В психологии народа явно просматривалось то, что следовало бы назвать советским милитаризмом.

Изредка по иркутским улицам проезжали обтекаемые легковые машины. Это были «Победы» — первые автомобили, выпущенные в стране после войны, предмет гордости народа.

Если раньше у русских почти не было часов, не считая выменянных на хлеб или просто отобранных у японских пленных, то теперь, как я заметил, начали появляться часы отечественного производства. Они тоже назывались «Победа».

Из громкоговорителя на здании универмага, расположенного на улице Урицкого, не умолкая, лилась одна и та же песня — «Огонек». Красивая мелодия и проникновенные слова о проводах любимого на фронт словно зачаровывали иркутянок, и они ручейком втекали в дверь магазина.

Большая витрина банка взывала: «Покупайте облигации государственного займа! Этим вы помогаете Родине! »

Кругом висели афиши — одни звали в кино, другие в театр на оперетту «Роз- Мари» и, конечно, в любимый всеми русскими цирк.

В общем и целом, оживленные улицы производили приятное впечатление. Правда, один раз я пережил шок при виде милиционера, загонявшего в переулок, подальше от людских глаз, безногого инвалида с военной медалью на груди, который, положив перед собой шапку, просил милостыню.

Люди в городе стали жить заметно лучше, во всяком случае по сравнению с 1945 годом, когда мы оказались в Сибири. И на основе возраставшего изо дня в день народного благосостояния креп советский патриотизм.

Прохожие нередко заговаривали с японцами.

— Давай-давай!

— Копай глубже!

— Что вы тут ищете? Клад?!

Едва державшийся на ногах пьяный обратился ко мне:

— Политика — это для шишек! А нам, маленьким людям, — залился водкой по горло и гуляй!

Он уже хотел двинуться дальше, как вдруг, наклонившись ко мне с серьезным лицом, сказал:

— Война — ужасная штука! Нельзя больше браться за оружие! — и похлопал меня по плечу.

Однажды я остановился на углу улицы Максима Горького, привлеченный объявлением о приеме студентов в Иркутский университет. Я прочитал, что к экзаменам допускаются лица в возрасте от восемнадцати до тридцати двух лет. Вдруг кто-то коснулся моего плеча. Рядом стояли двое русских — лет пятидесяти, в пиджаках.

— Поступать собрался?

— Я свое уже отучился!

— Японский университет закончил?

— Да.

— Видишь, я оказался прав. Выкладывай табачок! — сказал мужчина, что пониже, своему спутнику.

Его приятель в очках (кстати, русские редко их носят) молча вынул из кармана брюк пачку «Казбека». Это были папиросы высшего качества, названные по имени горы на Кавказе.

— Бери! — сказал очкарик приятелю. — А ты Пушкина читал? — обратился он ко мне.

— «Евгений Онегин» — одно из моих любимых произведений.

Разговорчивый иркутянин, крепко пожав мне руку, достал из брючного кармана две десятирублевые бумажки и протянул их мне.

— Это мне? За что?

— За Пушкина! Папирос купишь, — ответил он и засунул деньги в мой нагрудный карман.

Я растерянно смотрел в спины удаляющихся мужчин.

— Спасибо! — крикнул я, когда они отошли на приличное расстояние.

В тот же день, окончив работу, я с разрешения конвоира зашел в книжный магазин на улице Карла Маркса. Глаза разбежались — книги, книги, книги... Сколько же лет я не был в книжном! Здесь, за крепкими каменными стенами и двойными дверями, царила тишина, напоенная специфическим запахом недавно напечатанных книг.

На прилавке громоздилась высокая стопка книг. Это была «Молодая гвардия» Фадеева — последний советский бестселлер. Полученные в подарок двадцать рублей давали мне возможность чувствовать себя вполне непринужденно, перелистывая страницы фадеевского романа. Однако с моим русским эта толстая книга была мне не по зубам.

Массивные полки были заставлены внушительными томами — собрание сочинений Маркса и Энгельса, очередные тома трудов Ленина. Но ныне эти классические произведения мне были совершенно ни к чему.

Я хотел прочитать какую-нибудь книгу, которая дала бы мне возможность ознакомиться с теперешней политикой Москвы в области литературы и искусства. Наконец-то я отыскал такую книгу — «Философская дискуссия и наше литературоведение» А. М. Еголина.

Купив ее, я подошел к отделу книг на иностранных языках. На полках стояли в основном учебники английского и немецкого. Полистав их, я понял, что советская методика обучения иностранным языкам совершенно отличается от японской. Японские учебники построены на тематическом освоении иностранного языка через знакомство с обычаями, легендами, литературой данной страны. На их страницах живут мальчики и девочки по имени Том, Джон, Ганс, Клара. В советских же учебных пособиях Петр и Нина говорят на иностранных языках о жизни в Советском Союзе, уделяя основное внимание идеологии. Например, учебник включал следующие материалы: краткие биографии Ленина и Сталина, выступление Сталина о проблемах науки, рассказы о работе пионеров, о Красной площади, о партизанах Великой Отечественной войны. На разные иностранные языки был переведен даже гимн Советского Союза.

Учебники для высших учебных заведений содержали некоторую информацию о стране изучаемого языка, но все материалы, вплоть до литературных произведений, были тщательно подобраны по советским стандартам.

В учебнике английского языка были легенда о Робин Гуде, революционные стихи Байрона, отрывки из «Хижины дяди Тома», а также выдержки из сочинений Диккенса, Джорджа Эллиота, которых, как сообщал комментатор, Карл Маркс и Фридрих Энгельс считали реалистами в английской литературе. Стихам У. Вордсворта предшествовало замечание, что автор «впоследствии занял реакционную позицию, выступив против Французской революции, и углубился в описание природы».

Из переведенных на русский язык произведений иностранных писателей я увидел на книжной полке только продукцию Государственного издательства иностранной литературы — «Остров сокровищ» Стивенсона, сборник рассказов Киплинга, «Белый клык» и «Мартин Иден» любимого в России писателя Джека Лондона, а также книгу, поклонником которой, как говорят, был Николай Островский — роман «Овод» Этель Лилиан Войнич.

⇐ Предыдущая33343536373839404142Следующая ⇒

Поделиться: