Священство в образе и понимании св. Григория Богослова
Святитель Иоанн Златоуст - человек воли и дела. Святитель Григорий Богослов - человек чувства и созерцания. Нежная душа его вскормлена была в устремлении к Небу возвышенно-благочестивой матерью его Нонною, и земная жизнь не имела для него притягательной силы. Неожиданно он был поставлен пред перспективой стать священником, в помощь отцу: он не нашел силы сопротивляться, но уже получив благодать священства, - бежал, чтобы, одумавшись, вернуться и тут поведать и мотивы своего бегства и основания своего возвращения. С той простотой, которая свойственна большим сердцам, и с той широтой, которая обусловлена его орлиным духовным взором, раскрывает он перед отцом своим и паствою и себя, и свое понимание пастырства, в некоторых отношениях еще более проникновенное, чем " шесть слов" св. Иоанна.
" Я побежден, и признаю над собою победу. " Повинухся Госповеди, и умолих Его" (Пс. 36, 7)", - так начинает он свое знаменитое слово. Не хочет он быть ни для кого соблазном, и, отложив стыд, представляет истину. Поступок его - осмысленное действие, и хочет он, чтобы так его и поняли те, к кому он обращается.
Понимает он, что должно быть начальствующие в Церкви, как и во всяком теле: пастыри и учители - это, как душа в теле, или ум в душе! И потому одинаково противно порядку, как всем желать начальствования, так и никому не принимать его. А потом - кем бы тогда совершалось таинственное и гор( возводящее Богослужение? Понимает он все это. Что же, стыдился он сана, захотев большего? Нет конечно! В чем же дело? Поражен он был, прежде всего, неожиданностью - не собрался с мыслями, а потому преступил скромность. Но были и причины глубокие. Прежде всего, - привязанность к благу безмолвия и уединения: как отказаться от такого состояния духа, когда, " отрешившись от плоти и мира... беседуя с самим собою и Богом" , можно " жить превыше видимого и носить в себе божественные образы, всегда чистые и несмешанные с земными" и тем " по-жинать упование блага будущего века" ? Те, кто сами объяты такой любовью, - те поймут его! Но было еще и другое. Поборов нерешительность, дерзает он о том поведать: стыдно стало ему стать в ряд с теми, кто " неумытыми руками" и " нечистыми душами" касаются святыни; быть среди тех, кто начальствует, будучи скудны благочестием и жалки в своем блеске. И, наконец, еще последняя есть причина, главнейшая: пастырство, какая это ответственная и трудная вещь! Просто пасти волов и овец - дает он тут же идиллическую и даже грубоватую картину такого пастырства. Но начальствовать над людьми? Зная, что " не так быстро разливается в воздухе вредное испарение, производящие заразу", как подчиненные принимают в себя пороки начальника? Зная, что даже если сам не покрыт ты струпами, то достаточно ли ты чист, чтобы учить других добродетели? А ведь приходится, пастырствуя над людьми, порядок утверждать убеждением, ибо " все, что делается недобровольно, кроме того, что оно насильственно и не похвально, еще и не прочно" . Пасти стадо надо " не нуждею, а волею" (1Петр. 5, 2). Но, допустим, ты непорочен. Мало и этого. " Ибо править человеком, самым хитрым и изменчивым животным, по моему мнению, действительно есть искусство из искусств и наука из наук" . Тут не над телом надо трудиться, как врачу, а над душою, которая, уготованная для горнего, - сопряжена, однако, с худшим! Почему? Две тому причины: 1) Горнее для человека не дар, а заслуга, подвиг, награда; а, затем, 2) душа свое худшее сама должна возвести гор(, быв для тела тем, чем Бог для души! Но это худое сопротивляется. Тело, лечимое врачом, - в его владении. А душа - бежит врачевания. " Мы храбры против самих себя и искусны ко вреду нашего здравия. То рабски скрадываем грех... то извиняем в себе грехи, то принимаем меры, чтобы не слышать голоса обавающих и не пользоваться врачествами мудрости, то явно не стыдимся греха... А к тому еще врач души должен проникнуть к " потаенному сердца человека" (1Петр. 3, 11), и там - встретится с врагом, который, стремясь погубить нас, " орудием против нас употребляет нас же самих". И, наконец, - цель врачевания! О ней говорить страшно, так велика она: окрылить душу, извести ее из мира и предать Богу: " того, кто принадлежит к горнему чину, соделать богом и причастником горняго блаженства". И тут возникает величественная пирамида все возвышающихся утверждений, воспроизводящая историю мира! Все домостроительство спасения человека встает перед нами. Для сего Бог примесился к плоти через посредство души, - до прихода Христа. " Для сего - рождение и Дева, для сего - ясли и Вифлеем. Для сего Иисус приемлет крещение и свидетельство свыше. Для сего изгоняются демоны, исцеляются болезни. Для сего - древо за древо, и руки - за руки; мужественно распростертые за руку, невоздержно простертую: руки, пригвожденные за руку своевольную" ... " Сего-то врачевания служители и сотрудники - все мы, председательствующие пред другими" ... Вот каково врачевство священника! А для чего трудятся врачи? Чтобы больше дней прожил на земле человек, какому, быть может, лучше было бы и умереть, чем служить пороку! Да и вообще, разрешиться от жизни - разве не первое то благо для человека здравомыслящего! " Но нам, когда мы - в опасности утратить спасение души, души блаженной и бессмертной, которая будет вечно или наказываема за порочность, или прославляема за добродетель, - какой предлежит подвиг, и какие нужны сведения, чтобы хорошо и других уврачевать, и самим уврачеваться, чтобы исправить образ жизни и персть покорить духу? " Ведь всем нужно разное! Мужчина и женщина, старость и юность, нищета и богатство, больные и здоровые, мудрые и невежды и т.д. И дальше: супруги и безбрачные, пустынножители и мирские, счастливцы и неудачники, занятые и праздные и т.д. и т.д. Все различествуют, и всем надо разное врачевство. " Одних назидает слово, другие исправляются примером. Для иных нужен бич, а для других - узда, ибо одни ленивы и неудобоподвижны к добру, и таких нужно возбуждать ударами слова, другие сверх меры горячи духом и неудержимы в стремлениях, подобно молодым и сильным коням, бегущим далее цели, и таких может исправить обуздывающее и сдерживающее слово. Для одних полезна похвала, а для других укоризна, но та и другая - во время; напротив того, без времени и без основания они вредят. Одних исправляет увещание, других - выговор, и последний - или по всенародном обличении, или по тайном вразумлении... Иногда нужно гневаться, не гневаясь, оказывать презрение, не презирая, терять надежду, не отчаиваясь, сколько сего требует свойство каждого; других надлежит врачевать кротостью, смирением и соучастием в их лучших о себе надеждах. Одних полезно побеждать, от других часто полезнее быть самому побежденным; и хвалить или охуждать должно - у иного достаток и могущество, а у иного нищету и расстройство дел. Ибо наше врачевство не таково, каковы добродетель и порок, из которых первая всегда и для всех всего лучше и полезнее, а последний всего хуже и вреднее; у нас одно и то же, например - строгость или кротость, а равно и прочее, мною исчисленное, не всегда даже для одних и тех же оказывается или самым спасительным, или опасным" . " Хождению по канату" уподобляет св. Григорий дело пастырского врачевства: малейшее нарушение равновесия - и грех возникает и для себя, и для пасомого. Как трудно не уклониться ни на десно, ни на шуе (Пр. 4, 27)!
А способ врачевания? Не главнейший ли - слово? Каждому " даяти во время житомерие" (Лк. 12, 42) слова! Вовремя сказать все, что идет во спасение - вплоть до таинственно-благодатного учения о Начальной, Царственной и Блаженной Троице! А если еще приходится слово обращать и к целому обществу, которое можно уподобить многострунному органу, требующему неодинаковых ударений! Тут трудность особая. Опасность идет с трех сторон, т. е. от мысли, от слова и от слуха. " Ибо если ум непросвещен, или слово слабо, или слух не очищен, и потому не вмещает слова, от одной из сих причин так же, как и от всех, необходимо хромает истина". Это общие трудности, а, в отдельности, каждый чем-то отвращен от истины. Он готов отказаться от всего - только не от своих мыслей. Одни " неправду в высоту глаголют" (Пс. 72, 8), другие, бросаясь на всякое учение, как свиньи попирают бисер истины, иные готовы слушать всякое учение, а потом, нагруженные и подавленные, отвращаются от всякого здравого учения и осмеивают и презирают сам(е веру нашу. В итоге легче вновь напечатлевать истину в душе нетронутой, чем по старым письменам начертывать слово благочестия: изгладить нужно старые, чтобы написать лучшие.
И все это обилие трудностей обнимается уподоблением общества многовидному и многообразному зверю, составленному из многих - и каждого надо отдельно соблюсти и с ним управиться! Разнородное живое существо - тело Церкви, и с каждым нравом и умом пастырь должен найти приличествующее обращение: младенцам надо молоко, а иные требуют уже " премудрости, проповедуемой между совершенными" (1Кор. 2, 6). Это не значит приспособляться и потакать. Сильно говорит об этом св. Григорий. " Мы неспособны кормчествовать словом истины и мешать вино с водою, т.е. учение, веселящее сердце человеческое, с учением пошлым, дешевым, влачимым по земле, пропадающим и текущим понапрасну" . Это все поняв и посоветовавшись с самим собою, и предпочел он - учиться, а не браться учить, уподобляясь людям неразумным и дерзким. Вспоминает он древнее еврейское правило: не всякому возрасту дозволять читать всякую книгу Писания. А как ныне легко научают " учить". Пляске и игре на свирели сами учатся, а мудрости? Стоит разве только захотеть, чтобы стать мудрым? " Мало в них мудрости даже на то, чтобы сознать свое невежество". И такие берутся за учение: если какой недуг, то сей именно достоин слез и рыдания. Уврачевать сей недуг может разве Петр или Павел. Тут перед духовным взором св. Григория встает с особенной яркостью образ Павла - и любовно воспроизводит он его облик, как пастыря доброго.
Не о внешних его подвигах говорит св. Григорий, а об его попечительности и сердоболии, а главное - о разнообразии способов врачевания, в сочетании строгости с человеколюбием, так что ни кротостью он не расслабляет, ни суровостью не ожесточает. То отлучает, то утверждает любовью, то плачет, то веселится, то напоевает млеком, то касается тайн, то снисходит, то ведет с собою на высоту, то угрожает палицею, то объемлется духом кротости, то возносится с высокими, то смиряется с смиренными. Иногда - " меньший из апостолов" , а иногда обещает представить доказательство, что в нем глаголет Христос... " Ибо ищет не собственной пользы, но пользы чад, которых родил во Христе благовествованием, - такова цель и всякого духовного начальства - во всем презирать свое для пользы других" . Таков Павел, таков всякий, подобный ему духом. Но кто способен стать таким! Ужас объемлет св. Григория, когда он разворачивает свиток предостережений и угроз, которыми наполнен Завет Ветхий... " Но для чего, - обрывает он себя, - повторять ветхозаветное, когда есть правила новые, - какие требования предъявляются для епископов и пресвитеров! Какие, еще раньше, законы дал ученикам Иисус, посылая их на проповедь: небесным должен быть благовестник! А те укоризны, которые обращал Господь к книжникам и фарисеям! Такие мысли не оставляют меня день и ночь, сушат во мне мозг, истощают плоть, лишают бодрости, не позволяют ходить с подъятыми высоко взорами". Не о начальстве думать, а о том, как бы самому очиститься: умудриться, а потом умудрять; стать светом, а потом просвещать; освятиться, а потом освящать...
" Когда же сие будет? " - скажут иные. " На сие какой дам вам ответ, преименитые? " - спрашивает риторически св. Григорий. И дает знаменитый ответ: " В таком деле и глубокая старость - не долговременная отсрочка. Ибо седина с благоразумием - лучше неопытной юности, рассудительная медлительность - неосмотрительной поспешности, кратковременное царствование - продолжительного мучительства, подобно как малая доля драгоценности предпочтительнее обладания многим, не имеющим цены и прочности, небольшое количество золота - многих талантов свинца, малый свет - великой тьмы" . " Знаю, чьи мы служители, где сами поставлены и куда готовим других. Знаю величие Божие и человеческую немощь, а вместе и силу. " Небо высоко, земля же глубока" (Пр. 25, 3). И кто из низложенных грехом взойдет на небо? " " Это сделало меня смиренным, - восклицает он, - Бог и Небо - предмет наших желаний и исканий. Соответственно достоин должен быть и невестоводитель, уневещивающий души". " И боюсь, чтобы, связав мне руки и ноги, не извергли меня из брачного чертога" ... " Хотя..." И тут открывает св. Григорий тайну! Принесен он в дар Богу по материнскому обету. И сам он, уже добровольно, отдал себя Богу, - отдал все; имение, знатность, здоровье, самый дар слова. Всему предпочел он Христа - и стал учиться умерять гнев, обуздывать язык, уцеломудривать око, укрощать чрево, попирать земную славу. " И в этом (безрассудно говорить, однако же, пусть будет сказано) стал я не хуже, может быть, многих". Но разве достаточно он себя очистил, чтобы править другими? Особенно в то страшное время, когда, кажется, изгнан из сердца всякий страх, когда благочестие выражается в том лишь, что осуждается нечестие других, когда ловят грехи других не для того, чтобы оплакивать их, а чтобы пересудить и язвы других взять в оправдание своих собственных! Так и миряне, и священники: " якоже людие, тако и жрец" (Ос. 4, 9).
О, если бы то была борьба за истину! " Я желал бы и сам быть в числе подвизающихся и ненавидимых за истину, даже похвалюсь, что действительно принадлежу к их числу. Ибо похвальная брань лучше мира, разлучающего с Богом. Посему и Дух вооружает кроткого воина (Иоиль 3, 11) как способного хорошо вести войну" . Но ныне спорят за милости, а прикрывают то верою, делаясь позором во всякое время и во всякой вещи, услаждая нечестивых зрелищем христиан поругаемых. " Ужели подвизающийся за Христа не по Христе угодит тем миру (Еф. 52, 5), ратоборствуя за Него недозволенным образом? " Не боится он внешней брани, восстающего на Церкви зверя (Юлиана), хотя бы грозил он огнем, мечем, зверями и пр. " На все есть у меня одно врачевство, один путь к победе, и это - похвалюсь во Христе! - смерть за Христа" . Но где мудрость, благодать, которая вооружит на брань против козней лукавого на поприще священства? " Признаюсь, что я немощен для такой брани, а потому и обратил хребет, сокрыл лице в бегстве. От полноты огорчения возжелал я сидеть в уединении и молчать, зная, что время лукаво"... А брань внутренняя! " Пока не препобеждена мною, по возможности, персть, пока не очищен ум, пока далеко не превосхожу других близостью к Богу, не безопасным признаю принять на себя попечение о душах и посредничество между Богом и человеком, что составляет также долг иерея."
Нужно быть Моисеем, чтобы безнаказанно приближаться к Богу! А сколько еще примеров дает Ветхий Завет! А Новый! На уста св. Григория приходят бесчисленные изречения Библии, изображающие, каким должен быть человек, чтобы мог он стать " почетным членом тела Христова".
Вот - оправдания бегства! Что же заставило пренебречь ими? Помимо сердечного взаимного расположения, прежде всего - седины отца и матери, обет помощи им данный, нарушение которого устрашило Григория так, что он презрел самое любомудрие. Он счел лучшим быть честно побежденным, чем одержать победу со вредом и незаконно. Но была и еще причина: вспомнил он о пророке Ионе! Тот бежал, - неужели не понимая всю тщетность замысла? Нет, бегство его было жестом скорби в предвидении того, что благодать переходит к язычникам. Все одно. Он прекословил Богу: не решается на то Григорий. Долго находился он между двумя страхами, и победил страх оказаться непокорным. Посему повторяет он слова своего Владыки, призываемого " яко овча на заколение" (Ис. 53, 7) , " не противлюся, ни противуглаголю" (Ис. 50, 5). " Видишь благопокорность, - возврати благословение" - обращается он к отцу.
* * *
Во многих иных местах возвращается святитель Григорий к изображению пастырства. Примечательно слово, по рукоположении его во епископы, сказанное им отцу в присутствии Василия Великого." Снова на мне помазание и Дух, и опять хожу плача и сетуя" - так начинается оно. Помазанность Духом так страшна, что радость смешивается с ужасом. И тут уступает он принуждению и ищет руководства у отца, прося научить " при кротости строгому обращению, при производстве дел веселости и спокойствию", просить указаний " кого пасти палицею, и кого пасти свирелью, когда выводит на пастбища, и когда сзывать с пастбищ, как вести брань с волками, и как не вести брани с пастырями, когда " обуяша пастыри" (Иер. 10, 21) - как не стать худым пастырем, который самого себя пасет, а не овец. Не раз слышим мы и в других словах, как снова и снова лишь принуждением возвращается Григорий из любезного сердцу его безмолвия, с беспрепятственной возможностью беседовать с самим собою и Духом. Но тот же Дух требует обращения к деятельности пастырской - и подчиняется Григорий: начинает искать пользы для себя в пользе других, приводя к Богу людей. Целая и благоустроенная Церковь, не предпочтительнее ли одного человека!
Поскольку же ставится он в связь личную с паствой, новые чувства берут верх, и уже иные ноты звучат в его слове. Так, например, было по возвращении в Константинополь после Максимовой попытки занять престол его. Горит он желанием скорее соединиться с паствой - в уверенности, что и она горит тем же желанием. " Смотрите, какова вера: и за себя уверяю, и за вас ручаюсь". Хоть и претит ему город, " но не достало терпения жить долее в разлуке". Теперь обратное! Удалился он по принуждению, а возвращается не только доброхотно, но " ноги сами шли". " Подлинно, один день составляет целую человеческую жизнь для тех, кто страдает любовью" . Пастух скорбит об овце, птичка горюет о гнезде, один свирелью зовет заблудшую и радуется об одной больше, чем обо всем стаде, а другая летит к гнезду и обнимает птенцов крыльями. " Какая же привязанность должна быть у доброго пастыря к словесным овцам, за которых он подвергался уже опасности, так как и сие усугубляет любовь" . А кончает он слово замечательным изображением любомудрого во Христе человека, то есть такого, в котором дух всецело господствует, позволяя преодолевать все внешнее и мирское, живя о Господе. Ничто не имеет над ним власти: все он перенесет! Будут хулить, - утешится, будут клеветать, - станет молиться, ударять в ланиту - подставил бы и третью, если бы была, будут ругаться, - то терпел и Христос. Все примет с Богом. " Сколько бы ни были многочисленны его страдания, все еще не достанет многого: оцета, желчи, тернового венца, тростникового скипетра, багряницы, креста, гвоздей, сраспинаемых разбойников, мимоходящих и хулящих" . Вот тот идеал, который стоит перед ним, ибо всю мудрость видит в одном: бояться Бога. Потому бесстрашно возвращается он, все попечение возлагая на Бога в Троице сущего, желая лишь Ею озариться совершеннее и чище.
* * *
Поучительно истолкование св. Григорием того, как надлежит пользоваться словом - этим мощным орудием воздействия на пасомых, которых надо вести не принуждением, а убеждением, если желать их спасения. Мера, добрый порядок - вот общий закон: " никто да не будет ни мудр более надлежащего, ни законнее закона, ни блистательнее света, ни прямее правила, ни выше заповеди". Господь установил пастырство - начальствующих, но и тут установил разность - первее апостолов, второе пророков, третье пастырей и учителей. Какая задача последних? Мера в пользовании и просвещении. Мера во всем! И не все должны быть учителями и толкователями. " Говорить о Боге - великое дело, но гораздо больше - очищать себя для Бога, потому что в " злохудожную душу не внидет премудрость" (Прем. 1, 4)". " Учить дело великое, но учиться дело безопасное. Для чего представляешь из себя пастыря, когда ты овца? " Если ты о Христе муж - вещай Божию премудрость, а если ты младенец? " Говори, когда имеешь нечто лучшее молчания, но люби безмолвие, где молчание лучше слова" . Чем выше предмет, тем сильнее опасность: на что полагаться? На ум, на слово, на слух? Постигать умом трудно, изобразить словом невозможно, найти очищенный слух - всего труднее! Смиренномудр не тот, кто говорит мало, при немногих и редко, но тот, кто скромно говорит о Боге, кто знает, что сказать, о чем помолчать. Стыдно, если кто скромен в одежде и пище, показывает смирение мозолями на коленях и всякими знаками подвига и унижения, а касательно учения о Боге являет самовластным и самоуправным. Неужели молчать о Боге? - спросит горячий. Нет: " аще есть в тебе слово разума отвещай" (Сир. 5, 14). А если нет, - связав язык, разреши слух. Скорость твоя только да простирается до исповедания Веры, если это потребуется от себя, а в том, что дальше, будь медлен. Для спасения не нужно изощрений красноречия мудрости: " близ ти глагол есть" (Рим. 10, 6-8). " Исповедуй Иисуса Христа и веруй, что Он воскрешен из мертвых, и ты спасешься". Страшись касаться предметов высших, истощая свое честолюбие на предметах безопасных. Строг будь к себе, но в сознании своего стремления высокоумствовать, особенно будь снисходителен к другим: ты ученик Христа кроткого! Потерпи действительное или кажущееся тебе зловоние брата своего - ты, который помазан миром духовным. Грех - не яд ехидны, не смерть: уврачуй брата. Так зовет всех св. Григорий к приближению к Богу делами, жизнью, приуготовляясь к созерцанию о Христе.
Свое отношение к слову, столь мудро-осторожное, св. Григорий обрисовал обстоятельно и в своей стихотворной автобиографии. Своим " законом обучения" считает он " не признавать единственным путем к благочестию легко приобретаемого и зловредного языкоболия, не метать таинственных учений без всякой пощады на зрелищах, на пирах... не метать языком, который предварительно не очищен от мерзких речей, не метать слуху, который осквернен и чужд Христа" . Доказывать благочестие стремился он исполнением заповедей, доброделанием, молитвой, подвигами обуздания плоти, очищением чувств. Ибо много путей спасения... Не один путь слова, и беден был бы Бог, если бы вера доступна была одним мудрым. Не надо быть " любословом" : говори, но страхом, говори, но не всегда, не обо всем, не всякому и не везде; знай, кому, сколько, где и как говорить. Нужно умно говорить и умно слушать, а иногда избегать и того, и другого, пользуясь " правдивым мерилом - страхом" . И в своем прощальном слове этому " благоразумию в слове" отводит он опять высокое место. Нужно воинствовать за Христа, но как? " Воинствование свое за Христа доказываем тем, что сражаемся, подражая Христу, который мирен, кроток и понес на себе наши немощи; не заключаем мира во вред учению истины, уступая что-нибудь ради славы именоваться снисходительными (мы не уловляем добра худыми средствами), и блюдем мир, сражаясь законно, не выступая из своих пределов Духа. Так о сем разумею, и вменяю это в закон всем строителям душ и раздаятелям слова: ни строгостью не ожесточать, ни потворством не надмевать, но соблюдать благоразумие в слове, и ни в том, ни в другом не преступать меры".
Каким должен быть пастырь пред алтарем, рисует нам Григорий Василия Великого, каким он показался правителю: " море народа, а в алтаре и близ него не столько человеческое, сколько ангельское благолепие, и впереди всех в прямом положении стоял Василий, каким в слове Божием описывается Саул" (1Цар. 7, 10), не восклоняющийся ни телом, ни взором, ни мыслию (как будто в храме не произошло ничего нового), но пригвожденный (скажу так) к Богу и престолу, а окружающие его стояли в каком-то страхе и благоговении" , так что сам царь пришел в изнеможение. Идеального пастыря изобразил Григорий и на образе Афанасия Великого: " Высок делами, столько смирен сердцем, в добродетели никому недоступен, а в обращении всякому весьма благоприступен, кроток, не гневлив, сострадателен, приятен в беседе, еще приятнее по нраву, ангелоподобен наружностью, еще ангелоподобнее сердцем; когда делал выговор, был он спокоен, когда хвалил, - назидателен. Он ни одного из своих качеств не портил неуместностью: у него выговоры были отеческие и похвалы, приличные начальнику; и мягкость не составляла слабости, и строгость - жестокости, напротив того, первая представлялась снисходительностью, последняя - благоразумием, а та и другая - любомудрием. Ему не много нужно было слов, потому что для наставления других достаточно было жизни его; ему редко нужен был жезл, потому что достаточно было слова, и еще реже нужно было употреблять сечение, потому что достаточно было жезла, поражающего слегка" .
Кончил свои дни Григорий в уединении. " Прости кафедра - эта завидная и опасная высота" . Как много говорят эти прощальные слова!
Популярное:
