Некоторые проблемы морфемного анализа слова

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 8Следующая ⇒

В качестве основной единицы своего уровня морфема характеризуется четырьмя важнейшими признаками: повторяемостью, значимостью, неделимостью и абстрактностью. Морфемный анализ абсолютного большинства слов любого языка дает нам множество элементов, отвечающих этим требованиям. Однако те же самые признаки, реализуясь в живой материи языка, наталкиваются на диалектическое противодействие своих «антиподов». Можно было бы сказать, что повторяемость, значимость, неделимость и абстрактность морфемы — такие общие правила, которые только «лучше смотрятся» на фоне подтверждающих их частных исключений. Но именно эти исключения обусловливают теоретические и практические сложности морфемного анализа слов в языках мира.

87. Повторяемость/уникальность морфемы

В частности, необходимым условием выделения морфемы является, как указывалось, ее повторяемость в разных словах и словоформах данного языка. В то же время существуют случаи, когда морфема выделяется как остаток членения. Данная проблема, разрабатывавшаяся Г. О. Винокуром, А. И. Смирницким, А. А. Реформатским и другими учеными, получила шутливое название «спор о буженине»: на русском материале она иллюстрируется словами типа буженина, пастух, куманика.

Действительно, в словах конина, свинина, телятина, зайчатина и т. п. выделяется суффикс -ин- со значением «мясо животного» (само животное названо в корневой морфеме). А как разделить на морфемы слово буженина? Поскольку оно также обозначает мясо определенного рода, то есть возможность поставить его в один ряд с перечисленными существительными и приписать это общее значение наличию суффикса -ин-. Но оставшаяся часть, «обрубок» бужен-, не обозначает в русском языке никакого животного и вообще отдельно, без -ин-, не употребляется. Перед нами, таким образом, типичный случай «уникальной» морфемы, не встречающейся в других словах. По той же причине нелегко описать и ее значение. Тем не менее, определенная семантика (не покрываемая значением суффикса) за ней остается. В принципе же остаточная выделимость морфемы создает основания для ее потенциальной повторяемости; это позволяет видеть в «обрубках» типа бужен- или -тух подобия нормальных корней и аффиксов (Реформатский 1975а: 8—10).

Возможен, однако, другой подход к данной проблеме. Сторонники его утверждают: повторяемость морфемы — правило, не терпящее исключений. Поскольку бужен- отдельно не встречается, то это не дает нам права и для выделения -ин-. Другими словами, в существительном буженина корень целиком буженин-, суффикса нет. А сходство со словами вроде конина, свинина — случайное (т. е. фонологическое, но не морфологическое). Точно так же нечленимы основы в словах пастух, любовь, куманика и всех подобных случаях.

Какое из этих решений предпочтительней? С позиций диалектического закона единства и борьбы противоположностей всякое правило должно иметь исключения. Если повторяемость морфемы — закономерность, то уникальные морфемы на этом фоне — случайность. Они и в количественном отношении единичны в сравнении с нормальными морфемами, но это исключение ценно именно тем, что оно лишний раз подтверждает общее правило.

Примеры «обрубков» встречаются при морфемном анализе слов в самых различных языках. Так, для концепции Л. Блумфилда

очень важным является подразделение языковых форм на связанные (никогда не встречающиеся изолированно) и свободные (употребляющиеся и самостоятельно). Это деление прежде всего помогает противопоставить корневые морфемы некорневым, но оно же обнаруживает уникальные морфемы (в частности, на материале английского языка). «Услышав, например, форму cranberry 'клюква', мы вскоре узнаем ее компонент berry 'ягода' и в других формах, например в blackberry 'черная смородина' (букв, «черная ягода»), а может быть, даже услышим его совершенно отдельно. Однако с первым компонентом формы cranberry дело обстоит иначе: мы не только будем напрасно ждать появления в изолированном виде формы *сгап, но сколько бы мы ни старались, мы никогда не встретим этот элемент нигде больше, кроме единственного сочетания cranberry...» (Блумфилд 1968: 167). Можно было бы возразить: элемент сгап (точнее, crane 'журавль') в английском языке все-таки существует изолированно; и этимологически название клюквы, вполне вероятно, есть «журавлиная ягода» (ср. и белор. журавты, рус. диал. журавика с тем же значением — ср.: 178. Однако ныне носитель английского языка не ощущает семантической связи между этими словами. Следовательно, морфемное членение английского существительного cranberry, действительно, даст «безродный обрубок», не имеющий себе соответствия в других словах: уникальную морфему сгап-.

Это поворачивает уже очерченную проблему повторяемости еще одной, новой стороной: требованием семантического тождества морфемы. Строгое соблюдение данного условия приводит на практике к расширению круга уникальных морфем. В самом деле, оказывается, что слова вроде русских клубника или земляника членятся ничуть не. лучше, чем упомянутое буженина (или куманика). В них тоже выделяются «подобия корня» (соответственно клубн- и землян-), потому что клубника для обычного носителя русского языка не соотносится с клубнем, а земляника — не более земляная ягода, чем многие другие. Но хотя семантическая связь здесь оборвана, уникальные морфемы вполне исправно выполняют свою функцию в слове. В целом же, как показывают многочисленные подобные случаи, слова на практике обладают разной степенью (градацией) морфемной членимости (Панов 1975).

88. Значимость/асемантичность морфемы

Другая, не менее глобальная трудность морфемного анализа связана с признаком значимости. Морфема определяется как минимальный значимый элемент языка, но анализ практического

материала приводит к выделению «асемантических» морфем, играющих роль вставок (прокладок, связок) между другими морфемами. Эти вставки имеют специальное название: интерфиксы. Классическими примерами интерфиксов являются гласные или согласные, соединяющие корни в сложных словах, типа рус. товар-о-вед, нефт-е-провод или нем. Geburtstagstisch 'праздничный стол ко дню рождения' (при Geburt 'рождение', Tag 'день', Tisch 'стол'). Другая разновидность интерфиксов встречается на месте соединения корневой морфемы с аффиксальной. Это явление известно самым различным языкам. В частности, в современном узбекском, так же как и в других тюркских языках, существуют специальные притяжательные аффиксы. Они присоединяются к имени и указывают на принадлежность обозначаемого предмета тому или иному лицу. Например, ота по-узбекски «отец», отам — «мой отец», отанг — «твой отец», отамиз — «наш отец» и т. д. Однако если существительное оканчивается на согласный, то перед притяжательными аффиксами (в 1-ми 2-м лице) вставляется гласный -и-: дафтар 'тетрадь', дафтарим 'моя тетрадь', дафтаринг 'твоя тетрадь' и т.д. Правда, не все языковеды считают этот соединительный гласный отдельной морфемой. В некоторых работах по узбекской грамматике -м и -им, -нг и -инг и т. п. рассматриваются как разновидности одного и того же аффикса.

В принципе все подобные разногласия упираются в одну общую проблему: должна ли морфема непременно иметь свое собственное значение или же слово может представлять собой последовательность разнородных единиц — значимых и незначимых? По данному вопросу среди ученых существуют две основные точки зрения, и обе они достаточно отчетливо представлены в русском языкознании (см., например: Земская 1973: 113—129; Лопатин 1977: 46, 54—55 и др.).

Согласно одной из них, признание незначимых морфем, интерфиксов, подрывает общее основание для выделения морфемы как минимальной значимой единицы. Даже если морфема сохраняет свой статус структурного элемента слова, она теряет принципиальные отличия от таких элементов плана выражения, как, скажем, слог. Да и сами морфемы становятся при этом внутренне неоднородными: одни из них обладают планом содержания, другие представляют собой просто «остатки формы». Поскольку же эти незначимые остатки формы не встречаются самостоятельно, а только при определенного рода морфемах и в определенных условиях, то спрашивается, не логично ли считать их частями соответствующих морфем, подобно тому как, скажем, глайд не считается самостоятельным звуком, а трактуется как призвук соседнего звука?

Иными словами, при данной точке зрения морфологические «прокладки» приплюсовываются к соседним морфемам (причем, заметим, естественней их приплюсовывать к корням, чем к аффиксам, так как корню более свойственно варьирование, да и вообще он, как правило, длиннее, а потому формальные вариации для него менее опасны — с учетом требования формального тождества морфемы). Таким образом, слово делится на морфемы без каких бы то ни было асемантических остатков, и классическое определение морфемы одинаково подходит для всех единиц, полученных в результате такого членения.

Согласно другой точке зрения, присоединение незначимых остатков формы к соседним корням или аффиксам неоправданно расширяет пределы формального варьирования морфемы. Например, кроме уже упомянутых морфов свет-, свет'-, свеч-, свещ-, у данного корня в русском языке придется выделять еще разновидности свети-(светить), света(светать), свеща- (освещать) и т. п. В этом смысле признание интерфиксов — более экономное решение. Но у такой точки зрения есть и другие достоинства. Появление морфемных прокладок вызывается наряду с фонетическими также структурно-грамматическими причинами. (Однотипные слова или словоформы могут быть образованы и без участия интерфиксов. Например, в русском языке рядом со сложными словами типа вагоновожатый существуют образования вроде пионервожатый.) Это значит, что интерфиксы появляются не автоматически, как глайды. Но их случайность оборачивается для данного слова необходимостью: они выполняют определенную структурную роль. Поэтому для незначимых морфем более подходит другая аналогия: со служебными словами. Как служебные слова в некотором смысле «нетипичные» слова, так и интерфиксы в каком-то отношении «плохие» морфемы. Однако это явление того же порядка, что и. «нормальные» аффиксы.

Что касается плана содержания интерфиксов, то следует прежде всего заметить, что и значимость «нормальных» морфем — суффиксов или префиксов — не всегда очевидна. Нередко их значение приближается к чисто структурной функции. Отсюда вытекает, что между «значимыми» и «незначимыми» морфемами нет непреодолимой пропасти, а есть постепенная градация по признаку семантической насыщенности. Интерфиксы замыкают эту градацию: они обладают в принципе лишь структурной функцией. Однако в конкретных случаях они могут стать носителем определенного грамматического значения. Иллюстрацией тому могут служить в русском языке глагольные пары типа белеть и белить, пьянеть и пьянить и т. п. В целом же как наличие уникальных морфем только

подчеркивает универсальность признака повторяемости, так и интерфиксы — это диалектическое исключение, подтверждающее общее правило — значимость морфемы.

89. Неделимость/дискретность морфемы

Еще одно диалектическое противоречие связано с третьим из основных признаков морфемы — с неделимостью (минимальностью). Этот признак вытекает из самого определения морфемы как элементарной единицы своего уровня. Но морфема — двусторонняя единица, и на нее распространяется действие того же закона асимметричности языкового знака, который наглядно проявляет себя на уровне слов. Данный закон, отражающий динамическую природу языкового знака, декларирует относительную самостоятельность двух его сторон: плана содержания и плана выражения. Тем самым существенно обогащается теория семантического и формального тождества языковой единицы: получают обоснование те случаи, когда форма оказывается шире выражаемого значения или, наоборот, значение — шире своей формы. Применительно к морфемному уровню это означает выделение следующих двух типов отношений.

А. Морфема может выражать одновременно более чем одно значение. В частности, многозначные аффиксы — характерное явление во флективных (фузионных) языках. К примеру, флексия -у в русских пишу или прочитаю синкретично, т. е. нераздельно, передает значения 1-го лица, единственного числа, настоящего-будущего времени и изъявительного наклонения. Крайним проявлением отношений данного типа («значение шире формы») служит ситуация, когда у значения вообще нет формы. Это — значимое пустое место, нулевая морфема. Здесь же можно рассматривать и те случаи, когда грамматическому значению не соответствует в плане выражения отдельный и непрерывный звуковой сегмент, но оно выражается в данной ситуации иными, супрасег-ментными средствами: последовательностью морфем, чередованием, ударением и т. п.

Б. Значение может выражаться более чем одной морфемой. Под эту рубрику подходят случаи, в которых морфема трудно идентифицируется формально: в ее плане выражения происходят обширные и нерегулярные (необъяснимые с синхронических позиций) изменения. Сюда относятся, в частности, примеры вроде рус. мат'-lматер'- или чуд-/чудес-, т. е. то, что в словообразовании называют наращением. У данного типа отношений между сторонами морфемы («форма шире значения») тоже есть своя крайняя точка: когда

форма вообще не имеет значения. Это уже описанные примеры семантически пустых морфем, интерфиксов.

Свойство неделимости (минимальности) морфемы осложняется также наличием в языках мира различного рода прерывных (дискретных, «разорванных») морфем. Так, для семито-хамитских языков характерна трансфиксация: корни (воплощающиеся в согласных фонемах) и аффиксы (выражающиеся гласными) входят друг в друга, по выражению А. А. Реформатского, как зубья двух расчесок. Во многих языках Европы и Азии представлена циркум-фиксация, или использование круговых, рамочных аффиксов. В частности, в немецком страдательные причастия от так называемых слабых глаголов образуются регулярным присоединением к глагольной основе циркумфикса ge...t: machen 'делать' — gemacht 'сделан', offnen 'открывать' — geoffnet 'открыт' и т. д. В русском языке аналогичным образом передаются некоторые способы глагольного действия, ср.: ходить — расходиться, бежать — разбежаться, кричать — раскричаться (циркумфикс раз...ся) и т. п. Основанием для выделения прерывной морфемы служит, очевидно, единство ее значения и функциональная неполноценность ее частей.

Таким образом, решение проблемы минимальности морфемы упирается в установление ее формального и семантического тождества. Независимо от того, выберет ли исследователь в качестве исходной точки описания план содержания морфемы (ее значение) или план выражения (ее фонемный состав), он с необходимостью должен будет учесть границы варьирования этой единицы во втором, противоположном плане. Поэтому, кроме описанных выше типов (А и Б) несоответствия между двумя сторонами одной морфемы, на данном уровне выделяются также отношения, связывающие разные морфемы. А именно: полное различие формы при тождестве содержания есть синонимия морфем, полное различие содержания при тождестве формы есть омонимия морфем.

Первое отношение можно проиллюстрировать русскими примерами типа смел- и храбр- или -и и -а для выражения значения множественного числа именительного падежа существительных мужского рода. Второе отношение (формальное совпадение морфем) охватывает, в частности, в английском языке флексию -s со значением множественного числа существительных, флексию -s, выражающую отношения принадлежности, и флексию -s, обозначающую 3-е лицо единственного числа глагола, ср.: brothers 'братья', brothers hat 'шляпа брата'' (возможно и «шляпа братьев»); plays 'игры', he plays 'он играет' и т. п. Другой пример — омонимия суффиксов -к- в русском языке: -к- с уменьшительным значением

(березка), -к- с процессуальным значением (перекупка), -к- со значением «лицо женского пола» (студентка), -к- с коннотатив-но-стилистической ролью (тетрадка), -к- семантически «пустое» (баядерка) и т. д.

Пл п

Сочетаемость морфем

Особое место в теории и практике морфемного анализа занимают вопросы, связанные с сочетаемостью морфем. Каждый значимый элемент слова, в соответствии со своей функцией, подчиняется определенным ограничениям в выборе «партнеров». Например, в современном белорусском языке суффиксы -ак, -ар, -ач, -6im, -шк, -чык, -ц(а) выступают как синонимичные: они образуют имена существительные со значением действующего лица. Однако каждый из этих словообразовательных аффиксов имеет свою лексическую базу, свой набор корней, к которым он присоединяется. Так, с помощью суффикса -ач можно образовать чытач, глядач, слухач и т. п., с помощью -шк — будаушк, вартаушк, мраушк и т. п., -ц(а) — абаронца, выканауца, забойца и т. д. «Узость» или «ширина» такой лексической базы предопределяет степень продуктивности конкретного словообразовательного типа (см. § 91).

Если обобщить сочетаемость морфем друг с другом в виде определенных типов окружения, то мы получим описание дистрибуции морфем — т. е. распределения их по классам.

Однако все это только одна сторона сочетаемости. В слове морфемы взаимодействуют друг с другом, и результаты этого взаимодействия проявляются как в плане содержания, так и в плане выражения.

«Сотрудничество» морфем в плане содержания наглядно воплощается в случаях опрощения, слияния нескольких морфем в одну. Так, сложение корневых морфем в один новый корень приводит к десемантизации былых участников этого объединения. Существительное Flugzeug в немецком означает не «летающий экипаж» (как можно было бы перевести буквально), а 'самолет'; GrojSmutter — не «большая мать», а 'бабушка'. В польском wieloryb — не «большая рыба», а 'кит', imiesidw — не «имя-глагол», а 'причастие', и т. п. Взаимодействие морфем, составляющих слово, проявляется также в том, что значение одного аффикса может усиливать, подчеркивать значение другого. Например, в формах превосходной степени русских прилагательных типа премудрейший или наикрасивейший семантика префикса и суффикса соотносится именно таким образом. В то же время, если какие-то части морфемной структуры слова синонимичны или антонимичны, то значение одной из них может

нейтрализовывать, «зачеркивать» значение другой. Так, если сравнить белорусское существительное настаунща и его русский эквивалент учительница, то в них выделяются тождественные суффиксы -нщ- и -ниц- со значением «название лица женского пола по характерной для него деятельности». В белорусском слове этот суффикс соединяется непосредственно с глагольным корнем настау-и составляет пару к маскулинному суффиксу -hik- (ср.: настаушк 'учитель'). В русском же слове, наряду с -ниц-, имеется еще суффикс -тель-. Значение его в общем то же, что и -ниц-: «название лица по деятельности» (учитель, писатель, избиратель и т. п.). Что же делает он в существительном учительница? По-видимому, значение морфемы -тель- в данном слове либо дублирует значение морфемы -ниц- (поскольку оба суффикса обозначают лицо), либо вовсе ему противоречит (если считать, что -тель- содержит указание на мужской пол лица). В любом случае, однако, -ниц- самодостаточно для выражения искомого значения (ср. другие слова, где нет -тель-: родильница, богохульница и т. п.) и, следовательно, -тель- семантически зачеркивается, лишается значения. Аналогичным образом объясняются многие случаи семантической опустошенности морфемы в слове (ср. рус. -от- в беготня, -в- в просторечном вовнутрь и т. п.).

Что же касается взаимодействия морфем, образующих слово, в плане выражения, то оно наиболее явно обнаруживает себя на их границе — стыке. Стык морфем может даже поглощать те или иные части их фонологической структуры. Например, очевидно, что в русском прилагательном розоватый — тот же корень с цветовой семантикой, что и в слове розовый, и тот же суффикс со значением неполноты проявления признака, что и в словах желтоватый, красноватый и т. п. Тогда морфемную структуру этого прилагательного придется представить в виде условной цепочки розов-оват-ый и вместе с тем признать, что в реальной структуре слова сработал некий аналог гаплологии, совместивший одинаковые части корня и суффикса. Впрочем, чаще стык морфем (или «морфемный шов») поглощает отдельные фонемы, в том числе и весьма несхожие. Примером тому в русском языке служит строение инфинитивов типа стеречь (беречь, стричь и т. п.). Не подлежит сомнению, что в данном случае корневая морфема стерег- (которая выступает также в виде морфов стереж-, сторож- и др.) сочетается с показателем неопределенной формы глагола -т' (который в свою очередь имеет алломорф -ти). И хотя фонемная структура словоформы стеречь не содержит ни г, ни т', морфемную структуру ее мы восстанавливаем именно в таком виде: стерег-т'. (Под восстановлением тут понимается не историческая

реконструкция, а строго синхронический путь от частного к общему.) В принципе существуют еще две теоретические возможности синхронического описания морфемной структуры данной словоформы:

а) корень стерег-, который выступает здесь в виде еще одного
своего морфа — стереч'-, плюс аффикс инфинитива, представлен
ный еще одним морфом — нулевым;

б) корень стерег-, который выступает здесь в виде еще одного
морфа — стере-, плюс аффикс инфинитива, представленный еще
одним морфом — ч'.

Ясно, однако, что оба эти варианта уступают первому. Условное представление словоформы стеречь как стерег-т' оказывается наиболее экономным (так как оно не требует расширения границ формального варьирования морфемы) и наиболее научным, поскольку отвечает понятию о морфеме как об обобщенной языковой единице. Сравнение слов позволяет нам «услышать» недостающие фонемы там, где они никогда не реализуются.

Формальное взаимопроникновение морфем в составе слова, их частичное наложение друг на друга — явление весьма характерное в типологическом отношении. Оно присуще языкам флективного строя (к которым, в частности, относятся русский и другие славянские языки) и значительно менее свойственно языкам агглютинативным (тюркским, финно-угорским и т. п.). Во второй группе языков словоформы образуются механическим сцеплением, нанизыванием аффиксов. В результате возникают такие цепочки, как узбекское ^ишлои^-лар-имиз-да-ги-лар-ники-га 'к находящимся в наших кишлаках'. Непрочность морфемного шва содействует формальной автономности морфемы, устойчивости ее фонемного состава. Впрочем, эта устойчивость относительна, так как реализация морфемы неизбежно сопряжена с варьированием ее плана выражения. (В частности, во многих агглютинативных языках действует закон сингармонизма, предопределяющий варьирование гласных в аффиксах.)

В целом же вся эта проблематика составляет объект сравнительно молодой лингвистической дисциплины — морфонологии (см. § 92).

91. Морфемика и словообразование

Морфемика как раздел грамматики изучает морфемный состав слова безотносительно к тому, как это слово было образовано. Но структура слова может исследоваться и в другом аспекте: слово-образовательном. В таком случае языковеда интересует не столько то, из чего сделано слово, сколько то, как оно сделано. Дело в том, что морфемная структура слова не отражает

напрямую его деривационной истории. В частности, однотипным морфемным строением могут обладать слова разного происхождения. Русские существительные синь, даль образованы от основ прилагательных, дрожь, боль — от глагольных основ, ось, чушь — непроизводные основы... В то же время слова, одинаковые по способу образования, могут оказаться различными по своему морфемному составу (ср. в русском же языке образование отадъективных существительных с отвлеченным значением: синий — синева, красный — краснота, желтый — желтизна, серый — серость и т. п.).

Важнейшим инструментом словообразовательного анализа является понятие мотивации. А именно: если значение слова определяется через значение другого слова с тем же корнем (например: книжка — 'маленькая книга', автозаводской — 'относящийся к автозаводу' и т. п.), то первое из этих слов называется мотивированным, второе — мотивирующим. Говоря строже, из двух одно-коренных слов мотивированным считается то, которое характеризуется большей формальной и семантической сложностью (Грамматика 1970: 37—38). Тем самым отношение мотивации по своей сути есть усложнение. Как правило, семантическое и формальное усложнение в словообразовании идут «рука об руку», хотя встречаются случаи, когда усложнение одного плана не находит отражения в другом плане или даже сопровождается упрощением в этом другом плане. Примером могут служить так называемые усечения, ср. рус.: интимный — интим, захлебываться — захлеб, влюбиться — влюбить и т. п.

Таким образом, предметом словообразования как раздела лингвистики являются закономерности строения мотивированных слов и система образующих их элементов. В качестве этих элементов выступают в конечном счете те же морфемы: корни и аффиксы. Но у словообразования есть и свои собственные операционные единицы. К ним относятся составные части мотивированного слова — мотивирующая основа и формант. Это своего рода морфемные блоки (в частном случае могущие состоять и из одной морфемы), которые принимают непосредственное участие в очередном словообразовательном «шаге». В принципе же такие шаги составляют последовательную цепочку, ср. белор. згод-а, згод-ны, мэта-згодны, мэтазгодн-асць, нем. uber-setzen 'переводить', ubersetz-bar 'переводимый', unubersetzbar 'непереводимый', Unubersetzbar-keit 'непереводимость' и т. д.

Модели, по которым от мотивирующих основ образуются мотивированные, называются словообразовательными типами. Система словообразовательных типов представляет собой важную часть типологической характеристики языка. Напри-

мер, при значительной общности словообразовательных средств и типов современных славянских языков каждый язык обладает своими характерными чертами. В частности, в болгарском литературном языке от глагольных основ образуются новые глаголы по таким специфическим моделям, как: тип с префиксом за-, регулярно придающим глаголу начинательное значение (ср.: зачета 'начать читать', замечтая 'начать мечтать', заудрям 'начать бить' и т.п.); тип с префиксом про-, обозначающим приобретение навыков какого-то действия (ср.: проходя 'начать ходить (о ребенке)', пропуша 'начать курить', прогледна 'прозреть* и т. п.); тип с двойным префиксом поза-, выражающим значение краткости или слабости действия (ср.: позапека 'запечь слегка', позалепя 'приклеить слегка', позатихна 'приутихнуть' и т. п.) и др.

Важным в типологическом отношении является также продуктивность или непродуктивность словообразовательного типа, сво-бодность или связанность словообразовательных средств. Последнее противопоставление отражает различную степень формальной и семантической самостоятельности частей, составляющих слово. В данном отношении языки демонстрируют многообразие переходных случаев между словосложением и аффиксацией. В частности, в русском языке встречаются так называемые аффиксоиды. Это по происхождению корни (или основы), ныне входящие на правах аффиксов в состав формантов. Примерами их могут служить элементы полу-, -видн(ый), -образн(ый) в словах типа полуглупец, стреловидный, петлеобразный. Другой пример различной степени свободности деривационных элементов: если русские существительные вход, проход, переход перевести на эстонский язык, то мы получим слова sissekaik, labikaik, ulekaik, которые придется квалифицировать как сложные, так как их первая часть (sisse-, labi-, iile-) способна и к самостоятельному употреблению в качестве наречий. Это соответствует тому общему положению, что в эстонском языке чрезвычайно широко развито словосложение, но практически нет префиксации.

Хотя мотивирующие основы и форманты производны, вторичны по отношению к морфемам, они не обладают какой-либо особой функцией в сравнении с исходными элементами. Это значит, что словообразование как языковое явление не представляет собой самостоятельного уровня в системе языка. Единицы каждого уровня, как известно, характеризуются своей специфической функцией в общем процессе построения коммуникативной единицы (высказывания); не случайно структуру высказывания можно — в соответствии с теми или иными задачами — исчерпывающе представить в виде последовательности слов, морфем или фонем. Роль же ело-

вообразовательных элементов лежит в иной плоскости: они служат производству лексических знаков, т. е. номинации. Итак, словообразование — это не особый уровень языка, а сфера особых — динамических — отношений между уровнем морфем и уровнем лексем.

В соответствии с этим цели, методы и результаты словообразовательного анализа отличаются от целей, методов и результатов морфемного анализа. Так, при единой морфемной структуре русского существительного уч-и-тель-ств-о его словообразовательная структура должна быть охарактеризована по-разному: либо как производная от учить (если имеется в виду занятие того, кто учит), либо как производная от учитель (если имеется в виду собирательное понятие: 'учителя') (Кубрякова 1974: 218—219; ср.: Винокур 1959: 434).

Два описанных подхода к строению слова отражаются и в соответствующих словарях: словообразовательных и морфемных (см., например: Тихонов 1985; Бардов1ч, Шакун 1975). Характерно, что словари первого типа основываются обычно на гнездовом принципе; словари же второго типа строятся в обычном алфавитном порядке, поэтому однокоренные слова в них могут быть разделены десятками или даже сотнями страниц.

92. Морфонология: проблемы фонологической реализации морфемы

Если словообразование связывает своими отношениями единицы морфемного и лексического уровней языка, то сфера явлений, расположенных на границе морфемного и фонемного уровней, получила название морфонологии. Эта сфера кратко может быть охарактеризована так: правила фонологической реализации морфемы.

Н. С. Трубецкой, которого по праву считают основателем данной новой лингвистической дисциплины, относил к морфонологии следующий круг проблем: 1) изучение комбинаторных звуковых изменений, возникающих в морфеме при ее соединении с другими морфемами в слове; 2) определение фонемной структуры морфем разных типов (в частности, корневых в отличие от аффиксальных, именных в отличие от глагольных и т. п.); 3) изучение морфоно-логических альтернаций, т. е. чередований фонем, связанных с передачей грамматического значения (Пражский лингвистический кружок 1967: 116—117). О первой из этих проблем в основном уже шла речь в § 90.

Вторая проблема связана с установлением в каждом языке своего набора фонем, типичного для тех или иных классов морфем. В частности, в § 89 упоминались семито-хамитские языки, в которых фонемный состав корневых и аффиксальных морфем принципиально отличается друг от друга. Если обратиться к материалу индоевропейских языков, то и здесь можно найти интересные закономерности. Так, в современном английском в построении флексий участвует весьма узкий диапазон фонем; ненамного шире он и в местоименных словах... В русском языке флексии чрезвычайно активно «используют» гласные фонемы и значительно избирательней ведут себя по отношению к согласным. В разных языках мира заметно различается также количественный состав (длина) корневых и аффиксальных морфем и т. д.

Что касается третьей из указанных Н. С. Трубецким задач, то она привлекает внимание языковедов к регулярным менам фонем в составе морфемы при образовании разных словоформ. Действительно, воплощение морфемы в конкретной последовательности звуков (речевом сегменте) лишь в последнюю очередь зависит от действия фонетических факторов, позиционных и комбинаторных. А ранее, до того, должен быть выбран фонемный состав морфа, в виде которого будет выступать морфема в данном случае. Не подлежит сомнению, в частности, что в каждой паре форм типа рус. носить — ношу, секу — сечет, глух — оглох и т. п* мы имеем дело с одной и той же корневой морфемой: об этом нам говорит, с одной стороны, ее семантическое единство, а с другой стороны — значительное формальное сходство. Следовательно, для указанных морфем фонемы < с'> и < ш>, < к> и < ч>,. < у> и < о> являются функционально тождественными. Однако это тождество обусловлено исторически, оно закреплено за данными морфемами традицией. На другие же случаи оно распространяться не будет, и ожидаемого чередования не произойдет (ср.: пылесосить — пылесосю, но не пылесошу, тку — ткёт, но не тчё'т). А те же самые пары фонем будут использоваться уже не для отождествления, а для различения, для противопоставления морфем (ср.: сёл — шёл, кары — чары и т. п.).

Другой пример. В современном польском языке < а> и < е> — полноценные фонемы с соответствующей смыслоразличительной нагрузкой, ср., например: taczka 'тачка' — teczka 'портфель', piasek 'песок' — piesek 'собачка', а также lak — lek, jam — jem, plac — plec и т. п. Однако чередование < а> /< е> во многих корнях используется как дополнительное средство при образовании новых форм слова (в частности, формы местного падежа), то есть служит выражению грамматических значений. Примеры: las 'лес' — w liesie 'в лесу', miasto 'город' — w miescie 'в городе', wiatr 'ветер* — па

wietrze 'на ветру' и т. п. В то же время в других корнях при аналогичных условиях чередования не наступает: siano 'сено' — па sianie, sciana 'стена' — па scianie и т. п.

Из сказанного следует, что фонологическое варьирование морфемы носит такой же обязательный характер, как и ее фонетические преобразования в речи. Но если последние всеобщи в рамках данного языка, то первое применимо лишь к определенному подмножеству (перечню, списку) морфем. Поэтому морфонологические чередования могут быть охарактеризованы как относительно регулярные; это, по выражению А. А. Реформатского, «штучный отдел» языка (Реформатский 1975а: 118).

Тем самым морфонологические альтернации обнаруживают свою внутреннюю противоречивость. С одной стороны, регулярно участвуя в передаче грамматических значений (какое-нибудь нос'- заменяется на нош- не случайно и хаотично, а в определенных формах), чередования фонем в корневой морфеме служат как бы подтверждением единства этой морфемы, способствуют ее консолидации, сплочению морфов вокруг единого лексического значения. С другой стороны, те же чередования, в силу своей выборочное™, ограниченности лексической базы, легко приводят к расщеплению морфемы. Отдельный морф как бы повышает свой «грамматический статуо, фактически превращается в самостоятельную морфему. Это наиболее очевидно в тех случаях, когда фонемные чередования сопровождаются развитием, расхождением лексического значения. Примерами могут служить корни в русских словах мстить (мщу, мстят...), месть, возмездие, мзда и т. д. или пестрый, пестреть, испещрить и т. д. В соответствии с общим правилом семиотики, изменение плана выражения знака одновременно с изменением плана его содержания приводит к созданию нового знака, в данном случае — корневой морфемы.

Кроме указанных проблем, морфонология как пограничная лингвистическая дисциплина изучает также соотношение фонемного состава морфемы с ударением и иными супрасегментными средствами, фонологические причины дефектности или, наоборот, избыточности морфологической парадигмы и т. д.

ФОНОЛОГИЯ

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 Следующая ⇒