Глава восемнадцатая. ЛУЧШИЕ В МИРЕ МУЗЫКАНТЫ
Вечером, легкомысленно оставив автомобиль у подъезда отеля, мыотправились на концерт Крейслера. Богатая Америка завладела лучшими музыкантами мира. В Нью-Йорке, в" Карнеги-холл", мы слушали Рахманинова и Стоковского. Рахманинов, как говорил нам знакомый композитор, перед выходом наэстраду сидит в артистической комнате и рассказывает анекдоты. Но вотраздается звонок, Рахманинов подымается с места и, напустив на лицо великуюгрусть российского изгнанника, идет на эстраду. Высокий, согбенный и худой, с длинным печальным лицом, подстриженныйбобриком, он сел за рояль, раздвинув фалды черного старомодного сюртука, по-правил огромной кистью руки манжету и повернулся к публике. Его взглядговорил: " Да, я несчастный изгнанник и принужден играть перед вами за вашипрезренные доллары. И за все свое унижение я прошу немногого - тишины". Ониграл. Была такая тишина, будто вся тысяча слушателей на галерее полегламертвой, отравленная новым, неизвестным до сих пор музыкальным газом.Рахманинов кончил. Мы ожидали взрыва. Но в партере раздались лишь нормальныеаплодисменты. Мы не верили своим ушам. Чувствовалось холодное равнодушие, как будто публика пришла не слушать замечательную музыку в замечательномисполнении, а выполнить какой-то скучный, но необходимый долг. Только сгалерки донеслось несколько воплей энтузиастов. Все концерты, на которых мы побывали в Америке. произвели такое жевпечатление. На концерте знаменитого Филадельфийского оркестра, руководимогоСтоковским, был весь фешенебельный Нью-Йорк. Непонятно, чем руководитсяфешенебельный Нью-Йорк, но посещает он далеко не все концерты Мясные имедные короли, железнодорожные королевы, принцы жевательной резинки и простопринцессы долларов - в вечерних платьях, фраках и бриллиантах занялибельэтаж. Видно, Стоковский понял, что одной музыки этой публике мало, чтоей нужна и внешность. И выдающийся дирижер придумал себе эффектный, почтичто цирковой выход. Он отказался от традиционного сгучания палочкой попюпитру. К его выходу оркестр уже настроил инструменты и водворилась полнаятишина. Он вышел из-за кулис, чуть сгорбленный, похожий на Мейерхольда, нина кого не глядя, быстро прошел по авансцене к своему месту и сразу жестремительно взмахнул руками. И так же стремительно началась увертюра к" Мейстерзингерам". Это был чисто американский темп. Ни секунды промедления.Время - деньги. Исполнение было безукоризненное. В зале оно не вызвало почтиникаких эмоций. Мясные и медные короли, железнодорожные королевы, принцы жевательнойрезинки и принцессы долларов увлекаются сейчас Бахом, Брамсом иШостаковичем. Почему их привлекли одновременно глубокий и трудный Бах, холодный Брамс и бурный иронический Шостакович - они, конечно, не знают, нежелают знать и не могут знать. Через год они безумно, до одурения (" Ах, этотакое сильное, захватывающее чувство'" ) увлекутся одновременно Моцартом, Чайковским и Прокофьевым. Буржуазия похитила у народа искусство. Но она даже не хочет содержатьэто украденное искусство Отдельных исполнителей в Америке покупают и платятза них большие деньги. Скучающие богачи пресытились Шаляпиным, Хейфецом, Горовицом, Рахманиновым, Стравинским, Джильи и Тотти даль Монте. Для миллионера не так уж трудно заплатить десять долларов за билет. Новот опера или симфонический оркестр - это, понимаете ли, слишком дорого. Этивиды искусства требуют дотаций. Государство на это денег не дает. Остаетсяпрославленная американская благотворительность. Благотворители содержат вовсей Америке только три оперных театра, и из них только нью-йоркская" Метрополитен-опера" работает регулярно целых три месяца в году. Когда мыговорили, что в Москве есть четыре оперных театра, которые работают круглыйгод, с перерывом на три месяца, американцы вежливо удивлялись, но в глубинедуши не верили. Несколько лет тому назад меценаты получили публичную пощечину отвеликого дирижера Тосканини, который в то время руководил нью-йоркскойфилармонией. Дела филармонии шли плохо. Не было денег. Меценаты были занятысвоим бизнесом и нимало не думали о судьбе каких-то кларнетов, виолончелей иконтрабасов. Наконец наступил момент, когда филармония должна былазакрыться. Это совпало с семидесятилетним юбилеем Артуро Тосканини. Ивеликий музыкант нашел выход. Он не обратился за деньгами к мясным и меднымкоролям. Он обратился к народу. После радиоконцерта он выступил передмикрофоном и просил каждого радиослушателя прислать по доллару в обмен нафотографию, которую пришлет Тосканини со своим автографом. И Тосканини былвознагражден за свою долгую, трудную жизнь, - филармония получила нужные ейсредства, получила от людей, у которых нет денег на то, чтобы купить билет втеатр и увидеть живого Тосканини. Говорят, большинство этих людей былибедные итальянские иммигранты. В жизни Тосканини был маленький, но очень интересный случай. Когда он служил дирижером в миланской опере " La Scala", в Италии былобъявлен конкурс на лучшую оперу. Тосканини был членом жюри конкурса. Одиндовольно бездарный композитор, прежде чем представить свою рукопись, долгоувивался вокруг знаменитого музыканта, льстил ему и всячески его ублажал. Онпопросил, чтобы его оперу передали на отзыв Тосканини. Отзыв былубийственный и оперу отвергли. Прошло десять лет, и вот в Нью-Йоркебездарный композитор снова встретился с Тосканини. - Ну, маэстро, теперь дело прошлое, - сказал ему композитор, - но яхотел бы знать, почему вы отвергли тогда мою оперу? - Она мне не понравилась, - ответил Тосканини. - А я уверен, маэстро, что вы ее даже не прочли. Если бы вы ее прочли, она бы вам обязательно понравилась. - Не говорите глупостей, - ответил Тосканини, - я великолепно помнювашу рукопись. Она никуда не годится. Ну что это такое! Он присел к роялю и быстро сыграл наизусть несколько арий из сквернойоперы, забракованной им десять лет назад. - Нет, это никуда не годится, - приговаривал он, играя, - это нижевсякой критики! Итак, был вечер, когда мы отправились на концерт Крейслера, легкомысленно оставив свой автомобиль у подъезда отеля. С озера дул холодныйветер. Нас основательно прохватило, хотя пройти нам нужно было несколькодомов. Мы очень радовались, что успели купить билеты заранее. В фойе было довольно пусто. Мы даже подумали сперва, что опоздали и чтоконцерт уже начался. В зале тоже было немного народу, не больше половины. " Однако чикагцы любят опаздывать", - решили мы. Но мы напрасно поторопились обвинить чикагцев, этих пунктуально точныхлюдей. Они не опоздали. Они просто не пришли. Концерт начался и закончился вполупустом зале. На эстраде стоял пожилой человек в широкой визитке, с довольно большимживотиком, на котором болталась цепочка с брелоками. Он стоял, широкорасставив ноги и сердито прижав подбородком скрипку. Это был Крейслер -первый скрипач мира. Скрипка - опасный инструмент. На нем нельзя игратьнедурно или просто хорошо, как на рояле. Посредственная скрипичная играужасна, а хорошая - посредственна и едва терпима. На скрипке надо игратьзамечательно, только тогда игра может доставить наслаждение. Крейслер игралс предельной законченностью. Он играл утонченно, поэтично и умно. В Москвепосле такого концерта была бы получасовая овация. Чтобы ее прекратить, пришлось бы вынести рояль и погасить все люстры. Но тут, так же как вНью-Йорке, игра не вызвала восторга публики. Крейслеру аплодировали, но нечувствовалось в этих аплодисментах благодарности. Публика как бы говориласкрипачу: " Да, ты умеешь играть на скрипке, ты довел свое искусство досовершенства. Но искусство в конце концов не такая уж важная штука. Стоит лииз-за него волноваться? " Крейслер, видимо, решил расшевелить публику. Лучшебы он этого не делал. Он выбирал пьесы все более и более банальные, какие-тожалкие вальсики и бостончики - произведения низкого вкуса. Он добился того, что публика наконец оживилась и потребовала " бисов". Это было унижениебольшого артиста, выпросившего милостыню. Мы вышли на Мичиган-авеню с тяжелым чувством. - Вот, вот, сэры, - сказал нам мистер Адамс, - вы требуете отамериканцев слишком многого. Несколько десятков лет тому назад со мнойпроизошла одна история. Да, да, мистеры, вам будет интересно ее послушать. ВНью-Йорке впервые в мире состоялось представление вагнеровского " Парсифаля".Вы, наверно, знаете, что " Парсифаль" был впервые поставлен только послесмерти Вагнера и это было в Нью-Йорке. Я, конечно, пошел. Сэры! Я оченьлюблю Вагнера. Я уселся в седьмом ряду и принялся слушать. Рядом со мнойсидел огромный рыжий джентльмен. Да, да, сэры. Через пять минут после началаспектакля я заметил, что рыжий джентльмен спит. В этом не было ничегоужасного, если бы он во время сна не наваливался на мое плечо и не издавалдовольно неприятного храпа. Я разбудил его. Он встрепенулся, но уже черезминуту снова спал. При этом он опирался головой на мое плечо, как наподушку. Сэры! Я не злой человек, да, да, да. Но я не мог этого вынести. О, но! Я изо всей силы толкнул рыжего джентльмена локтем в бок. Он проснулся идолго смотрел на меня непонимающим взглядом. Потом на его лице выразилосьстрадание. " Простите, сэр, - сказал он, - но я очень несчастный человек, яприехал из Сан-Франциско в Нью-Йорк только на два дня, и у меня множестводел. И в Сан-Франциско у меня жена-немка. Вы знаете, сэр, немцы -сумасшедшие люди, они помешаны на музыке. Моя жена не составляет исключения.Когда я уезжал, она сказала: " Джемс, дай мне слово, что ты пойдешь на первоепредставление " Парсифаля". Боже! Какое это счастье - попасть на первоепредставление " Парсифаля"! Раз я не могу на нем быть, то пойди хоть ты. Тыдолжен это сделать для меня. Дай мне слово". Я дал ей слово, а мы, деловыелюди, свое слово умеем держать. И вот я здесь, сэр! " Я посоветовал ему идтив свою гостиницу, так как слово он уже сдержал и ему уже не угрожаетопасность стать нечестным человеком. И он сейчас же убежал, горячо пожав моюруку. Да, да, да, сэры. Мне понравился этот рыжий джентльмен. Вы не должнысудить американцев слишком строго. Это честные люди. Они заслуживаютглубокого уважения. Слушая рассказ мистера Адамса, мы пошли к отелю и тут, к величайшемунашему ужасу, не нашли автомобиля. Не было нашего чудного мышиного кара.Миссис Адамс полезла в свою сумку и не нашла в ней ключа. Случилось самоестрашное, что только могло произойти с нами в пути, - исчез автомобиль сключом и автомобильным паспортом. - Ах, Бекки, Бекки, - бормотал мистер Адамс в отчаянии. - Я тебеговорил, я говорил... - Что ты мне говорил? - спросила миссис Адамс. - О, но! Бекки! What did you do? {Что ты сделала? (англ.)} Все пропало.Да, да, сэры! Я говорил. Нужно быть осторожным. Мы вспомнили, что в машине лежали уложенные в дорогу чемоданы, так какмы решили выехать из Чикаго сейчас же после концерта и заночевать по дорогев каком-нибудь маленьком городке. Мы шли по Мичиган-авеню, шатаясь от горя. Мы даже не чувствовалиледяного ветра, который раздувал наши пальто. И тут внезапно мы увидели кар. Он стоял на другой стороне улицы. Левоепереднее колесо въехало на тротуар, дверцы были раскрыты. Внутри горел свет.И даже фары нашего мышиного сокровища сконфуженно светились. Мы бросились к нему, издавая крики радости. Какое счастье! Все было наместе - и ключ, и документы, и багаж. Занятые осмотром автомобиля, мы незаметили, как к нам приблизился огромный полисмен. - Вы хозяева автомобиля? - спросил он громовым голосом. - Иэс, сэр! - испуганно чирикнул мистер Адамс. - А-а-а! - проревел гигант, глядя сверху вниз на маленькоготолстенького Адамса. - А вы знаете, черт вас побери, где надо ставить машиныв городе Чикаго? - Но, мистер офисер... - подобострастно ответил Адамс. - Я не офисер! - заорал полицейский. - Я всего только полисмен. Вы что, разве не знаете, что нельзя оставлять автомобилей перед отелем на такоймагистрали, как Мичиган-авеню? Это вам не Нью-Йорк. Я покажу вам, как надоездить в Чикаго! Мистеру Адамсу, вероятно, почудилось, что " мистер офисер" сейчас начнетего бить, и он закрыл голову руками. - Да, да! - орал полицейский. - Это вам не Нью-Йорк, чтобы бросать вашекорыто посредине самой главной улицы! Он, очевидно, сводил какие-то свои стародавние счеты с Нью-Йорком. - Знаете ли вы, что мне пришлось лезть в ваш паршивый кар, перетаскивать его на это место, а потом два часа следить, чтобы его неукрали?! - Иэс, мистер офисер! - пролепетал Адамс. - Я не офисер! - О, о! Мистер полисмен! Aй эм вери, вери сори! Я очень, очень сожалею! - Уэлл! - сказал полисмен, смягчаясь. - Это вам Чикаго, а не Нью-Йорк! Мы думали, что нам дадут " тикет" (получающий " тикет" должен явиться всуд), что нас беспощадно оштрафуют, а может быть, даже посадят наэлектрический стул (кто их там знает в Чикаго! ). Но гигант вдруг захохоталстрашным басом и сказал: - Ну, езжайте. И в другой раз помните, что это Чикаго, а не Нью-Йорк. Мы поспешно влезли в машину. - Гуд бай! - крикнул, оживившись, старик Адамс, когда машина тронулась.- Гуд бай, мистер офисер! В ответ мы услышали лишь неясный рев.
* Часть третья. К ТИХОМУ ОКЕАНУ *
