Несмертельное оружие Талейрана

Прекрасные манеры, образованность, утонченность, начитанность, умение убеждать и красиво говорить, и в еще большей степени умение слушать, тонкий и необыкновенно проницательный ум создали будущему министру иностранных дел славу одного из самых обаятельных мужчин Парижа. Хотя внешне он выглядел достаточно заурядно: его лицо несло на себе отпечаток несомненного благородства, но было совершенно бесстрастно и невыразительно.

Когда он был еще совсем молод, одна из его опытных любовниц дала ему дельный совет:

- Чтобы добиться успеха, станьте злым на язык. Вас будут бояться и уважать.

Общаясь с блистательными аристократами из лучших домов французской знати, среди которых было немало остроумных людей, Талейран, язвительный от природы, внял полученному совету и неустанно оттачивал свое мастерство.

Со временем его остроумие превратилось в опасное оружие, способное не только обескуражить противника, но и серьезно его ранить. Его хлесткие, а порой и жестокие слова, были как выпады шпаги - стремительны, точны и беспощадны, они больно ранили самолюбие надменных потомков благороднейших семей Франции и долго потом смаковались в салонах высшего света.

В общем и целом, Талейран хорошо относился женщинам, легко находил с ними общий язык и не воспринимал всерьез вздорность их характера или их колкости. Однако иногда доставалось от него и дамам. Известен его ответ одной надменной аристократке, страдавшей сильным косоглазием и весьма неодобрительно отзывавшейся о любовных похождениях молодого аббата. На ее вопрос о его делах, Талейран безжалостно ответил:

- «Как видите, мадам! »

Как-то он послал записку молодой женщине, только что похоронившей мужа: «Увы, мадам! Преданный вам Талейран». Несколько месяцев спустя та вдова вышла замуж, и тогда он написал новую записку, изменив в ней всего одно слово: «Браво, мадам! Преданный вам Талейран».

Мужчинам от него доставалось гораздо больше, чем дамам - особенно в том случае, если они были одного с ним круга. Многие надменные аристократы на собственном опыте испытали остроту его беспощадных словесных выпадов. Причем Талейран настолько мастерски владел этим искусством, что мог одной фразой сразить противника наповал.

Например, как-то в начале Великой французской революции, на одном из заседаний Национального собрания, Талейран раскритиковал речь Мирабо, пламенного трибуна той бурной эпохи. (1. Национальное собрание - название Генеральных штатов после 17 июля 1789 г. - Прим. авт. 2. Мирабо, граф Оноре Габриэль Рикети, (1749 - 1791), депутат Национального собрания, конституционный монархист. - Из Википедии.)

В ответ Мирабо раздраженно воскликнул:

- Подождите! Я заключу вас в порочный круг!

- Вы хотите меня обнять? - с убийственным сарказмом поинтересовался Талейран.

Многие депутаты Собрания знали, что граф Мирабо еще с юности отличался скандальными любовными похождениями, мотовством, страстью к азартным играм и другими порочными наклонностями, - поэтому в зале зашелестели злые шепотки.

Родной отец Мирабо так отзывался о юном графе: «Это - чудовище… в нравственном отношении, все пороки соединяются в нём». Впоследствии, чтобы наставить его на путь истинный, отец постоянно преследовал молодого графа и, используя свои связи при дворе, часто «определял его на воспитание» во многие тюрьмы королевства - в том числе и в знаменитый замок Иф. Однако это не помогало: в замке Иф Мирабо соблазняет жену коменданта, а немного позднее уговаривает бежать с собой одну молоденькую маркизу, за что его обвиняют в похищении чужой жены и приговаривают к смертной казни... (Жизнь ему, правда, сохранили, но на свободе неисправимое «чудовище» оказывается только к 30-ти годам своей жизни. - Прим. авт.)

Талейран, который с молодым Мирабо был довольно близок, ревниво относился к скандальной известности графа. Но еще более ревновал к его славе пламенного трибуна революции, так как и сам был отличным оратором. (В их судьбах было немало общего: оба были потомственными аристократами, оба вели распутный образ жизни, оба пользовались успехом у красивых женщин и по этой причине постоянно нуждались в деньгах, оба занимались дипломатией, оба вели двойную политическую игру и даже имели схожие физические дефекты стопы, а в детстве оба переболели оспой. - Прим. авт.)

В другой раз, когда в Национальном собрании зашла речь об избрании президента республики, граф Мирабо «принялся детально перечислять желаемые качества идеального президента. Собранные вместе, они составляли без труда узнаваемый портрет оратора».

Талейран язвительно заметил:

- К тому, что перечислил гражданин Мирабо, остается добавить лишь одно: президент должен быть отмечен оспой…

Депутаты с трудом сдержались, чтобы не расхохотаться. (1. В отличие от Талейрана, Мирабо неудачно переболел оспой: она оставила на его лице характерные следы. 2. Великая французская революция, проходившая под лозунгом: «Свобода! Равенство! Братство! », отменила употребление дворянских титулов, и потому, в знак того, что все стали равными, французы обращались друг к другу как к гражданам Республики. - Прим. авт.)

Из приведенных примеров видно, что его остроумие стало весьма опасным оружием. Это же подтверждает и он сам: «Слова - это шпаги».

 

У роковой черты

Накануне Великой французской революции ситуация в стране была крайне напряженной и нестабильной. Генеральные штаты, созванные по велению Людовика XVI, вместо того, чтобы найти выход из острейшего финансового кризиса, в котором оказалось королевство, только усугубляли и без того запутанное положение. (Генеральные Штаты, (франц. Etats Generaux), высшее сословно-представительское законосовещательное учреждение Франции. В компетенцию этого органа входило утверждение экстраординарных налогов и сборов общегосударственного масштаба. - Из «Большой энциклопедии Кирилла и Мефодия».)

Хуже того: яростные споры на ассамблеях подливали масла в огонь межсословных конфликтов, который буквально на глазах перерастал в общенациональный пожар.

Талейран всё это прекрасно видел, понимал и потому с самого начала вёл рискованную игру: на шумных ассамблеях своего сословия - он был депутатом от духовенства, поддерживал требования буржуазии, но в то же время тайно сносился с «партией власти», то есть - с высшей аристократией, поддерживающей Людовика XVI.

Его лукавая позиция в точности отражала одну из главных черт характера Талейрана - его абсолютную беспринципность, если дело касалось денег или власти. Вот его слова:

«Общество разделено на два класса - стригущих и стриженных. Нужно всегда быть с первыми против вторых».

Однако ситуация была крайне неоднозначной. С одной стороны, он понимал, что третье сословие не только гораздо многочисленнее дворянства и духовенства, но и сильнее. С другой же, - власть пока была у короля. Но были в той непростой ситуации и другие каверзные моменты: как далеко зайдет третье сословие в своих требованиях, и насколько решительно Людовик XVI будет защищать свою королевскую власть и привилегии поддерживающих его сословий?

Образно говоря, до тех пор, пока это будет возможным, Талейран пытался усидеть на двух стульях, тем самым оставляя себе запасной выход при любом развитии политической ситуации.

Человеком он был незаурядным, дальновидным, обладал феноменальной интуицией, и потому уже накануне революции ясно видел беды, грозящие привилегированным сословиям.

Епископ Отенский был прекрасно образованным человеком и потому не мог не знать об ужасах Английской революции, произошедшей всего лишь полтора века назад. (Английская революция XVII века, социально-политический переворот 1640 - 1660-х годов в Англии, сопровождавшийся гражданскими войнами, казнью короля, провозглашением республики, и закончившийся установлением режима парламентской монархии. - Из «Большой энциклопедии Кирилла и Мефодия».)

«Если Французская революция окажется даже втрое менее кровожадной, братоубийственной и разорительной, - размышлял Талейран, поглядывая на других депутатов от духовенства, - то и в этом случае нас ждут тяжкие испытания. Оно и без гражданской войны или, не приведи, господи, суда на Людовиком, положение в королевстве весьма отчаянное. Но пока не безнадежное. Третье сословие осмелело, и с каждым днем его требования всё более дерзки по форме и всё более и неприемлемы по своей сути. С другой же стороны, лучше поступиться частью, чем рисковать всем. Тем более, что пока окаянные депутаты третьего сословия требуют не так много… Будь Людовик умнее, то он своим Высочайшим манифестом сам бы отменил пережитки феодализма и прочие несуразности, которые так раздражают буржуа. Тогда бы третье сословие разом умиротворилось: «Слава в вышних Богу, на земли мир, в человецах благоволение! »

В задумчивости епископ задался другим, не менее важным вопросом: «На какую лошадку ставить? На дворянство? На духовенство? - Он полюбовался своим золотым перстнем с аметистом. - На буржуазию? Впрочем, на духовенство не стал бы ставить и папа римский: как политическая сила церковь слаба и несамостоятельна…»

(Кольцо с аметистом является обязательным атрибутом высшего духовенства и вручается при рукоположении в сан епископа. Поэтому аметист часто называют камнем епископов. - Прим. авт.)

Он повернул перстень камнем вовнутрь и продолжил: «Тогда выбор упрощается: дворянство или буржуазия. И, черт возьми, я бы поставил на короля, если бы не знал, насколько он непоследователен, нерешителен и недалек. Правительство под стать Его королевскому величеству: ни одного толкового министра. Один граф Неккер чего стоит… Мало того, что в финансах он разбирается слабо, - именно благодаря его некомпетентности и разразился невиданный ранее финансовый кризис, так в политике он и вовсе наивный простак. Нужно быть глупцом, чтобы при созыве Генеральных Штатов предоставить третьему сословию двойной перевес в числе депутатов. Такое начало не сулит ничего хорошего…» (Неккер Жак (1732 - 1804), французский финансист и государственный деятель, министр финансов. Отец Жермены де Сталь. - Из «Большой энциклопедии Кирилла и Мефодия».)

«Что же тогда остается? Ставить на темную лошадку? На буржуазию? Тоже весьма сомнительно. Многое будет зависеть от случая: найдутся ли среди буржуа настоящие лидеры, способные увлечь за собой простой народ? Если да, то красная, но молодая и горячая кровь может потягаться с «голубой», но застоявшейся и холодной.

К тому же, и об этом нужно помнить, на стороне буржуазии не только численный перевес, и у них не только больше денег…На сторону буржуазии открыто перешли многие аристократы и священники, обойденные милостями короля, что само по себе только осложняет и без того запутанную ситуацию. Но, пожалуй, еще хуже другое: среди них есть прирожденные ораторы, способные подтолкнуть чернь к неповиновению властям и даже к открытому бунту. К примеру, мой друг Мирабо, с его красноречием и неистовостью, способен на такое».

Талейран снова покосился на свой перстень: «Обедневшие аристократы, бедные протестанты и молодые аббаты без аббатств на содержании у разбогатевших буржуа… М-да, ничего хорошего это не сулит».

Епископ Отенский надолго задумался… Со стороны казалось, что он просто скучает на заседании: настолько непроницаемо и невыразительно было его лицо. Но это было обманчивое впечатление, его беспокойные мысли кружили вокруг трудного вопроса: на какую лошадку ставить?

Только очень проницательный человек смог бы заметить крохотную искорку, сверкнувшую в его равнодушном взгляде: Шарль-Морис де Талейран нашел решение каверзной задачи.

«Начать с того, - суммировал он свои размышления, - что забег будет не единственным: слишком уж ценен главный приз скачек. И это в корне меняет не только тактику, но и стратегию борьбы: на первом этапе политического конкура нужно думать не о том, как вырваться в лидеры, а о том, как удержаться в седле. Ну а заодно - приглядеться к другим лошадкам. И не смотря на кажущуюся сложность данной задачи, она имеет достаточно простое решение: нужно в королевской конюшне поставить на самую резвую лошадь, например, на графа д′ Артуа, брата короля. А свою хромую лошадь следует записать за конюшней буржуа: их конюхи не столь привередливы и надменны. Тогда я не проиграю при любом раскладе…»

4. Великая и ужасная…

Еще за несколько лет до рокового для Франции 1789 года, над страной уже веяли ветры гибельных перемен. Собственно говоря, они зародились еще в предыдущее царствование - в правление короля Людовика XV. Того самого Людовика, который государственными делами не занимался, решать давно назревшие проблемы с пережитками феодального прошлого не собирался и всё свое время проводил в праздных развлечениях.

Прославился же тот монарх своей знаменитой фразой: «После нас хоть потоп! » Хотя, вполне возможно, что та фраза принадлежала не ему, а его вездесущей фаворитке, мадам Помпадур, которая на протяжении многих лет оказывала на Людовика XV сильное влияние.

Как ни странно, но безалаберное правление Людовика XV закончилось сравнительно благополучно. А вот Людовику XVI, его внуку, повезло гораздо меньше: кроме атрибутов королевской власти он получит в наследство и множество сложных, запутанных и трудноразрешимых проблем, которыми, по примеру своего деда, заниматься тоже не будет.

В оправдание августейшего внука, правда, можно сказать, что фавориток, разбирающихся или не разбирающихся в политике, типа мадам Помпадур, у него не было. Фавориток недалекому монарху заменяла его супруга, еще более недалекая, чем он сам, и которая на века прославилась своим феноменально наивным вопросом по поводу хлебных волнений в Париже: «У народа нет хлеба? Так почему они не едят пирожные? » (Мария-Антуанетта (фр. Marie-Antoinette) (1755 - 1793), жена французского короля Людовика XVI. Казнена во время Великой Французской революции. - Из «Большой энциклопедии Кирилла и Мефодия».)

Нежелание Людовика XVI и его правительства решать давно назревшие проблемы, привело к тому, что сложная ситуация с поступлением денег в королевскую казну стала катастрофической. Поэтому весной 1789 г. для разрешения тяжелейшего финансового кризиса и были созваны Генеральные Штаты.

С самого начала грядущей революции Талейрана мало занимали собственно политические аспекты назревающего передела власти. Гораздо больше его тревожило другое: как угадать развитие ситуации? как сохранить за собой место в лагере победителей?

Если у депутата от духовенства, епископа Отенского, и были какие-то иллюзии по поводу нового государственного устройства, то 14 июля 1789 г. они рассеялись как дым: в тот судьбоносный для Франции день Бастилия пала под натиском разъяренных парижан. Причем пала неприлично быстро - в течение полутора часов.

Взятие штурмом главной цитадели абсолютизма наглядно показало, как одряхлела монархия. Дневниковая же запись самого Людовика в день взятия Бастилии цитируется как курьезный пример политической слепоты: «Ничего». (Именно такую запись от 14 июля 1789 г. - в день взятия Бастилии - он соизволил оставить в своем дневнике. - Прим. авт.)

В действительности же, это самое «ничего» было последним звонком для французского абсолютизма: нежелание делиться властью с набирающей силу буржуазией было безрассудно и чревато для привилегированных сословий смертельной опасностью. В отличие от недалекого монарха, епископ Отенский это отлично понимал.

Вот что он напишет в своих «Мемуарах» много лет спустя:

«Французская революция родилась из тщеславия».

Депутаты от третьего сословия, имея численное преимущество в Генеральных штатах и воодушевленные захватом Бастилии, день ото дня всё усиливали беспрецедентно дерзкое и в политическом смысле крайне опасное наступление на своих оппонентов от духовенства и дворян. (Двойное представительство по сравнению с депутатами от привилегированных сословий было безрассудной идеей министра финансов Неккера, и в конечном итоге стало чем-то вроде «бочки с порохом», которая «взорвет» французское сословное общество и приведет к революции. - Прим. авт.)

Вот как оценивал ту сложную ситуацию Талейран:

«Так как состав Генеральных штатов явно сводил первые два сословия к нулю, то оставалось лишь одно разумное решение: уступать до того, как к этому принудят силой, и пока еще можно было поставить это себе в заслугу».

Человеком он был незаурядным и расчетливым, и уже в самом начале революции ясно видел беды, грозящие привилегированным сословиям: наступали времена, когда было бесполезно и опасно пытаться усидеть на двух стульях. Он знал, что третье сословие не только гораздо многочисленнее дворянства и духовенства, но и сильнее. Убежденного циника мало занимали лозунги, которыми были исписаны стены домов в Париже: «Свобода, равенство, братство! » И когда он натыкался на них взглядом, то резонно замечал про себя:

«Политика - это всего лишь способ возбуждать народ таким образом, чтобы суметь его использовать».

Потом он напишет в своих «Мемуарах»:

«Слова «Республика», «Свобода», «Равенство», «Братство» были написаны на всех стенах, но того, что соответствовало этим понятиям, нельзя было найти нигде».

Вскоре после взятия Бастилии, когда уже и сам Париж оказался во власти революционно настроенного народа, Талейран добивается личной встречи с братом короля, графом д′ Артуа. (Карл д′ Артуа (1757 - 1836), будущий король Франции Карл X (1824 - 1830), летом 1789 г. выступал за решительное подавления революции. - Прим. авт.)

Аудиенция была получена, и епископ Отенский, видимо, в первый и последний раз делает попытку убедить королевскую семью дать самый решительный, проще говоря - военный отпор взбунтовавшемуся народу. В этом он видел единственное спасение и для королевской семьи, и для дворянства, и для всей нации в целом. Беседа продолжалась более часа, но Карл твердил, что король на это никогда не согласится. Так оно и оказалось: король был категорически против кровопролития.

- Что касается меня, - поведал граф д′ Артуа о своих планах, - то мое решение принято: завтра утром я покидаю Францию.

- В таком случае, ваше высочество, - заметил Талейран в конце аудиенции, - каждому из нас остается лишь думать о своих собственных интересах, раз уж король и принцы бросают на произвол судьбы и интересы монархии, и свои собственные.

На предложение Карла эмигрировать вместе с ним Талейран ответил отказом. Во-первых, потому, что не хотел прозябать на чужбине, во-вторых, потому, что никакого состояния в ту пору у него еще не было, а в-третьих, потому, что такие образованные люди, как он, могли пригодиться третьему сословию для решения всевозможных, например, финансовых проблем. Благо, что опыт управления финансами Галликанской церкви у него уже был.

В-четвертых, его проницательный ум и феноменальная способность просчитывать развитие политической ситуации подсказывали: при наступившем хаосе и безвластии можно было не только сделать блестящую политическую карьеру, но и сколотить значительное состояние.

Скорее всего, именно последний аспект и оказался решающим. (Вся жизнь епископа, революционера, князя и «непотопляемого» министра иностранных дел при Директории, в период Консульства, в период империи Наполеона, при короле Людовике XVIII и короле Луи-Филиппе указывает на то, что одной из немногих вещей, которыми он действительно дорожил, были деньги. - Прим. авт.)

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: