Глава сорок шестая. БЕСПОКОЙНАЯ ЖИЗНЬ
Путешествие пришло к концу. За два месяца мы побывали в двадцати пятиштатах и в нескольких сотнях городов, мы дышали сухим воздухом пустынь ипрерий, перевалили через Скалистые горы, видели индейцев, беседовали смолодыми безработными, старыми капиталистами, радикальными интеллигентами, революционными рабочими, поэтами, писателями, инженерами. Мы осматривализаводы и парки, восхищались дорогами и мостами, подымались на Сьерра-Невадуи спускались в Карлсбадские пещеры. Мы проехали десять тысяч миль. И в течение всего пути нас не покидала мысль о Советском Союзе. На громадном расстоянии, отделяющем нас от советской земли, мыпредставляли ее себе с особенной четкостью. Надо увидеть капиталистическиймир, чтобы по-новому оценить мир социализма. Все достоинствасоциалистического устройства нашей жизни, которые от ежедневногосоприкосновения с ними человек перестает замечать, на расстоянии кажутсяособенно значительными. Мы поняли настроение Максима Горького, который, приехав в Союз после долгих лет жизни за границей, неустанно, изо дня вдень, повторял одно и то же: " Замечательное дело вы делаете, товарищи! Большое дело! " Мы все время говорили о Советском Союзе, проводили параллели, делалисравнения. Мы заметили, что советские люди, которых мы часто встречали вАмерике, одержимы теми же чувствами. Не было разговора, который в концеконцов не свелся бы к упоминанию о Союзе: " А у нас то-то", " А у нас так-то", " Хорошо бы это ввести у нас", " Это у нас делают лучше", " Этого мы еще неумеем", " Это мы уже освоили". Советские люди за границей - не простопутешественники, командированные инженеры или дипломаты. Все это влюбленные, оторванные от предмета своей любви и ежеминутно о нем вспоминающие. Этоособенный патриотизм, который не может быть понятен, скажем, американцу. Повсей вероятности, американец - хороший патриот. И если его спросить, онискренне скажет, что любит свою страну, но при этом выяснится, что он нелюбит Моргана, не знает и не хочет знать фамилии людей, спроектировавшихвисячие мосты в Сан-Франциско, не интересуется тем, почему в Америке скаждым годом усиливается засуха, кто и зачем построил Боулдер-дам, почему вЮжных штатах линчуют негров и почему он должен есть охлажденное мясо. Онскажет, что любит свою страну. Но ему глубоко безразличны вопросы сельскогохозяйства, так как он не сельский хозяин, промышленности, так как он непромышленник, финансов, так как он не финансист, искусства, так как он неартист, и военные вопросы, так как он не военный. Он - трудящийся человек, получает свои тридцать долларов в неделю и плевать хотел на Вашингтон с егозаконами, на Чикаго с его бандитами и на Нью-Йорк с его Уолл-стритом. Отсвоей страны он просит только одного - оставить его в покое и не мешать емуслушать радио и ходить в кино. Вот когда он сделается безработным, тогда -другое дело. Тогда он будет обо всем этом думать. Нет, он не поймет, чтотакое патриотизм советского человека, который любит не юридическую родину, дающую только права гражданства, а родину осязаемую, где ему принадлежатземля, заводы, магазины, банки, дредноуты, аэропланы, театры и книги, где онсам политик и хозяин всего. Средний американец терпеть не может отвлеченных разговоров и некасается далеких от него тем. Его интересует только то, что непосредственносвязано с его - домом, автомобилем или ближайшими соседями. Жизнью страны онинтересуется один раз в четыре года - во время выборов нового президента. Мы не утверждаем, что это отсутствие духовности есть органическоесвойство американского народа. Ведь шли же когда-то северные армииосвобождать негров от рабства! Такими сделал людей капитализм, и он всемерноподдерживает в них эту духовную вялость. Страшны преступления американскогокапитализма, с удивительной ловкостью подсунувшего народу пошлейшее кино, радио и еженедельное журнальное пойло и оставившего для себя Толстого, Ван-Гога и Эйнштейна, но глубоко равнодушного к ним. На свете, в сущности, есть лишь одно благородное стремлениечеловеческого ума - победить духовную и материальную нищету, сделать людейсчастливыми. И те люди в Америке, которые поставили своей целью этогодобиться - передовые рабочие, радикальные интеллигенты, - в лучшем случаесчитаются опасными чудаками, а в худшем случае - врагами общества.Получилось так, что даже косвенные борцы за счастье человечества-ученые, изобретатели, строители - в Америке не популярны. Они с их трудами, изобретениями и чудесными постройками остаются в тени, вся слава достаетсябоксерам, бандитам и кинозвездам. А в народе, который видит, что сувеличением числа машин жизнь становится не лучше, а хуже, существует дажененависть к техническому прогрессу. Есть люди, готовые разбить машины, подобно тонущему человеку, который в отчаянном желании выкарабкаться из водыхватает своего спасителя за горло и тащит его на дно. Уже говорилось, что американец, несмотря на свою деловую активность, натура пассивная. Какому-нибудь Херсту или голливудскому дельцу удаетсяпривести хороших, честных, работящих средних американцев к духовному уровнюдикаря. Однако даже эти всесильные люди не в состоянии вырвать у народамысль об улучшении жизни. Такая мысль в Америке очень популярна. И вотбольшие и маленькие Херсты убеждают своих читателей, что американцы - натурыособенные, что " революция - это форма правления, возможная только заграницей". А избирателю навязываются политические идеи, уровень которых непревышает уровня средней голливудской картины. И такие идеи имеютколоссальный успех. Все эти политические идеи, которые должны облагодетельствоватьамериканский народ, обязательно подаются в форме легкой арифметическойзадачи для учеников третьего класса. Для того чтобы понять идею, избирателюнужно взять только листок бумаги, карандаш, сделать небольшое вычисление - идело в шляпе. Собственно, все это не идеи, а трюки, годные лишь для рекламы.И о них не стоило бы упоминать, если бы ими не были увлечены десяткимиллионов американцев. Как спасти Америку и улучшить жизнь? Хью Лонг советует разделить богатства. На сцену выступают лист бумаги икарандаш. Избиратель, пыхтя, складывает, умножает, вычитает и делит. Этострашно интересное занятие. Ну, и молодчина этот Хью Лонг! Каждый получитбольшую сумму! Люди так увлечены этой начальной арифметикой, что совсем недумают о том, как эти миллионы взять. Как улучшить жизнь? Как спасти Америку? Появляется новый гигант мысли, вроде Сократа или Конфуция, врач мистерТаунсенд. Мысль, которая пришла в многодумную голову этого почтенногодеятеля медицины, где-нибудь в маленькой европейской стране могла быродиться только в психиатрической больнице, в палате для тихих, вежливых исовершенно безнадежных больных. Но в Америке она имеет умопомрачающий успех.Тут даже не надо возиться с вычитаниями и умножениями. Тут уж совсем просто.Каждый старик и каждая старуха в Соединенных Штатах, достигшие шестидесятилет, получат по двести долларов в месяц с обязательством эти долларытратить. Тогда механически увеличится торговля и механически исчезнетбезработица. Все происходит механически! Мы видели звуковую кинохронику собрания таунсендовского комитета подуправлением самого мыслителя. Собрание началось с того, что мистер Таунсенд, тощий старик с веснушчатым лицом, в очках и старомодном сюртуке, сделалнебольшое сообщение о своем плане. - Леди и джентльмены, - начал он, откашлявшись, - я не спал многиеночи, пока придумывал свой план. Если бы Марк Твен мог посмотреть на этого веснушчатого старичка, такогометодичного, аккуратного и, вероятно, богобоязненного! Можно не сомневаться, что именно такой старичок, придя из церковного мюзик-холла сестры Макферсон, взвешивается сам и взвешивает свою семью, чтобы высчитать, сколько пенни сживого веса он должен заплатить через посредство уважаемой сестры господубогу. После мистера Таунсенда выступали наполнившие зал старики и старухи.Они выходили на сцену и задавали вопросы, на которые мыслитель отвечал. - Значит, выходит, я буду получать по двести долларов? - спрашивалстарик. - Да, если мой план пройдет, - твердо отвечал мыслитель. - Каждый месяц? - Каждый месяц. - Ну, спасибо, - говорил старик И освобождал место для. следующей за ним старухи. - Скажите, мистер Таунсенд, - спрашивала она, волнуясь, - нас тут двастарика - я и мой муж. Неужели мы оба будем получать по двести долларов? - Да, оба, - важно отвечал мыслитель. - Значит, всего четыреста долларов? - Совершенно верно, четыреста долларов - Я еще получаю семнадцать долларов пенсии. У меня ее не отнимут? - Нет, вы будете получать и пенсию. Старуха низко кланялась и уходила. Когда мы уезжали из Америки, количество почитателей Таунсенда росло спугающей быстротой. Уже ни один политический деятель не осмеливался накануневыборов выступить против гениального доктора. Но американские капиталисты понимают, что кинокартин, радиопередач, рассказов в еженедельниках, плакатов о революции, " которой в Америке неможет быть", церкви и арифметических планов может оказаться недостаточно. Иуже растут " американские легионы" и " лиги свобод", понемногу воспитываютсяфашистские кадры, чтобы в нужный момент превратиться в самых настоящихштурмовиков, которым будет приказано задушить революционное движение силой. Америка богата. И не просто богата. Она богата феноменально. У нее естьвсе - нефть, хлеб, уголь, золото, хлопок - все, что только может лежать подземлей и расти на земле. У нее есть люди - прекрасные работники, способные, аккуратные, исполнительные, честные, трудолюбивые. К своему обогащениюАмерика шла быстрыми шагами. Страна напоминает человека, делающегостремительную карьеру, который сперва торгует с лотка подтяжками наИст-Сайде, потом открывает магазин готового платья и переезжает в Бруклин.Потом открывает универсальный магазин, начинает играть на бирже и переезжаетв Бронкс. И, наконец, покупает железную дорогу, сотню пароходов, двекинофабрики, строит небоскреб, открывает банк, вступает в гольф-клуб ипереезжает на Парк-авеню. Он миллиардер. Всю жизнь он стремился к этой цели.Он торговал чем придется и как придется. Он разорял людей, спекулировал, сутра до вечера сидел на бирже, он трудился по шестнадцать часов в день, онделал деньги. С мыслью о деньгах он просыпался. С этой же мыслью он засыпал.И вот он чудовищно богат. Теперь он может отдохнуть. У него есть виллы уокеана, у него есть яхты и замки. Но он заболевает неизлечимой болезнью. Онгибнет, и никакие миллиарды не могут его спасти. Стимулом американской жизнибыли и остались деньги. Современная американская техника выросла и развиласьдля того, чтобы быстрей можно было делать деньги. Все, что приносит деньги, развивалось, а все, что денег не приносит, вырождалось и чахло. Газовые, электрические, строительные и автомобильные компании в погоне за деньгамисоздали очень высокий уровень жизни. Америка поднялась до высокой степениблагосостояния, оставив Европу далеко позади себя. И вот тут-то выяснилось, что она серьезно и тяжело больна. И страна пришла к полному абсурду. Она всостоянии сейчас, сегодня прокормить миллиард людей, а не может прокормитьсвои сто двадцать миллионов. Она имеет все, чтобы создать людям спокойнуюжизнь, а устроилась так, что все население находится в состояниибеспокойства: безработный боится, что никогда уже не найдет работы, работающий боится свою работу потерять, фермер боится неурожая, потому чтоцены вырастут и ему придется покупать хлеб по дорогой цене, он же боитсяурожая, потому что цены упадут и хлеб придется продавать за гроши, богачибоятся, что их детей украдут бандиты, бандиты боятся, что их посадят наэлектрический стул, негры боятся суда Линча, политические деятели боятсявыборов, человек среднего достатка боится заболеть, потому что докторазаберут у него все его состояние, купец боится, что придут ракетиры и станутстрелять в прилавок из пулемета. В основе жизни Советского Союза лежит коммунистическая идея. У нас естьточная цель, к которой страна идет. Вот почему мы, люди, по сравнению сАмерикой, покуда среднего достатка, уже сейчас гораздо спокойнее исчастливее, чем она - страна Моргана и Форда, двадцати пяти миллионовавтомобилей, полутора миллионов километров идеальных дорог, страна холоднойи горячей воды, ванных комнат и сервиса лозунг о технике, которая решаетвсе, был дан Сталиным после того, как победила идея. Вот почему техника некажется нам вышедшим из бутылочки злым духом, которого в эту бутылочку никакнельзя загнать обратно. Наоборот мы хотим догнать техническую Америку иперегнать ее. Америка не знает, что будет с ней завтра Мы знаем и можем с известнойточностью рассказать, что будет с нами через пятьдесят лет. И все-таки мы можем очень многому научиться у Америки. Мы это делаем, но уроки, которые мы берем у Америки, эпизодичны и слишком специальны. Мы первым долгом должны изучить Америку, изучить не только ееавтомобили, турбогенераторы и радиоаппараты (это мы делаем), но и самыеприемы работы американских рабочих, инженеров, деловых людей, в особенностиделовых людей, потому что если наши стахановцы перекрывают нормыамериканских рабочих, а инженеры часто не уступают американским (об этом мыслышали от самих американцев), то многие наши деловые люди илихозяйственники значительно отстали еще от американских деловых людей вточности и аккуратности работы. Мы не будем сейчас говорить о достоинствах наших хозяйственников, об ихидейности, работоспособности. Это достоинства коммунистической партии, ихвоспитавшей. Не будем мы говорить и о недостатках американских деловых людей- об их безыдейности, алчности, беспринципности. Это недостатки воспитавшегоих капитализма. Для нас гораздо важнее сейчас изучение их достоинств и нашихнедостатков, потому что нам необходимо у них учиться. У них должны учитьсяне только инженеры, но и хозяйственники - наши деловые люди. У американского делового человека есть время для делового разговора.Американец сидит в своем офисе, сняв пиджак, и работает. Работает тихо, незаметно, бесшумно. Он никуда не опаздывает, никуда не торопится. Телефон унего один. Его никогда никто не дожидается в приемной, потому что" аппойнтмент" (свидание) назначается обычно с абсолютной точностью и наразговор не уходит ни одной лишней минуты. Занимается он только делом, исключительно делом. Когда он заседает - неизвестно. По всей вероятности, заседает он очень редко. Если американец сказал в разговоре, даже мельком: " Я это сделаю", емуни о чем не надо будет напоминать. Все будет сделано. Уменье держать слово, держать крепко, точно, лопнуть, но сдержать слово, - вот самое важное, чемунадо учиться у американских деловых людей. Мы писали об американской демократии, которая на деле не дает человекуникаких свобод и только маскирует эксплуатацию человека человеком. Но вамериканской жизни есть явление, которое должно заинтересовать нас неменьше, чем новая модель какой-нибудь машины. Явление это - демократизм в отношенияхмежду людьми. Хотя этот демократизм также прикрывает социальное неравенствои является чисто внешней формой, но для нас, добившихся социальногоравенства между людьми, такие внешние формы демократизма только помогутоттенить справедливость нашей социальной системы. Внешние формы такогодемократизма великолепны. Они очень помогают в работе, наносят ударбюрократизму и подымают достоинство человека. Советский Союз и Соединенные Штаты - эта тема необъятна. Наши записи -всего лишь результат дорожных наблюдений. Нам просто хотелось бы усилить всоветском обществе интерес к Америке, к изучению этой великой страны. Мы выехали из Вашингтона в Нью-Йорк. Еще несколько часов - и поездка поамериканской земле окончится. В эти последние часы мы думали об Америке.Кажется, в нашей книге мы рассказали все, что думали. Американцы очень сердятся на европейцев, которые приезжают в Америку, пользуются ее гостеприимством, а потом ее ругают. Американцы часто сраздражением говорили нам об этом. Но нам непонятна такая постановка вопроса- ругать или хвалить. Америка - не премьера новой пьесы, а мы - нетеатральные критики. Мы переносили на бумагу свои впечатления об этой странеи наши мысли о ней. Что можно сказать об Америке, которая одновременно ужасает, восхищает, вызывает жалость и дает примеры, достойные подражания, о стране богатой, нищей, талантливой и бездарной? Мы можем сказать честно, положа руку на сердце: эту страну интереснонаблюдать, но жить в ней не хочется.
Глава сорок седьмая. ПРОЩАЙ, АМЕРИКА!
В Нью-Йорке было свежо, дул ветер, светило солнце. Удивительно красив Нью-Йорк! Но почему становится грустно в этомвеликом городе? Дома так высоки, что солнечный свет лежит только на верхнихэтажах. И весь день не покидает впечатление, что солнце закатывается. Уже сутра закат. Наверно, от этого так грустно в Нью-Йорке. Мы снова вернулись в этот город, где живет два миллиона автомобилей исемь миллионов человек, которые им прислуживают. О, это замечательноезрелище, когда автомобили выходят на прогулку в Сентрал-парк! Нельзяотделаться от мысли, что этот громадный парк, расположенный посрединеНью-Йорка, устроен для того, чтобы автомобили могли подышать там свежимвоздухом. В парке есть только автомобильные дороги, пешеходам места оставилиочень мало. Нью-Йорк захвачен в плен автомобилями и автомобили ведут себя вгороде как настоящие оккупанты, - убивают и калечат коренных жителей, обращаются с ними строго, не дают пикнуть. Люди отказываются от многого, лишь бы напоить своих угнетателей бензином, утолить их вечную жажду маслом иводой. Кроме автомобилей, есть еще один ужасный властелин в Нью-Йорке. Этогрохот. Грохот выделывается здесь в громадном количестве. Под землей воетсобвей, над головой гремит надземная железная дорога, сотни тысяч мотороводновременно гудят на улицах, а к ночи, когда шум немного стихает, явственнее слышатся тревожные и длительные сирены полицейских, пожарных игангстерских автомобилей. Вой приближается, проносится мимо и пропадаетгде-то вдали. Кого-то застрелили из ревности, кого-то - из ненависти, кого-то - просто не поделив добычи. А может быть, кто-нибудь повесился, отравился, прострелил себе сердце, не вынеся жизни в городе автомобилей, грохота и головной боли. " Бромо-зельцер" - напиток против головной боли - продается всюду, наравне с апельсиновым соком, кофе и лимонадом. Скоро " бромо-зельцер" будутставить в меню. Обед будет выглядеть так: на первое - " бромо-зельцер", навторое - " чили", мексиканский суп, на третье - рыба " соль", а на сладкое -опять " бромо-зельцер". И если в одном Нью-Йорке телефонов больше, чем вовсей Англии, то, безусловно, в этом же одном Нью-Йорке за день потребляютпорошков от головной боли больше, чем в Англии за полгода. В более тихихрайонах Нью-Йорка квартиры стоят дороже не потому, что они лучше, а потому, что здесь меньше шума. В Нью-Йорке торгуют тишиной, и этот товар стоитдорого. Это что-то вроде английского костюма. Дорого - зато хорошо. В Нью-Йорке нельзя расстаться с чувством тревоги. По самой оживленнойулице проезжает вдруг банковский броневик, выкрашенный в ярко-красный цвет.Пулеметы броневика направлены прямо на толпу молодых людей в светлых шляпах, которые прогуливаются с сигарами в зубах. Так в Нью-Йорке перевозят деньги.Везти их можно только в броневике, иначе расхватают эти самые молодые люди всветлых шляпах. Что-то очень уж подозрительно и грозно они усмехаются, засунув руки в карманы своих узеньких пальто! Несколько дней мы прощались с нью-йоркскими друзьями, улицами инебоскребами. В день отъезда мы пришли на Сентрал-парк-вест и поднялись в квартирумистера Адамса. Дверь нам открыла негритянка, показав такие сияющиеафриканские зубы, что в передней стало светло. В столовой мы увидели мистера Адамса, который прижимал к своей грудималенькую беби. Рядом стояла миссис Адамс и говорила: - Ты уже держал беби пять минут. Теперь моя очередь. - Но, но, Бекки, - отвечал мистер Адамс, - не говори так. Мне больнослушать, когда ты так говоришь. На столе и на полу валялись распакованные посылки. Среди веревочек иоберточной бумаги лежали самые разнообразные вещи: старый плед, бинокль, воротничок, несколько ключей с большими гостиничными бляхами и еще всякаявсячина. - Вот, вот, сэры, - сказал мистер Адамс, горячо пожимая нам руки, - моивещи понемножку начинают стекаться ко мне. Остается разослать ключи погостиницам - и все будет в порядке. Только шляпы нет. - Все-таки было бы лучше получить ее в Вашингтоне, - назидательносказала миссис Адамс, ловко выхватив из рук мужа девочку. - Но, но, Бекки, - застонал Адамс, - ты не должна поступать так. Мы жедали на вашингтонский почтамт распоряжение прислать шляпу сюда. Отпустибеби, ты чересчур долго держишь ее на руках. Ребенку это вредно. Дай емупобегать по комнате. Но не успела Бекки спустить девочку на пол, как мистер Адамс с криком: " Нет, нет, серьезно! " - схватил беби и прижал ее к груди Раздался звонок, и в комнату вошел почтальон с посылкой. - На этот раз это она! - крикнул Адамс. Да, это была она. Мистер Адамс с торжеством извлек из ящика свою старуюлюбимую шляпу и сейчас же надел ее на голову. - Идем! - закричал он звонким голосом. - Вы сегодня уезжаете, сэры, адо сих пор еще не подымались на вершину " Импайр Стейт Билдинг". Было быглупо этого не сделать. Да, да, сэры, если вы хотите знать, что такоеАмерика, вы должны подняться на " Импайр". Когда беби увидела, что ее родителей снова уводят незнакомыеджентльмены, которые уже утащили их однажды на два месяца, она заревела. Онатопала ножками и кричала, заливаясь слезами: " No more trips! " -" Не надобольше путешествий! " Родители клялись беби, что уходят только на пять минут, но она с плачемтвердила, что " в тот раз они тоже говорили, что уходят только на пять минут, и не возвращались очень долго". Спускаясь в лифте, мы еще слышали плач ребенка. У папа энд мама былсконфуженный вид, но неистребимое любопытство светилось в их глазах. - В шестнадцатый раз подняться на " Импайр", - бормотал мистер Адамс, -это очень, очень интересно, сэры! В последний раз мы проехали на империале автобуса по Пятой авеню.Манекены с розовыми ушами смотрели на нас из витрин. Между автомобилямипробирались три цирковых слона, приглашая нью-йоркцев посетить вечернеепредставление. Жизнь шла своим чередом. Мы поднялись на крышу " Импайр Стейт Билдинг". Сколько раз, проходя мимо него, мы не могли удержаться от вздохов ибормотанья: " Ах, черт! Ну, ну! Ox, здорово! ", или еще чего-нибудь в этомроде. И поднялись на него только за два часа до отъезда из Америки. Первый лифт поднял нас сразу на восемьдесят шестой этаж. Подъем продолжается всего лишь одну минуту. Разумеется, здесь не быловидно ни этажей, ни площадок. Мы мчались в стальной трубе, и только уши, какбы наполнившиеся водой, и какой-то странный холодок в области живота давалипонять, что мы поднимаемся с необычайной быстротой. Лифт не лязгал и нестучал. Он двигался стремительно, плавно и бесшумно. Только вспыхиваликрохотные лампочки у двери, отсчитывая десятки этажей. На площадкувосемьдесят шестого этажа мы ступили немного ослабевшими ногами. Второй лифт доставил пассажиров на крышу здания, и сквозь большиестекла галереи мы увидели Нью-Йорк. Вчера шел снег. На улицах он ужерастаял, но на плоских крышах небоскребов еще лежал чистыми, нежными белымиквадратами. Горный воздух на вершинах небоскребов не давал снегу таять. Невероятный город, оперенный гребенкой молов, лежал внизу. Серый зимнийвоздух слегка золотился от солнца. По черным узеньким улицам сигаликрохотные автомобили и поезда надземных дорог. Городской шум доносился сюдаслабо, не было слышно даже воя полицейских сирен. Кругом гордо подымались изполуденного сумрака нью-йоркских улиц небоскребы, сияющие бесчисленнымистеклами. Они стояли, как стражи города, вооруженные сверкающей сталью. Умола компании " Кюнард Уайт Стар" виднелся пароход с тремя трубами. Трубыбыли желтые с черными колечками. Это был " Маджестик", пятьдесят шесть тысячтонн стали, дерева, ковров и зеркал, - английский пароход, на котором мысегодня должны были уехать. Но каким маленьким и беспомощным он казался скрыши " Импайра"! Через два часа мы были уже на пароходе. " Маджестик" шел в свойпоследний рейс. После него этот еще совсем молодой пароход должен был пойтина слом. С появлением " Нормандии" и " Куин Мэри", новых колоссальныхатлантических пароходов, " Маджестик" оказался слишком скромным и тихоходным, хотя он пересекает океан в прекрасное время - шесть дней. Громада " Маджестика" уже отделилась от стенки мола, когда мы услышали впоследний раз: - Гуд бай, мистеры! Да, да, да! О, но! Нет, серьезно! Я надеюсь, что выпоняли, что такое Америка! И над головами провожающих бешено заметались старая верная шляпамистера Адамса и платочек его жены, мужественного драйвера, - которая дваждыперевезла нас через весь материк, никогда не уставая, терпеливая, идеальнаяспутница в дороге. Когда " Маджестик" проходил мимо Уолл-стрита, уже стемнело и внебоскребах зажегся свет. В окнах заблестело золото электричества, а можетбыть, и настоящее золото. Это последнее, золотое видение Америки провожалонас до самого выхода в океан. " Маджестик" набрал ходу, блеснул прощальный огонек маяка, и черезнесколько часов никакого следа не осталось от Америки. Холодный январский ветер гнал крупную океанскую волну.
