Евразийство как исторический замысел

Евразийцы объясняют окружающую их действительность и в то же время ставят своей задачей сделать ее иной.

Проблема русской революции есть тот основной стержень, около которого движется их мысль и их воля как мысль и воля людей рус­ского мира и носителей русского призвания во вселенной.

Они чувствуют неслучайность революции. Они прозревают ее глу­бокий смысл. И в то же время знают, что нынешний этап русской ре­волюции не есть последний ее этап. Они готовят следующую ее фазу. Евразийство проникнуто движением. Они все в становлении, в уси­лии, в творчестве. Диалектика — любимое слово евразийцев. Она яв­ляется для них символом и путем движения.

Евразийцы не боятся противоречий. Они знают, что из них соткана жизнь. Евразийцы живут в противопоставлениях. В своей системе они совмещают традицию и революцию. И они совершенно уверены, что в дальнейшем развитии событий не они, но история совместит эти начала.

Даже в нынешней советской действительности много традицион­ного. Традиция отрицается, но она налицо. Одно из отличий евра­зийцев от других современных русских группировок заключается в том, что они явственно ощущают черты исторических преемств, уже и теперь пронизывающих революцию. Здесь можно было бы многое сказать и о политическом строе, и о строе экономическом (этатизм), и о постановке национального вопроса: Кое-что на эту тему мы ска­жем в дальнейшем. Тут же хотим подчеркнуть, что евразийцы не за­крывают глаза на отрицательное в традиционном: на малое уважение к человеческой личности, к свободе ее самоопределения, на духов­ный гнет, на злоупотребление принуждением.

Но они видят не только отрицательное. Они видят и положитель­ное, и в то же время русское традиционное — в поставлении многих на служение общему делу, в обращении к инстинктам самопожертво­вания и аскезы, в грандиозности замысла и в силе организации.

Чрез все это нужно пройти, чтобы отыскать синтез между общим делом и интересами личности. Евразийцы стремятся к такому синте­зу. И считают, что опыт революции его подготовляет.

Идея и понятие личности занимают центральное место в миро­воззрении евразийцев. Они вносят их также и в проблемы филосо­фии истории. Культуру и культурно-исторические миры они пони­мают как особого рода «симфоническую личность». Традиция есть духовный костяк такой личности. Евразийцы крепят этот костяк в той культуре, к которой принадлежат, но делают это не в спазматиче­ской гримасе охранительного рвения, а в творческом усилии, ставя­щем своей целью приобщить к традиции вновь возникающее, в тра­диционном осуществить небывалое. Дело идет не о мертвой, механи­ческой традиции, но о традиции, преображенной и очищенной.

Русский мир евразийцы ощущают как мир особый и в географи­ческом, и в лингвистическом, и в историческом, и в экономическом и во многих других смыслах. Это «третий мир» Старого Света — не со­ставная часть ни Европы, ни Азии, но отличный от них и в то же вре­мя им соразмерный. Подчеркнем только, что Россию-Евразию евра­зийцы воспринимают как «симфоническую личность». Они утвер­ждают непрерывность ее существования. Она живет и в СССР, но только не осознает в нем своего существования.

С точки зрения евразийцев задача заключается в том, чтобы лич­ностную природу евразийского мира возвести в сознательное на­чало. Замена в революционной России лозунгов Интернационала лозунгом укрепления и развития самодовлеющего мира России-Ев­разии уже способствовала бы в значительной мере примирению ре­волюции и традиции. Те побуждения, которые находятся в действии

во всем том, что есть творческого и подлинного в «пятилетке», под­готовляют эту замену. Но в СССР побуждения эти стоят под знаком враждебности к окружающему миру (называемому там «капитали­стическим окружением»). Замысел евразийцев заключается в том, чтобы самоутверждение особого мира России-Евразии сделать фак­тором творческого сближения ее с окружающим миром.

Чем была Россия, ощущавшая себя частью Европы, входившая в систему европейских держав, как это было во весь период Империи? Несмотря на свою политическую силу, в культурном отношении она чувствовала себя, а часто была третьестепенной Европой. Этой уста­новкой максимально затруднялся творческий вклад России в миро­вую культуру. Кому интересны зады европейской цивилизации, ко­гда можно обратиться к передовым ее представителям. И может ли существовать настоящий пафос культурного творчества там, где ос­новной задачей является уподобление этим передовым представите­лям, где подражательность, а не творчество, является законом жиз­ни? Что же касается настоящей Европы, то пренебрежение являлось и является единственно возможным отношением к этим своим за-, дворкам.

Коммунисты несколько видоизменили установку старых русских западников либерального и радикального толка. Вопрос идет уже не о том, чтобы «догнать» Европу. Ставится задача «догнать» и «пере­гнать» Европу и Америку, причем наиболее важным является, конеч­но, задание «перегнать». Здесь уже возникает возможность творчест­ва, но чисто механическая постановка задачи сковывает и здесь твор­ческие импульсы.

Есть еще одно существенное различие между русскими западни­ками, либералами и радикалами, и западниками новыми — коммуни­стами. Первые хотели и хотят (ибо и сейчас существуют еще, хотя и совершенно вышли из моды) во всем и всецело уподобить Россию Европе, сделать ее как бы зеркальным отражением Европы, повто­рить в ней все европейские формы. Коммунисты основное свое уче­ние (материализм и марксизм) заимствовали из Европы. Но в жиз­ненной практике они осуществили нечто такое, чего ни в Европе, ни в Америке нет. И от этого своего осуществления они не желают отка­зываться. Совсем наоборот, осуществленное ими они желают навя­зать и всему остальному миру. Здесь-то и разверзлась пропасть между коммунистами и евразийцами. Ибо названное стремление несовмес­тимо с личностным пониманием культуры. Утверждая личностную природу евразийской культуры, евразийцы ценят и чтят это качество и в других окружающих культурах. Уже и в чисто формальном смыс­ле для них неприемлема установка навязывания своего решения дру­гим культурам. Они желают сближения с другими. Но единственный внятный для них закон есть закон творческого взаимодействия.

И не менее важно то, что по существу коммунистическое решение не кажется им ни подлинным, ни окончательным. Они не скрывают от себя, что оно связано во многих чертах с определенными сторона­ми русской истории, выражает их и в себе несет. Но во многом оно символизирует худшие стороны русской истории, выражает собой ее ограниченность. И по основной концепции евразийцев оно есть все­го лишь преходящий этап, который должен смениться новым, евра­зийским этапом.

Каким же должен быть этот этап? Из сказанного вытекает, что от­вет на этот вопрос лежит в плоскости культурно-исторической. Ев­разийцы притязают на политическую роль, они стремятся решить политическую проблему. Но эта роль и это решение вытекают, в их понимании, из определенной культурно-исторической установки.

Русская революция покончила с Россией как частью Европы. Она обнаружила природу России как особого исторического мира. Но в настоящее время это не более как намек и задание. Цель евразий­цев — реализовать его в исторической действительности. <...>

IV

Евразийцы являются горячими сторонниками планового начала. Нет, быть может, другого вопроса, в котором мировое значение рус­ской революции было бы столь значительным, как именно в вопросе внедрения идеи и практики плана, охватывающего собой всю сово­купность жизни страны. Идея эта не принадлежит русским комму­нистам, но коренится в особенностях русской истории. Механиче­скому этатизму коммунистов отвечают и механические методы вы­полнения плана в порядке прямого административного приказа, без всякого учета рынка как самостоятельной проверочной стихии.

Диалектическому этатизму евразийцев отвечает диалектическое понимание плана как действия на рынок и через рынок экономиче­ски вооруженного государства. Диалектика здесь заключается в том, что приказывающее государство признает не сводимое только к при­казу, и овладевает рынком не полицейскими, но экономическими ме­рами. Это прежде всего страхует само государство от неудачи, ибо дает возможность проверки решений и методов. План, проводимый полицейскими средствами, неизбежно превращается в карикатуру на план. <...>

В социологическом смысле евразийцы понимают революцию пре­жде всего как смену ведущего слоя. Ведущий слой есть та первая ре­альность, которую они видят в государственной жизни.

Во всяком государственном порядке можно различить властвова­ние определенной группы людей, объединенных тем или иным при­знаком...

Евразийцы конструируют понятие новой формы государственно­го строя, в которой принадлежность к ведущему отбору связана с ис­поведанием и служением определенной идее. Эту форму они называ­ют идеократической. Элементы подобного рода имеются при любом государственном порядке: их можно обнаружить и в аристократии, и в геронтократии, и даже в плутократии. Но во всех этих случаях общность мировоззрения есть производное от общности каких-то иных признаков, li только в идеократии названный момент стано­вится самостоятельным и основным началом в формировании веду­щего слоя. <...>

«Самоопределение национальностей», которое провозглашает коммунистическая власть, в значительной степени фиктивно. Это «самоопределение», даже в чисто культурной области, сводится к возможности усваивать на национальных языках коммунистиче­скую идеологию. Ведь каждая национальная культура должна быть, по учению коммунистов, «национальной по форме, но коммунисти­ческой по содержанию».

Евразийцы глубоко ценят коренное своеобразие каждого народа. Их основное усилие направлено к тому, чтобы каждому народу обес­печить возможность выявления и развития его действительных и не­повторимых качеств. И они уверены, что так называемые националь­ные особенности будут складываться в некоторую гармонию, будут порождать явления широкого и творческого общеевразийского на­ционализма.

Заменить в качестве руководящего, принципа в жизни России... коммунистический интернационализм общеевразийским национализ­мом и является одной из основных задач евразийства. <...>

Евразийцы стремятся к созданию новой социальной эпохи. В то же время, по их упованию, эпоха эта будет эпохой верь!.

Здесь раскрывается, в особом повороте, сказанное выше о сочета­нии революции и традиции. Наиболее жизненное из осуществленно­го революцией должно сопрячься с наиболее просветленным в тра­диции. <...>

 

П. Н. Савицкий

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. I. Особость как замещение Любви
2. I.6. Педагогика как учебный предмет и задачи профессионального
3. II этап (середина XVII в. - середина XIX в.) – психология как наука о сознании.
4. III. Грех как приспособление
5. III. КАК БОРОТЬСЯ ПРОТИВ ПОРОЧНЫХ ЖЕЛАНИЙ?
6. III. Речь как центральное звено психики человека
7. IV. Исцеление как избавление от страха
8. IV. СООТНОШЕНИЕ СИМВОЛИЧЕСКИХ И ЕСТЕСТВЕННО-ЯЗЫКОВщХ СИСТЕМ КАК ФАКТОР, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЙ ХАРАКТЕР КУЛЬТУРЫ
9. IV.5. Ресоциализация как организованный социально-педагогической процесс.
10. IX. Исцеление как исправленное восприятие
11. MRPII–система как черный ящик
12. S: Какое предложение не является односоставным неопределённо-личным?