Глава 1. В «застое», затем в перестройке (1980-е гг. – 1991 г.)

⇐ ПредыдущаяСтр 32 из 40Следующая ⇒

…страсти, лишенные истины; истины, лишенные страсти; герои без подвигов; история без событий; развитие, единственной движущей силой которого является, по-видимому, календарь и которое утомляет монотонным повторением одних и тех же состояний напряженности и разрядки; противоположности, периодически доходящие до высшей точки как будто только для того, чтобы притупиться и сойти на нет, не будучи в состоянии разрешиться; претенциозно выставляемые напоказ усилия и мещанский страх перед надвигающимся светопреставлением в то время, как спасители мира предаются самым мелочным интригам и придворному комедиантству, напоминая своей беспечностью скорее времена Фронды, чем страшный суд…

Г оду в 88-м или 89-м, славный своим искренним консерватизмом Егор Лигачев именно эту республику хвалил за образцовое следование перестроечным идеалам. А у белорусского классика Алеся Адамовича в невыразимом отчаянии вырвалось: “Вандея перестройки…”. От перестройки ждали каждый своего. Один – укрепления власти правящего слоя, другой – его смены. Следует признать большую правоту Егора Кузьмича: по крайней мере, в первом смысле перестройка на Беларуси удавалась: край оставался сытым и спокойным.

Напомню, что в сравнении с европейскими республиками СССР у Беларуси были крайне невыгодные стартовые позиции на период начала индустриализации: её недра бедны полезными ископаемыми (не считая калийных руд и торфа), нет прямого выхода к морю (в отличие от всех окружающих её стран), куцый слой плодородной почвы и капризный (переходный между континентальным и приморским) климат не благоприятствуют земледелию. После войны, во время которой нацисты истребили 82% белорусских евреев (около трети всех погибших), городское население “ославянилось”, ослабела классово-этническая корреляция[16]. Именно под воздействием войны и послевоенного создания (восстанавливать было практически нечего) промышленной структуры нация приобрела нынешний облик.

Настоящая индустриализация края началась вместе с “нефтяной эрой” в советской экономике. Экономико-географической логикой можно объяснить преобладание топливного и нефтеперерабатывающего сектора в белорусском хозяйстве, в свою очередь развитая энергетическая сеть позволяла разместить ряд энергоемких производств на этой территории.

С начала 1970-х и до конца существования СССР как единого государства темпы роста чистого материального продукта БССР на 1, 7% опережали общесоюзный показатель, а стоимость основных фондов за этот же срок возросла в 4, 1 раз (в среднем по СССР – 3, 4)[17].

Республика	Промышленность в ВВП, %
Армянская ССР
Белорусская ССР
РСФСР
Латвийская ССР
Литовская ССР
Азербайджанская ССР
Украинская ССР
Эстонская ССР
Грузинская ССР
Киргизская ССР
Молдавская ССР
Казахская ССР
Таджикская ССР
Туркменская ССР
Узбекская ССР
СССР в целом

Табл. 2.1. Доля промышленности в ВВП республик СССР в 1990 г. Источник: А. Чубрик. “Десять лет роста ВВП в Беларуси. Факторы и перспективы”, ЭКОВЕСТ (2004) 4, 3.

В итоге к 1990-м годам в Белорусской СССР было сформировано несколько высоконцентрированных промышленных комплексов общесоюзного значения, составляющих каркас белорусской экономики и по сей день.

Из всех советских республик продукция белорусской промышленности была наиболее экспортно-ориентированной (50% ВВП). Промышленные комплексы республики были рассчитаны главным образом на удовлетворение потребностей советского союза в целом и стран СЭВ, но и доля экспорта в страны вне СЭВ к 1990 г. достигла заметного значения 5, 5% (второе место после России – 10, 1%).

Рис. 2.1. Доля экспорта в ВВП (%) республик СССР в 1990 г. Источник данных: А. Чубрик. “Десять лет роста ВВП в Беларуси. Факторы и перспективы”, ЭКОВЕСТ (2004) 4, 3.

Опережающее развитие промышленности по отношению к сельскому хозяйству обусловило и направление миграционных потоков. Только с конца 50-х годов процент горожан начинает заметно расти, но уже в 70-е годы Беларусь становится страной с преобладанием городского населения.


Беларусь			66, 8
Россия			73, 6
Украина			67, 5
Латвия			69, 2

Табл. 2.2. Доля городского населения в БССР и некоторых соседних республиках. Источник: Этнические процессы и образ жизни, Мн. “Наука и техника”, 1980; Советский энциклопедический словарь / Гл. ред. А.М. Прохоров. – 3-е изд. – М.: Сов. Энциклопедия, 1984.; “Росстат” http: //www.gks.ru, Государственный комитет статистики Украины http: //www.ukrstat.gov.ua, Министерство статистики и анализа Республики Беларусь http: //www.belstat.gov.by, Центральное статистическое бюро, Латвия http: //www.csb.lv

Одно из следствий массовой миграции то, что большинство нынешних белорусских горожан во втором-третьем поколении – крестьяне. Непосредственная связь с малой родиной у них никогда не прерывалась.

То же самое в превосходной степени относится и к Минску, поглощавшему последние десятилетия огромные массы трудовых ресурсов. В итоге, по удельному весу столичного населения Беларусь оказалась ближе к компактным и малонаселенным республикам, чем к России или Украине.

Рига	33, 09%
Таллинн	29, 33%
Вильнюс	14, 35%
Минск	13, 59%
Москва	5, 68%
Киев	4, 46%

Табл. 2.3. Доля столицы в населении республики в 1983 г. Источник: Советский энциклопедический словарь.

Если верно, что “Москва – это не Россия”, то Минск можно считать вполне корректно представляющим Беларусь.

Система промышленных концернов, сосредоточенные на небольшой территории республики, работающих главным образом на экспорт, и потребляющие огромное количество сырья из-за пределов Беларуси, транспортные, нефте- и газопроводные сети общесоюзного значения – этот сложный хозяйственный комплекс требовал специфических способов управления. Оно было с одной стороны необходимо высокоцентрализованным в самой республике, с другой - тесно координированным с общесоюзными центрами. В результате Беларусь больше походила на заурядную автономную республику в составе РСФСР, чем на субъект Союза, несмотря на соответствующий суверенный статус и членство в ООН.

Соответственно с течением времени выработался, пообтерся и обкатался определенный тип руководителей. Среди всех советских чиновников белорусские были, пожалуй, наименее амбициозны и наиболее исполнительны.

В довольно значительном слое интеллигенции (к 1990 г. работников сферы образования, культуры и искусства, науки и научного обслуживания было 11, 8% от всех занятых, а управленцев, т.е. “бюрократов” – 1, 4%[18]) доминировали “технари”. Сама система высшего образования была сконструирована главным образом именно на удовлетворение кадровых потребностей индустрии. И именно люди с техническим образованием, производственные функционеры делали карьеру на ключевых партийно-государственных постах.

“Лирики” явно проигрывали “физикам”: гуманитарные кафедры университетов носили отпечаток глубочайшей провинциальности, а выпускаемые ими кадры чаще всего пополняли ряды школьных и вузовских преподавателей. Простор для самореализации на родной земле оказался невелик, особенно для той части гуманитариев, чья работа была так или иначе связана с белорусской культурой и белорусским языком: их продукция имела слишком ограниченный “рынок”, который ещё и сужался год от года вследствие быстрого обрусения горожан.

В целом белорусы были вполне удовлетворены своей жизнью, мало обращали внимания на свое руководство и были заняты, как и большинство простых советских обывателей, чисто бытовыми вопросами. Характерно, что на Беларуси не было ничего похожего на правозащитное диссидентское “движение”, если не считать (по пальцам одной руки) одиночных выступлений – в защиту белорусского языка[19], но не “законности” или “прав человека”.

Первым возбуждающим общество событием стала Чернобыльская авария 1986 г. Прямой ущерб экономике Беларуси от неё составил $235млрд., что в 10 раз больше ВНП в 1997 г. и в 60 раз больше годового национального бюджета[20]; на преодоление последствий с 1989 г. направлено $17, 7 млрд. при общем объеме международной помощи $400 млн.[21] Население областей, загрязненных цезием-137, в 1986 г. составляло 2, 2 млн. чел.[22]. Чисто экономические последствия аварии первоначально не сильно отразились на общем уровне жизни в республике благодаря вложению общесоюзных средств. Но наряду с прямым ударом по экономике, авария (а точнее, долгое сокрытие сведений о ней) вызвала ряд далеко идущих последствий для всей общественной жизни: подозрительность к официальной информации, недоверие к научным данным. Особенно в среде интеллигенции стала складываться традиция прямо-таки апокалипсического восприятия чернобыльской проблемы[23].

Перестройка оказалась для белорусского руководства неожиданным и малоприятным нововведением, но дисциплина и исполнительность взяли свое – Беларусь, как и приказано, стало демократизироваться и перестраиваться.

В среде же интеллигенции новые веяния были встречены с энтузиазмом. Множество энергичных, образованных и неудовлетворенных своим статусом людей обнаружило новую сферу приложения своих невостребованных сил. И они развили поистине бешеную активность, столь, казалось бы, не соответствующую стереотипу о белорусе как о существе осторожном, неторопливом и рассудительном.

Первые проявления реформаторского духа стали замечаться в самом русском и самом безмятежном городе республики – в Минске. Начало было положено респектабельными представителями “элитных” профессий (экономисты, журналисты и т.п.) в форме дискуссионных клубов – очень сдержанно и лояльно. Течение было вполне эпигонским, а приверженцы его не отделяли себя от русской (или вообще – советской) культуры.

Однако гораздо более заметным явлением на Беларуси вскоре стал националистический элемент, позволивший интеллигентской фронде на непродолжительное время разбухнуть до масштаба влиятельного оппозиционного движения.

Политический дебют Зенона Позняка пришелся на пору, когда советское общество вновь открывало для себя тему “сталинских преступлений”. Поэтому очень ко двору пришлась его публикация “Куропаты – дорога смерти” в июне 1988 г., внесшая свою лепту в модный жанр. Впервые использовалась идеологема “геноцид”. Намек был на то, что “большевистская” Россия проводила против белорусов именно классический геноцид – уничтожая людей по национальному признаку. Позже употребление этого понятия будет стремительно расширяться: “экологический геноцид”, “языковой геноцид” и т.д. до полного абсурда. Куропаты, чернобыльская авария и белорусский язык так и останутся священной идеологической триадой националистической оппозиции до нынешних времён.

Москва была слишком далеко, чтобы рассмотреть тонкости общественной жизни в провинциальной республике, и одновременно слишком близко в качестве главного авторитета для местного руководства. Если бы не постоянная оглядка на либеральничающий ЦК КПСС, белорусские власти без особых усилий пресекли бы любое поползновение на альтернативную политическую активность. В рядах Коммунистической Партии Белоруссии так называемых “национал-коммунистов” (в отличие от Украины, Литвы и даже России) не существовало и в помине – белорусская “номенклатура” ощущала себя органической частью общесоюзной.

Тем не менее, на вполне официальном уровне, в столичном Доме кино уже в октябре 1988 было учреждено общество “Мартиролог Беларуси”, напоминающее российский “Мемориал”, и тут же, почти без перерыва было объявлено о создании Оргкомитета Белорусского народного фронта “Адраджэньне” (“Возрождение”). Робкие попытки представителя ЦК КПБ воспрепятствовать крамоле были подавлены благодаря авторитету супертяжеловеса белорусской литературы – Василя Быкова.

Достопримечательным явлением была повышенная концентрация литераторов первой (по белорусским меркам) величины в новом, националистическом, движении: Адамович, Бородулин, Быков, Панченко – это только те, чьё творчество изучалось в школе на уроках белорусской литературы, почти что классики! Они привнесли в движение свою художническую эмоциональность и политическую наивность. “Христос в сущности был демократом”[24], - размышлял позже на страницах своей книги Быков, показывая свой уровень представлений как о христианстве, так и о демократии…

Идеология и практика БНФ стала стремительно обогащаться. Уже 30-го октября состоялась первая значительная акция: “Дзяды”[25]. Милиция действовала грубовато, но непоследовательно: с помощью дубинок и слезоточивого газа митинговщиков вытеснили с Московского кладбища, дав им закончить мероприятие рядом на поле у Куропат. Что только укрепило фронтовцев в ощущении своей силы. В ближайшем номере “Огонька” появилась статья В. Быкова “Дубинки вместо демократии”, после чего на уровне ЦК КПБ перед писателем чуть ли не оправдывались! [26]. И далее, чем больше терпимости проявлялось со стороны власти, тем смелее и бескомпромисснее становилась национал-антикоммунистическая[27] партия. В январе 1989 года не без поддержки КПЛ в Вильнюсе прошел первый съезд БНФ. Весной, когда началась кампания выборов народных депутатов СССР, антикоммунисты приняли в ней деятельнейшее участие, хотя и без блестящих успехов. К примеру, фронтовские столпы – Адамович и Быков – были выдвинуты “по квоте” Союза писателей и Союза кинематографистов, т.е. традиционным, вполне “антидемократическими” путём.

Влияние российских столиц было двояким. Во-первых, там держали конец веревки, связывавшей руки “консерваторам”. Во-вторых, оттуда же поступали “свежие” идеи: что на сегодняшний день можно подвергать критике и насколько смело. “Положительное” же содержание доморощенные фрондеры заимствовали преимущественно у ближайших соседей. Именно в подражание литовскому “Саюдису” и украинскому “Руху” создавался БНФ, точно также он практиковал систему антирусской, антикоммунистической и неолибералистской риторики. Были и свои наработки: празднование юбилея БНР (Белорусской Народной республики), траурные мероприятия, посвященные Чернобыльской аварии. Выделялся ещё один нациосозидающий миф: Великое княжество Литовское, как исконное государство белорусского этноса. Литва[28] – Беларусь, литвины – белорусы[29].

Для интеллигентной и учащейся публики всё это было ново и до крайности интересно, а официальные идеологи, не привыкшие к прямой полемике, пребывали в некоторой растерянности. Никогда позже БНФ не собирал таких многолюдных митингов как в 1989 – 1990 годах. Даже русскоязычная интеллигенция тянулась к ним, находя единственную альтернативу опостылевшему официозу. Митинг проходил празднично, создавая комфортную атмосферу причастности к чему-то историческому, величественному, запретному и вместе с тем вполне безопасному.

После принятия Съездом народных депутатов программы реформ в обиход вошло понятие “регулируемый рынок”. Результаты мало кого удовлетворяли: обыватель, прежде всего, заметил общее ухудшение материального достатка, либеральные политики – нерадикальность “рыночных преобразований”. Простых белорусов, привыкших к умеренному, но стабильному достатку тревожило всё: поднятие цен, распространение дефицита, карточки, но главное – отсутствие внятного объяснения происходящему со стороны верхов, как и плана преодоления скопившихся проблем. Позняк же не лез в карман за ответами: “жирные коты” (т.е. партийные руководители) суть причина всех бед, а независимость – главное лекарство от них. Впрочем, иррациональная духовная атмосфера того времени была чревата невероятным многообразием антиконформистских идей: благосклонностью мог пользоваться любой проект, будь он достаточно смел и антикоммунистичен. Например, идея автономии… западного Полесья, (“Етвызи”), на ниве чего подвизалась литературно-политическая группа “Полiсьсе”, больше известная в Минске, нежели на территории гипотетического края ятвягов.[30]

БНФ оставался партией широкого блока интеллигенции, с преобладанием гуманитариев и творческой “богемы”. Очевидно, рынок им представлялся реальной альтернативой “административно-хозяйственной системы”, именно при капитализме они рассчитывали найти применение своим талантам и своей энергии. Предполагали также, что капитализм приведет к быстрому обогащению и процветанию страны: “…нужно было… неотлагательно начать рыночные реформы, чтобы создать гарантии суверенитета и избавиться от зависимости от Москвы”[31]. (курсив мой, - К.Ч.). Для них, профессиональных идеалистов, рынок представлялся плодом культуры, царством свободы, и притом чем-то, чего можно достичь духовным усилием – в форме законодательных актов и постановлений. Невнимательные читатели Бердяева, они были уверены, что распределение жизненных благ в современном капиталистическом обществе происходит пропорционально уровню знаний и культуры.

Надо заметить, что легализованная коммерческая деятельность на Беларуси пошла довольно споро. Возможно, определенное влияние оказывала близость Польши, где в то время свирепствовала “шоковая терапия”. Из соседней страны на Беларусь потянулись “челноки”. Поляк стал обычным явлением на рынках как западно-белорусских городов, так и в Минске. Позже открылся встречный поток: народ “покруче” вёз цветные металлы, обывательская мелюзга тянула всё, что попадало под руку: от белья до строительных инструментов – всё это вдруг оказались слишком дорого в стремительно цивилизующейся стране. Из-за Буга ввозили иностранную валюту, дешевую радиотехнику, способствуя становлению внутреннего полуофициального рынка. На короткое время “польская лихорадка” охватила практически всю нацию: этим не брезговал заниматься рабочий, инженер, домохозяйка… Трудно сказать, чего в этом коммерческом порыве было больше: алчности или обыкновенного любопытства, желания попробовать себя. Из производственных сфер экономики, из науки уходили наиболее активные индивиды, стараясь закрепиться в тонком пока слое предпринимателей. Неудивительно: средняя зарплата в секторе коммерческой деятельности, даже по официальным данным, стала самой высокой по республике.

Промышленность	100, 0
Сельское хозяйство, вкл. колхозы	89, 3
Лесное хозяйство	77, 9
Транспорт	106, 0
Связь	79, 7
Строительство	118, 5
Торговля и общественное питание	82, 6
Материально-техническое снабжение и сбыт	94, 7
Заготовки	89, 7
Информационно-вычислительное обслуживание	89, 3
Операции с недвижимым имуществом	153, 0
Общая коммерческая деятельность	255, 9
Геология и разведка недр	106, 8
Прочие виды деятельности сферы материального производства	66, 5
Жилищно-коммунальное хозяйство	72, 6
Непроизводственные виды бытового обслуживания населения	77, 9
Здравоохранение, физкультура и социальное обеспечение	68, 7
Образование	68, 0
Культура	61, 2
Искусство	91, 5
Наука и научное обслуживание	122, 1
Финансы и кредит	129, 2
Управление	122, 4

Табл. 2.4. Заработок по отраслям в 1990 г. в процентах от заработной платы занятых в промышленном производстве. Источник данных: сайт Исследовательского центра ИПМ http: //research.by

То было время, когда общественные группы (все, кроме управленческой элиты) были настроены на борьбу – ещё никто не испытал деморализующего поражения. Жить казалось всё интереснее, несмотря на очевидные затруднения. Даже количество самоубийств (на 100 тыс.) в 1990 г. снизилось по сравнению с 1985 г. с 23 до 20, 5.[32]

В 1990-м к Фронту шли многие, кто чувствовал себя недовольным существующим положением. Созданная в политическом вакууме, эта эклектическая конструкция втянула самые разные элементы, которые в скором будущем расслоились и разошлись по своим естественным нишам[33].

Но пока они казались внушительной консолидированной силой, поистине Движением, и двигались – от успеха к успеху.

Одной из таких, пока символических, побед следует считать принятие Верховным Советом закона “О языках в Белорусской ССР” 26 января 1990 г., придавшего белорусскому языку формально государственный статус. А в конце мая 1991 г. был издан Приказ Управления делами СМ БССР о принятии дополнительных мер по реализации в аппарате Совета Министров Закона о языках в Белорусской ССР и Государственной программы развития белорусского языка. Уже искали печатные машинки с белорусским шрифтом, собирались проводить курсы белорусского языка для чиновников[34]. Речь идёт о государственном органе, в составе которого на тот момент не было ни единого представителя оппозиции! Власть искала компромисса. А оппозицию устраивала только полная победа.

Несколько десятков (сто – по собственным подсчетам участников) тысяч человек присутствовало на февральском предвыборном митинге БНФ. Сколько среди них было обычных зевак сейчас уже невозможно установить, но массовость мероприятия поистине впечатлила всех. Власть в очередной раз проявила слабость: на митинге, перед враждебно настроенной толпой первый секретарь (! ) КПБ Соколов ввязался в полемику с Позняком под выкрики: “Шапку сними! Перед народом говоришь! ”.

7 ноября 1990 г. – последний раз, когда на Беларуси праздновался День Великой Октябрьской социалистической революции на подобающем советском уровне – с парадом на центральной площади Минска, с выступлениями первых лиц государства. Однако на этот раз торжество было подпорчено пикетом фронтовцев – они под “бело-красно-белыми” флагами сбились в кучку в самом центре пл. Ленина. Так и простояли до конца парада инородным телом – это было очень заметно во время прямой телевизионной трансляции. Позже ими была совершена символическая атака на памятник В.И. Ленину, чему также был посвящен отдельный телерепортаж, послуживший для БНФ, как и следовало ожидать, бесплатной рекламной акцией.

В Верховный Совет БССР 12-го созыва удалось пройти небольшой, но достаточно представительной группе бээнэфовцев – 32 человека или около 10% от всего состава. Однако уже “Демократический клуб”, созданный ими, включал до сотни депутатов. Они стали настоящей занозой в теле парламента, заставлявшей его зачастую совершать неловкие импульсивные движения.

При этом поражает, что при наличии фактически неограниченного “административного ресурса” партии удалось обеспечить только 88% своих членов в депутатском корпусе Верховного Совета БССР и 63% - в местных советах. По оценке же секретаря ЦК КПБ В. Семенова на следующих выборах компартия могла получить и того меньше: треть, а то и четверть депутатских мандатов[35]. Далее, вес коммунистов в органах законодательной власти продолжал снижаться вследствие выхода многих депутатов из партии, а также из-за образования фракций, которые де-факто противостояли политике ЦК, чего самым ярким примером явилось создание на IV сессии ВС депутатской группы “Коммунисты Белоруссии – за демократию” во главе с А. Лукашенко. Руководство ЦК КПБ удостоило раскольников гневной отповеди в центральной печати[36], что, естественно, не могло не привлечь к фракции дополнительного (и благосклонного) внимания общественности.

С другой стороны, пока организационно-неоформленная, в партии начинала активизироваться группа коммунистов-радикалов (что стала впоследствии ядром возрожденной компартии). От “необольшевиков” Н. Андреевой они отличались значительно большей лояльностью центральным структурам. Только в 1990 году начинает выходить их печатный орган – “независимая левая газета” “Мы и время”. В Минске создается клуб “Коммунист”, ставший оплотом искренних приверженцев советского марксизма.

В парламенте же, в растерявшейся, инертной массе людей, привыкших подчиняться четким инструкциям и вдруг оставленным без них на произвол собственной инициативы, “Оппозиция БНФ” (как стала не без позёрства именовать себя соответствующая группа) была подавляюще активна. Райкомовские секретари, председатели колхозов, директора и начальники поменьше, ветераны и инвалиды совершенно не были готовы к политической деятельности – никто никогда не ждал и не требовал этого от них. Белорусская номенклатура чувствовала себя покинутой, дезориентированной, никак не могла поспеть за ходом событий[37]. В этих условиях именно “Оппозиция БНФ” играла роль инициативного центра. Её ненавидели, критиковали, но всё чаще и чаще поддавались её давлению. Энергия и целеустремлённость брали своё. Незарегистрированным, не признанным в качестве “оппозиции” или хотя бы официальной фракции, фронтовцам было даже предоставлено отдельное помещение в Доме правительства.

Партийные бонзы сами поражались пассивности своих коммунистических товарищей-депутатов. Забили тревогу, но поздновато – на пленуме ЦК КПБ в июле 1991 г., когда первый секретарь Малофеев проявил нешуточную озабоченность: “Особенно серьёзно беспокоит то, что в партии сейчас появляется какая-то беспомощность, нередко неспособность к конструктивному решению большинства принципиальных вопросов и нарастает крикливость, амбициозность, противостояние друг другу”[38].

“И почему у нас возможно такое поведение? ” - дополнил коллегу В. Семенов, - “Да потому, что у нас нет этой линии, партия по существу живет без программы. Коммунисты-депутаты в затруднительном положении – создают новые законы нового общества, не определив позиции своей партии”[39].

Радикальные коммунисты в лице В. Чикина оценивали ситуацию похоже: “К сожалению, мы поголовно записались в центристы и не замечаем того, что этот центр под влиянием оппозиции постоянно смещается вправо. Особенно это наблюдается в Верховном Совете республики, где левое крыло фактически отсутствует. Отказ от четких идейных установок – наша стратегическая ошибка”[40].

Но даже они не были готовы к прямой конфронтации с националистами. В цитированном интервью В. Чикин подтвердил готовность коммунистов “к поиску разумных компромиссов” с БНФ и посетовал на отказ З. Позняка сотрудничать с ними.

Перспективы СССР внушали белорусской бюрократии всё меньше оптимизма: волна шахтерских забастовок, межнациональные столкновения и, наконец, “парад суверенитетов” удар за ударом уничтожали авторитет центрального правительства.

Объявление государственного суверенитета РСФСР 12 июня, казалось, подвело черту под историей существования Советского Союза в прежнем виде. Бессмысленным было бы отстаивание незыблемости прежнего устройства союзного государства со стороны маленькой республики, с мнением которой мало кто считался. Будто под гипнозом, в некоем сомнамбулическом состоянии Верховный Совет 27 июля принимает Декларацию о независимости БССР. Одним из последних: после парламентов Грузии, Литвы, Эстонии, Латвии, Узбекистана, Молдавии, Украины… России.

Вильнюсские события в очередной раз озадачили. С одной стороны, мысль о введении “прямого президентского правления” казалась привлекательной, с другой – результат попытки его осуществления пока не сулил ничего хорошего.

Двукратное повышение цен в апреле 1991 года положило предел терпению белорусских рабочих. Остановились крупнейшие заводы столицы, было прекращено движение транспорта, по широкому партизанскому проспекту в сторону центра потянулись стотысячные толпы в замусоленных комбинезонах. Казалось, пробил час настоящей пролетарской революции…

Эпизодические всплески забастовочной активности случались и раньше. Например, в 1989 году бастовали солигорские шахтеры, солидарные со своими коллегами на Дону и в Заполярье: повышение заработной платы, улучшение условий труда и, разумеется, отмена “политической монополии” КПСС! В 1990 г. стачка остановила знаменитый “Гомсельмаш” - требовали выплаты “чернобыльских” пособий. Но апрель 1991 г. дал абсолютный максимумом активности за всю новейшую историю Беларуси.

Публикации в республиканских газетах усугубляли всеобщее состояние ужаса и озлобления от происходящего. Скачок цен (в 3-4 раза) на детские товары и удорожание питания в столовых – это переполнило чашу терпения.

3 апреля состоялся поражающий массовостью митинг рабочих Минского электротехнического завода им. Козлова. Они прекратили работу и фактически остановили движение по улице Долгобродской. Над огромной толпой – коряво (явно наскоро, своими силами) намалеванные транспаранты: “Рыночным ценам – рыночную зарплату”, “Хватит над нами издеваться! ”, “Терпение народа не беспредельно! ”, “О чем думает наше правительство? ”, “Требуем повысить зарплату”.

Вскорости к протестующим присоединились рабочие Завода автоматических линий, Завода шестерен, некоторые участки Минского тракторного завода. Большая часть этих предприятий расположена вдоль Долгобродской, что и облегчило слияние многотысячных толп в одну грандиозную массу.

Со стороны рабочих поступали предложения к заводским комитетам КПБ возглавить забастовку, однако те отшатнулись от такой перспективы. Лидера же, например, Рабочего союза (дочерней организации БНФ) М. Соболя рабочие вообще не хотели допускать в свои колонны во время манифестации[41]. В итоге “бунт” оказался безглавым и неорганизованным. Стачкомы явно проводили политику борьбы за собственный авторитет и стремились стать постоянными органами, что не интересовало большинство забастовщиков, партийные ячейки затаились, оппозиционеры же, похоже, просто побаивались рабочих масс. В целом говорить о политическом влиянии либеральных деятелей на выступление рабочих не приходится. Цели забастовщиков были прямо противоположны: не перестройка и рыночные реформы, а стабильная зарплата и доступные цены на товары. Даже в самом конце стачечного периода, 23 апреля 1991 г., председатель сойма БНФ А. Марачкин растерянно признавался: “То, что сейчас происходит – неожиданность для нас”[42]. Над грандиозной толпой перед Домом правительства не развевались “Бел-чырвона-белыя” флаги – они робко теснились по краю (впервые появившись на центральном митинге уже только в период ослабления забастовочной активности; тогда же на пл. Ленина появились и качественные листовки политического содержания, отпечатанные в Вильнюсе). Возможно, именно поэтому так сдержанно о событиях апреля 1991 г. высказывался впоследствии, к примеру, председатель политизированной Ассоциации независимых профсоюзов промышленности А. Бухвостов: “Апрель 1991 года я не расцениваю как большое достижение рабочего движения. Тогда просто произошел стихийный всплеск народного возмущения. На дворе было время относительной демократизации, можно было сравнительно спокойно выражать свое недовольство политикой властей. Люди не боялись выходить на улицы”.[43]…

Если первоначальное выступление было совершенно спонтанным и выдвигало исключительно экономические требования, то спешно организованные из политических активистов забастовочные комитеты попытались привнести в него некоторые новые элементы. Так, в итоге от имени бастующих были сформулированы четыре требования к Правительству:

- отмена налога с продаж;

- повышение заработной платы;

- отставка Президента и союзного правительства;

- перевыборы Верховного Совета БССР на многопартийной основе.

Руководство страны было перепугано не на шутку. Если к скандальным и шумным выступлениям интеллигентных мещан от оппозиции уже успели привыкнуть, то рабочий бунт оказался неожиданным для всех!

На митинге перед шумной взволнованно-агрессивной толпой людей в спецовках неубедительным самооправданием прозвучала речь председателя Совета Министров БССР В.Ф. Кебича:

“Сейчас мы вместе с профсоюзами пытаемся найти пути смягчения удара от реформы цен. < …> Но некоторые требования, обращенные к правительству Белоруссии, невыполнимы по двум причинам. Первая, мы вынуждены работать в рамках законов, принятых Верховным Советом. Например, чтобы снизить налоги, нужно предварительно отменить решения Верховного Совета. И вторая – главная: у республики, залечивающей раны Чернобыля, нет средств. Дефицит бюджета превышает 3 миллиарда рублей. И если попытаться смягчить проблемы трудовых коллективов, повысить им заработную плату, то это будет означать урезание многих социальных программ. Ждать, что союзные органы окажут нам финансовую поддержку, нет смысла. Союз ничем сегодня нам не поможет, наоборот, нужно смотреть, как бы чего от нас не забрали”[44].

Что достойно особого внимания в этой импровизированной “апологии”, так это попытка возложить всю вину за происходящее на центральное правительство, оправдание своего бездействия “связывающими” обязательствами перед центром. Услышав фразу “Союз ничем сегодня нам не поможет, наоборот, нужно смотреть, как бы чего от нас не забрали”, можно было сделать вполне последовательный вывод: “А на что тогда этот Союз нужен вообще?! ”. Невольно (скорее всего) высший чиновник Беларуси подталкивал своих слушателей к приятию идеи независимости. И тем самым как бы подтверждалась обоснованность политических требований забастовщиков: отставки Президента СССР и перевыборов ВС БССР. Одновременно, однако, выдвигая требования “союзного масштаба”, рабочие выражали не узко-республиканский местнический патриотизм, а подчеркивали осознание себя гражданами единой страны – СССР.

Митинги продолжались и в последующие дни, в забастовку включались новые предприятия. Правительство лихорадочно искало компромисса с профсоюзными лидерами и представителями стачкомов, от которых надеялись добиться конструктивной позиции – от бунтующей массы “конструктивизма” боялись не дождаться: всё чаще попытки обратиться к митингу прерывались возмущенным гомоном людей, не желавших слушать “увещеваний”. Когда заместитель председателя ВС БССР С.С. Шушкевич призвал митингующий люд действовать “конституционно” с тем, чтобы не ухудшить положение в республике, над площадью пронесся многотысячный возмущенный возглас: “Предатель!!! ”

Явственной оказалась “потеря лица” В.Ф. Кебичем, уверявшим рабочих в невыполнимости их требований, поскольку уже 9 апреля было опубликовано Постановление Совета Министров Белорусской ССР от 6 апреля 1991 г. №130 “О дополнительных мерах по социальной защите населения Белорусской ССР в связи с повышением розничных цен”, уже преамбула которого буквально перечеркивала сказанное премьер-министром на митинге:

“Совет Министров Белорусской ССР, учитывая обострение материального положения населения в связи с повышением розничных цен, принял, несмотря на большой дефицит бюджета республики, сверх союзных норм дополнительные меры по социальной защите населения” (курсив мой, - К.Ч.)[45]. Далее следовал перечень упомянутых мер: снижение цен на детские товары, увеличение выплат на детей, отмена одиозного пятипроцентного “налога” и т.д.

Это могло означать две вещи: либо Председатель Совмина глубоко заблуждался и требования забастовщиков всё же были выполнимы, либо правительство не собиралось их выполнять в полной мере, а лишь стремилось сбить накал общественного волнения.

⇐ Предыдущая 27 28 29 30 313233 34 35 36 Следующая ⇒