогда, когда достают работусами. И это ракет. Доктор по внутренним болезням посылает больного печенью кзубному врачу для консультации и получает от него сорок процентов гонорара.Тоже - ракет. А бывает так. Это рассказал нам один чикагский доктор. - Незадолго до выборов в конгресс штата Иллинойс, - сказал доктор, - комне домой пришел человек, которого я никогда в жизни не видел. Это был" политишен" из республиканской партии. " Политишен" - делец, человек, профессией которого является низкая политика. Политика - для него заработок.Я ненавижу тип этих людей - мордатых, грубых, наглых. Обязательно у них ворту слюнявая сигара, шляпа надета чересчур набекрень, тупые глазищи ифальшивый перстень на толстом пальце. " Гуд монинг, док! - сказал мне этотчеловек. - Здравствуйте, доктор! За кого вы думаете голосовать? " Я хотелдать ему в морду и выкинуть его на улицу. Но, соразмерив ширину наших плеч, понял, что если кто и вылетит на улицу, то скорее всего это буду я. Поэтомуя скромно сказал, что буду голосовать за того кандидата, который мне большепонравится. " Хорошо, - сказал " политишен". - У вас, кажется, есть дочь и онауже четыре года дожидается места учительницы? " Я ответил, что есть идожидается. " Так вот, - сказал мой непрошеный гость, - если вы будетеголосовать за нашего кандидата, мы постараемся устроить вашу дочь на работу.При этом мы ничего твердо вам не обещаем. Но если вы будете голосовать занашего противника, то тут уж я могу сказать твердо: никогда ваша дочь неполучит работу, никогда она не будет учительницей". На этом разговорзакончился. " До свиданья, доктор! - сказал он на прощанье. - В день выборовя за вами заеду". Ну, конечно, я очень сердился, даже страдал, возмущалсяэтим бесстыдством. Но в день выборов он действительно заехал за мной наавтомобиле. Опять в дверь моего дома просунулась его толстая сигара. " Гудмонинг, док! - сказал он. - Могу вас подвезти к избирательному пункту". И, вы знаете, я с ним поехал. Я подумал, что в конце концов не все ли равно, кто будет избран - демократ или республиканец. А дочь, может быть, получитработу. Я еще никому не рассказывал об этом, кроме вас, - было стыдно. Новот такой политической жизнью живу не я один. Всюду ракет, всюду оказываетсяпринуждение в той или иной форме, и если хочешь быть по-настоящему честным, то надо стать коммунистом. Но для этого сейчас нужно все принести в жертву.Мне это трудно". Чикагский ракет - самый знаменитый ракет в Америке. В Чикаго был мэр, по фамилии Чермак. Он вышел из рабочих, побывал в профсоюзных вождях ипользовался большой популярностью. Он даже дружил с нынешним президентомРузвельтом, Они даже называли друг друга первым именем, так сказать на " ты": он Рузвельта - Фрэнк, а Рузвельт его - Тонни. Рабочие говорили о нем: " Тонни- наш рабочий человек. Уж этот не подведет". Газеты писали о трогательнойдружбе президента с простым рабочим (видите, дети, чего может достичь вАмерике человек своими мозолистыми руками! ). Года два или три тому назадЧермака убили. После него осталось три миллиона долларов и пятьдесят тайныхпубличных домов, которые, оказывается, содержал расторопный Тонни. Итак -мэром Чикаго некоторое время был ракетир. Из этого факта вовсе не следует, что все мэры американских городовракетиры. И уж совсем не следует, что президент Соединенных Штатов дружит снегодяями. Это просто исключительное стечение обстоятельств; но случай сЧермаком дает прекрасное представление о том, что собою представляет городЧикаго в штате Иллинойс. В первый вечер в Нью-Йорке мы были встревожены его нищетой ибогатством. Здесь же, в Чикаго, человека охватывает чувство гнева на людей, которые в погоне за долларами выстроили в плодородной прерии, на берегуполноводного Мичигана этот страшный город. Невозможно примириться с мыслью отом, что город возник не в результате бедности, а в результате богатства, необычайного развития техники, хлебопашества и скотоводства. Земля далачеловеку все, что только можно было от нее взять. Человек работал с усердиеми умением, которыми можно только восхищаться. Выращено столько хлеба, добытостолько нефти и выстроено столько машин, что всего этого хватило бы, чтобудовлетворить половину земного шара. Но на обильной, унавоженной почвевырос, наперекор разуму, громадный уродливый ядовитый гриб - город Чикаго вштате Иллинойс. Это какое-то торжество абсурда. Тут совершенно серьезноначинаешь думать, что техника в руках капитализма - это нож в рукахсумасшедшего. Могут сказать, что мы слишком впечатлительны, что мы увлекаемся, что вЧикаго есть превосходный университет, филармония, как говорят - лучший вмире водопровод, умная радикальная интеллигенция, что здесь была грандиознаявсемирная выставка, что Мичиган-авеню - красивейшая улица в мире. Этоправда. Все это есть в Чикаго. Но это еще больше подчеркивает глубинунищеты, уродство зданий и произвол ракетиров. Превосходный университет необучает юношей, как бороться с нищетой, радикальная интеллигенция бессильна, полиция стреляет не столько в бандитов, сколько в доведенных до отчаяниязабастовщиков, всемирная выставка сделала счастливыми только хозяев отелей, а красивейшая в мире Мичиган-авеню много проигрывает в соседстве струщобами. Хорошие люди в Чикаго решили нас развлечь и повезли в студенческий клубЧикагского университета на бал, устроенный по случаю дарования независимостиФилиппинам. Студенческий бал оказался трезвым, веселым и во всех отношенияхприятным. В большом зале танцевали филиппинские девушки, широконосыечерноглазые красавицы, скользили по паркету японцы, китаянки, плыла надтолпой белая шелковая чалма молодого индуса. Индус был во фраке, с белойгрудью, поджарый обольститель с горящими глазами. - Прекрасный бал, сэры, - сказал мистер Адамс, странно хихикая. - Вам не нравится? - Нет, сэры, я же сказал. Бал очень хороший. И он внезапно напал на индуса, отвел его в сторону и стал выспрашивать, как ему живется в общежитии, сколько рупий в месяц посылает ему мама и какойдеятельности он собирается посвятить себя по окончании университета. Индусвежливо отвечал на вопросы и с невыразимой тоской смотрел на толпутанцующих, откуда его вырвали так внезапно. С потолка свисали филиппинские и американские флаги, оркестр на сценебыл залит фиолетовым светом, музыканты высоко поднимали саксофоны, былтихий, хороший, семейный бал, без пьяных, без обиженных, без скандалов.Приятно было сознавать, что присутствуешь на историческом событии. Все-такиосвободили филиппинцев, дали Филиппинам независимость! Могли ведь не дать, адали. Сами дали! Это благородно. На обратном пути в гостиницу мистер Адамс все время бормотал: - Серьезно, сэры! О, но!.. - Что серьезно? - Нет, нет, сэры, я все время хочу вас спросить: почему вдруг мы далиФилиппинам независимость? Серьезно, сэры, мы хорошие люди. Сами далинезависимость, подумайте только. Да, да, да, мы хорошие люди, но терпеть неможем, когда нас хватают за кошелек. Эти чертовы филиппинцы делают оченьдешевый сахар и, конечно, ввозят его к нам без пошлины. Ведь они былиСоединенными Штатами до сегодняшнего дня. Сахар у них такой дешевый, чтонаши сахаропромышленники не могли с ними конкурировать. Теперь, когда ониполучили от нас свою долгожданную независимость, им придется платить засахар пошлину, как всем иностранным купцам. Кстати, мы и Филиппин не теряем, потому что добрые филиппинцы согласились принять от нас независимость толькопри том условии, чтобы у них оставались наша армия и администрация. Ну, скажите, сэры, разве мы могли отказать им в этом? Нет, правда, сэры, я хочу, чтобы вы признали наше благородство. Я требую этого.
