Если ты считаешь его слишком большим, значит, вообще не заслуживаешь

 

Следующая мысль: «Я самая ужасная на свете, неблагодарная, бесчувственная дрянь, посмевшая подумать, что-то подобное о Расселе». Год назад она, конечно, не была такой обидчивой. Когда он подошел к ней на книжной вечеринке, устроенной издательством «Брук Харрис» в честь Билла Парселлса (только что написавшего мемуары о своих годах в качестве тренера «Ковбоев»), она немедленно его узнала. Нельзя сказать, чтобы она когда-нибудь смот­рела канал И-эс-пи-эн[11], но его мальчишеской улыбки, ямочек на щеках и репутации одного из самых завидных хо­лостяков Манхэттена оказалось достаточно, чтобы Ли включила свое обаяние на полную мощность, когда он ей представился. В тот вечер они проговорили несколько ча­сов — сначала на вечеринке, а потом в «Таверне Пита». С почти шокирующей откровенностью он заявил, насколь­ко пресыщен Нью-Йорком, как устал от свиданий с моде­лями и актрисами и готов встретить «настоящую девуш­ку», намекая, разумеется, что Ли является идеальной кан­дидатурой. Естественно, его внимание ей польстило — а кто не захочет принять ухаживания Рассела Перрина? Он проплел по всем до единого пунктам в ее списке требова­ний, который она составила за последние десять лет. Он был по всем статьям именно тем мужчиной, которого она хотела найти, но никогда на это не надеялась.

И вот спустя почти год с начала ее отношений с краси­вым парнем, оказавшимся к тому же чутким, добрым, за­ботливым и безумно ее любящим, она чувствует только, что задыхается. Окружению Ли было как дважды два ясно, что она наконец-то встретила Того Самого; что же с ней происходит? И словно для полноты впечатления Рассел посмотрел ей в глаза и проговорил:

— Ли, дорогая. Я так тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, — без раздумий ответила Ли, хотя сторонний наблюдатель — даже совершенно незна­комый — мог бы поставить под сомнение искренность ее заявления. Что прикажете делать, когда мужчина, который нравится и которого вы уважаете и хотели бы узнать лучше, после двух месяцев обычных во всем остальном ухаживаний объявляет, что по уши в вас влюблен? Подобно любому не желающему конфронтации человеку, вы говорите в ответ:

– Я тоже тебя люблю.

Ли поняла, что постепенно срослась с этими словами и произносит их с большей убежденностью с тех пор, как они познакомились ближе. Ее огорчало, что год спустя все еще приходится ждать.

Она заставила себя поднять глаза от страницы и при­дать голосу сладости:

— Я знаю, в последнее время была настоящая круго­верть, но так происходит каждый год — едва начинается июнь, воцаряется хаос. Обещаю, вечно это не продлится.

Затаив дыхание, Ли ждала, что он взорвется (чего до­селе никогда не случалось), заявит, что не потерпит покро­вительственного тона и ему не нравится, когда она разго­варивает, будто мать с ребенком-несмышленышем, кото­рый размазал по ковру арахисовое масло.

Однако вместо возмущения или негодования он улыб­нулся — искренне, понимающе и до невозможности ви­новато:

— Я не хотел давить на тебя, детка. Знаю, насколько ты любишь свою работу, и хочу, чтобы ты наслаждалась ею, пока можешь. Не спеши и приходи спать, когда осво­бодишься.

  – Пока я могу? — Ли вскинула голову. — Неужели ты снова заводишь этот разговор в час ночи?

– Нет, милая, я не завожу снова этот разговор. Ты абсолютно ясно дала понять, что сейчас в твои планы Сан-Франциско не входит... но мне действительно хотелось бы, чтобы ты избавилась от предубеждения. Знаешь, это стало бы невероятной возможностью.

– Для тебя, — отозвалась Ли, дуясь, как ребенок.

— Для нас обоих.

— Рассел, еще года нет, как мы вместе. Думаю, что рановато начинать разговоры о переезде в другой конец страны.

Степень раздраженности в ее голосе удивила обоих.

— Это никогда не рано, если кого-то любишь, Ли сдержанно сказал он.

Эта сдержанность, так понравившаяся ей когда-то, теперь бесила. Его хладнокровие, полное самообладание заставляли Ли гадать, слышал ли он то, что она говорила.

— Давай не будем обсуждать это сейчас, хорошо? - попросила она.

Рассел выбрался из-под одеяла и сел на край кровати поближе к тому углу, где Ли поставила свое кресло для чте­ния и лампу с направленным светом. Огромное покрыва­ло — на поиски которого она потратила не одну неделю, проверяя все имеющиеся в продаже марки на мягкость и легкость — соскользнуло на пол, едва не сбив с ночного столика деревце-бонсай. Рассел ничего не заметил.

— Хочешь, сделаю тебе чаю? — предложил он.

И снова Ли потребовалась вся, до капельки, воля, что­бы не сорваться на крик. Она не хотела ложиться в постель. Она не хотела чаю. Хотела только, чтобы он замолчал.

Ли невольно глубоко вздохнула.

— Спасибо, ничего не нужно. Дай мне еще несколько минут, хорошо?

Он посмотрел на нее с понимающей улыбкой и, под­нявшись, сжал в медвежьем объятии. Ли почувствовала, как напряглось ее тело, но ничего не могла с этим поде­лать. Рассел обнял ее крепче, уткнулся лицом в изгиб шеи возле плеча, под подбородком. Пробившаяся щетина ца­рапнула кожу, и Ли поежилась.

— Колется? — засмеялся Рассел. — Мой отец всегда говорил, что со временем я начну бриться два раза в день, но я не верил.

Ли хмыкнула.

 – Схожу за водой. Хочешь воды?

 – Конечно, — сказала Ли, хотя не хотела.

Она снова углубилась в рукопись и прочла полстраницы, когда Рассел крикнул из кухни:    

— Где у тебя мед?

– Что? — крикнула она в ответ.

– Мед. Я делаю нам чай и хочу добавить в него теплого

молока и меда. Мед у тебя есть?

Ли глубоко вдохнула.

— В шкафчике над микроволновкой.

Через несколько минут он вернулся, держа в каждой руке по кружке и пакет шоколадного печенья в зубах.

– Сделай перерыв, детка. Обещаю оставить тебя в по­кое после полуночного перекуса.

«Полуночного? — подумала Ли. — Сейчас половина второго ночи, а мне нужно встать в пять тридцать. Не го­воря уж о том, что не каждый имеет тело как у спортсмена элитарного колледжа и может жевать в любое время».

Она откусила печенье и вспомнила годы с двадцати до тридцати лет, когда ей страшно хотелось этой сцены: заботливый друг, романтический пикник поздно ночью, удобная квартира, полная любимых вещей. Тогда это ка­залось невозможным или по крайней мере очень далеким; теперь все это у нее было, но реальность не имела ничего общего с фантазией.

Едва проглотив пару печений и не тронув чай, Рассел обнял подушку и благополучно погрузился в глубокий и мирный сон. Кто еще так спит? Ли не уставала изумляться. Рассел заявлял, будто это идет из детства, прошедшего хаосе, когда он научился спать под шум, производимый родителями, двумя сестрами, живущей с ними няней и тремя беспокойными биглями. Возможно. Но Ли считала, что больше связано с чистой совестью, праведной жизнью и, если уж быть по-настоящему честной, с отсутствием стрессов. Трудно ли спать как младенец, если твое еже­дневное расписание включает два часа упражнении (час силовых и час тренировки сердечно-сосудистой системы) и не содержит кофеина, сахара, консервов, белой муки и трансгенных жиров? Если ты записываешь еженедельную получасовую программу, посвященную предмету (спорт), который любишь от рождения просто потому, что ты мужчина, и у тебя целая команда авторов и продюсеров составляющих текст, который ты читаешь? Если у тебя здоровые и продуктивные отношения и с родными, и с друзьями, все любят тебя и восхищаются тобой только за то, что ты есть ты ? Достаточно, чтобы вызвать тошноту или в край нем случае возмущение, и если уж быть честной до конца, это частенько с Ли случалось.

Нынешним вечером Ли ощутила страстное желание закурить. Какая разница, что она бросила почти год назад как раз когда они с Расселом начали встречаться. Не про­ходило дня, чтобы она отчаянно не тосковала о хорошей глубокой затяжке. Курильщики всегда поэтизировали дан­ный ритуал, утверждая, будто значительную часть наслаж­дения доставляет распечатывание пачки, удаление фоль­ги и извлечение ароматной трубочки. Они заявляли, что любят прикуривать, стряхивать пепел, держать что-то меж­ду пальцами. Все это прекрасно и замечательно, но ничто не сравнится с самим курением: Ли обожала затягивать­ся. Сжать губами фильтр и потянуть в себя, чувствуя, как дым ползет по языку и горлу прямо в легкие, — и на мгно­вение погрузиться в нирвану. Она вспоминала — каждый день — ощущение после первой затяжки, когда никотин попадает в кровь. Несколько секунд умиротворения и бод­рости одновременно, как раз в нужных пропорциях. За­тем медленный, дополняющий блаженное состояние вы­дох — достаточно сильный, чтобы дым не просто струился у тебя изо рта, но и не такой энергичный, чтобы разрушить очарование.

Однако идиоткой Ли не была и прекрасно знала о страшных последствиях своей излюбленной привычки. Эмфизема. Рак легких. Болезни сердца. Высокое кровяное давление Необходимость терпеть выразительные журнальные фотографии почерневших легких и наводящие ужас рекламные ролики, озвученные загробными голосами людей с трахеотомией. Желтые зубы, морщины, пропахшие волосы и пятна никотина на верхнем суставе среднего пальца правой руки. Постоянный бубнеж матери. Зловещие предсказания врача. Бесящий топ, каким совер­шенно чужие люди перечисляли ей — «на всякий случай, может вы не знаете» — множество связанных с курени­ем опасностей, бесцеремонно обращаясь к ней на улице возле здания, где размещалась ее контора. А потом Рас­сел! Мистер Мое Тело — Это Храм не курил никогда, ни единого дня, и ясно дал это понять с первого же мгнове­ния. Достаточно, чтобы завязал даже самый заядлый ку­рильщик, и после восьми лет наслаждения «пачка-в-день» Ли наконец бросила. Это потребовало нечеловеческих уси­лий и способности неделями терпеть мучительную тягу закурить, но она выстояла. Пока что ей не удалось полно­стью избавиться от никотина — кто-то мог бы сказать, что она лишь перенесла свою прочную привычку с сигарет на никотиновую жевательную резинку, — по данное заявле­ние особой критики не выдерживало. Жевательная резин­ка не убьет ее в ближайшем будущем, надеялась Ли, а если и убьет, что ж, так тому и быть.

Она бросила в рот еще подушечку для ровного счета и отложила рукопись в сторону. Обычно не составляло тру­да увлечься свежей книгой, за которой охотились много­численные издательские дома, но эта оказалась слишком нудной. Неужели американская публика и в самом деле хочет читать очередной восьмисотстраничный исторический опус о президенте прошлого века? Ли, например, предпочла бы свернуться клубочком в кресле с хорошим легким романом, погрузившись не в такую смертную скуку. Она бы все отдала за вечер Понедельника без общения с людьми. Не имея больше ни сил, ни настроения прочесть еще хоть слово про избирательную кампанию, про ходившую сто лет назад, Ли отбросила рукопись и по вила на колени ноутбук.

В два часа ночи одна из ее подруг частенько оказывалась в «аське», но сегодня все было спокойно. Ли быстро со знанием дела прошлась по любимым сайтам, пробегая страницы информации. На cnn.com — нападение аллигатора в Южной Флориде. На «Yahoo!» — видеодемонстрация, как сделать арбузную корзинку с помощью поварского ножа и нетоксичного маркера. На gofugyourself.com- забавные сведения о челке Тома Круза и приспособления для стрижки волос. На neimanmarcus.com — сообщение о новых поставках кожаных аксессуаров. Она щелкала и щелкала «мышью». Просмотрела последний список бестселлеров в «Паблишере уикли», поддержала бесплатную маммографию на сайте, посвященном раку молочных же­лез, и узнала, что истек ее прямой доступ на chase.com. Мгновение она колебалась, не проверить ли симптомы навязчивого невроза на сайте «WebMD», но удержалась. Наконец, чувствуя себя уставшей, если не совсем измучен ной, Ли осторожно умылась правильными круговыми дви­жениями, идущими снизу вверх, и сменила спортивные брюки на мягкие хлопчатобумажные шорты. Глядя на лицо Рассела, она легла в постель рядом с ним, медленно заби­раясь под одеяло, чтобы не разбудить. Он лежал неподвиж­но. Ли выключила свет и ухитрилась повернуться на бок, не побеспокоив Рассела, но когда мысли замедлили свой бег, а члены расслабились на прохладных простынях, по­чувствовала прижавшееся к ней тело. Возбужденное тело Рассел обнял ее и ткнулся носом в шею.

— Эй, — прошептал он на ухо Ли, его дыхание отдава­ло печеньем.

Ли обмякла, молясь, чтобы он снова уснул, и ненавидя себя за это желание.

— Ли, детка, ты не спишь? Я-то точно не сплю.

Он еще раз легонько подтолкнул ее на тот случай, если она не поняла, что он имеет в виду.

– У меня нет сил, Расс. И уже так поздно, а завтра нужно встать из-за собрания.

«Когда это я начала говорить точь-в-точь как моя мать?» – спросила себя Ли.

– Обещаю, тебе ничего не придется делать.

Он притянул ее к себе поближе и поцеловал в шею. Ли содрогнулась, но Рассел принял это за дрожь наслаждения и провел пальцами по коже, покрывшейся мурашками, что тоже счел добрым знаком. Когда они начали встречаться, Ли считала, что он целуется лучше всех в мире. Она до сих пор помнила их первый поцелуй — ощущение было про­сто неземное. Он повез ее на такси после книжной вече­ринки и пивного бара и на подъезде к ее дому притянул к себе для одного, из самых нежных, самых изумительных поцелуев в жизни, — идеальное взаимодействие губ и язы­ка, безупречное давление, точное количество страсти. Со­мнений не было, он опирался на огромный опыт, будучи одним из самых известных и востребованных мужчин из всех, с кем она встречалась. Однако в последние несколь­ко месяцев ей начало казаться, будто она целуется с не­знакомцем — и не в волнующем смысле этого слова. Те­перь его губы вместо мягких и теплых часто оказывались холодными и влажными и прикосновение их было неприятным. Его язык действовал слишком жадно и казался то жестким, то распухшим. Этим вечером, когда он целовал ее в затылок, его губы напоминали папье-маше, не успев­шее как следует затвердеть. Рыхлое папье-маше. Холодное и рыхлое.

–  Расс.

Она вздохнула и крепко зажмурилась.

Он погладил ее по волосам, помассировал плечи, стараясь, чтобы Ли расслабилась.

– Что, малышка? Неужели это так ужасно?

Она не стала сворить ему, что каждое прикосновение казалось насилием. Неужели у них действительно был фантастический секс? Когда Рассел виделся интригующим и обольстительным, а не таким прилипчивым полным решимости остепениться, живя с более серьезной девушкой, чем те вертихвостки, с которыми он встречался после двадцати ? Все это казалось таким далеким прошлым. 

Не успела она понять, что происходит, как он стянул ее шорты до колен и прижался еще теснее. Предплечья. Рассела были могучими, в буквальном смысле бугрились мышцами у нее под подбородком и невольно давили на горло. От его груди исходил жар, как от печки, а волосы на бедрах драли, словно наждачная бумага. И впервые, находясь с Расселом в постели, Ли почувствовала подступающие симптомы сердечного приступа.    

— Прекрати! — выдохнула она громче, чем планировала. — Я не могу заниматься этим сейчас.

Его объятия мгновенно ослабли, и Ли тут же обрадова­лась, что в темноте не видит его лица.

— Расс, прости. Просто я...

— Ничего страшного, Ли. Правда, я понимаю.

Его голос звучал спокойно, но отстраненно. Он отка­тился в сторону, и через несколько минут снова послыша­лось размеренное дыхание глубоко спящего человека.

Уснуть Ли удалось только к шести утра, как раз когда леди наверху заключила свои ноги в колодки и начала днев­ной сеанс топотания, но лишь перед собранием, на кото­ром она чувствовала себя невразумительной и косноязыч­ной от изнурения, Ли вспомнила последнюю мысль, по­сетившую ее перед погружением в сон. Мысль касалась ужина с девчонками пару недель назад и их заявлений о переменах в жизни. Эмми собиралась расширить свой опыт путем множества романов, а Адриана испытать себя на моногамном поприще. В течение десяти дней после это го Ли не могла придумать собственный вклад. До сего момента. Ну не забавно ли объявить о разрыве ущербных oтношений, хотя ее безумно пугает мысль об одиночестве и она не сомневается, что больше не встретит человека, способного хотя бы вполовину полюбить ее так, как, совершенно очевидно, любит Рассел? Мол, она все ждала и ждала того чувства к Расселу, которое ей, по мнению всех, сле­довало к нему испытывать, но пока этого не произошло.

Ха-ха. «Истеричка, — подумала Ли. — Они ни на секунду этому не поверят».

 

Адриана пыталась думать о чем-нибудь другом — о по­годе, предстоящем путешествии, о желании родителей пе­реехать назад в Штаты, — но разум отказывался сосре­доточиться на чем-либо, кроме потрясающего контраста между грубыми, похожими на веревки кудрями Яни и его молочно-белой кожей. Каждый раз, когда он потягивал­ся или напрягал свой прекрасный пресс, у нее учащался пульс. Украдкой наблюдая за капелькой пота, скатившей­ся с его лба на шею, Адриана попыталась представить, ка­кова та на вкус. Когда он положил свои ручищи ей на бед­ра, она с трудом удержалась от стона. Шершавая трубочка кудрей коснулась ее плеча; от Яни пахло мхом, всепоглоща­юще зеленым, но запах был приятный, мужественный. Он приложил два пальца к пояснице Адрианы, подтолкнул ее вперед и тихо проговорил:

— Правильно. Вот так. Мягко положите левую ладонь на пол и приведите тело в горизонтальное положение. По­чувствуйте, как энергия уходит из ваших рук в землю, а из земли перетекает в ваши руки. Не забывайте о дыхании, вот, так и держите.

Адриана постаралась отключиться от звука его голоса, а когда это не удалось, переставила его слова, чтобы те звучали по-нормальней. Класс двигался словно в хорео­графическом танце — собрание мускулистых конечнос­тей и крепких торсов; казалось, будто движения даются безо всяких усилий. Адриана обожала йогу и вожделела Яни, но едва терпела всю эту чушь насчет прикосновений и ощущений. Поправка: прикосновения и ощущения — это отлично, если ее касается Яни. Все рассуждения про энергию, карму и дух делали его чуть менее привлекательна, а это по-настоящему жаль — но она всегда может закрыв на них глаза. Адриана заняла горизонтальное положена даже трицепсы свело от усилия, и нашла взглядом Яни, тот стоял над вытянутыми ногами Ли и давил ей мели лопатками, прижимая к полу. Ли встретилась с Адрианой взглядом и закатила глаза.

Как обычно, группа состояла исключительно из жен­щин. Войдя, Адриана опытным взглядом окинула комна­ту и, убедившись, что она самая подтянутая и привлека­тельная из присутствующих, разложила свой коврик и заняла место для Ли. Ее охватила гордость, ведь в этом помещении, полном красивых женщин — от двадцати до тридцати с небольшим, идеальный вес, все до невозмож­ности ухоженные, несмотря на раннее воскресное утро и физические занятия, — она — самая красивая. Осозна­ние этого не удивляло и не радовало ее, как в ранней мо­лодости; скорее добавляло немного уверенности, чтобы без помех прожить очередной день. То, что Яни с ней не спит, указывает скорее всего на проблему в нем, а не в ней, и за завтраком после йоги подруги должны подтвер­дить эту ее теорию.

–  Я ничего не понимаю. — Адриана отправила в рот ложку гранолы. — По-вашему, с ним не все в порядке?

Ли допила кофе и улыбкой попросила у официантки еще. Закусочная на углу Десятой улицы и Юниверсити-стрит была не лучшим в округе местом для бранча — об­служивающий персонал всегда грубил, яйца иногда ока­зывались холодными, а кофе охватывал все спектры — от водянистого до горького, — но она находилась близко от зала, и девушки могли быть уверены, что никогда не встретятся ни с кем из знакомых. В центре Манхэттена немного мест, где можно поесть в спортивном костюме и с пропотевшими, стянутыми в хвост волосами, не вызвав удивленно поднятых бровей, поэтому подруги продолжали сюда ходить.

– Не знаю. Ты же не считаешь его геем? Конечно, нет, — отрезала Адриана.

–  И не допускаешь возможности, что просто ему не...

Адриана мило, как умела только она, фыркнула:

–  Я тебя умоляю.

– Ну, тогда что-нибудь из привычного перечня. Про­блемы с эрекцией, вспышка герпеса, пугающе маленький член. Что еще может быть?

Адриана обдумала перечисленное и сочла неправдопо­добным. Яни казался спокойным, восприимчивым и уве­ренным в себе, как это бывает у сильных, молчаливых лю­дей. Адриана еще не встречала мужчину, который бы на нее не отреагировал. И нельзя сказать, чтобы она не дела­ла попыток привлечь его внимание — ей уже много лет не требовалось прилагать к этому усилий, а нерешительность того парня была вызвана его приближавшейся свадьбой, — но иногда казалось, будто Яни ее даже не видит. Чем боль­ше она встряхивала волосами или выпячивала свои совер­шенные груди, тем меньше он ее замечал.

— Что еще? Разве непонятно? Он писается ночью и страшно боится, что об этом узнают.

Эмми возникла словно из воздуха, и на мгновение Ад­риана почувствовала раздражение, что от нее отвлекли внимание.

— Вот это да! Мы не знали, сумеешь ли ты прийти. Ну, давай сюда свои вещи, — сказала Ли, протягивая руки.

– Ты не хочешь, чтобы я села рядом с тобой? Обещаю сесть очень близко, может, даже потрусь плечом о твое пле­чико. Будет забавно, вздохнула.

Адриана похлопала по сиденью рядом с собой: она знала, что у Ли «пространственный пунктик», и старалась про­являть понимание, но постоянно тесниться в кабинке не слишком приятно.

– А как Рассел относится к тому, что ты никого не выносишь рядом?

– Дело не в том, что я «никого не выношу рядом». Просто мне нравится, когда есть небольшая буферная зона. Что плохого в желании иметь немного личного пространства? — спросила Ли.

— Да, но он-то не возражает? Принимает это? Или терпеть не может?

Ли снова вздохнула.

— Терпеть не может. Я плохо себя чувствую. Он из oгромной счастливой семьи, где целуются в губы! А я — единственный ребенок, и у родителей любви, как у каменных истуканов. Я работаю над собой, но вся эта близость и при­косновения меня отпугивают.

Адриана подняла руки, признавая поражение:

— Вполне справедливо. Пока знаешь, в чем дело.

Ли кивнула.

— Да я-то знаю. Постоянно, невротически, мучитель­но сознаю. И работаю над этим, клянусь.

Эмми плюхнулась на сиденье рядом с Адрианой, и ви­ниловая обивка вздохнула под дополнительной тяжестью в девяносто пять фунтов.

— Как прошло занятие? Мужчина Я. по-прежнему тебя не любит?

— Пока не любит. Но он сдастся, — предрекла Адриана.

— Они всегда сдаются, — кивнула Ли. — Тебе по край­ней мере.

Эмми хлопнула ладонью по столу:

— Девочки, девочки! Как же мы так быстро забыли? Адриана больше не ищет случайных связей. Разумеется, она может стать подругой Яни, но по правилам нельзя толь­ко переспать с ним.

— Ах да. Правила. Выработанные после чрезмерного количества коктейлей и, на сегодня по крайней мере не подписанные. Я считаю, что вполне могу поохотиться на Яни.

Адриана постаралась улыбнуться мило, а не сексуаль­но, сосредоточившись на том, чтобы ярче обозначились ямочки на щеках, появлявшиеся, когда она изображала из себя маленькую девочку.

Эмми послала ей воздушный поцелуй:

— Дорогая, прибереги свои ямочки для будущего друга. За этим столом они пропадают втуне. И, кроме того, у меня новости.

– Связанные с Дунканом? — непроизвольно спроси­ла Ли, забыв на секунду, что они расстались почти три не­дели назад.

– Нет, не связанные... хотя я и правда случайно встре­тилась с его сестрой и узнала, что он со своей девственной руководительницей группы поддержки собирается вмес­те с тремя другими парами снять на июль и август домик в Хэмптоне.

— Хм, звучит отлично. Они заплатят двадцать тысяч за маленькую комнату, общую ванную и пробки на дорогах, и все это ради того, чтобы провести лето без секса. Мечта, а не отдых. Вспомнить еще раз лето две тысячи третьего?

Адриана содрогнулась. Одной мысли о том лете было достаточно, чтобы выйти из себя. Идея принадлежала ей — а что плохого в особнячке в Хэмптонсе, с бассейном, тен­нисным кортом, в окружении сорока или пятидесяти оди­ноких спортивных мужчин в возрасте от двадцати до трид­цати? — и Адриана на протяжении не одной недели громог­ласно изводила Эмми и Ли, пока они наконец не согласились. Все трое чувствовали себя так отвратительно от круглосу­точного шума, вечеринок и рассказов о том, кто как на­пился, что выходные проводили забившись в дальний конец бассейна и цепляясь друг за друга, чтобы сохранить разум.

– Пожалуйста, не надо! Даже через несколько лет больно этом вспоминать.

Да, конечно, Дункан со своей тренершей может от­литься туда, мне все равно. На этой неделе у меня была долгая прогулка с шефом Месси, он все еще хочет, чтобы работала за границей. Только в этом году он планирует открыть два новых ресторана, и ему нужны люди на месте, наблюдающие за их развитием, помогающие нанимать персонал, ну и многое другое. И конечно, различные идеи для меню. Я начинаю с понедельника.

— Поздравляю! — воскликнула Ли.

Адриана стиснула руку Эмми и изо всех сил сделала вид, что довольна. Нет, она радовалась за Эмми — ведь она столько всего пережила в последнее время, — но, честно говоря, иногда тяжело слышать о карьерных успехах по­друг. Она знала — они завидуют ее полной свободе и по­шли бы на все ради денег и времени, чтобы получить от жизни немного больше удовольствия, но Адриане уже не доставляло радости слышать это. И уж конечно, их рабо­ты она себе не желала. Тирады Эмми о маниакально эго­центричных шеф-поварах и невозможных ресторанных персонажах были достаточно пугающими, чтобы любого отвратить от ресторанной карьеры, а у Ли вообще сумас­шедшая работа. Она постоянно жаловалась на ненормаль­ных авторов и жесткий график чтения рукописей, и Адри­ана гадала, не завидует ли она немножко тем, кто пишет эти самые книги, вместо того чтобы их редактировать. Но на самом деле Адриана не сомневалась, что подруги полу­чают определенное удовлетворение от работы, которого она никогда не испытывала от своих занятий в течение дня, каким бы суровым ни было расписание — от всех этих са­лонов красоты, обедов, тренировок и светского общения. А ведь она пыталась работать и действительно старалась. Сразу после окончания колледжа записалась на курсы продавцов в универмаг «Сакс», но бросила их, как только поняла, что начинать придется с косметики и аксессуаров и пройдут годы, прежде чем она доберется до отделов, тор­гующих дизайнерскими вещами. Она недолго посидела в рекламном агентстве, и ей даже почти понравилось, во вся­ком случае, до того момента, когда начальник попросил ее выйти на улицу во время снегопада за чашкой кофе для него. Она даже проработала несколько недель в одной из знаменитых галерей в Челси, пока не сообразила, насколько наивно полагать, будто в мире искусства можно встретить мужчину натурала брачного возраста. После этого Адриана поняла, что нет никакого смысла работать сорок часов в неделю, пренебрегая столькими жизненными удо­вольствиями ради пары тысяч долларов то там, то тут. Она твердо знала, что никогда не поменяет свободу на каторгу с девяти до пяти, и тем не менее бывали моменты, когда ей хотелось уметь что-то еще, помимо укладывания мужчин в постель. За исключением нынешнего случая с Яни.

_ – ...поэтому я буду путешествовать одну или две неде­ли в месяц. А он начнет искать нового главного менедже­ра для «Ивы», чтобы я могла охватить побольше новых ресторанов. Придется делать все понемногу: вести развед­ку, нанимать персонал, составлять меню, а затем, когда они откроются, побыть там несколько недель, убедиться, что все идет гладко. Ну не чудо ли? — сияла Эмми.

Адриана не слышала ни слова.

— Что происходит? — спросила она.

Ли гневно на нее воззрилась:

— Эмми только что рассказывала, что предложение шефа Месси остается в силе. И она собирается его при­нять.

— Зарплата не совсем та, на которую я надеялась, но придется столько путешествовать, что и расходов-то по­чти не будет. И — вы готовы? — первая моя поездка в Па­риж. Для «обучения». Разве не замечательно?

Адриана попыталась не обидеться на восторженное лицо Эмми. «Это всего лишь Париж, — думала она. — Все были там тысячу раз». Ей потребовалась вся ее воля, что­бы не закатить глаза, когда Ли выдохнула: Просто поразительно.

Эмми случайно отхлебнула кофе из чашки Адрианы, и та едва удержалась, чтобы не ткнуть ее вилкой в руку.

Почему, скажите на милость, она так расстроена? Неужели она действительно такой ревнивый, мелочный че­ловек, что не может порадоваться успеху лучшей подруги?

 Она заставила себя улыбнуться и поздравила в своем духе:

— Что ж, ты понимаешь, что это значит, querida, верно? Твой первый роман будет с французом.

— Да, я уже думала на эту тему.

— Идешь на попятную? — лукаво проговорила Адриана и поднесла к губам свою чашку.

Эмми кашлянула, сделав вид, будто разглаживает паль­цем бровь.

— На попятную? Едва ли. Я собиралась лишь прояснить несколько правил.

— Вы все сегодня о правилах говорите, да? — огрызну­лась Адриана.

— Эй, не срывай на мне злость, если теряешь навык. Я не виновата, что Яни совсем тобой не интересуется, — ска­зала Эмми.

— Хватит, девочки.

Ли вздохнула. Столько лет прошло, они повзрослели, но по-прежнему умудрялись сцепляться, как стервозные подростки. Хотя в каком-то смысле это не так уж плохо, ибо напоминает им, как они на самом деле близки: знако­мые ведут себя друг с другом корректно, но сестры доста­точно любят друг друга, чтобы высказать все.

— Я же не виновата, что мне не терпится начать! И, как обе вы не преминули заметить, я очень, очень отстала, — сказала Эмми.

Адриана напомнила себе, что должна держаться дру­желюбно и сказала, сцепив руки:

— Хорошо, давайте это сделаем. Сколько мужчин ты наметила себе на этот год?

Ли не собиралась напоминать подругам, что не идет ни на какие изменения, и озабоченно вмешалась:

— Думаю, три вполне достаточно, как, девчонки?

Адриана издала звук, словно поперхнулась кофе.

– Три? Я тебя умоляю! Это хороший месяц, а не год.

– Для разнообразия готова согласиться, — сказала Эмми. ‒ Учитывая, сколько я буду ездить, думаю, три — это нереально.

 –  Так ты собираешься спать с парнем в каждой стране которую посетишь? — засмеялась Ли. — Типа вот мой паспорт и ключ от номера в гостинице, идем?

– Вообще-то я предполагала по парню на каждом кон­тиненте.

– Иди ты! — В унисон воскликнули Ли и Адриана. ‒ Что? Это настолько немыслимо?

– Да, — кивнула Ли.

– Смехотворно, — согласилась Адриана.

—    Ну а я решила. Один мужчина на каждом континен­те, который я посещу. Сексуальные иностранцы. Чем мень­ше похожи на американцев, тем лучше. И никакой привя­занности. Никаких отношений или эмоциональных труд­ностей — только чистый, естественный секс.

Адриана присвистнула.

– Querida! Я краснею!

— А как же Антарктика? — спросила Ли. — Не думаю, чтобы Ади удалось переспать с парнем из Антарктики.

— Я об этом думала. Антарктика, пожалуй, нереально. Поэтому за нее сойдет Аляска.

Эмми достала из сумки мятый листок бумаги и распра­вила его на столе.

— Это таблица? Только не говори, что ты составила таб­лицу, — засмеялась Адриана.

– Я составила таблицу.

Ли посмотрела в потолок: – Она составила таблицу.

— Я все высчитала. Североамериканец у меня уже был, поэтому остается шесть. А Марк - владелец Оттиса – родился в Москве, значит, вполне может считаться европейцем.

– Не пойдет, – заявила Ли. — Все должно произойти в течение этого года.

Официантка, положившая перед ними чек, нахмурилась.

– Поддерживаю, — сказала Адриана. — Американца мы тебе оставляем — только северного, — но Марк не считается. И зачем вообще причислять его к европейцам? Ты же через несколько недель летишь в Париж!

Эмми кивнула:

— Справедливо. Один минус, шесть остаются.

— А если ты встретишь японца в Греции или австралийца в Таиланде? — озадаченно спросила Адриана. - Они будут считаться азиатом и австралийцем или секс дол­жен происходить на нужном континенте?

— Не знаю, — нахмурилась Эмми. — Об этом я не ду­мала.

— Давайте прервемся, — предложила Ли, глядя на Ад­риану. — По-моему, считается национальность или место. Боже мой, поразительно уже то, что она собирается это попробовать.

— Не возражаю, — согласилась Адриана. — И, демон­стрируя свою добрую волю, ты должна получить бонус.

— В смысле?

— В смысле — тебе следует пропустить один конти­нент. В противном случае, думаю, дело обернется про­валом.

— Какой же? — спросила Эмми с явным облегчением.

— Может, швейцарец будет джокером? — спросила Ли. — Это нейтральная страна. Если переспишь со швей­царцем, можешь посчитать его за кого угодно.

Девушки долго смеялись, как давно уже не смеялись после колледжа.

Адриана достала из сумки, с которой ходила на йогу голубую жестяную баночку и наложила на губы немного свежего блеска, сознавая, что и подруги, и сидевшие за со­седними столиками наблюдали как завороженные за ее маленьким ритуалом. От этого она почувствовала себя чуть лучше, поскольку в последнее время ее одолели мысли о недолговечности красоты. Умом она это, конечно, понимала - любой подросток сознает, что смерть неизбежна, — но смириться с реальностью была не в состоянии. Мать напоминала ей об этом с того самого дня, когда Адриана в четырнадцать лет согласилась пойти на свидание к двум разным мальчикам в один и тот же вечер. На вопрос, кого она выбрала, Адриана уставилась на свою все еще краси­вую мать непонимающим взглядом:

—   А зачем мне нарушать чьи-то планы, мама? Време­ни хватит на обоих.

Мать улыбнулась и потрепала Адриану по щеке про­хладной ладонью:

—   Наслаждайся этим сейчас, querida. Так будет не всегда.

Конечно, она была права, но Адриана не рассчитыва­ла, что «не всегда» наступит так скоро. Настало время упот­ребить свою красоту на что-то более важное, чем обеспе­чение устойчивого притока любовников. Ее обязательство найти друга было шагом в верном направлении, но недо­статочно далеко идущим. Адриана картинно подняла ле­вую руку и театрально вздохнула.

—   Видите эту руку, девочки? На следующий год на ней будет красоваться брильянт. Необыкновенно большой брильянт. Обещаю, что в течение двенадцати месяцев об­ручусь с идеальным мужчиной.

—   Адриана! — взвизгнула Эмми. — Ты пытаешься меня переплюнуть!

Кусочек дыни встал у Ли поперек горла - Обручишься? С кем? Ты с кем-то встречаешься?

—   В данный момент не встречаюсь. Но обязательство Эмми что-то изменить меня вдохновило. Плюс настало вре­мя взглянуть правде в глаза, девочки. Мы не молодеем, а число богатых, красивых и успешных мужчин от тридцати до сорока весьма ограниченно Если мы не заявим свои права сейчас, то можем спокойно  о них забыть.  

—   Замечательно, что ты это поняла, — усмехнулась Эмми. — Я только дам знать одному из десятков —  нет, сотен — известных мне успешных, красивых, одиноких мужчин за тридцать и сделаю его своим. Да, план хороший.

Адриана покровительственно потрепала Эмми по руке:

— Не забывай о богатом, querida. И я вовсе не говору что мы все должны это сделать. Тебе, без сомнения, необходимо сначала немного поиграть, и думаю, твоя грядущая попытка распутства — как раз то, что доктор прописал. Но учитывая, что я уже пораспутничала...

— Если под этим ты имеешь в виду «полностью побеж­дена», тогда я, пожалуй, соглашусь, — добавила Ли.

— Смейтесь, если хотите, — сказала Адриана, слег­ка раздраженная, что ее, как обычно, не принимают все­рьез. — Но нет ничего смешного в круглом камешке в пять с лишним карат от Гарри Уинстона. Совсем ничего смешного.

— Зато сейчас это очень смешно, — развеселилась Эмми, и Ли ее поддержала. — Адриана обручена? Невоз­можно представить.

— Не более невозможно, чем упертую сторонницу мо­ногамии в постели с каждым встречным незнакомым ино­странцем, — парировала Адриана.

Ли вытерла слезу, стараясь не растянуть нежную кожу под глазом, и так травмированную ее прошлым курением. И то ли под действием эндорфинов, выработавшихся из-за напряженного занятия йогой, то ли опасаясь предстоя­щего этим вечером ужина с родителями Рассела, а может, просто из желания разделить радость подруг, но, не успев прикусить язык — практически не успев даже понять, что происходит, — Ли безотчетно заговорила. Казалось, буд­то слова вылетают по собственной воле:

— В честь вашей смелости я тоже хочу предложить цель. К концу этого года...

Она умолкла — на ум так ничего и не пришло, да и предложить ей было нечего. Работу свою она находила хоть я скучноватой по временам, но в высшей степени стоящей, ее вполне устраивало число мужчин, с которыми она переспала, об ее парне, отвечавшем всем критериям Адрианы — и не просто мужчине, а знаменитом мужчине, мечтала половина женского населения страны и все обитательницы Манхэттена, и последнее — она наконец скопила достаточно, чтобы купить себе квартиру. Она делала именно то, чего от нее ждали. Что тут можно поменять?

— Забеременеешь? — с готовностью подсказала Эмми.

— Сделаешь пластическую операцию? — вступила Ад­риана.

– Сколотишь свой первый миллион?

— Поучаствуешь в сексе втроем?

— Пристрастишься к алкоголю или наркотикам?

— Полюбишь подземку? — лукаво улыбнулась Адриана.

Ли передернулась:

— Боже, только не это.

Эмми похлопала ее по руке:

— Мы знаем, милая. Грязь, шум, толкотня...

— Все эти люди! — добавила Адриана.

Ей казалось, что после двенадцати лет дружбы она зна­ет Ли лучше, чем себя. Если что и могло свести бедную де­вушку с ума — даже больше беспорядка, громких повто­ряющихся звуков или неожиданности, — так это толпа. В последнее время подруга была сама не своя от тревоги, и Адриана с Эмми обсуждали это при каждой возможности.

Нарушила молчание Эмми:

— Прими это как добрый знак — ничто в твоей жизни не нуждается в серьезной перестройке. Сколько еще лю­дей могут такое сказать?

Адриана прожевала последний кусочек тоста.

—   Серьезно, querida, тебе нужно только наслаждаться своей идеальной жизнью. — И подняла чашку с кофе. — За перемены.

Эмми взяла свой стакан с остатками грейпфрутового сока и повернулась к Ли.

— И за то, чтобы распознать совершенство, когда оно появится.

Ли закатила глаза и выдавила улыбку. — За роскошных иностранцев и брильянты размером с булыжник.

Две емкости столкнулись с ее чашкой с чудесным звоном.

— Ура! — разом воскликнули девушки. — За сказанное!

 

Если в следующие семь минут все ее раздражающе многословные коллеги не заткнутся, Ли ни за что не успеет добраться из Уэст-Мидтауна в Верхний Ист-Сайд к часу. Неужели этим людям не надоедает слушать свои голоса? Неужели они не проголодались? В животе у нее звучно заурчало, словно напоминая собравшимся, что настало время обеда, но никто, похоже, не обратил вни­мания. С энтузиазмом, достойным президентских деба­тов, они обсуждали грядущее издание книги «Жизнь и деятельность папы Иоанна Павла II».

— Лето — неудачное время для биографии религиоз­ного деятеля... Мы знали, что так будет, — отважно заме­тил один из младших редакторов, еще не привыкший вы­ступать на совещаниях.

Женщина с приятным лицом из отдела сбыта, выгля­девшая гораздо моложе своих тридцати с чем-то лет, имя которой Ли никак не могла запомнить, обратилась к со­бранию:

— Конечно, лето — удачный сезон только для пляжно­го чтения, но не одним только временем года объясняют­ся эти разочаровывающие цифры. Заказы от всех — от «Би-энд-Эн», от «Бордерс» и других — значительно ниже, чем прогнозировалось. Возможно, если мы сумеем наде­лать немного шума...

 — Шума? — фыркнул Патрик, король издательского дела. — И как вы предлагаете наделать немного «шума» с помощью книги о папе? Дайте нам хоть что-нибудь отда­ленно привлекательное, и, быть может, нам удастся что-то придумать. Но даже если Бритни Спирс вытатуирует все содержание этой книги на своей голой груди, люди все равно не станут о ней говорить.

Джейсон, единственный из редакторов, удостоенный повышения так же быстро, как Ли, и чье существование в «Брук Харрис» позволяло ей сохранять разум, вздохнул и посмотрел на часы. Ли поймала его взгляд и кивнула. Она не могла больше ждать.

—  Прошу извинить, но у меня назначена встреча за ленчем, которую я не могу пропустить. Ленч, естествен­но, деловой, — быстро добавила Ли, хотя всем было на­плевать.

Она тихонько собрала свои бумаги, запихала их в ко­жаную папку с монограммой, сопровождавшую ее повсю­ду, и на цыпочках вышла из комнаты для совещаний.

Она заскочила к себе в кабинет за сумочкой, когда за­звонил телефон и на дисплее высветился внутренний но­мер шефа. Ли решила было не обращать внимания, как по­слышался голос ее помощницы:

— Генри, первая линия. Он говорит, это срочно.

— Он всегда говорит, что это срочно, — пробормотала Ли, поглубже вдохнула и сняла трубку. — Генри! Ты хо­чешь извиниться за отсутствие на совещании по прода­жам? — пошутила она. — На сей раз я готова тебя про­стить, но чтобы это не повторялось.

Он засмеялся:

— Ты меня пристыдила, клянусь. Я не отвлекаю тебя от обеденного маникюра или быстрой пробежки по «Барниз», Нет?

Ли заставила себя засмеяться. Даже страшно, как хорошо он ее знает. Хотя, строго говоря, это была прическа и быстрая пробежка по «Барниз». В настоящий момент она не могла позволить себе ни того, ни другого, но сегодня одержимость Ли как личной гигиеной, так и отделами подарков временно отступила.

— Конечно, нет. Что я могу для тебя сделать?

— У меня тут сидит один человек, которого я хочу знакомить с тобой. Зайди ко мне на минутку.

Проклятие! У этого человека дар интуитивно выбирать самое неподходящее время, а затем о чем-либо просить. Это было жутковато, и Ли в сотый раз задумалась, не поставил ли он в ее кабинете «жучки».

Она вздохнула и посмотрела на часы. До места встречи идти пятнадцать минут, до салона — десять.

— Сейчас приду, — сказала она с радостью, достаточной, чтобы свалить секвойю.

Быстрым шагом Ли пересекла пространство, разгороженное на кабинеты, и понеслась по извилистым коридорам, разделявшим их с Генри рабочие места. Очевидно, он хочет познакомить ее с потенциальным автором или с новичком, только что подписавшим договор, поскольку Генри очень любил демонстрировать, что «Брук Харрис» — это одна семья, и настаивал на личном знакомстве всех редакторов с новыми авторами. Эта черта, среди прочих, про извела на Ли наибольшее впечатление, когда она начала здесь работать, и была одной из главных причин, по кото­рой столько авторов заключали договоры с «Брук Харрис» и оставались с ним на протяжении всей своей карьеры, — но сегодня это бесило до невозможности. Ее не заинтере­сует никто ниже рангом, чем Том Вулф. Заворачивая за угол и проходя мимо лифтов, она занималась подсчетами. Ее поздравление автору по поводу присоединения к изда­тельской семье типа «мы в восторге и считаем честью ваше присоединение к нам» займет всего пару минут. Еще ми­нута или две на деланный интерес к нынешней работе ав­тора плюс новое поздравление его с успехом предыдущего издания. И есть шанс вырваться оттуда через пять ми­нут. По крайней мере придется постараться.

Ли так засиделась накануне, заканчивая заметки по последней главе недавно полученных мемуаров, что не услышала будильник, и, чтобы успеть на совещание по продажам, пришлось бежать на работу, не приняв душ. Только увидев возвышавшуюся на столе пурпурную орхидею с запиской: «Я тебя люблю и не могу дождаться сегодняшней встречи. Поздравляю с первой годовщиной!», Ли вспомнила, что Рассел зарезервировал столик в «Дэниэле», что­бы отпраздновать их первую годовщину. Обычное дело. Единственный день за всю ее карьеру — возможно, за всю жизнь, — когда она проспала и вышла из дома, похо­жая на бродяжку, единственный день, когда это имело зна­чение. Спасибо, Джайлз в последнюю минуту согласился уложить ей волосы («Можешь взять время Адрианы в час, если она не против», — предложил он. «Она не против! — крикнула в трубку Ли. — Всю ответственность беру на себя!»), а на обратном пути в офис она планировала забе­жать в «Барниз» и купить одеколон, галстук или какой-нибудь комплект — честно говоря, что угодно, лишь бы поближе к кассе и уже упаковано. У нее совершенно не было времени на пустые разговоры.

— Заходите сразу, — растягивая слова, проговорила но­вая бойкая секретарша Генри.

Ее всклокоченные, тонированные розовым волосы не соответствовали южному акценту — как и консерватив­ной корпоративной культуре, — но писала она, похоже, без ошибок и не проявляла явной враждебности, так что на это смотрели сквозь пальцы.

Ли кивнула и влетела в открытую дверь.

– Здравствуй! — обратилась она к Генри. Мужчине, сидевшему напротив него и спиной к ней, было на первый взгляд чуть за тридцать. Несмотря на жару начала лета, он был в светло-голубой рубашке и оливковом вельве­товом пиджаке с декоративными заплатами на локтях. Темно-русые волосы — на самом деле светло-каштановые, когда она присмотрелась — в меру взлохмаченные, едва касались воротника, а по бокам чуть прикрывали уши. Не успел он повернуться, как Ли уже интуитивно поняла, что мужчина привлекателен. Возможно, даже красив. Именно поэтому так опешила, когда их взгляды наконец встретились.

Удивление оказалось двойственным. А он совсем не хорош, как она предполагала! Глаза не ожидаемого синего или зеленого оттенка, а заурядного карего, нос же смотрелся одновременно приплюснутым и вытянутым. Но зубы были безупречные — ровные, белые, роскошные зубы, прямо для рекламы зубной пасты «Крест», и именно эти зубы и поглотили ее внимание. И только когда мужчина улыбнулся, обозначив глубокие, но симпатичные морщинки, Ли узнала его. Перед ней сидел и приветливо поглядывал Джесс Чэпмен, талант которого сравнивали с дарованием Апдайка, Рота и Беллоу, Макинерни, Форда и Фрэнзена. «Разочарование» первый его роман, опубликованный, когда ему исполнилось двадцать три года, был одной из редких книг, имевших и ком­мерческий, и литературный успех, и репутация Джесса как дурного мальчишки-гения только упрочивалась с каждой новой вечеринкой, которую он посещал, с каждой новой мо­делью, с которой встречался, с каждой новой написанной книгой. Лет шесть или семь назад Джесс пропал после, по слухам, курса реабилитации и потока грубых рецензий, но никто не ждал, что он спрятался навечно. То, что он сидел здесь, в их конторе, могло означать только одно.

— Ли, могу я представить тебе Джесса Чэпмена? Ты, конечно, знакома с его работами. Джесс, это Ли Эйзнер, мой самый многообещающий редактор и мой любимый, когда нужно выбирать.

Джесс встал и повернулся к Ли, явно ее оценивая. Ин­тересно, нравятся ли ему девушки с жиденькими хвости­ками и без косметики? Она молилась, чтобы нравились.

— Он это обо всех говорит, — снисходительно замети­ла Ли, протягивая для пожатия руку.

— Разумеется, — мягко согласился Джесс, сжимая ее ладонь. — Поэтому-то мы его и обожаем. Прошу, присоединяйтесь к нам.

Он указал на двухместный маленький диванчик и посмотрел на Ли.

— О, вообще-то я только...

– Она это сделает с удовольствием, — сказал Генри, подавила желание одарить его злобным взглядом, садилась на старинный диван. «Прощай, прическа, — подумала она. — Прощай, «Барниз». Чудо, если Рассел вообще когда-нибудь с ней заговорит после катастрофы, в которую наверняка превратится нынешний вечер.

Генри прочистил горло.

–  Мы с Джессом как раз обсуждали его последний ро­ман и я говорил, насколько нападки «Нью-Йорк таймс» по­казались нам — да что там, всему издательскому сообществу — непростительными. Поставили себя же в неловкое положение. Абсолютно никто не воспринял их всерьез. Это была полная и...

Улыбаясь на этот раз с легкой долей насмешки, Джесс повернулся к Ли:

– А как по-вашему, дорогая? Вы посчитали рецензию оправданной?

Ли потрясла его уверенность, что она не только чита­ла, но и помнит и книгу, и ту конкретную рецензию. «Что, — раздраженно подумала она, — соответствует истине». Рецензию поместили на первую страницу «Книжного обо­зрения» шесть лет назад, и злость этой статьи до сих пор вызывала отклик. Более того, Ли помнила, как задавалась вопросами, что чувствовал автор, читая подобный отзыв о своей работе, где находился Джесс Чэпмен, впервые про­читав эти десять грубых абзацев. Ли все равно прочла бы книгу — более ранние романы Джесса она изучала на бес­численных литературных курсах в колледже, — но под­сеть той рецензии побудила ее купить издание в твердом переплете и «проглотить» в ту же неделю.

Ли по обыкновению, ответила не подумав. Данная привычка абсолютно не соответствовала педантичности ее ха­рактера, но Ли ничего не могла с собой поделать. Она тщательно устраивала свою квартиру, составляла расписа­но на день или писала рабочий план, но запомнить, что мысли нужно высказывать, была, похоже, не в силах. Подруги и Рассел находили это очаровательным, но иногда она попадала в крайне унизительные ситуации. Как, например, при встрече с начальником. Что-то во взгляде Джесса — заинтересованном и вместе с тем отчужденном — заставило Ли забыть, что она находится  кабинете Генри, разговаривает с одним из величайших писательских талантов двадцать первого века, и она ринулась вперед.

— Рецензия была мелочной, это точно. Мстительной я непрофессиональной, ничего более ядовитого я не читала. Однако при всем том «Тайная ненависть» — ваша са­мая слабая работа. Такой рецензии она не заслужила, но и близко недотягивает до «Поражения луны» и, конечно, « Разочарования ».

Генри вдохнул и непроизвольно прикрыл рот рукой.

Ли тут же опомнилась, сердце забилось с предельной скоростью, ладони и ступни вспотели.

Джесс ухмыльнулся:

— Режет правду в глаза. Никаких глупостей. Редкость в наши дни, как вы считаете?

Не совсем уверенная, что это вопрос, Ли смотрела на свои руки, ломая их с пугающей жестокостью.

— Выпускница школы хороших манер, а? — нервно засмеялся Генри. — Что ж, спасибо, что поделилась своим мнением с мистером Чэпменом, Ли. Своим личным мнением, конечно.

Он несмело улыбнулся Джессу.

Ли восприняла это как сигнал к уходу и счастливо по­виновалась:

— Я... э... Я, разумеется, не хотела вас обидеть. Я боль­шая ваша почитательница, просто...

— Прошу, не извиняйтесь. Приятно было с вами познакомиться.

Огромным усилием Ли подавила побуждение извиниться еще раз и без дальнейших унижений ухитрилась подняться с диванчика, пройти мимо Джесса и покинуть кабинет Генри, но, бросив взгляд на лицо секретарши шефа, поняла, что дело ее худо.

 – Что, правда так плохо? — схватилась она за ее стол.

 –  Ну ты даешь. Вот это напор!

–  Напор? Я не собиралась напирать. Пыталась быть дипломатичной. Какая же я идиотка. Поверить не могу, что сказала это. О Господи, восемь лет работы, и все коту под хвост, потому что не умею держать язык за зубами. Что, правда так плохо? — снова спросила Ли. Последовала пауза.

– Это было нехорошо, — наконец произнесла секре­тарша.

Ли посмотрела на часы и обнаружила, что если пой­дет в салон, то не успеет вовремя вернуться, чтобы об­звонить агентов. Ворвавшись в свой кабинет, она засе­ла за телефон. Первым делом сообщила Джайлзу, что не придет, потом позвонила в «Барниз». В отделе мужских товаров ответил продавец с приятным голосом, и Ли до­говорилась, что подарок доставят с посыльным к ней в офис до шести. Она растерялась, когда продавец спро­сил, чего бы она хотела, и в конце концов попросила уло­житься в двести долларов и списать эти деньги с ее кар­ты «Америкэн экспресс».

К пяти тридцати, когда прибыла коробка в подарочной упаковке, Ли едва сдерживала слезы. От Генри, ко­торый обычно не мог прожить и часа, чтобы не позвонить и не зайти к ней, не было ни слуху ни духу. Ли удалось сбегать в спортзал — не потренироваться, конечно, а принять душ, — но, только встав под блаженно горячую воду, поняла, что оставила в кабинете спортивную сумку, где лежали косметика, смена белья и, самое главное, фен. Трудно поверить, но после прикрепленного к стене мини-фена с проводом не больше двух дюймов ее волосы стали выглядеть значительно хуже, чем до мытья головы. На обратно пути в кабинет позвонили Рассел и ее мать, но она никому не ответила.

«Я — отвратительное существо», — думала Ли, paзглядывая себя в зеркале ближайшей к ее кабинету дамской комнаты. Было почти семь часов, а она только что закончила последний телефонный разговор с одним из самых симпатичных агентов. Волосы висели безжизненными прядями, под глазами набрякли мешки, а прыщ на лбу пронзительно краснел, даже тональный крем не помогал. Расс как-то в шутку сказал, что в блейзере от Шанель, который, сейчас был на ней, Ли смотрится «лесбийской красоткой». Она всегда любила его жатую ткань — единственный в ее гардеробе образчик высокой моды, — и до этого момента никогда не замечала, что похожа в нем на футбольного полузащитника.

— Не волнуйся, — обратилась к своему отражению Ли, — Рассел — спортивный комментатор, работает на И-эс-пи-эн и всю свою жизнь посвящает профессиональ­ному спорту. Рассел обожает футболистов!

Сжимая в руках роскошно упакованный подарок от «Барниз» и стараясь не волноваться по поводу того, что его содержимое является для нее полной тайной, Ли тряхнула нечесаной головой и побежала ловить такси.

Рассел стоял у ресторана «Дэниэл» спокойный, под­тянутый и счастливый. Словно провел месяц на Кари­бах, где только и делал, что обращался со своим телом, как с храмом. Угольно-серый костюм сидел отлично. Кожа сияла здоровьем, как у человека, ежедневно пробегаю­щего шесть миль. Даже его туфли — черные ботинки, куп­ленные во время последней поездки в Милан, — сверка­ли в буквальном смысле слова. Он был свежевымыт и свежевыбрит, ухожен до совершенства, и Ли обиделась на него за это. Кто, скажите на милость, может проработать целый день и сохранить галстук таким чистым, а сорочку такой свежей? Как добиться столь идеального сочетания — чтобы запонки соответствовали носкам, туфли — кейсу?

– Привет, красавица. Я уже начал волноваться.

Она «клюнула» его в губы, но отодвинулась, прежде чем успел открыть рот.

– Волноваться? Почему? Я же не опоздала.

– Просто ты не звонила целый день. Ты получила орхидею? Я знаю, что пурпурные — твои любимые.

–  Получила. Она прекрасна. Большое тебе спасибо.

Ли не узнавала свой голос — резкий учтивый тон, ко­торым она разговаривала с консьержем или в химчистке.

Рассел обнял ее за талию и провел внутрь. Там их не­медленно встретил средних лет мужчина во фраке, види­мо узнавший Рассела. Они минутку пошептались, причем метрдотель наклонялся к Расселу, потом похлопали друг друга по плечу. Мгновение спустя метрдотель знаком ве­лел молоденькой девушке в облегающем, но строгом брючном костюме проводить Ли и Рассела к их столику.

— Футбольный болельщик? — спросила Ли больше из желания показать заинтересованность, чем интересуясь на самом деле.

— Что? О, метрдотель? Да, должно быть, узнал меня по передаче. Чем еще можно объяснить этот столик, не так ли?

Только сейчас Ли заметила, что они получили лучший столик во всем ресторане и со своего места под живопис­ной аркой видели весь великолепный зал. Освещение было таким мягким, что, возможно, могло бы благотворно ска­заться на ее внешнем виде, невольно подумала Ли, а тяже­лая парча и акры богатого красного бархата действовали Успокаивающе после столь адского дня. Столы были рас­ставлены таким образом, чтобы люди не сидели друг у друга на головах, и, похоже, никто не разговаривал по сотовому.

С точки зрения озабоченного человека — земной рай, особенно приятный этим вечером, учитывая, что Расселу меньше чем обычно понравилось бы, устрой она представ­ке с выбором столика.

После бокала пино гриджо и нескольких морских гребешков в нежной карамели Ли расслабилась еще больше, но все еще не могла окончательно переключит работы на романтический ужин для двоих. Она кивала все время, пока Рассел описывал памятку для всей компании, которую собирался составить, пока предлагал съездить этим летом к другу по колледжу на его виноградник «Марта» и пересказывал шутку, рассказаны ему одним из гримеров сегодня утром. Только когда официант принес два бокала шампанского и нечто под названием кокосовый дакуаз, Ли насторожилась. Рядом с блюдом припущенных ананасов в окружении ягод не­брежно покоилась черная бархатная коробочка. Она удивилась и немного смутилась, ибо первым чувством при виде ювелирной коробочки было облегчение: длинный прямоугольник указывал на то, что это — слава Богу! — не кольцо. Вероятно, она когда-нибудь захочет выйти за Рассела — все друзья и родственники, едва с ним позна­комившись, немедленно указывали, как он подходит на роль мужа — добрый, красивый, успешный, обаятель­ный и, несомненно, обожающий Ли, — но она не была готова к браку сейчас. Ничего не случится, если они по­дождут еще год, а может, и два. Брак — это, простите, брак, и ей хотелось быть абсолютно уверенной.

— Что это? — спросила она с неподдельным возбуж­дением, уже предвидя подвеску в виде инициала, а возмож­но, и миленький золотой браслет.

— Открой и посмотри, — тихо проговорил Рассел.

Ли погладила мягкий бархат и улыбнулась.

— Не надо было!

— Открой ее!

— Я и так знаю, что ты меня любишь.

— Ли, открой коробочку. Ты, возможно, удивишься.

Выражение глаз Рассела и напряжение, с которым он сжимал бокал шампанского, заставили Ли помедлить. Щелкнув замочком, она откинула крышку и, словно в плохих романтических комедиях, ахнула. В самом центре коробочки, по размеру годной для ожерелья, возлежало кольцо для помолвки. Огромное, очень красивое кольцо для помолвки.

– Ли? – Голос Рассела дрожал. Он мягко забрал у нее коробочку, вынул кольцо и неуловимым движением надел на нужный палец. Кольцо подошло идеально. — Ли, дорогая? Я полюбил тебя в тот самый момент, как увидел год назад. Думаю, с самого первого вечера мы оба знали, что это особые отношения... отношения навсегда. Ты выйдешь за меня замуж?

 

На следующий день первая встреча Эмми, в местной компании по подбору персонала для заведений питания, была назначена только на два часа — одно из многих преимуществ индустрии гостеприимства, — но начала серь­езно сказываться разница во времени. Прибыв этим ут­ром в отель, она заказала в номер легкий завтрак, состоя­щий из кофе, круассана и ягод (после быстрого перевода евро в доллары выяснилось, что он обошелся ей в тридцать один доллар, не считая чаевых), а затем приняла ванну, использовав пену для ванн (три унции), которую обнару­жила в мини-баре (пятьдесят долларов). После краткого сна и нескольких часов, потраченных на подтверждение завтрашних договоренностей, Эмми съела салат «Никуаз» и выпила кока-колу в саду, примыкающем к ресторану (тридцать восемь долларов). Однако все это показалось не особенно экстравагантным по сравнению с ужином, обыкновенным стейком с жареным картофелем, который она двумя часами ранее съела в одиночестве в холле отеля. Бифштекс, картошка и единственный бокал красного вина. («Домашнее вино? Что вы имеете в виду под «домашним вином»? — спросил официант с едва скрываемым презрением.  — А, — изрек он после мгновения напряженных размышлений. — Вы хотели сказать «недорогого», да? Я принесу Вам, мадам».) Счет составил чудовищную цифру в девяносто шесть долларов, а вино отдавало «Манишевицем». И он даже не назвал ее «мадемуазель»!

Отель «Костес», занимающий первоклассное здание шикарной рю де Фобур в первом округе — всего в нескольких шагах от «Ритца» и «Эрме» — славился своей богатой знаменитостями клиентурой и ультрамодным, работавшим допоздна баром. Когда в турбюро у Эмми спросили, какой отель она предпочитает, у нее не хватило наглости предложить «Костес». И только когда агент назвал ей на выбор этот отель и роскошную гостиницу на берегу Сены, Эмми буквально заверещала от радости. Лучше места для нача­ла «Распутного тура-2007» не придумать.

Целую неделю Эмми предвкушала свое пребывание в «Костесе». Через час после приезда она благоговела перед его стильностью, через два он начал ее пугать, три часа спустя она была готова отсюда съехать. Может, «Ко­стес» и лучшее в городе место, пригодное для осмотра, но как-то с трудом верится, что кто-то здесь действитель­но останавливался. Или она отстала от жизни, или у «Костеса» большие проблемы с подходом к клиентам. В ко­ридорах было так темно, что Эмми приходилось проби­раться на ощупь, чтобы не налететь на стену. Музыка из бара слышалась во всех номерах, а от галдежа моделей, попивающих кофе-латте с обезжиренным молоком, и модельеров различных национальностей, потягивающих бордо, дрожали стекла в окнах. К очаровательной ванне на львиных лапах не полагалось шторки, поэтому после душа на полу случился настоящий потоп. Розетки в ван­ной комнате не имелось (видимо, все приезжали с лич­ными стилистами), и Эмми пришлось сушить волосы без зеркала, у письменного стола. До сих пор персонал оте­ля относился к ней снисходительно, игнорировал ее и на­смехался. Однако при всем раздражении Эмми не мог­ла освободиться от ощущения, что ей оказывают честь, позволяя здесь жить.

Посему она скромно сидела в холле с ноутбуком, чита­ла почту и прихлебывала эспрессо, неохотно признав его безупречным. Сестра писала, что вместе с Кевином планирует приехать в Нью-Йорк на Четвертое июля, и спра­шивала, будет ли она в городе. Эмми как раз отвечала, что они могут остановиться в ее студии, а она поживет у Адри­аны, когда зазвонил ее новый, предоставленный компани­ей телефон для международных разговоров.

— Эмми Сэломон, — значительно произнесла она.

— Эмми? Ты?

— Ли? Откуда у тебя этот номер?

— Я позвонила в твою контору и сказала, что это сроч­но. Надеюсь, ты не против?

– Дорогая, все в порядке? У вас там сейчас два часа ночи.

— Да, все отлично. Просто я хотела, чтобы ты услыша­ла от меня, а не по почте. Я обручена!

— Обручена? Господи! Ли, поздравляю! Даже не пред­полагала, что вы об этом думали. Я так взволнована! Рас­скажи все.

Эмми заметила брошенный на нее служителем в уни­форме неприязненный взгляд и ответила ему тем же.

— Думаю, я... э... не ожидала, — сказала Ли. — Грянуло как гром среди ясного неба.

— Ну и как он это сделал?

Ли во всех подробностях описала ужин, первоначаль­но посвященный годовщине их знакомства: как безобраз­но она выглядела и чувствовала себя и что каждый из них заказал в «Дэниэле». К тому моменту, когда она добралась До предложения во время десерта, Эмми начала перебивать, отчаявшись услышать самое главное.

— Мне не важно, как ты выглядела — как выглядит кольцо? И позволь напомнить тебе, что сейчас не время для скромности.

— Оно огромное.

— Насколько огромное?

— Громадное.

— Ли!

— Около четырех.

— Около четырех! Карат? Четыре карата?

— Меня беспокоит, что оно слишком большое. На работу такое не наденешь. Я же работаю в книгоизданий.

Ли вздохнула, а Эмми едва сдержалась.

— Я даже отвечать на это не стану! Ты, часом, не сказала Адриане, что, по-твоему, оно... Я не могу себя заставить произнести это!

— Она ответила, что если я считаю его слишком большим, значит, вообще не заслуживаю.

— Поддерживаю! А теперь прекрати разыгрывать из себя идиотку и рассказывай дальше. Дату вы еще не назначили? Когда ты думаешь к нему переехать?

Последовало такое глубокое молчание, что Эмми ис­пугалась, не разъединили ли их.

— Ли? Ты меня слышишь?

— Да, извини. К выбору даты мы еще не подходили... не знаю, может, следующим летом? Или через год?

— Ли? Тебе тридцать лет, и ты не молодеешь. Счита­ешь, мы позволим тебе два года ходить обрученной? На твоем месте я повела бы этого парня к алтарю через пять месяцев. Чего ты ждешь?

— Я ничего не жду, — раздраженно ответила Ли. — Просто не понимаю, к чему такая спешка. Бога ради, мы же только познакомились.

— Вы познакомились год назад, Ли, и, как ты сама много раз говорила, он отвечает всем требованиям, которые ты предъявляешь к мужчине. Более того! Ты будешь идиоткой, если не закрепишь это в ближайший же день. Самое мень­шее, тебе нужно к нему переселиться. Застолбить территорию.

— Эмми, ты говоришь глупости. «Застолбить террито­рию»? Ты шутишь? Ты же знаешь, как я отношусь к со­вместной жизни до брака.

Эмми тихонько взвизгнула, но, вспомнив, где находит­ся, зажала рот рукой.

— Только не говори, что действительно собираешься придерживаться этой абсурдной идеи! Боже мой, Ли, ты словно какая-то религиозная фанатичка!

 – О Эмми, не распаляйся. Ты знаешь, что это не имеет никакого отношения ни к религии, ни к морали. Просто я так хочу. Немного старомодно. Ну и что?

– А Рассел знает?

 – Конечно, он в общих чертах знает о моих чувствах.

 –   Но не подозревает, что сейчас, даже несмотря на помолвку, ты не собираешься к нему переезжать?

 –  До этого мы еще не добрались. Я уверена, он все поймет.

—  Господи, Ли. Ты же знаешь, что рано или поздно тебе придется с ним жить, не так ли? Несмотря на то что он мальчик, занимается глупостями в ванной и иногда может включить телевизор, когда тебе этого не хочется? Ты что, об этом не думала?

– Да думала, — вздохнула Ли. — В теории все выгля­дит нормально, но в реальности... Просто я привыкла жить одна. Мне нравится жить одной. Шум, вещи по всей квар­тире, и постоянно приходится общаться, даже когда про­сто хочется сесть на диван и отключиться... это ужасно.

Успокоенная, что Ли хоть немного поделилась своими страхами, Эмми слегка ослабила нажим.

– Я понимаю, милая. Это всех пугает. Черт, мы с Дун­каном встречались пять лет, но так официально и не заре­гистрировались. Но ты-то его любишь, и он любит тебя, и вы оба это поняли. Если хочешь подождать до официаль­ной церемонии, что ж, кто я такая, чтобы учить тебя, как...

– Я не люблю его, Эмми.

Голос Ли не дрожал и слышимость была идеальной, но Эмми не сомневалась, что ослышалась.

–  Что ты сказала? Тут ничего не слышно.

Ли молчала.

– Ли? Ты здесь? Что ты только что сказала?

– Не заставляй меня повторять это, — прошептала Ли и голос ее дрогнул.

– Милая, что ты имеешь в виду? Вы казались такими счастливыми вместе! Ты не сказала о Расселе ни одного дурного слова, только без конца повторяла нам, какой он милый, добрый и заботливый, — убеждала Эмми.

— И тем не менее иногда мне до слез скучно рядом с ним. Я знаю, так не должно быть, но ничего не попишешь. У нас нет ничего общего! Он любит спорт, я люблю чтение.

Он хочет выходить в свет, вести программу и встречать людьми, а я хочу сидеть дома. Его ни в малейшей степени не интересуют текущие события или искусство, только футбол, силовая подготовка, питание, статистика. Травма, полученная в колледже. Я не отрицаю, он потрясающий па­рень, Эм, но не уверена, что он потрясающ для меня.

Эмми нравилось считать себя человеком с интуицией, но такого она и предположить не могла. «Нервы, — поду­мала она. — Просто Ли не может поверить, что заслужива­ет отличного парня и уже нашла себе такого». Всем извест­но: романы, возникшие на почве безумной страсти или боль­шой любви, угасали порой через несколько месяцев, может, через год. Важно найти хорошего спутника на длительный срок. Который будет рядом с тобой, станет отличным му­жем и отцом. И если Рассел не тот парень, тогда кто же тот? Она начала объяснять все это Ли, но ее перебил рассержен­ный сотрудник отеля, грубо постучав Эмми по плечу.

— Мадам? Прошу вас, не кладите ноги в обуви на ме­бель.

— Кто это? — спросила Ли.                  .

— Простите?

Эмми взглянула на мужчину; на мгновение ее охвати­ла робость, быстро сменившаяся раздражением.

— Я попросил вас убрать обутые ноги со стула. Мы здесь так не сидим.

Мужчина словно прирос к месту и не сводил взгляда Эмми.

— Эмми, что происходит? Кто это?

Эмми, обычно тушевавшаяся при подобных стычках, почувствовала, как ее захлестывает злая волна. Она прочь забыла про Ли и сердито посмотрела на мужчину.

– Мы здесь так не сидим? Это вы мне сказали?

Ли засмеялась:

– Объясни ему, как должно быть.

Эмми устроила целое представление из громкого раз­бора по телефону.

– Я сижу в холле, потому что в номере у меня чертов­ски темно для чтения... просто сижу, заметь... и одну ногу подобрала под себя. А хочешь знать, что у меня на ногах? Балетки. В смысле, не туфли без каблуков, а настоящие шлепки без задников. Я — гостья, а он выговаривает мне, как ребенку!

Эмми подняла взгляд на мужчину. Тот покачал головой, словно говоря: «невежественная американка», и отвернул­ся, точнее, сделал пируэт.

– Придется полюбить французское гостеприимство, — заметила Ли. — И, полагаю, ты еще не начала искать себе любовника?

– Отличный ход. Не думай, что тебе удастся так легко сменить тему.

– Эм, я действительно ценю твое внимание, но не хочу больше об этом говорить, ладно? Уверена, все образуется.

«Вот это выдержка!» — подумала Эмми. Ли просто тре­бовалось немного времени, чтобы разобраться со своими мыслями, осознать, что действительно важно. Нужно все- то лишь подумать, и Ли поймет, что говорит глупости.

– Ладно. Возвратимся к кольцу.

– Оно без преувеличения красиво, — тихо сказала Ли. — В классическом стиле. И как он только узнал, что мне понравится такое... я и сама не догадывалась. Мы никогда не ходили вместе по магазинам, не рассматривали витрины, мы даже никогда об этом не говорили.

 – Это к вопросу об отношении к тебе Рассела. Какой оно формы?

– Большой камень «изумрудной» огранки в окружении камней поменьше, на тонком платиновом ободке.

Эмми присвистнула.

— Звучит потрясающе. Ты действительно не подозревала?

Последовала долгая пауза. На мгновение Эмми о показалось, что их разъединили, но затем она услышала тяжелый вздох Ли.

— Ты хорошо себя чувствуешь, милая?

— О, со мной все в порядке. Просто небольшое сердцебиение. Знаешь, наверное, переволновалась.

Эмми прижала мобильник к уху, отчаянно желая услышать смех и девчоночий энтузиазм человека, который только что обручился, но понимала, что не услышит. Ли не со­биралась веселиться и вести себя по-девчоночьи. Она была забавной, разумной, преданной и подверженной неврозам, но не хохотушкой. Может, Ли чувствовала себя неловко, описывая кольцо, поскольку все ожидали, что первой будет Эмми. Эмми вспомнила тот ужин несколько месяцев назад, когда возбужденно сообщила Ли и Адриане, что Дункан спросил, какого размера кольца она носит. Не самый ро­мантический в мире жест, думала сейчас Эмми, но опреде­ленно указывавший на приятные события. Она покрасне­ла при воспоминании о своем волнении и решила избавить Ли от дальнейшей жалости.

— А что ты подарила ему на годовщину? — излишне бодро спросила Эмми.

Новая длительная пауза. Как будто Ли пыталась успо­коить дыхание.

— Ли?

— Прости, со мной... э... все в порядке. Просто немно­го... э... я подарила ему сумку для ноутбука. Оранжевую. – Она снова глубоко вдохнула и кашлянула. — От «Барниз».

Эмми попыталась скрыть изумление.

— Рассел наконец-то обзавелся ноутбуком? Никогда не думала, что доживу до этого дня. Как тебе удалось его убедить?

— У него по-прежнему нет ноутбука, — вздохнула Ли. —  О, Эмми, хуже меня нет человека!

  –  Дорогая, что случилось? Я не понимаю. Ты собираешься купить ему ноутбук? Круто! Ты же не могла знать, что в тот вечер он сделает тебе предложение. Не переживай. Рассел последний, кто расстраивается из-за подобных вещей.

Новая долгая пауза, а когда Ли все же заговорила, Эмми поняла, что та плачет.

 – Я подарила ему оранжевую сумку для ноутбука, не хватило терпения выбрать что-то особенное, — покаялась она. ‒ Я позвонила в магазин и продиктовала номер сво­ей кредитной карты, и вот что мне прислали. Сумку для ноутбука! Для человека, у которого и ноутбука-то нет. Оранжевую. — Она шмыгнула носом. — Рассел терпеть не может яркие цвета.

— Ли, хорошая моя, не надо себя терзать. Рассел так тебя любит, что попросил провести с ним остаток жизни. Не позволяй какому-то глупому подарку становиться на пути. Спорим, он не обратил на это внимания, ну?

— Он посмеялся, но я видела, что он обиделся.

— Он большой мальчик, Ли. И справится с маленькой неувязочкой, получившейся с подарком. — Обе они зна­ли, что это не так, но уточнять не стали. — Поэтому скажи мне, остальные хоть рады?

Ли послушно описала реакцию матери, Адрианы, родных Рассела, в нужных местах вворачивая шутку или забавное наблюдение. И только когда они распрощались, пообещав более основательно поговорить па следующий день, Эмми почувствовала тревогу. Может ли в отношениях Ли и Рассе­ла Действительно возникнуть проблема? Неужели у Ли и впрямь есть серьезные сомнения? «Категорически нет, — Решила Эмми. — Просто нервы. Волнение, шок и ничего более серьезного». Она не сомневалась, что все сгладится, как только немного уляжется волнение. Возвращаясь к своему компьютеру, Эмми собралась с духом, чтобы попросить у враждебного официанта еще кофе.

— Pardon?

Мужской голос раздался над ее правым плечом, но э не сомневаясь, что очередной работник отеля готовится карать ее за новые прегрешения, проигнорировала его.

— Простите? — настаивал человек. — Извините, что вам мешаю.

Эмми подняла глаза, не забыв в последний момент напустить на себя немыслимую скуку и неудовольствие, что ее отвлекают. Но едва ответив: «Да» самым раздраженным тоном, на какой только была способна, немедленно об этом пожалела. На нее смотрел классически красивый парень: густые темные волосы, симпатичные морщинки в углах глаз, непринужденная улыбка, ров­ные белоснежные зубы — все это делало его чрезвычай­но притягательным. Его внешность не разила наповал, и он не обладал сексуальностью кинозвезды, но приятные черты лица в сочетании с явной доброжелательностью породили у Эмми мысль, что ни одна здравомыслящая женщина не сочтет его некрасивым.

— Привет, — пробормотала Эмми и подумала: «В точ­ку. Претендент номер один».

Он послал ей еще одну улыбку и вопросительно по­смотрел на соседний стул. Эмми лишь кивнула, наблю­дая, как он садится. Мужчина оказался моложе, чем ей изначально показалось, возможно, нет еще и тридцати. Молниеносно произведенная оценка — отточенная на­столько, что стала почти инстинктивной — выдала все положительные моменты. Прекрасного фасона, однако непарадный хлопчатобумажный пуловер темно-синего цвета поверх белой рубашки. Хорошие джинсы, по сча­стью, без специально сделанных прорех, чрезмерной по­тертости, логотипов, заклепок, вышивки или карманов с клапанами. Простые, но элегантные коричневые туфли. Средний рост, накачан, но без фанатизма, ухожен, мужественен. Ну разве что джинсы чуточку тесноваты.

Вдохновленная его обращением и не забывая, что единственные мужчины, с которыми она до сих пор разговаривала во Франции, работают в «Костесе», Эмми улыбнулась:

– Меня зовут Эмми.

Он тоже улыбнулся и протянул руку. Ни колец, ни об­грызенных ногтей, ни полированных — все добрые знаки.

    –    Пол Уайкофф. Я невольно слышал, что сказал вам этот придурок…

Проклятие! Очевидное отрицать не станешь: несмотря на качественные джинсы, хорошие манеры и прочие достоинства, Пол говорил по-английски с американским акцентом. Он, без сомнения, родился и вырос в Штатах или, возможно — в самом экзотическом случае, — в Кана­де. Эмми была горько разочарована.

– ...просто невероятно, правда? Не устаю удивляться, сколько людей готовы платить за плохое обращение.

– Значит, не только я страдаю? — спросила Эмми, ис­пытывая легкое облегчение при мысли, что в отеле для нее не сделали исключение.

— Определенно, нет, — заверил ее Пол. — Они ведут себя грубо по отношению решительно ко всем гостям. Это единственное, в чем они действительно последовательны.

– Что ж, спасибо вам за эту новость. А то у меня уже начал развиваться комплекс.

– Рад, что сумел помочь. Впервые приехав сюда, я пре­вратился в законченного параноика. Родители таскали нас по всему свету — я практически вырос в отелях, — но всего один день здесь заставил меня почувствовать себя не­уклюжим идиотом.

Эмми засмеялась, забыв о недостатке Пола — разумеется, только с позиции нынешней охоты. Понадобилось менее четырех минут светской болтовни, чтобы прийти к выводу ‒ из него получился бы идеальный муж. Но нет! Нет, черт возьми, она не попадется снова в ту же ловушку. Секс — хорошо, привязанность — плохо. Эти четыре сло­ва она повторяла, едва перед ее мысленным взором возникало свадебное платье ее мечты от Моник Лульер (без рукавов, на бретельках, длиной до пола и с пепельно-розовым поясом, обвивающим талию) и идеальное меню (их фамильный салат из цитрусовых с помидорами на закуску, а на горячее — на выбор — тунец «Ахи», жаренный на гриле, или говяжья вырезка «Мацудзака»).

— Рада слышать, что я не одинока. — Эмми допил кофе и облизала ложку. — А почему ваша семья так много путешествовала?

— Можно было бы сказать, что я — «армейское дитя» или «сын дипломата», но на самом деле причин тому не­сколько. У моих родителей шизофреническое отношение к месту проживания, и оба они — писатели. Поэтому мы постоянно переезжали с места на место. Родился я вооб­ще-то в Аргентине.

Эмми понадобилась доля секунды, чтобы осознать важ­ность данного факта.

— Значит, вы аргентинец?

Пол засмеялся:

— Среди всего прочего.

— В смысле?

— В смысле, я — аргентинец, поскольку родился в Буэнос-Айресе, пока мои родители работали над книгами. Мы прожили там пару лет, прежде чем отправиться на Бали. Мой отец англичанин, поэтому я автоматически получил гражданство Соединенного Королевства, а мать францу­женка, но у них какие-то хитрые законы о гражданстве — как и таможенная служба, — так что на это гражданство я прошения не подавал.

— Просто у вас такой... американский выговор.

— Да, знаю. Всю свою жизнь, буквально с детсадов­ского возраста, я учился в американских школах, в какой бы стране мы ни жили. И закончил университет в Чикаго. Моего отца убивает, что я говорю как прирожденный американец.

Эмми кивнула, пытаясь осмыслить услышанное, точнее, запомнить все подробности, чтобы к победоносному письму, которое этим вечером отправит девчонкам, было не подкопаться.

– Вы не созрели для чего-нибудь покрепче? — спросил Пол. — Вам, наверное, не повредит после моего про­должительного повествования.

–  О чем вы подумали? — отозвалась она, одарив его загадочным взглядом и подаваясь вперед. Секс — хорошо, привязанность — плохо.

Пол засмеялся:

— Да ни о чем особенном. Может, перейдем с кофе на вино?

Они выпили на двоих бутылку чего-то густого, бархати­стого и такого сухого, что у Эмми появилось ощущение су­хости во рту. Бордо, готова была поспорить она, хотя не взя­лась бы угадать конкретный год, как сделала бы несколько лет назад, когда моталась по Франции, берясь за разную работу в ресторанах и посещая виноградники. Сама она никогда бордо не любила, но этим вечером ей очень понра­вился его вкус. Они с Полом легко уговорили еще одну бу­тылку, и за это время Эмми только раз представила себе их неминуемый медовый месяц (вилла на берегу океана на Бора-Бора — с открытым спальным павильоном и личным бассейном — или, возможно, роскошное африканское сафари, где они будут заниматься любовью на кровати с по­логом, прежде чем водитель повезет их мимо слонов и львов во внушительном черном «рейнджровере»). Вообще-то бе­седа принимала вполне игривый оборот, пока Эмми словно невзначай спросила Пола, как он относится к детям.

— К детям? А что насчет детей? — вскинул он голову.

Неужели вопрос прозвучал прямолинейнее, чем она ду­мала? Должно быть, вино затуманило ее разум. Ей показалось, что вопрос, есть ли у него племянницы или племянники послужит совершенно естественным переходом к выяснению его мнения насчет обзаведения собственными детьми, но, возможно, получилось прозрачнее, чем она изначально подумала?

— О, ничего особенного, — поспешила заметить Эмми. Они такие прелестные, правда? Хотя сейчас многие не хотят иметь детей, верно? И я даже не могу себе этого представить. Я, конечно, не имею в виду сегодняшний день, но точно знаю, что в какой-то момент захочу их, понимаешь?

Что-то в этом заявлении напомнило Полу про опоздание на некое не упомянутое ранее мероприятие.

— Да, думаю, понимаю. Послушай, Эмми, я действительно опаздываю на встречу с друзьями, — взглянул он на часы.

— Правда? Сейчас?

Была почти полночь, но казалось, будто четыре часа утра. Она здорово напилась, размякла и полнилась реши­мостью соблазнить Пола, как сексуально независимая и свободомыслящая женщина. Не важно, что в действитель­ности ей хотелось просто продолжить их беседу наверху, где они заберутся под покрывало и будут до рассвета вести неспешный разговор и целоваться. Она положит голо­ву ему на грудь, а он станет перебирать ее волосы, перио­дически приподнимая подбородок сильной рукой и слива­ясь с ней в нежном поцелуе. Они будут смеяться глупым шуткам, делиться секретами и болтать обо всех любимых местах, надеясь, но еще не говоря — в конце концов, это их первая ночь, — что когда-нибудь посетят их вместе. Они проснутся поздним утром, и Пол скажет Эмми, как преле­стно она выглядит сонная и растрепанная, и закажут завт­рак в номер (слоеные круассаны, свежевыжатый апельси­новый сок, кофе с молоком и полную тарелку мясистых, сочных ягод), и продумают свои планы на ...

— Эй, Эмми? — Пол накрыл ее руку своей. — Ты меня слышишь?

— Прости. Что ты сказал?

– Мне нужно идти. Я должен был встретиться с друзьями в десять, но... отвлекся. — От его лукавой улыбки у нее перехватило дыхание. — Я бы обязательно пригласил тебя... но вообще-то это день рождения моей бывшей, и я не уверен, что она придет в восторг, если я приведу... кого-то? Ты понимаешь?

Кинопроектор в голове Эмми резко остановился, изображение на экране, где они смеются, совершая набег на мини-бар в поисках вина, сменилось кадром, на котором она в одиночестве смотрит бесконечные сюжеты по Си-эн-эн, облаченная в дырявую серую футболку, и горстями кидает в рот огромные французские framboises[12].

Ей удалось изобразить улыбку.

— Да, да, да. Конечно! Я понимаю. Было бы странно и неразумно приходить с другой девушкой. Кроме того, начинает сказываться разница во времени... Боже, она наваливается на меня, как каменная плита. А у меня зав­тра утром ранняя встреча, поэтому я все равно не смог­ла бы пойти.

«Прекрати болтать! — одернула она себя. — Еще не­сколько секунд, и ты расскажешь ему про свою ужасную поросль в области бикини, которую дергала, пока не по­шла кровь, и теперь там такой вид, будто у тебя герпес. А от этого кофе с вином немного крутит живот, и хотя ты крайне разочарована, что он бросает тебя сейчас, тем не менее радуешься предстоящему одиночеству. Немедлен­но прекрати болтать!»

Пол знаком попросил официанта принести счет.

— Нет, пожалуйста, позволь мне, — сказала Эмми, на­стойчиво потянувшись через крохотный столик.

Из динамиков у них за спиной лился ремикс песни Ширли Бассет, и Эмми вдруг с удивлением увидела, как все вокруг меняет очертания и плывет.

– Мне жаль оставлять тебя, но это мои старинные друзья и было бы бесконечно...

– Разумеется! Не переживай.

Она уже смирилась, что поднимется наверх одна. Мысль чтобы лечь с Полом в постель ради обещания, данного подругам, показалась ей смешной. Кого она обманывает? Это же совсем не в ее характере. Адриана с легкостью переспала бы с Полом. Но Эмми хотелось узнать кого-то, узнать во всех смыслах этого слова, и секс должен был стать естественным продолжением процесса, а не заменить его. И потом она здесь на целую неделю. Может, они встретятся завтра за ужином... Ой, постойте, завтра вечером у нее встреча. Что ж, тогда они выпьют как-нибудь в другой раз. Начнут, возможно, в отеле, поскольку это удобнее всего затем побродят по очаровательным улочкам с булыжными мостовыми и зайдут в настоящее парижское бистро для по­зднего ужина. Они проведут вместе несколько часов, мо­жет, даже поцелуются под одним из этих кованых уличных фонарей, создающих романтическое настроение, — не­жным, разумеется, легким поцелуем без всяких языков и напора. Да, это было бы идеально.

Пол довел ее до крохотного лифта, втиснутого в темный, хоть глаз выколи, угол вестибюля, и посторонился, пропус­кая вышедшую из кабины необыкновенно красивую пару.

— Было приятно с тобой познакомиться, Эм. Эмми. Как тебя называют?

— И так, и так. Но ближайшие друзья всегда называют Эм, и мне это нравится.

Она озарила его обворожительной улыбкой.

— Ну... э... утром я уезжаю, поэтому, думаю, мы с то­бой прощаемся.

— О, правда? Домой?

Эмми сообразила, что даже не знает, где он живет.

— К сожалению, пока не домой. Следующие два дня я проведу в Женеве, а затем в зависимости от обстоятельств, возможно, отправлюсь в Цюрих.

— Насыщенный график.

— Да, дорожное расписание бывает плотным. Но... э… что ж, было очень приятно с тобой познакомиться. ‒ Он помолчал и улыбнулся. — Я это, кажется, уже говорил.

Эмми решила, что комок в горле образовался в результате сочетания предменструального синдрома, разницы во времени и слишком большого количества вина и не имеет никакого отношения к Полу. Тем не менее она боялась заплакать, если попытается заговорить, поэтому просто кивнула.

–  Отдохни, хорошо? И не позволяй персоналу «Костеса» помыкать тобой. Обещаешь? Она снова кивнула.

Он приподнял ее лицо, и на секунду Эмми поверила, что он собирается ее поцеловать. Но он только посмотрел ей в глаза и опять улыбнулся. Потом чмокнул в щеку:

– Спокойной ночи, Эмми. Береги себя.

– Спокойной ночи, Пол. Ты тоже.

Она шагнула в лифт, и не успели двери закрыться, как Пол уже ушел.

 

– Жирная! Жирная! Жирная! — орала мерзкая птица.

Отис, как младенец, проснулся этим — субботним! — утром в пять сорок пять и не желал угомониться. Адриана попыталась убаюкать попугая, покормить, поиграть с ним и, наконец, запереть в ванной с выключенным светом, но маленькая крылатая бестия упорно продолжала вербаль­ный обстрел.

– Большая девочка! Большая девочка! Большая девоч­ка! — верещал попугай и вертел головой, как игрушечная собачка.

– А теперь слушай меня, маленький негодяй, — про­шипела Адриана, почти касаясь губами металлических прутьев клетки. — Во мне много чего есть — отвратительного, ничтожного, — но только не жира. Ты меня понял?

Попугай наклонил голову набок, словно обдумывая вопрос, как будто бы даже кивнул, и удовлетворенная Адриана повернулась к двери. Но не успела переступить порог ванной, как птица крикнула — поспокойнее на этот раз, она могла бы поклясться:

– Жирная девочка!

– Ты, ублюдок! — завопила она, бросаясь на клетку и и собрав всю свою волю, чтобы не выкинуть ее с двадцать шестого этажа. Птица смотрела на нее с любопытством. ‒ Боже мой, — пробормотала Адриана. — Я же с попугаем разговариваю.

Ей всегда казалось, что Эмми перегибает насчет птички, но сейчас — когда сказался дефицит сна, a самооценка повисла на волоске — она поняла, какой ущерб психике может нанести постоянное проживание с домашнем любимцем.

Она покопалась в комоде и схватила жаккардовое покрывало от «Фретте», первым подвернувшееся под руку. Накидывая его на клетку и плотно подтыкая края, Адриана мимоходом подумала, не задохнется ли попугай. Решив, что спокойно это переживет, она опустила жалюзи на окне ванной комнаты и выключила свет. Птица чудес­ным образом молчала. И только забравшись под одеяло с огуречной маской на лице, Адриана облегченно выдох­нула.

Она задремала, когда зазвонил телефон, и спросонок ответила.

— Ади? Еще спишь? — прогудел в трубку Джайлз уди­вительно низким для такого субтильного человека голосом.

— Мы же договорились на час. А сейчас только десять. Зачем ты звонишь?

— Так-так, кто-то у нас отнюдь не ранняя пташка!

— Джайлз...

— Прости. Слушай, придется отменить сегодняшний ленч. Знаю, я ужасный друг, но получил более интересное предложение.

— Более интересное? Сначала эта птица называет меня жирной, а теперь ты говоришь, что получил более инте­ресное предложение?

— Птица?

— Проехали. Лучше просвети меня, что считается интереснее овощного салата, «Кровавой Мэри» и маникюра?

— О, не знаю... может... скажем... единственная возможность в жизни. Ты к этому готова?

– Готова, — заявила Адриана, изо всех сил прикидываясь равнодушной.

– Позвонили из агентства и сказали, что Рикардо застрял на съемках на Ибице и не смог вернуться к сегодняшнему заключению контракта.

Адриана понимающе помычала. Она смутно помнила, что парни были заклятыми соперниками, хотя подозревала — яростно соперничает скорее Джайлз, чем Рикардо, который, большому огорчению Джайлза, вполне довольствовался договоренностями агентства. Он работал с большинством знаменитостей Голливуда, и его график был расписан на год вперед на участие в шоу по вручению различных наград. Эти парни вместе учились в школе парикмахерского искусства, вместе работали в салонах на Мэдисон-авеню, и вдруг ока­залось, что суперзвездой стал именно Рикардо.

– Как думаешь, какой на сегодня договор? — Судя по голосу, Джайлз готов был прыгать от восторга.

– Дай сообразить. Фотосессия? — спросила Адриана с отвратительно деланным энтузиазмом.

Он пропустил это мимо ушей.

– О, проехали. Уверен, тебе неинтересно знать, како­во это — причесывать Анджелину для съемок «Горожан­ки». А между прочим, именно в этом фильме ее называют самой сексуальной. Забавно, я думал пригласить тебя и кое с кем познакомить, но уверен, тебя никогда это не...

– Анджелина?

Единственная и неповторимая.

– Самая сексуальная собственной персоной?

– Говорят, по сравнению с этим фильмом «Мистер и Миссис Смит» смотрится как «Звуки музыки».

Адриана выдохнула:

–  Как думаешь, а Брэд там будет?

–  Кто знает? Все возможно. Я слышал, велика вероятность, что она возьмет с собой Мэддокса.

Мэддокс. Интересный поворот. Адриана не любила детей – особенно крикливых и сопливых, — однако влюбилась в этот брэнджелинский выводок. Естественно, крики и шмыганье не встречаются на страницах «Ю-эс уикли», но Адриана была уверена, что эти дети — другие: сдержанные, достойные, возможно, даже утонченные. И в воспитанности им не отказать. Она бы с удовольствием посмотрела на этого стильного приемного камбоджийца. Да и Пакс того стоит, но никто — ни Захара, ни даже Шайло — не сравнится с Мэддоксом. Адриана вскочила как подстреленная и начала лихорадочные поиски в шкафу. Что надевают на съемочную площадку?

— Я двумя руками «за»! — завопила она, теряя обыч­ную безмятежность. — Где и когда?

Джайлз был так добр, даже не засмеялся.

— Я знал, что ты заинтересуешься, — сказал он с наро­читой холодностью. — На углу Принс и Мерсер через час. Не уверен, где точно будет стоять парикмахерский и гри­мерный трейлер, но скинь мне сообщение, когда придешь, и я тебя найду.

Адриана дала отбой и бросилась под душ. Не желая показаться чересчур заинтересованной, она чуть-чуть припудрила волосы у корней детской присыпкой с лимонным запахом, но голову мыть не стала, избрав сексуально ниспадающие локоны. Затем увлажнила лицо кремом с легким эффектом загара и втерла немного блеска для губ в щеки, прежде чем нанести блеск непосредственно на губы. Белыми с блестками тенями коснулась уголков глаз — прием, заимствованный у матери, когда та работала моделью ‒ и наложила слой коричневато-черной туши, завершая макияж. Висевшее на стене увеличительное зеркало подтвердило, что косметика почти незаметна, но лицо в результате выглядит свежим, сияющим и эффектным.

Выбор наряда занял немного больше времени. Адриана отвергла два сарафана, тунику с поясом и узкие белые брю­ки, прежде чем нашла то, что нужно: идеально потертые тонкие «Ливайсы», подчеркивавшие ее безупречный зад, а к ним два коротеньких топа, надетые один на другой, завершали наряд туфли с пряжками, без каблуков из коллекции Хлое этого сезона. Кожа Адрианы, смуглая от природы и солнечных ванн на пляжах Рио, сияла на фоне белоснежных хлопчатобумажных топов, роскошные волосы струились по плечам. Золотые браслеты на запястьях, а в качестве завершающего штриха — маленькие, обманчиво простые золотые серьги в форме узла. Через сорок пять минут после разговора с Джайлзом Адриана на цыпочках кралась мимо ванной комнаты, боясь разбудить спящую птицу.

Раздался страшный вопль.

Адриана услышала хлопанье крыльев и новый звук — непонятный, но странно печальный. «Господи, — подума­ла она, открывая дверь в ванную. — Можно подумать, он там умирает».

— Ты не можешь сейчас умереть, — обратилась она к задрапированной клетке. — По крайней мере имей совесть и дождись, пока я вернусь после встречи с Мэддоксом. А лучше подожди Эмми. Понятия не имею, что делать с мер­твой птицей.

Молчание. Затем новый скорбный крик. Адриана не слышала раньше ничего подобного, но тоскливый крик заставил девушку поежиться от страха.

Ворвавшись в ванную, Адриана сорвала с клетки по­крывало, страстно желая успокоить страдающее существо.

— Что такое, Отис? — проворковала она сквозь пру­тья клетки. — Ты заболел?

И только когда попугай красноречиво и совершенно нормально наклонил голову набок, Адриана поняла, что ее провели. Она вылетела из ванной и успела преодолеть половину пути до двери, прежде чем Отис трижды провозгласил: «Жирная девочка!»

 – Можешь сдохнуть, крылатый грызун. Надеюсь, твоя смерть будет медленной и мучительной. А я попляшу на жалкой птичьей могилке.

Ситуация просто возмутительная! Чувство вины не позволяет Эмми продать или усыпить проклятую птицу, но почему другие должны терпеть ее выходки? А что прикажете делать, если лучшая подруга звонит вечером накануне отлета в панике, поскольку ее ветеринар больше не принимает птиц на постой? Любая вменяемая девушка сказала бы, что вещи, которые нельзя носить, есть или использовать в качестве аксессуара, ее не интересуют, но в конце концов откровенная паника Эмми сделала свое дело. Эмми клялась, что Отис практически не требует ухода исключением редких перепадов настроения. Адриана вероятно, даже и не заметит его присутствия. Да, не заметит. Именно поэтому она стояла в лифте, прикидывая, не раздалась ли за последние дни в бедрах. И именно поэто­му собирается пробежать двадцать кварталов до центра вместо того чтобы взять такси, поскольку ей явно нужны упражнения. Проклятый канюк!

К моменту прибытия на место сердцебиение Адриа­ны участилось от физической нагрузки и возбуждения, и она слегка вспотела, но сияющая влажная кожа лишь уси­лила ее красоту. В глазах встречных мужчин читался не­мой вопрос, не поднялась ли она только что из постели после утренних занятий любовью. Адриана выглядела со­блазнительно.

Джайлз появился через несколько минут после полу­ченного сообщения. Возле одного из трейлеров он запри­метил группу личных ассистентов, наблюдавших за ними, поэтому схватил Адриану за бедра, привлек к себе и поце­ловал в губы.

— Черт, девочка, ты великолепна! Я почти жалею, что не натурал.

– Да, querido[13], я тоже. Не раздумывая вышла бы за тебя замуж. Если в течение года я не найду себе мужа, женишься на мне?

— Заманчивое предложение. Связать себя с одним человеком до конца жизни, да еще и с женщиной? Лучше сразу меня кастрируй.

– Послушай, у нас будут совершенно свободные отношения, разумеется... ты можешь спать, с кем захочешь... но будем вместе ходить на вечеринки и семейные сборища, а в остальном жить своей жизнью. Мы станем новыми Уилли и Грейс[14]. По-моему, звучит заманчиво.

– Да, Ади, дорогая, но какая мне от этого выгода? Ведь могу делать все это, не будучи женатым...

– Какая тебе от этого выгода? — Хмыкнув, Адриана при­жала палец к губам, притворившись, что размышляет. — Дай подумать. О, не знаю... неограниченный доступ к моему бездонному кошельку? Это годится?

Джайлз упал перед ней на колено и поднес к губам ее руку.

– Адриана де Соза, ты выйдешь за меня замуж?

Она засмеялась, поднимая его:

 – Один год, querido. У меня один год на то, чтобы най­ти себе достойного мужа... а под достойным я подразуме­ваю такого, который хотел бы заниматься со мной сексом... ну а если не получится, мы сойдемся с тобой. Ну как, под­ходяще?

— У меня уже встал, клянусь. Только повтори еще ра­зок: бездонный кошелек.

Они прошли половину Принс-стрит, когда он сообщил, что Анджелины не будет.

— Скажи, что ты шутишь. Я, между прочим, проснулась, приняла душ и оделась в десять утра. Мэддокс с ня­ней хотя бы здесь?

– Прости, дорогая. Но через двадцать минут у меня по расписанию Пол Радд, и ты можешь присутствовать.

– Видимо, он красивый, — фыркнула Адриана.

– А если будешь хорошей девочкой, я позволю тебе остаться на съемки...

– Спасибо, нет. У меня сегодня встреча с тем финансистом.

—   О! Понял. Между прочим, сегодня вечером они снимают сцену с Тайрой[15]... сцену в белье... и, по слухам, к ней может присоединиться Наоми...

—  Заткнись.

—  Я не шучу.

—  Когда?

—  Назначено на семь в «Скай студиос». По окончании, вероятно, будет выпивка.

Адриана медленно выдохнула и посмотрела на Джайлза.

—  Я в деле.

—  Заметано.

Он открыл дверь трейлера и пропустил Адриану вперед. В одном из четырех кресел спиной к зеркалу с подсветкой сидела девочка-подросток, которую Адриана не узнала, невысокая полная женщина-стилист орудовала круглой щет­кой, укладывая ее густые волосы. Три других кресла опус­тели совсем недавно, в них еще валялись щетки «Мейсон Пирсон», ионизирующие фены «Т-3» и всевозможные сред­ства для ухода за волосами и укладки «Керастаз».

— Джайлз, начало сдвинули на полчаса, потому что Тобиасу нужно уйти пораньше, — известила стилистка, пе­рекрикивая шум фена. — Я здесь управлюсь, может, пой­дешь на площадку, нанесешь завершающие штрихи?

— Иду, — промурлыкал Джайлз, вскинул на плечо ог­ромную сумку с парикмахерскими принадлежностями, и указал Адриане в сторону двери. — Вперед — на съемоч­ную площадку!

Съемки уже шли, когда они прибыли к складскому зда­нию, второй этаж которого служил съемочным павильоном, и их пропуска проверили сразу три личных ассистента.

— Проникнуть сюда труднее, чем в «Ше Круз», — прошептала Адриана, когда они наконец-то попали внутрь.

Джайлз улыбнулся, старательно обходя путаницу кабелей и удлинителей.

–  Как раз перед твоим приходом я наблюдал, как они заявили почтальону, что почту можно доставить только после окончания съемки.

Высота потолков второго этажа в типичном для Сохо здании составляла шестнадцать футов, стены здесь были из неоштукатуренного кирпича и повсюду стояли совре­менные, устрашающего вида, скульптуры. В гостиной пе­ред камином рабочие установили громадную кровать с металлическим балдахином, похожим на большую полую коробку. Накрытая красивым покрывалом, в котором со­четались коричневый и лаймово-зеленый цвета, в окру­жении невысоких, в том же стиле прикроватных столи­ков, кровать казалась снимком из каталога «Уэст элм». Но гораздо интереснее была лежавшая на ней практически обнаженная актриса.

— Тишина на площадке! — послышался откуда-то сверху низкий мужской голос.

Джайлз схватил Адриану за руку, оба застыли.

— Приготовиться! — крикнул другой мужчина.

Со всех сторон ему ответил хор голосов.

— Приготовиться!

— Приготовиться!

— Мы готовы!

— И... мотор!

Адриана обернулась и увидела, что последние слова произнес человек в массивных наушниках, сидевший чуть в стороне от нее. С напряженным вниманием он подался вперед на своем стуле, с предельной сосредоточенностью всматриваясь в центральный монитор. Девушка рядом с ним усердно делала пометки на прикрепленном к планшетке листе бумаги. Адриана предположила, что это режиссер, бог во плоти, и догадка счастливо подтвердилась, когда она, переместившись на шаг влево, смогла прочесть надпись на спинке стула. К черной ткани были пришиты крупные буквы: ТОБИАС БЭРОН. Но Адриана не ожидала, что он настолько молод: его послужной список под стать пятидесятилетнему или даже шестидесятилетнему человеку, а этому на вид нельзя было дать больше сорока

Джайлз и Адриана наблюдали за съемками двадцатисекундного эпизода: актриса в расстегнутой рубашке, белых хлопчатобумажных шортиках, которые почему-то выглядели в десять раз сексуальнее любых танга, читала роман. Она небрежно поглаживала себя по животу и перелистывала страницы, когда Адриана сообразила, что ее тело — копия Анджелины.

— Снято! — крикнул Тобиас.

Джайлз немедленно метнулся к актрисе и принялся взбивать ее волосы, не обращая внимания, что девушка опирается на локти и закинула голову, словно в экстазе.

Через несколько минут с той же самой мизансценой последовала новая череда команд «приготовиться» и «мо­тор!». Только на этот раз, когда актер с идеальной фигурой лег на девушку, запищал мобильный телефон. Мобильный телефон Адрианы. Сорок человек обернулись в ее сторо­ну, а она под их взглядами, нисколько не спеша, порылась в сумке, достала мобильник и отключила его, предвари­тельно посмотрев, кто звонит.

— Снято! — завопил Тобиас. — Что тут такое? Люби­тельские игры? Отключить сотовые! А теперь начнем с вы­хода Фернандо. Быстренько, и... мотор!

На этот раз режиссер остался доволен игрой актеров и неохотно объявил перерыв. Джайлз так крепко стиснул руку Адрианы, что ногти впились ей в ладонь. Он был в ярости — Джайлз обычно вопил по всякому поводу, — но не успел вытащить ее за дверь для выволочки, как их пе­рехватил Тобиас. Наушники он повесил на шею, хмурил­ся и гневно качал головой, тогда как остальные члены груп­пы отошли подальше во избежание прямого контакта, но оставаясь достаточно близко, чтобы слышать предстоящий разговор.

— Кто вы? — требовательно спросил Тобиас, глядя прямо на Адриану.

– Простите, мистер Бэрон, — начал заикаться Джайлз. — Заверяю вас, что ничего подобного никогда не...

Тобиас перебил Джайлза раздраженным взмахом руки, не отводя взгляда от Адрианы:

– Кто вы?

Он пристально смотрел на нее, и Адриана отвечала тем же. Почти на полминуты пара сцепилась в мощной без­молвной схватке. Адриана пришла в восторг от его стойкости — большинство мужчин охватывало беспокойство, когда она хранила вызывающее молчание. Понравилась ей и его солидность. Он был чуть выше среднего роста, вероятно футов шесть, но облегающая футболка подчер­кивала торс, зрительно делавший его крупнее. Насколь­ко Адриана могла судить, и загар, и густые темные воло­сы были натуральными. Стояла она достаточно близко, чтобы чувствовать запах этого мужчины, и он ей тоже понравился: отличное сочетание свежевыглаженного бе­лья и легкого мужского одеколона.

Отчаянно стараясь не показаться виноватой, она ска­зала:

— Меня зовут Адриана де Соза.

— А, тогда это все объясняет.

— Простите?

Возможно, этот мужчина знаком с ее матерью и поэто­му не удивился, что Адриана вела себя как дива. Не в пер­вый раз человек из индустрии развлечений соединял из­вестную фамилию Адрианы и ее роскошную внешность.

— Это объясняет, почему такая молодая девушка, как Вы, использует в качестве звонка песню Жуана Жилберту. Из Рио?

— Вообще-то из Сан-Паулу, — промурлыкала Адриана — Вы не похожи на бразильца.

  – Нет? Из-за имени или носа? — Он наконец улыбнулся. –  Не нужно быть бразильцем, чтобы узнать босанову.

– Простите, я не расслышала, как вас зовут. Вы?.. — спросила Адриана, распахнув глаза.

Из многолетнего опыта она знала, что если обращаться с самоуверенными мужчинами как с грязью, они твои навеки.

На мгновение его улыбка померкла, прежде чем смениться широкой ухмылкой, означавшей: «Привет, соперник. Мне это нравится». И хотя он не попросил немедленно номер ее телефона, Адриана не сомневалась, что еще услышит о Тобиасе Бэроне.

 

— Почему ты молчишь? — спросил Рассел, двигаясь по шоссе Мерритт-паркуэй, забитому машинами, как авто­стоянка, ситуация усугублялась его упорным отказом из­бегать Тройки Транспортных Ужасов: они выехали из го­рода не просто в час пик, но в час пик пятницы, да еще и в летние выходные.

Ли вздохнула. Всего три дня до желанного Понедель­ника без общения с людьми.

— Так, обычный страх.

— Они не такие уж плохие, дорогая. Должен сказать, я не совсем понимаю, почему они тебя раздражают.

— Ну наверное, потому что ты встречался с ними пять раз за свою жизнь, и что-что, а произвести первое впечат­ление они умеют. Они не начнут своей мощной подрыв­ной работы, пока ты не познакомишься с ними по-настоя­щему и станешь доверять. А тогда... держись.

Злясь, что он защищает ее родителей, она прокрутила меню айпода и включила звук на всю мощь. Из динамиков грянула «В ожидании, пока изменится мир» Джона Мейера

Они ехали в новом «рейнджровере» Рассела, который она терпеть не могла. Когда несколько месяцев назад он поинтересовался, какие машины ей нравятся, Ли только пожала плечами.

— Прелесть жизни в Нью-Йорке заключается в том, что тебе не нужен автомобиль. Зачем беспокоиться?

—   Затем, дорогая, что по выходным я хочу уезжать тобой в романтические путешествия. Машина дает свободу. И кроме того, канал оплатит мне гараж в городе. Так есть какие-нибудь предпочтения?

–  Да нет.

– Ли, так не пойдет. Мы будем пользоваться автомобилем вместе. У тебя действительно нет никаких мыслей?

– Не знаю... синий цвет.

Ли понимала, что ведет себя безобразно, но ей и в са­мом деле было наплевать. Рассел помешан на автомоби­лях независимо от того, нравится ей это или нет, зачем же

тогда вникать?

–   «Синий цвет»? Ты ведешь себя как стерва.

Порадовавшись, что он наконец-то огрызнулся — ред­чайшее событие, — Ли немного смягчилась.

— Генри водит синий «приус», и автомобиль ему нра­вятся... говорит, потрясающе экономичен. Кто-то сказал, что «Искейп-гибрид» тоже хорош... Хоть и внедорожник, танком не выглядит.

— «Искейп-гибрид»?

— Не знаю. Не обязательно его покупать. Еще мне нра­вится «ниссан»... Как же он называется? «Мьюрал»?

— «Мурано». Ты серьезно?

— Вообще-то я уже сказала, что мне абсолютно все рав­но, ноты настаивал. Покупай, какую хочешь.

Последовал длинный монолог, в ходе которого Рассел превозносил многочисленные достоинства «рейнджровера». Он рассказал об его интерьере, экстерьере, лошади­ных силах, эксклюзивности, стильности и практичности в плохую погоду (что примечательно, не упомянув о неэко­номичности и трудностях с обслуживанием, но Ли воздер­жалась от комментариев). Он невольно надел личину телеведущего и все говорил и говорил: оживленный, но мягкий баритон, спокойный взгляд, идеальная поза. Именно это делало его таким обаятельным и располагающим на экране и невыносимым, когда они были наедине. Ли гадала, что подумали бы все эти девушки, которые писали ему на сайт и присылали свои соблазнительные фотографии, если бы увидели такого Рассела: столь же великолепного, но еще и самодовольного и весьма занудного.

Он только что закончил рассказывать ей про обещание, данное одним баскетболистом своей команде когда они въехали на подъездную дорожку. Родители Ли без особого желания поменяли городскую квартиру на Гринвич восьмидесятых годах, когда бабушка умерла, оставив семейный дом единственному сыну. Отец Ли еще занимал должность младшего редактора, а мать только что закон­чила юридическую школу, поэтому возможность жить бес­платно была слишком хороша, чтобы ею пренебречь. Ли с дошкольного возраста, обитая в красивом старом доме свободно играла в лесу, отмечала свои дни рождения у бас­сейна и лишилась девственности в прохладном, похожем на пещеру цокольном этаже, отдав ее парню, чье имя она помнила, но лицо как-то затуманилось; и все равно много лет она не чувствовала себя дома в этом особняке с пятью спальнями.

Ли набрала секретный код (1-2-3-4, естественно) на па­нели в гараже и поманила Рассела за собой. Мать даже не выбежала на улицу, чтобы, схватив Ли за руку, рассмотреть обручальное кольцо и, утирая слезы, поцеловать единственную дочь и будущего зятя, но Ли достаточно себя знала, чтобы признать: подобное поведение матери не вызвало бы у нее ничего, кроме раздражения и нелов­кости. Миссис Эйзнер не относилась к сентиментальным слезливым женщинам, и в этом они с дочерью были похожи.

— Мама? Папа? Мы приехали! — Она провела Рассе­ла через красивый холл, в котором давным-давно переста­ли оставлять грязную обувь и мокрую верхнюю одежду и вошла на кухню. — Где все?

— Иду! — откликнулась мать из гостиной.

Мгновение спустя она появилась перед ними, небрежно-элегантная в одной из триллиона своих рубашек-поло, спортивного покроя брюках-капри и мокасинах от «Тодс»

– Рассел! Поздравляю! О, я так рада за вас обоих! — обняла дочь и поцеловала Рассела в щеку. — А теперь садись, чтобы я могла толком разглядеть эту сверкающую штучку. Даже не верю, что мне пришлось ждать этого две­надцать дней!

«Пассивно-агрессивное замечание номер один, — по­думала Ли. — Встаем и убегаем».

— Простите, что не дождался вашего с мистером Эйзером возвращения, но мне так хотелось сделать предло­жение в нашу первую годовщину, — поспешил объяснить Рассел.

Ее родители вернулись из своего ежегодного трехне­дельного паломничества в Европу поздно вечером накану­не их годовщины и настояли, чтобы счастливая пара при­ехала к ним на праздничный ужин.

— Ну что вы, — взмахнула рукой мать. — Мы понима­ем. Кроме того, теперь для этого в родителях и не нужда­ются, не так ли?

Номер два. И в рекордный срок.

Рассел прочистил горло, достаточно сконфуженный, чтобы Ли на мгновение ему посочувствовала. И решила прийти на выручку.

— Мам, как насчет бокала вина? Есть что-нибудь в хо­лодильнике?

Миссис Эйзнер указала на бар красного дерева:

— В охладителе для вина лежит пара бутылок шардоне. Твоему отцу оно нравится, но я нахожу его суховатым. Если Вы предпочитаете красное, придется принести из погреба.

– Думаю, мы выпьем красного, — заметила Ли в ос­новном ради Рассела. Она знала, что он не переносит бе­лое вино — в особенности шардоне, — но никогда не заявит о своих предпочтениях ее родителям.

– Вы посидите, — сказал Рассел с улыбкой как для церемонии награждения («Эмми», если быть точной, при­веденной в прошлом году за «Выдающуюся студийную недельную программу»). — Я схожу за вином.

Миссис Эйзнер потянула Ли за руку, чтобы рассмотреть кольцо под настольной лампой.

— Так-так, он, без сомнения, выполнил свое домашнее задание, не правда ли? И разумеется, ты тоже. Из Рассела выйдет чудесный муж. Ты должна быть довольна.

Ли секунду помедлила, не совсем понимая мать. Та имела в виду, что вся жизнь Ли была подготовкой к этому моменту, а это кольцо знаменовало собой успех которого никогда не могли дать ей ни окончание универ­ситета, Корнеллского между прочим, ни место ведущего редактора в «Брук Харрис». Она любила Рассела — правда, любила, — но Ли коробило, что собственная мать считает предстоящий брак самым большим достижени­ем в жизни дочери.

— Все это так волнующе, — преувеличенно широко улыбнулась Ли.

Мать вздохнула.

— Что ж, надеюсь, что так! Как же приятно для разно­образия видеть тебя довольной. Ты так долго и так много трудилась... Достаточно сказать, что это случилось своевременно.

— Мама, ты же сейчас...

Но прежде чем она успела сказать: «дала мне понять, будто, первое, я всегда в плохом настроении, и второе, на­столько стара, что едва не осталась без мужа», вернулся Рассел, за которым шел мистер Эйзнер.

— Ли, — проговорил отец так тихо, словно прошептал. — Ли, Ли, Ли.

Он совсем поседел, хотя, как многим мужчинам, это лишь придало ему аристократичности. Глубокие морщины, избороздившие лоб и залегшие возле рта и глаз, со­здавали ощущение мудрости и опыта. Даже его одежда — тридцатилетней давности темно-синий кардиган с кожа­ными заплатами на локтях и пуговицами-рычажками  — казалась интеллигентнее свитеров, предпочитаемых сегодня большинством мужчин.

Отец стоял в дверях рядом с пианино и внимательно ее рассматривал, словно решал, нравится ли ему ее новая стрижка и одобряет ли наряд дочери. Когда Ли стала подрастать, именно мать устанавливала для нее действующие правила — можно ли подвести глаза, прилично ли и в этом платье на танцы в школу, когда возвращаться школьного вечера, — но только отец взглядом или замечанием заставлял Ли почувствовать себя умницей или идиоткой, красавицей или немыслимой дурнушкой, сча­стливой или несчастной. И хотя эти замечания казались случайными, таковыми они не являлись. Каждое изрекае­мое отцом слово было продуманным, взвешенным, и горе человеку, не способному столь же точно и ясно высказы­ваться. Не было такого случая, когда отец повысил бы го­лос, но Ли помнила, сколько раз он разбивал ее аргумен­ты со спокойной безжалостностью, которая до сих пор держала ее в страхе.

— Он же редактор, — успокаивала мать маленькую Ли. — Слова — это его жизнь. Он аккуратен с ними. Лю­бит их, любит язык. В этом нет ничего личного, дорогая.

Ли кивала и соглашалась, изо всех сил стараясь не оби­жаться и тщательно подбирать слова.

– Привет, папа, — застенчиво произнесла она. Эмми и Адриана называли своих отцов «папочка», но невозможно было вообразить, чтобы она обратилась к своему отцу столь слащаво. Хотя шесть лет назад Чарлз Эйзнер и вышел на пенсию, он до конца жизни останется авторитетным главным редактором. Двенадцать лет он твердой рукой управлял издательством «Парамаунт паблишинг» — никакого, по его собственным словам, «гнилого либеральничания» по сравнению с современными большими издательскими домами, — оставаясь и с близ­кими слегка отчужденным и беспристрастным. Осенние

каталоги, издательский план, помощники редакторов, давление со стороны корпорации, даже сами авторы были абсолютно предсказуемы после первых нескольких лет

работы, и именно поэтому, как всегда полагала Ли, его особенно бесила непредсказуемость детей. И по сей день в присутствии отца Ли держалась по возможности спокойно и старалась быть рассудительной, не говорить, не подумав.

— Я уже поздравил моего будущего зятя, — сообщи он, направляясь к Ли. — Иди сюда, дорогая. Доставь мне такое удовольствие.

После короткого объятия и поцелуя в лоб — и то и другое без особой теплоты и сердечности, мистер Эйзнер пригласил всех в столовую и принялся давать указа­ния.

— Рассел, пожалуйста, разлейте вино по бокалам. Возьми­те в баре плоские бокалы, будьте любезны. Кэрол, салат нуж­но сбрызнуть уксусом. Все остальное готово, но я не хотел, чтобы он дал сок, пока мы ждем. Ли, дорогая, ты можешь сесть и расслабиться. В конце концов, сегодня твой особый вечер.

Она сказала себе, что только параноик и невротичка воспримут это иначе, нежели комплимент, но не могла из­бавиться от чувства, что это небольшая нападка.

— Хорошо, — отозвалась она. — Я буду официальной отдыхающей.

За салатом из аругулы[16] с козьим сыром они поговори­ли о путешествии родителей, а о своем обручении расска­зали за филе-миньон с гарниром из спаржи и картофеля с розмарином. Рассел развлек сидящих за столом рассказом о покупке кольца и о том, как планировал сделать предложение, и родители Ли улыбались и смеялись гораздо больше, чем обычно, и все дышало цивилизованным спокойствием и почти доставляло удовольствие, пока в разгар десерта не зазвонил телефон Ли. Она достала из-под стола сумку и вынула мобильный.

— Ли! — упрекнула мать. — Мы едим.

— Да, мама, знаю, но это Генри. Извините, я на минутку.

Она пошла в гостиную, но, сообразив, что всем будет слышно, улизнула на террасу и, закрывая за собой дверь, уловила слова отца:

– Ни один издатель, с которыми я работал, не стал бы звонить своим редакторам в девять вечера в пятницу без серьезной надобности.

– Алло? — ответила она, убежденная, что отец прав и Генри звонит, чтобы ее уволить.

После истории с Джессом Чэпменом прошло десять дней, и хотя Ли сто раз извинилась, Генри казался отчужденным и рассеянным.

– Ли? Это Генри. Извини за поздний звонок, но до зав­тра я ждать не мог.

«Ну, сейчас скажет», — подумала она, собираясь с си­лами. Мало того, что ее уволили из издательства, когда она вот-вот должна была стать самым молодым старшим ре­дактором в истории, вернуться и сообщить об этом отцу будет немыслимо.

– Да ничего. Я у родителей, и мы как раз закончили ужинать, так что нормально. Все в порядке?

Генри вздохнул. Черт! Ситуация, наверное, хуже, чем она предполагала.

– Ты с Чарлзом? Отлично. Ему понравится новость.

Ли глубоко вздохнула и заставила себя произнести:

– Да?

Получилось похоже скорее на скрип, чем на человече­скую речь.

– Ты сидишь? Ты не поверишь. Видит Бог, я сам едва верю.

– Генри, — тихо проговорила она, — пожалуйста.

–  Я только что разговаривал с Джессом Чэпменом... слава Богу, — подумала Ли, наконец разжав стиснутую в кулак свободную руку. — Он просто хочет мне сказать, что Джесс выбрал издателя». Она понимала, что ей, вероятно, следовало бы волноваться, выбрал он «Брук Харрис» или нет, но захлестнувшее Ли облегчение не оставило место для иных эмоций.

— ...и он решил, что следующий свой роман опубликует у нас.

— Генри, это же чудесно! Я просто в восторге. И конечно ты знаешь, что я еще раз лично перед ним извинюсь, когда …

Он перебил:

— Я не закончил, Ли. Он хочет, чтобы мы его издали но при одном условии: редактировать его будешь ты.

Ли только хотела сказать «ты шутишь», когда Генри продолжил:

— И это не шутка.

Ли попыталась сглотнуть, но в рот словно вата наби­лась. Возбуждение, облегчение и ужас были почти невы­носимыми.

— Генри, пожалуйста.

— Пожалуйста — что? Ты меня слышала? Автор но­мер один из списка бестселлеров «Нью-Йорк таймс», об­ладатель Пулитцеровской премии, пять миллионов экземп­ляров его произведений продано по всем миру, попросил— нет, простите, потребовал, — чтобы редактором у него была ты, Ли Эйзнер.

— Нет.

— Ли, возьми себя в руки. Я не знаю, как еще сказать. Он хочет тебя и только тебя. Говорит, что, добившись на­стоящего успеха, не встречал еще такой откровенности. Все только баловали его, потакали, говорили, какой он выдаю­щийся, но никто — ни редактор, ни издатель, ни агент — ни разу не высказались откровенно. И ему, по-видимому, понравилось, что ты не побоялась ответить честно. Вот тебе его слова: «У этой девочки нулевая терпимость к дерьму и у меня тоже. Я хочу с ней работать».

— « Нулевая терпимость к дерьму»? Генри, основа мое работы — говорить авторам то, что они хотят слышать. Черт, вся моя жизнь на этом основана. Иногда я допускаю промахи, но...

 – Промахи?

— Ладно, я немного преуменьшила. Всем известно, иногда я говорю не думая. Но вряд ли способна на чест­ность по заказу. Просто могу ляпнуть неожиданно для себя самой.  

 – Ну я-то об этом знаю, но наш друг Джесс пока нет. И не узнает. — Он помолчал. — Ли, должен сказать, я был шокирован до глубины души, как и ты. Но, пожалуйста, выслушай меня очень внимательно. Что есть, то есть. Я бы не согласился, если бы не был абсолютно уверен, что ты справишься. И не только справишься — запустишь весь механизм. Мне, безусловно, не требуется объяснять, на­сколько это важно для твоей карьеры. Я даю тебе эти вы­ходные, не спеши, подумай и приходи прямо ко мне, когда приедешь, в понедельник в офис, хорошо? Я полностью тебя поддерживаю, Ли. Все будет отлично.

Семья обсуждала, следует ли устраивать вечеринку по случаю помолвки, когда Ли вернулась за стол и тихо объяви­ла, что будет редактировать новую книгу Джесса Чэпмена.

— О, у него выходит новая книга? — спросила мать, наливая себе еще кофе. — Как мило. Он давно ничего не издавал, не так ли?

Рассел понял чуть больше, но не намного. Конечно, он поддерживал Ли, всегда с гордостью рассказывал своим друзьям и коллегам о ее работе и знал, что Ли, весьма вероятно, оскорбила в тот день Джесса Чэмпена в кабинете у Генри, но авторы, подобные Джессу Чэпмену, никогда не значились в первых строчках его личного списка книг, стоящих внимания.

Собственно, это не играло особой роли. Единственный человек, понявший значимость ситуации, прекрасно ее услышал. У отца был такой вид, будто кто-то перепутал его живот с боксерской грушей.

– Джесс Чэпмен? Тот самый Джесс Чэпмен?

Ли только кивнула, боясь, что не сдержится и позло­бствует, если откроет рот.

Он быстро оправился и, провозглашая тост, поднял бокал, но Ли видела сомнение и недоверие в его глазах поняла, о чем он думал: не ошибка ли, что дочь, такая неопытная по сравнению с его блистательной карьерой будет редактировать работу автора, превосходящего по величине всех, с кем он когда-либо имел дело. Ли почти посочувствовала ему — почти, — когда увидела, что впервые в жизни ее отец, мастер слова, великий гуру, судья и коллегия присяжных, потерял дар речи.

 

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: