О принципе дополнительности в языкознании

«Это-то и поразило Бора, это и определило главное

направление раздумий всей его жизни -то, что могут

существовать два взаимоисключающих подхода

к одному и тому же вопросу, которые, однако,

в равной степени необходимы».

[Мороз 1978: 124]

Принцип дополнительности Нильса Бора, безоговорочно признанный в физике, иногда понимается с позиций некоей «глобальной эстетики мира», «гармонии», которая осознается исследователем в плане «возможности» ее отражения через «два взаимоисключающих подхода». Но в приведенной выше цитате читаем, что оба они «в равной степени необходимы». Правильнее, на наш взгляд, другое высказывание: «немногие люди знают так же хорошо, как он (Бор. -И.Г.), силу анализа, но в то же время чувствуют абсолютную н е -достаточность любой аналитической процедуры: гармония вещей слагается из взаимодействия явно конфликтующих друг с другом аспектов» [цит. по: Мороз 1978: 124]. Здесь уже яснее выступает сущность того, что названо «гармонией». ')то - не эстетическая идея в единстве противоположностей, которыми характеризуются явления материального мира, причем сложность исследуемого, говоря образно, определяется мерой противоречивости, многообразности выражения сущного.

Если обратиться к работам Л.В. Щербы [1931], В.М. Павлова 11967], С.Д. Кацнельсона [1972], Ю.С. Степанова [1975; Степанов и Эдельман 1976], где рассматриваются принципиальные вопросы языкознания в связи с историей лингвистических теорий в плане решения кардинальных вопросов отношений мышления и языка, формы и содержания, мы увидим - при всей независимости суждений и разделейности их во времени и в контекстуальных условиях — некоторые, несомненно, общие констатации и оценки, ведущие нас к необходимости признания принципа дополнительности в языкознании.

«Речевая деятельность, — пишет С.Д. Кацнельсон, - неимманентный процесс, замыкающийся в сфере языка» [1976: 115]. К этому выводу его подводит анализ работ Л.В. Щербы, Н. Хомского и многих других - анализ не только общеконцептуальных положений, по и конкретных компонентов теории, всех деталей объяснительных составляющих. Так, например, обращаясь к генеративной лингвистике Н. Хомского, С.Д. Кацнельсон нашел едва ли не самое слабое се место: «...сама идея (Н. Хомского.- И.Г.) «семантической интерпретации», ставящая семантическую структуру предложения в зависимость от его формальной структуры, представляется необоснованной. Скорее, наоборот, формальная Структура, как ее вскрывает грамматический анализ, является производной от семантической структуры предложения, своего рода «синтаксической интерпретацией» глубинной семантической структуры... генеративный процесс в целом, скорее, имитирует процесс слушания-понимания, нежели процесс мышления-выражения» [Там же: 104-105]. Чрезвычайно близки к этим положениям и выводы Ю.С. Степанова: «Опыт развития языкознания последнего десятилетия свидетельствует о том, что подлинные универсалии заключаются в глубинных принципах организации языковых структур, а не в результатах действия этих принципов - не в самих отдельных конкретных чертах языковых структур» [Степанов 1976: 204]. Как мы старались показать, семантический аспект языкового выражения представлен в речевой деятельности невербальными латентными компонентами, участвующими в процессах порождения на этапе «докоммуникативном» и на этапе понимания речевого сообщения. Согласно предлагаемому и для языкознания принципу дополнительности мы обязаны, обращаясь к семантическому аспекту языкового знака, его функционированию и интерпретации, признать необходимым выйти за пределы формы выражения, за пределы означающего.

Опираясь на данные нейрофизиологов В. Пенфильда и Л. Ро-бертса относительно автономности блоков памяти понятий и блока памяти слов, С.Д. Кацнельсон нашел, что «явления омофонии лексических значений и омосемии лексем, широко известные под традиционными именами омонимии, полисемии и синонимии, прямо указывают на относительную автономность семантического и лексического компонентов». Эта относительная автономность подтверждается также экспериментальным доказательством наличия разных типов (образного и абстрактно-знакового) мышления; важно, однако, отметить следующее положение, к которому приходит С.Д. Кацнельсон:

«Как бы сложны и разнообразны ни были способы хранения знаний в нашем уме, в их основе всегда лежат различного рода предметно-содержательные связи» [Кацнельсон 1976: 111-112]. Речь, стало быть, не идет только о возможных вариациях памяти и мышления у разных людей. Речь идет главным образом о естественной причине указанной выше относительной автономности планов выражения и содержания, о работающем механизме речи, в котором реально выявляются противоречивость, двусто-ронность объекта, наделенного качествами как вербальности, так и невербальности. Полное описание такого объекта невозможно без применения принципа дополнительности.

«Когда семиология сложится как наука, - писал Ф. де Соссюр, -она должна будет поставить вопрос, относятся ли к ее компетенции способы выражения, покоящиеся на знаках, в полной мерс «естественных», как, например, пантомима». И далее: «Но даже если семиология включит их в число своих объектов, все же главным предметом ее рассмотрения останется совокупность систем, основанных на произвольности знака» [Соссюр 1979, 101]. Развитие семиотики (или семиологии - как предпочитал писать и говорить Ф. де Соссюр) показало, что невозможно обойтись без «естественных» знаковых систем, без рассмотрения мотивированных (в разных планах и в разной степени) средств общения - не только потому, что они продолжают активно жить и развиваться (наряду и вместе с системами «произвольных» знаков), но и потому, что статическое описание речевой деятельности невозможно, описание языка в статике неполноценно, а в процессе речи и в генезисе как таковом естественные (включая невербальные) системы общения играли и играют, несомненно, весьма важную роль. По существу семиотика благодаря зоопсихологии и антропологии рождает или уже породила в своих недрах эволюционный аспект. Знаковые системы мы обязаны рассматривать в широком «диапазоне знаковости» (по Ю.С. Степанову), где гораздо плодотворнее не деление на «знак / не-знак», а установление иерархии знаков по степени выявленной сущности «знаковости» и по соотношению с рядом условий знаковых ситуаций. И в семиологическом плане, как видим, принцип дополнительности обещает свои перспективы. В связи с проблемой эволюции знаковой деятельности имеет смысл с точки зрения принципа дополнительности пересмотреть отношение и к вопросу о происхождении языка: нет никаких причин отказывать всем известным (кроме мифологической, разумеется) гипотезам о происхождении языков в правомерности, в теоретической допустимости. Но наиболее вероятный (достоверный) результат мы получим в том случае, если примем всe известные гипотезы в комплексе, сопоставив умозрительные, предположения с наблюдениями за развитием речи в онтогенезе; здесь выражены все компоненты, без всякого исключения, соотносимые именно со всеми гипотезами - будь то «теория жестов», прудовых выкриков», «междометная теория» или «теория звукоподражаний». Эти теории явно находятся в отношениях дополнительности друг к другу. Невербальные компоненты собственно коммуникативной деятельности на участке передачи сообщения проявляют себя как рудименты древнейшего способа общения, что еще раз убеждает нас в необходимости рассмотрения как синхронического, так и диахронического аспектов речевой деятельности - согласно принципу дополнительности.

Нет ни одной серьезной работы в области кибернетики, где бы не подчеркивалась самая острая необходимость в исследованиях сущности речевой коммуникации, которая, как мы старались показать, далеко не исчерпывается «механизмами языка». Психолингви-стический подход, на наш взгляд, обладает по самому определению возможностями (в духе принципа дополнительности) для достоверного описания указанного объекта.

Г.И. Богин

Типология понимания текста

ВВЕДЕНИЕ

<...> Знание типологии понимания текстов позволяет решить ряд теоретических и практических задач, среди которых важнейшими являются следующие.

1. Определение зависимости успехов в понимании текста от развитости «языковой личности», т.е. человека как носителя языка.

2. Определение соотношений между типами понимания и уровнями развитости языковой личности.

3. Описание деятельности понимания при различных типах понимания текста.

4. Построение типологии текстов по критерию их соответствия возможностям, присущим каждому из типов деятельности понимания.

Уровни развитости языковой личности выделяются на основе системы социальных оценок речевой деятельности [Подробнее см.: Богин 1975]. Уровень развитости языковой личности становится заметным тогда, когда речевое исполнение вступает в противоречие с задачей речи, с некоторой цель», включающей в себя представление об «идеальном» речевом акте. Поэтому при выделении уровня указываются типичные «минусы» - нарушения уровня, дающие основания для критики речевого поступка. При построении структурной модели языковой личности (именно из этой модели и выводится впоследствии типология понимания текста) выполняется экстраполяция «минусов» в «плюсы». Выделяются следующие уровни развитости языковой личности.

Уровень 1, критикуемый в быту по формуле «Он русского языка (еще) не знает». Например, иностранец делает ошибку: «Я буду прыгнуть сейчас». Критикуя подобные ошибки, субъект социальной оценки речи исходит из того, что «точка отсчета всякой оценю, речи - так или иначе осознаваемая говорящим правильность, более или менее полно и верно понимаемая языковая норма» [Шварцкопф 1970: 295].

Назовем уровень 1 уровнем правильности.

Некто говорит: «Мы (пауза) товарищи (пауза) соревнуемся (пауза) это (ангерофразия) по линии озеленения (пауза, ангерофразия) с городом Кустанай. С Кустанаем».

Преддошкольник говорит: «Мама туда ходила, а я... мама ходила... мама туда ходила, там кошечка, три котеночка... мама туда ходила, я был один, там кошечка, три котеночка... и тетя чужая пришла... тогда».

В этих случаях недостатком, подвергаемым осуждению и/или исправлению, является замедление в передаче информации, т.е. «плохая скорость», связанная, в конечном счете, с недостаточно ин-териоризованным внутренним планом речевого поступка. Поэтому речевой поступок нерационально, недостаточно целесообразно протекает во времени.

Назовем уровень 2 уровнем интериоризации.

Уровень 3, критикуемый в быту по формуле «У него бедная речь».

Школьник в письменной работе излагает начало романа «Мать» Горького: «В этом городе был завод. На заводе работали рабочие. Рабочие не любили этого завода. Работы они тоже не любили».

Иностранец, читая в русской книге (Носов Е. Берега. М., 1971. С. 66): «Где-то на болотах кричали журавли. Перед восходом солнца крик их был так гулок, что казалось, будто птицы кружатся над коньком избы», - понимает все «правильно», но понимает не более того, как если бы в тексте было написано: «Где-то кричали какие-то животные. Перед восходом солнца что-то у них было каким-то, и казалось, что птицы что-то делают где-то».

Критикуя недостатки речевых поступков, относящиеся к этому уровню, оценщик выражает свое стремление к тому, чтобы люди широко использовали» богатство языка».

Назовем уровень 3 уровнем насыщенности.

Уровень 4, критикуемый в быту по формуле «Он не те слова говорит».

Некто, производя предложение, выбирает единицы речевой цепи, но выбор неадекватен: «Он ударил меня — по лицу, и я тоже... его-о...по физиономии» «Не знаю, что вам на это сообщить»; «Я же, гражданин следователь, я же объясню, я тогда... следовал в кино».

Или один из собеседников говорит: «Вчера шествую это в баню...». Другой собеседник критикует первого за «неправильное употребление» слова «шествовать». Оценщик, разобравшись в ситуации, говори о втором собеседнике, что тот «шуток не понимает».

Адекватность выбора единиц речевой цепи оценивается, как правило, не в целом тексте, а в одном предложении. Назовем уровень 4 уровнем адекватного выбора.

Уровень 5, критикуемый в быту по формуле «Говорит он то, да получается что-то не то».

Происходит разговор: «— Кладовщиком? Что же, это можно, нам кладовщик нужен... О! А у вас вот тут в трудкнижке... Работали бригадиром... раньше. Это хорошо...» - «Да, раньше.... Моя звезда закатилась». Второй собеседник делает упущение, производя предложение «Моя звезда закатилась». Но в пределах предложения как такового нет никакого упущения: обеспечены и правильность, и интериоризация, и насыщенность. Неадекватность речевого поступка раскрывается лишь в контексте всего диалога. Точнее, неадекватность заключается в том, что один из собеседников разрушает важный параметр всего диалога - его «тональность», заданную первым собеседником и не усвоенную вторым. Мы имеем здесь дело с нарушением адекватности в тексте, принципиально большем, чем предложение.

Или при описанном разговоре молча присутствует третий человек-посетитель. Он правильно воспринял семантику всех слов и предложений, но не заметил того, что в пределах всего диалога второй собеседник «испортил тональность». Посетителю кажется, что предложение «Моя звезда закатилась» - не более, чем «образный перифраз» сообщения о том, что у второго собеседника раньше служебные дела развивались хорошо, а затем плохо. Посетитель не замечает социальной неадекватности речевого поступка второго собеседника.

Назовем уровень 5 уровнем адекватного синтеза.

Все недостатки (а следовательно - и достижения) речевых поступков поддаются распределению по названным пяти уровням.

Представление об уровнях развитости языковой личности позволяет построить перечень ее готовностей к речевой деятельности. Этот перечень можно наглядно представить в виде параметрической модели языковой личности.

Предложенная модель может подвергаться различным эмпирическим интерпретациям. Способ эмпирической интерпретации модели языковой личности в каждом случае зависит от того, какая деятельность будет исследоваться (или проектироваться) с помощью этой модели. В частности, как будет показано ниже, возможно использование модели языковой личности для осмысления теории и для улучшения практики понимания текста.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒