Коммуникативные системы животных и «диапазон» знаковости

 

Интуитивно понятны (т.е. известны как обязательно сущест­вующие) кардинальные качественные различия между коммуника­тивными системами животных и человека. Но «в науке является са­мым трудным как раз то, что интуитивно понятное [Лосев 1976: 23]: исчерпывающего перечня таких различий нет, как нет и необходи­мого перечня сходных или одинаковых средств коммуникации. И уж совсем отсутствуют достоверные и основательные (не говоря о дета­лях) сопоставления, касающиеся потенций высших животных в про­цессе их обучения знаковой деятельности, особенно при обучении животных людьми. Ф. Энгельс хорошо понимал, что в условиях ес­тественной среды и «своей» системы животные, «даже самые разви­тые из них», обмениваются сообщениями и без членораздельной речи [Маркс, Энгельс Т.20: 489], так как то, что должно быть обо­значено в сигнале, не требует более сложного знака. Совсем иначе, продолжает Энгельс, «обстоит дело, когда животное приручено» людьми, когда расширяется круг их потребностей, представлений, когда они попадают в условия необходимости понимать то, что в естественных условиях отсутствовало: «...в пределах своего круга представлений он (попугай. - И.Г.) может научиться также и пони­мать то, что он говорит» [Там же].

Подчеркивание Энгельсом «предела своего круга представле­ний» отводит любые намеки на антропоморфизм: то, что именно и как понимает попугай сказанное человеком и сказанное им самим, указывает на безусловные различия между человеком и животным. Тем менее нужны и тем более вредны попытки умалить потенции высших животных.

Уровень знаковой деятельности, естественно, связывается с ин­теллектуальным уровнем, но далеко не всегда при этом априорные тезисы уступают место объективным фактам. Н. Тинберген просле­живает явственную линию усложняющегося и гибкого поведения животных, выходящего далеко за рамки инстинкта, и сдержанно от­мечает: «Наше абстрактное мышление, способность к общим пред­ставлениям и умение устанавливать причинно-следственные связи -все это с успехом могло вырасти из тех или иных особенностей по­ведения животных» [Тинберген 1968: 189]. Но К. Фабри, не оспари­вая фактов и не приводя контраргументов, возражает: «Животные, в том числе человекообразные обезьяны, не в состоянии устанавли­вать причинно-следственные связи. Тем более они не способны об­разовывать отвлеченные понятия, неразрывно связанные с членораз­дельной речью» [Фабри 1968: 191]. Иными словами, способность к формированию отвлеченных понятий априорно связывается только со способностью к членораздельной речи, а отсутствие последней - с неспособностью к абстракции. Мы уже указывали на факты, опро­вергающие такие представления [Горелов 1977а, 19776]. Ниже будут приведены данные, которых не было в распоряжении К. Фабри и которые, безусловно, подтверждают позицию Н. Тинбергена, причем данные относительно коммуникативного обучения, где процессы абстрагирования, переноса и обобщения происходят на знаковом уровне, т.е. неизбежно предполагают полную сформированность

Соотношение невербального и вербального... 201

соответствующих возможностей на уровнях перцепции и предмет­ных действий.

Оценивая результаты решения задач, которые осуществляют шимпанзе в природных условиях в ситуациях, подготовленных экс­периментаторами, Л.А. Фирсов отмечает, что еще при жизни И.П. Павлова «привычные рамки прежних гипотез, имевшие претензию именоваться теориями (Л.А. Фирсов здесь имеет в виду не самого И.П. Павлова, а некоторых его сотрудников.- И.Г.) стали неумолимо раздвигаться под напором все умножающихся новых фактов» [Фирсов 1977: 68].

Одним из стойких, хотя и устаревших мнений относительно знака дочеловеческого типа является мнение об его «неинтенциональности»: насекомое или даже высшее млекопитающее якобы всегда производит сигнал, не адресуя его, не понимая его коммуни­кативной значимости, не умея его произвольно варьировать или просто отказаться от сигнализации. Животному отказывают в ин­тенции, «позволяя» ощущение потребности: «Животные, особенно так называемые общественные животные, общаются друг с другом с помощью знаков, производимых инстинктивно, без осознания их смысловых значений и их коммуникативной значимости». И далее: «Образцом неинтенционального языка остается, безусловно, язык муравьев и язык пчел». Но вот иллюстрация из той же книги: «Если насекомое, которое приползло или прилетело к муравейнику, несъе­добно, то муравей, первым установивший это, дает сигнал другим муравьям (адресация! - И.Г.), забираясь на насекомое и прыгая с него вниз... в случае надобности прыжок повторяется много раз, по­камест муравьи, направившиеся к насекомому, не оставят его в по­кое». В дальнейшем автор характеризует эпизоды поведения пчел (по Фришу и Халифману), сообщающих о направлении и расстоянии до взятки; рассказывает, как чайки особым сигналом призывают других особей, если найденной пищи достаточно для нескольких птиц, а также о том, как «дозорные у птиц не просто поднимают тре­вогу», но «умеют сообщать, какой враг приближается и откуда» [Ветров 1968: 187-191], и т.п.; и, наконец, отмечает наличие «зачатков интенционального знака у антропоидов» [Ветров 1968: 197-211], основываясь на материалах исследований 30-50-х годов (М.А. Панкратова, Н.А. Тих, Н.Н. Ладыгина-Коте).

Но все эти факты (как и то, что пчелы не сообщают данных о месте взятки в пустом или чужом улье), как нам кажется, дают об­разцы именно интенционального знакового поведения, зависящего от результата сигнализации, от оценки обратной связи. Иначе откуда повторение знака, откуда адекватность его появления или отсутст­вия?

Подобно тому, как в любом языке существуют знаки разной степени мотивированности (по форме, отражающей признаки озна­чаемого), так и в знаковом поведении животных обнаруживаются: а) знаки, представляющие собой непосредственные и неотъемлемые компоненты означаемого (например, окраска самца в «брачном со­общении»); б) знаки ритуального характера, которые сами по себе не отражают означаемое (например, «взаимное ощипывание» оперения у птиц); в) условные знаки звукового типа или пантомимического характера (призывная песня, сигнал опасности и пр.). Н. Тинберген показал, что сигнализирующая особь не только систематически со­образуется с реакцией адресата, но и вырабатывает в онтогенезе (через обучение! ) особую форму сигналов, значительно отличаю­щуюся от первоначальной, естественной, предусмотренной генети­ческой программой [Тинберген 1968: 189]. В этом явлении отража­ется тенденция перехода от жесткой и предельно мотивированной формы знака к вариативной и условной, что, по-видимому, и обес­печивает возможность обучения животных новым для них способам общения.

Очень часто говорится о том, что, скажем, собака или лошадь, как и животное в цирке, приучается методами условного рефлекса к реакции на слово или жест только в определенной ситуации, причем замена командного слова на похожее вызывает стереотипный ответ, что якобы доказывает наверняка различное отношение к слову у че­ловека (второсигнальное) и у животного (первосигнальное). При этом, во-первых, не учитывается факт понимания словесного сооб­щения ребенком (в раннем онтогенезе) только в связи с ситуацией.

Во-вторых, как пишет Л.А. Фирсов, шимпанзе в лабораторных условиях «выучиваются колоссальному количеству команд самого различного содержания... То обстоятельство, что шимпанзе способ­ны распознать в довольно сложном звуковом потоке именно ту ин­формацию, которая определяет характер команды, по-видимому, может указывать на совершенство анализа и синтеза корковых меха­низмов их слуховой системы. Нами доказана их способность опери­ровать при этом только голосовым комплексом команды, исключая мимику или жесты говорящего» [Фирсов 1963, 1970: 125].

В-третьих, имеется немало популярных и специальных изданий, где отмечается, что мгновенная реакция на усвоенную человеческую команду или на техническую запись «своего» сигнала у животных происходит вне всякой связи с ситуацией (см. выше интерпретацию того же в противоположном смысле), т.е. без оценки смысла коман­ды, без понимания адекватности / неадекватности реакции на умест­ный/неуместный сигнал. Действительно, «свой» или усвоенный от человека сигнал тревоги вызывает у животных реакцию бегства, укрытия и т.п. - совершенно так же, как подобный сигнал вызывает ту же реакцию у людей, которые в определенной ситуации также не в состоянии соотнести сигнал с ней, поддаются групповому поведе­нию (паника). Важно, однако, отметить, что постреактивное поведе­ние животных как раз и указывает на умение «проверить» сигнал, соотнести с ним реальную ситуацию. Наконец, в-четвертых, анализ поведения людей в условиях военного обучения, спортивных сорев­нований и в некоторых других ситуациях обнаруживает различное -как второсигнальное, так и первосигнальное - отношение к словес­ному раздражителю: так называемые «исполнительные части коман­ды» (-гом в команде Кругом!, марш в Шагом марш!, пли и т.п.) мо­гут быть с успехом заменены и реально заменяются на «похожие», а в эксперименте - и на совсем непохожие звукокомплексы.

Во всяком случае, без понимания сходных или общих моментов в коммуникативной деятельности животных и человека невозможно было бы правильно оценить ни многовековую практику утилитарно­го приручения и одомашнивания животных, ни те результаты дрес­суры, ни в особенности результаты I приматов, осуществленного в

60-70-х годах.

После многочисленных непродуктивных попыток обучить ан­тропоида звуковому языку успех был достигнут при обучении шим­панзе Уошо американскому варианту языка глухонемых - ASL (American Sign Language). Отметим, кстати, что идеи обращения к жестовому языку были впервые высказаны отечественными зоопси­хологами (Н.А. Тих, Н.Н. Ладыгина-Коте, Л.И. Уланова) и Р. Иерксом и Я. Дембовским [Jerkes 1945; Дембовский 1963].

Гарднеры избрали ASL, учитывая, что ряд знаков отличается иконичностью, репрезентируя означаемое. Насколько это сущест­венно, показывают описанные случаи инициативного употребления ряда знаков самой Уошо - данные знаки были именно иконически-ми. Авторы сенсационного эксперимента отмечают, что шимпанзе «всегда спонтанно переносила знак с одного референта на другой» [Gardner, Gardner 1969: 664-670] - и это в течение 22 месяцев обуче­ния при ежедневном использовании от 12 до 29 знаков, притом со­вершенно различных.

В пределах усвоенного вокабуляра (около 160 активно употреб­ляемых знаков) Уошо могла адекватно понимать и сама стимулиро­вать общение с Гарднерами в форме кратких «диалогов», оперируя соответствующими ее потребностям единицами знаковой системы и референтами различных классов означаемых. Наиболее высокий, на наш взгляд, результат обучения иллюстрируется инициативным применением самостоятельно найденного знака, близкого к реально существующему в системе, но ранее не известного обезьяне, а также

конструированием сложного знака, состоящего из двух ранее из­вестных («вода» и «птица»), для обозначения утки («водоплаваю­щей»). Гарднеры описывают весьма интересные случаи обобщения обозначения с переносом знака «ключ» на действие со значением «открыть» и на предмет, подлежащий открыванию.

Д. Примак поставил со своими сотрудниками эксперимент, опи­санный в 1970 г. [Premak 1970 55-58]. В методике его прослеживает­ся связь с наблюдениями и опытами Джекобсена (1928 - 1935) [Jacobsen 1928; 1936], однако широта, цели и результаты опытов Д. Примака, безусловно, оригинальны.

Предварительно наметив список знаков, предназначенных к ус­воению шимпанзе Сарой, Д. Примак распределил их по следующим «функциональным классам» (термин Д. Примака): а) «слово», б) «предложение» (сочетание слов), в) «вопроса (отличается от «слова» и «предложения» собственной формой), г) метаязыковой знак. Каж­дый знак выступал практически в своеобразной коммуникативной системе в виде пластмассовой бирки собственной формы, цвета, приблизительно одного размера, но всегда так, чтобы ни одна бирка не напоминала по форме и цвету референта классов означаемых. Бирки, снабженные с тыльной стороны металлической пластинкой, накладывались на магнитную доску, с которой Сара считывала ин­формацию и на которой сама строила сообщение, адресованное экс­периментаторам (интересно, что обезьяна предпочла вертикальную последовательность в расположении знаков-бирок). Значение, при­писываемое каждой бирке, семантизировалось для обезьяны мето­дом остенсивного определения, т.е. ассоциацией референтов с де­монстрацией бирки.

Определяя «слово» (бирку определенного класса) как единицу изобретенного для общения с обезьяной языка, Д. Примак исходит из того, что оно должно стабильно обозначать данный класс объек­тов. «Предложением» поэтому считается сочетание количества слов, строго соответствующих числу обозначаемых объектов или дейст­вий над ними. В целом предложение обозначает актуальную ситуа­цию, воспринимаемую обезьяной в момент коммуникации. Естест­венно, что предложение состоит из тех единиц, которые ранее были усвоены остенсивно и вне «синтаксиса». «Вопрос» - специальная бирка, наделенная функцией называть строго определенное (соот­ветствующее данному вопросу) ответное действие с помощью дру­гих знаков и соответствующих объектов или действий. Наконец, «метаязыковой знак» - специальная бирка (в опыте их было до двух десятков), отличающаяся от «слов» и от «вопросов», которой припи­сывается значение, типа different, same, name of no yes, shape, coloz, size, on, in, front of side. Значение этих единиц не могло быть семантизировано путем простого остенсивного определения, но только в связи с другими знаками и в связи с ситуацией. Иными словами, ус­воение этих единиц означает усвоение синтаксиса («грамматики», как пишет Д. Примак). Пластиковая бирка «становилась словом в том случае, если она употреблялась правильно, т. е. если шимпанзе предъявляет необходимую бирку в ответ на (т. е. в обмен на. - И.Г.) желаемый предмет; если соответствующий предмет побуждает ее использовать необходимую бирку и если в ответ на вопрос (т.е. в ответ на «написанную» бирку-вопрос- И.Г.) Как это называется?, соединенный с демонстрацией соответствующего объекта, обезьяна предъявляет нужную бирку». И далее: «Мы считали, что это дейст­вительно слово, так как кусок голубого пластика, который мы пре­вратили в слово яблоко, ничем не похож на само яблоко, но обладает для шимпанзе именно этим значением» [Premak 1970: 58].

Во всех случаях обучение пониманию символа или целого предложения предшествует на всех этапах обучения их активному употреблению. На всех этапах обучения ошибка не подкреплялась, а успех подкреплялся биологически ценным для обезьяны объектом (лакомством). Отмечается прогрессивная автоматизация в понима­нии знаков разной степени сложности, позволяющая снимать избы­точность, т. е. «понимание с полуслова».

При общем вокабуляре 120 единиц (включая «метаязыковые») шимпанзе адекватно понимала и сама использовала «предложения» типа Мери, дай Саре банан или Мери, дай яблоко Рэнди, а также вы­полняла инструкцию, представленную в «бирочном сообщении», с таким, например, содержанием: Sarah insert apple red dish, apple banana green dish. Здесь, как видим, пропущено (не случайно) повто­ряемое действие, точнее, его обозначение, что является результатом предшествующего опыта коммуникации с развернутыми обозначе­ниями.

Весьма важно отметить, что символы четырех цветов вводились с помощью бирок, окрашенных неконгруэнтно, и что полное уясне­ние значений соответствующих бирок проверялось опять-таки через знаки, символизирующие значения «да», «нет», «такой же», «дру­гой». Так, если предъявленный цвет не соответствовал заданной бирке, шимпанзе должна была «написать» нет или другой. При этом, как отмечает автор, использование синонимичных для данной ситуации знаков произошло без специального обучения, т.е. значе­ние каждого из двух знаков было усвоено обезьяной не автономно, а с обнаружением инварианта.

Все тренировочные упражнения проводились многократно в со­провождении корректной фиксации результатов, с необходимой ста­тистикой, в ситуации широкого выбора знаков и референтов. Во всех случаях знаки и их комбинации усваивались адекватно с отно­сительно небольшим процентом ошибок (в среднем менее 20). При­мечательно, что информация, сулящая негативные для обезьяны по­следствия, вызывала негативную эмоциональную реакцию, свиде­тельство адекватного понимания, а сама обезьяна отказывалась вы­давать невыгодную инструкцию экспериментаторам (т. е. хуже всего проходило «написание» предложений типа Сара дает Мери банан, а Рэнди - яблоко). Как пишет автор, обезьяна не научилась активно использовать знаки вопроса, а также самостоятельно заменять знаки-глаголы в известной уже конструкции.

Д. Примак, думается, совершенно прав, считая доказанным, что замещение знаком элемента ситуации (displacement) и предикация как утверждение чего-либо относительно другого (predication) явля­ются операциями, доступными не только человеку, хотя обе они, безусловно, являются собственно знаковой деятельностью.

По мнению Д. Примака, кроме того, «Сара научилась понимать некоторые иерархические структуры предложения и в какой-то сте­пени - функцию предложения в языке». Довольно спорная 2-я часть вывода, как и менее спорная, на наш взгляд, 1-я его часть, требует дальнейшей проверки. Бесспорна, однако, доказанная способность животного познать смысл знака через предметное действие, обла­дающее значимостью. Мысль Д. Примака о том, что «слово-символ представляет собой для обезьяны ярлык уже познанного» [Premak 1970: 55-58], чрезвычайно нам импонирует, указывая на: а) первич­ность перцепции и практического действия, соединенных затем с интеллектуальным актом, б) вторичность знаковой замены. Иными словами, здесь акт познания осуществляется авербально. Вместе с тем опыты Д. Примака показали определенные потенции познания обезьяной смысла знака через знак (элементы «языкового мышле­ния»).

Гарднеры, Примак и другие зоопсихологи свидетельствуют, что необходимым условием успешного обучения антропоидов коммуни­кации с человеком является, во-первых, наличие хорошо организо­ванного контакта с животным. Это, несомненно, иллюстрирует роль социального фактора в развитии знаковой деятельности. Вторым необходимым условием успешного обучения являются формирова­ние потребности, появление мотива, т.е. интенции, у животного. Только в условиях сформированной потребности, выявленного мо­тива (в данном случае речь может идти о стимулировании со сторо­ны биологически ценного объекта, но также и в связи с развитым у антропоидов «бескорыстным» исследовательским поведением) мо­жет быть обнаружен инициативный поиск все новых средств комму­никации. В-третьих, необходимо опираться на исходные, прежде всего имитативные, потенции животного. Достаточно указать, что эти возможности антропоидов явно выше, чем у животных, стоящих ниже на эволюционной лестнице. В-четвертых, знаковая деятель­ность не может быть осуществлена иначе, как на базе предметных действий.

Понадобятся в дальнейшем, несомненно, многочисленные по­вторные и новые по методике эксперименты под строгим и много­ступенчатым контролем, возможно, с применением коммуникантов, не имеющих отношения к эксперименту, чтобы окончательно вы­явить возможности антропоидов и животных разных других уровней в овладении знаковыми системами, в использовании ими «своих» коммуникативных систем. Вместе с тем мы не склонны, как это де­лает Т. Сибеок, подвергать сомнению ряд основных результатов обучения животных на том основании, что в свое время была обна­ружена реальная подоплека поведения лошади, известной по кличке «Умный Ганс» [Sebeok 1977: 1068].

Дело здесь не только в том, что Гарднеры и Примак не занима­лись дрессурой, что опыты их были поставлены на научной основе, хорошо проверялись и т. д. Дело в том, что ученые указывают на пределы возможностей животных, достаточно осторожны в выводах и в своих объяснениях далеки от антропоморфизма. Наконец, ре­зультаты их экспериментов, как бы поразительны они ни казались, не выглядят на фоне предшествующих исследований неожиданными.

В «диапазоне знаковое™», предложенном Ю.С. Степановым, природная система коммуникации приматов могла бы занять место между VI и VII типами знаковых систем. Но в опытах Гарднеров и Примака обнаруживаются потенции, позволяющие обучить антро­поидов коммуникативной деятельности в рамках VII, отчасти и VIII типов [Степанов 1971: 82-83].

В свете изложенного представляется актуальным уточнить и де­тализировать критерии «диапазонов знаковости» с тем, чтобы про­следить как различные, так и сходные, переходящие с уровня на уровень семиотические признаки. В связи с этим остановимся крат­ко на типологической схеме, которая в качестве признаков, доста­точных для типологической классификации, использует глубинные условия функционирования знаков, определяя степень их сложности и их семиологическую сущность. Речь идет о глубинной структуре означаемого, которая выявляется в количественных и качественных параметрах ориентировочного, адаптивного и преобразующего по­ведения и в качественных особенностях коммуникативной деятель­ности. Предлагаемая, пока еще не вполне разработанная схема свя­зывается нами с эволюционным аспектом семиотики, впервые сфор­мированным Г. Ревешем. В предлагаемую схему мы вводим дополнительно тип единицы универсально-предметного кода (УПК), ле­жащей на основе означаемого, и признак (отсутствие признака) осознаваемой носителем знака связи между указанной единицей УПК и самим знаком. В «диапазоне осознания» также наблюдаются заметные градации.

Итак, предлагаемая схема (в традиционном способе изображе­ния «снизу вверх» по степени усложнения «знакового продукта» и его субстрата):

	Субстрат	Знак
5.	Абстрактные построения высшего порядка, наглядно непредстави­мые, базирующиеся на корректно построенных понятийных образо­ваниях (адекватные теории со­временного типа).	Вербальный, конвенциональный. Вторичные семиотические систе­мы. Сложные синтаксические структуры, понимаемые специа­лизированными социальными группами.
4.	Абстрактные построения, срав­нительно легко сводимые к на­глядным представлениям. Име­ются включения с искажениями, проистекающими от знакового использования без прочных и адекватных связей с корректными представлениями	Вербальный знак, большей ча­стью конвенциональный, соци­ально-адекватное его употребле­ние с возможными деформациями частного порядка.
3.	Представления и их комплексы «вторичного типа» с понятийным содержанием. Результат необхо­димой практической деятельно­сти. Сенсомоторное мышление как существенная компонента умственной деятельности. Реаль­ны серьезные искажения и много­численные лакуны качественного характера (бедность связей).	Вербальный знак без сложных синтаксических структур. Суще­ственная роль авербальной ком­муникативной системы, включая эмоциональные фонации.
2.	Оформленные достаточно для ограниченной практической дея­тельности представления. Сенсо­моторное мышление по преиму­ществу. Многочисленные диффу­зии предпонятийного типа. Осоз­нание остенсивных определений.	Авербальный или вербальный знаки, воспроизводимые пре­имущественно по образцу в си­туации. Хорошее понимание при-марно мотивированных знаков разного типа в ситуации.
1.	Адекватные биозначимые реак­ции, биообусловленные эмоции. Элементы сенсомоторного мыш­ления.	Авербальные знаки. Существен­ная роль непроизвольной сигна- лизации и ее адекватной интер­претации. Возможность обучения знакам по образцу в ситуации, имеющей биологическую значи­мость

Таким образом, возвращаясь к идее создания машинной моди­фикации человека, отметим, что последняя должна обладать потен­циями, соответствующими «предысторическим» механизмам чело­веческого мозга (см. выше мнение Л. Воронина), в которых «нижний слой» обеспечивает довербальное и предпонятийное мышление; этот «слой» представляет собой функциональный базис речи.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. F. ЦИФРОВЫЕ СИСТЕМЫ РАСПРОСТРАНЕНИЯ
2. II. Проверка и устранение затираний подвижной системы РМ.
3. II.2. Локальные геосистемы – морфологические единицы ландшафта
4. IV. Падение отработочной системы.
5. VI. Некоторые данные и предположения о сигнальном воздействии палеоантропов на диких животных
6. XII. ОСОБЕННОСТИ КОРМЛЕНИЯ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫХ ЖИВОТНЫХ В УСЛОВИЯХ РАДИОАКТИВНОГО ЗАГРЯЗНЕНИЯ ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ
7. А. Бытовая рознь и признаки личной или племенной системы в истории нашего права. - Черты прошлого в современном праве. - Сходство и общность права
8. Автоматизированные информационные системы органов прокуратуры РФ
9. Автоматизированные информационные системы судов и органов юстиции
10. Автоматизированные обучающие системы
11. Автоматизированные системы управления затратами
12. АВТОМАТИКА И АВТОМАТИЗИРОВАННЫЕ СИСТЕМЫ УПРАВЛЕНИЯ ТЕХНОЛОГИЧЕСКИМИ ПРОЦЕССАМИ