Бытовой облик русского батюшки
Если православный приход не поддается формальному определению и может быть рассматриваем только как живое церковно-общественное тело, духом исполненное и лишь вспомоществуемое теми или иными правовыми нормами и организационными формами, то и душа прихода, приходской батюшка, должен быть воспринимаем, по самой своей природе, преимущественно как бытовое явление, никак не определяемое " правами" и " полномочиями", священнику присвоенными, или средствами и возможностями, ему законом обеспеченными. Даже и моральная авторитетность еще не определяет сама по себе силу русского батюшки. Это - живое воплощение пастыр-ства, естественно вырастающее и расцветающее в атмосфере церковной благодати.
Поразительно, однако, одно наблюдение. В составе русских святых - нет батюшек! Из всех кругов общества есть - а священников нет. Больше всего - из монахов и военных. А священников нет. О чем свидетельствует это? Прежде всего, конечно, об огромной, ни с чем не сравнимой, трудности, ответственности, опасности для дела спасения пути священства. Вспомним, как говорил св. Иоанн Златоуст о немногих спасающихся среди священников! Обильно благодать изливается чрез них, - но как чист должен быть сосуд! Но не говорит ли указанное обстоятельство еще об одном? Священник идет, при всей его близости к Богу, путем общим - не тем, особо узким путем идет он, который предназначен для готовых от всего отказаться, - лишь бы быть " совершенными". А вместе с тем строй русской жизни избавлял его от удела мученического. Вековое течение народно-государственной жизни России не требовало от священника подвигов исповедничества и мученичества. Оно лишь делало его участником-руководителем духовно высококачественной, но общей жизни, которая позволила России, не превращаясь в невозможное в земной жизни сообщество " святых", войти в историю с оправданным эпитетом Святой Руси. Пребывать на этом высоком уровне, достойно удерживаться на нем и держать на нем свою паству - вот благодатная задача русского священника. Для осуществления ее надо было русскому батюшке принадлежать к своей пастве, входя бессменно, неустанно в круг ее жизни - выявляя каждодневно во всех сторонах жизни присущую ее святость, но и неся бремя условностей житейских, всей относительности, всей бренности нашей земной жизни, а нередко, в том или ином направлении обнаруживая и слабости человеческие, так легко приражающиеся к человеку в священническом звании.
Литературные изображения русского батюшки обычно погрешают стилизацией, рисуя в своих наиболее ярких образах домысл писателя, большею частью уже лишенного самой способности проникать в подлинную природу православного пастырства. Это надо сказать особенно решительно о Лескове, у которого быт, при всей исключительной яркости его изображения, лишен духовного своего существа, что отражается, прежде всего, на фигурах, взятых из жизни духовенства. Больше могут нам дать портретные бытовые зарисовки. Можно из материала, прошедшего в " Православнойжизни", отметить очерк В. Зверева и очерк Е. Модестова. Особенно же очерк, посвященный своему почившему дядюшке архиепископом Никоном в его дневниках - замечательное по простоте и вместе убедительности изображения рядового, и в этой своей обыденности характерно-привлекательно русского священника. Как правильно отмечает архиепископ Никон, для этого " типа" старого патриархального русского батюшки характерно полное отсутствие сознания своей какой-либо личной значимости. Все ожидается от Господа. Все Ему приписывается. Своих " заслуг" такой батюшка не ведает. Он не только в смущение придет, а несчастным человеком будет себя считать, если станет под этим углом зрения предметом общественного внимания. Характерный пример тому можно привести.
В " Русском Паломнике" за 1893 год описан один эпизод из жизни Тверской епархии. Сельский священник под старость и ввиду немощи своей подал архиерею прошение об увольнении его. Узнав об этом, прихожане пришли в отчаяние. Бросились к батюшке - умолять его переменить решение. Тот категорически отказался: как же можно? - архиерею уже прошение подано, назад пути нет! Прихожане дворяне решили действовать сами и обратились к епископу с просьбой оставить им отца Владимира. Тот, узнав, пришел в величайшее смущение и подтвердил Владыке, что по болезни ног не может он продолжать служение. Шла первая неделя Великого Поста. Привычные говельщики, особенно старики и старухи, с плачем умоляли батюшку не покидать их. В воскресенье, собравшись сходом, крестьяне составили приговор: просить Владыку не убирать батюшку. Пришлось сдаваться батюшке. Вот решился он написать новое прошение Владыке, в котором говорил о трогательных выражения любви к нему его паствы и о том, что он только сейчас понял, как после 39-летней службы, трудно будет ему расстаться с прихожанами. " Трогательная любовь прихожан ко мне, их безыскусственныя просьбы и слезы настолько тронули меня, что я невольно впал в неисходную тоску, потерял сон и аппетит". Просил отец Владимир - оставить его хоть на короткое время на селе, если не замещена еще вакансия. Думал он (каялся он), что по простоте сердца сможет, расстроив здоровье, после 39-летней службы уйти, но, оказывается, так сильна связь с прихожанами, что это сделать не так легко... Владыка, конечно, удовлетворил прошение, предложив приходу найти ему в помощь заштатного священника. Но каков был ужас бедного отца Владимира, когда он узнал, что Владыка одновременно распорядился огласить с похвальным о нем отзывом весь этот эпизод в епархиальных ведомостях! " Я человек грешный, - писал он редактору, - и малоспособный и, как священник, не заслуживающий особенной похвалы, и потому печатный одобрительный отзыв обо мне будет прочитан моими собратьями, в особенности знающими меня, с глумлением надо мною и нареканием на редакцию. Пожалейте меня: я человек старый, мне и без того, то есть печатной известности, живется в настоящее время не очень легко по должности приходского священника в большом приходе". Но не пожалели почтенного отца Владимира Танина - и даже портрет его оказался помещенным вместе с заметкой о нем...
Мы только что отмечали, что облик русского священника не поддается юридическому, формальному, казенному, граждански упорядоченному истолкованию. То, что церковь вышла из-под знака " закона" и стала под знак " благодати", тут получает разительное свидетельство. Совершенно превратным было бы наше представление о русском священнике, если бы мы стали оценивать его былое положение в русской жизни по признакам, полагаемым " нормальными" в глазах современного гражданского общества, отчуждившегося от церковности в своем целом. Замкнутость, наследственность духовенства, прикрепленность прихода к своему батюшке, к его семье, - сколько можно тут сказать недоброго и обличительного, поскольку элементы такой " кастовости" имели действительно место в нашем прошлом! А что было на самом деле?
Ведь все те свойства пастырского быта, о которых мы сейчас говорили, были порождением исторического хода русской жизни. Никак не творимы были они начальственными указаниями свыше, а диктовались именно благодатными свойствами нашего быта, нераздельно связанного с Церковью. Батюшка поставлен, у него семья, она вся поглощена служением храму и помощью батюшке в несении им его служения. Кто может быть лучше подготовлен к наследованию, - будем помнить, что ведь приходской батюшка был несменяемым пастырем и не могло быть речи об его перемещении куда-нибудь! - как не его сын, который и подготовку имеет. А откуда эту подготовку взять иначе, как не опытный выучкой - ведь школ духовных нет, по общему правилу! К тому же самое материальное обеспечение батюшки ведь не в жаловании выражается, а определяется его участием в местной хозяйственности жизни на общих условиях. Дом, хозяйство - врастает в землю семья батюшки. И этот порядок принимает и власть, как факт - и поддерживает этот порядок, ибо он нормален.
Стоглавый Собор предписывает священникам учить своих сыновей грамоте с детства, чтобы " пришед в возраст, достойным быти священнического чину". Правило такое поставляется тем же Собором: " Который поп или дьякон овдовеет, и будет у него сын, или зять, или брат, или племянник, а на его место пригож и грамоте горазд и искусен, ино его на место в попы поставити". " По писцовым книгам XVI-XVII вв., - читаем мы в " Очерках по истории Русской Церкви" А.В. Карташова, - обычно значится в приходе: первый священник отец, второй - его сын. Причетники: отец и сын. Иногда весь причт - одно семейство". Собор 1667 года прямо говорит о поповских детях: " яко да будут достойны в восприятие священства и наследницы по них церкви и церковному месту".
Так было в условиях патриархального невежества. Могло бы это измениться, поскольку просвещение церковное стало возрастать, насаждаемое епископской властью. Тут можно говорить о борьбе рутины местной со сверху идущим упорядочением жизни. Но подсказан был самой жизнью путь, делавший наиболее приемлемым для церковного народа это новшество. В школы стали по общему правилу посылаться дети батюшек, и тем наследственный порядок пастырской смены еще более укрепился. Не нужно, впрочем, думать, что это была система, навязываемая, методически проводимая. Жизнь, конечно, в той или иной мере оказывалась под воздействием узаконенного порядка, но сама же вносила поправки. Насколько преувеличенным было представление о замкнутости духовного сословия, свидетельствует очень компетентный человек, сам вышедший из духовного звания и заслуживающий полного доверия, выдающийся деятель славянофильства, Гиляров-Платонов: " В прежнее время в духовенство вступали люди всякаго звания. Да и теперь (в начале второй половины XIX в.) много найдется священников, которых деды не были духовного звания. Со времени учреждения духовных училищ в прошлом столетии, в особенности же со времени их полного организования в 1808-1820 гг. духовенство действительно стало как будто замыкаться, и вот по какой причине. Чтоб стать священником, стало требоваться с этих пор непременно специальное образование. Образование это давалось в специальных духовных школах, и в эти школы поступали только дети духовного звания, ибо все они туда идти были обязаны, а из посторонних желающих не оказывалось. Понятно, что вследствие этого на священнические места стали поступать исключительно из духовнаго звания, и даже каждая епархия стала получать священников почти исключительно из своей семинарии. Но все-таки и теперь духовенство не совсем замкнуто: лишние в этом сословии идут или в податное состояние или посредством образования достигают степеней более почтенных в государстве. С другой стороны, бывали примеры, да и до сих пор продолжаются, что в духовных училищах обучаются иногда и дети из других сословий, а также поступают в духовное звание. Для удостоверения я не стану указывать примеров (мало кому известных) воспитания детей не духовного звания в духовных заведениях средних великороссийских губерний (даже Московской). Но не угодно ли кому взглянуть хоть на лист дворян Черниговской губернии, изъявивших согласие на улучшение быта крестьян: там найдется довольно имен священников и даже дьяконов. Где же тут замкнутость? "
Если, таким образом, нельзя говорить о полной замкнутости (кастовости! ), то самый факт наследственности священства и традиционной преемственности священнического звания никак нельзя почитать отрицательным. Напротив того. С одной стороны, этим устраняется проблема " личного призвания", исключительно сложная и соблазнительная, а, напротив, как бы с младенчества прививается идея " служения", исполненного скромности, смирения и самоотвержения. С другой стороны этим создаются условия, благоприятствующие насыщению будущего ставленника духовной культурой и добрыми традициями. Знаменитый ректор Московской Духовной Академии, прот. А.В. Горский в своем надгробном слове митр. Филарету говорил: " Жизнь пастыря слагается из приуготовления к пастырскому служению и самого служения. Прекрасный залог будущей светлой деятельности вынес почивший Архипастырь из домашнего воспитания: это - чистое, целомудренное, духом искреннего благочестия проникнутое сердце. Вот почему доброе семейство благочестиваго служителя алтаря Господня всегда почитал он незаменимой школой для посвящающих себя духовному служению". Уместно тут вспомнить и о том, что признаком нашего духовно-культурного одичания было как раз массовое тяготение молодежи из духовного звания к светской культуре и карьере. Нельзя попутно не отметить всю трагическую значительность того обстоятельства, что возникающий в обстановке крушения России новый зарубежный отбор пастырства явно не превращается в родоначальников новой " касты"; не воспитывает в своих семьях пафос преемственности пастырского служения.
Уместно тут оттенить и бытовую осмысленность прикрепления приходов к семьям настоятелей. И тут приведем свидетельство человека компетентного. Вот что писал архиеп. Димитрий Муретов о законе " О несдаче мест" 1869 г. По положению 1823 г. дозволялось:
на места престарелых и умерших священнослужителей определять преимущественно пред другими детей или родственников, а также посторонних с обязательством содер-жать уволенных за штат или их вдов и сирот;
зачислять за сиротами духовных лиц места, оставляемые на некоторое время незамещенными;
предписывалось причтам обязательно выделять часть из доходов и церковной земли на содержание вдов и сирот.
В 60-х годах это все было отменено. Всякие обязательства к осиротелым семействам со стороны преемников были упразднены, и предоставлялась свобода, как в выборе невест, так и мест. Архиеп. Димитрий не сочувствовал всем этим мерам. На брак смотрел он по-старинному. Говоря о " браке по любви" он однажды сказал: " Тем не менее, теперь кажется больше несчастных браков и супружеств, чем было прежде. Ныне дело все предоставляют собственному благоразумию или собственному сердцу, люди на себя много полагаются, и выходит худо: скоро надоедают друг другу. Прежде смотрели на дело иначе. Вступали в брак так же, как давали обеты монашеские, смотрели на супружеский союз, как на подвиг самоотречения во имя Божие, и выходило лучше, бывали неудовольствия, но, почитая брачный союз святыней, скоро мирились, и были счастливее". Владыка проливал слезы за чтением указала: " Был один плат в руках архиерея, которым он осушал слезы сирот, - и тот теперь отняли". Показательно, однако, что отмененный закон фактически продолжал применяться, с согласия заинтересованных, образуя своего рода обычное право, имевшее достаточно широкое применение.
Все вышесказанное должно быть учитываемо при оценке вообще всего вопроса о материальной стороне священнической жизни: проблема " казенного" обеспечения пастырского быта совсем не так проста! И тут отметим свидетельское показание такого авторитетного человека, как Хомяков. Вот что писал он однажды И.В. Киреевскому по поводу руги для священников. " Прежде я думал априори, что к этому надо всячески стремиться, теперь сомневаюсь. Для народа хлебопашенного священники-хлебопашцы почти хороши: дают добрый пример, учат хозяйству, живут общей с народом жизнью и, следственно, более ему сочувствуют. Но это только умствование, однако же подтвержденное опытом для меня. У меня три попа на руге, два на пашне, сии лучше оных. Праздность беззаботная, без занятий необходимых, без общества несколько просвещенного ведет их к обжорству, к пьянству и разврату, а деньга, которая предоставляет для них и хлеб, и все нужное к жизни, приучает к корыстолюбию. Попу на пашне можно жить хорошо без денег трудолюбием и хозяйством, но деньги знают только одно хозяйство - процент и спекуляция. То и другое более развращают, чем хлебопашественные занятия. Из этого не следует, чтобы пашня действительно приличнее была для попа жизни спокойной, но следует только то, что при теперешнем быте поповском она приличнее. Перемена частная не будет ни на что годна, но перемена общая, систематическая, может быть очень полезна. Дайте жалование, но требуйте катехизации и сделайте эту катехизацию возможной, тогда не жалко будет заплатить по 1000 каждому из 30.000 попов приходских в России. Вот как я предложил бы учредить эту катехизацию. Приход делится на число деревень. Из года вычитается Страстная, Светлая недели, Святки, сенокос и жатва. Остальное время делится на число деревень, и всякая имеет свои положенныя 4 или 5 или 6 недель, сколько придется. В продолжении этих недель поп приезжает всякий вечер или утро и учит словесно в общей избе детей от 8 до 12 лет. В продолжении того же времени дети из той деревни, под предводительством старика или старухи, приходят слушать поучение после воскресной обедни или после праздничных обедень, а дети прочих деревень могут и не приходить к учению воскресному, хотя все приглашаются. Вот мне кажется одно средство, чтобы катехизация была возможной, а жалование без решительного поворота в жизни более сделать может вреда, чем пользы".
Жалование, пенсия, идущие от казны, даже твердо фиксированное обеспечение, идущее от прихода - все это блага в плане материального обеспечения. Но как ослабляют они в своей холодной твердости и безличности связь пастыря с паствой! Можно говорить под этим углом зрения и о вознаграждении за требоисправление: оскорбительно для здорового церковного сознания не то обстоятельство, что прихожанин одаряет пастыря, будучи осчастливлен получением благодати церковной в образе исполненной требы, а то обстоятельство, что самая мысль о " плате" способна приходить тут на ум и той, и другой стороне! Треба - повод и основание для принесения дара, от сердца к сердцу идущего, но никакого обязательства тут нет. Благо тому священнику, который, будучи обеспечен формально и отвлеченно, действительно не охладится сердцем и всего себя будет отдавать пастве, которая, в свою очередь, " своим" будет почитать даже и такого пастыря. А вообще - как голос благодарного сердца получает естественное выражение, если не в дарах посильных!
Вообще, над всеми институтами, связанными с пастырством, не холод закона должен распространяться, а тепло благодати почивать. Возьмем " благочиние" - орган дисциплинарного надзора и учительного попечения над объединенной по этому признаку группой приходов: " сорок", по терминологии Москвы, откуда и московские " сорок сороков". Вот как говорил о благочинном архиеп. Антоний Воронежский: " А знаешь, что такое благочинный? Благочинный тот, который управляет своим благочинием. Благонравных, прилежных, исправных похваляет и делает о них хороший отзыв; враждующих мирит, неисправных и подверженных слабостям не одобряет, старается об исправлении, угрожает им. Так и должно быть. Нельзя, чтобы люди были оставлены сами себе на волю. Нужен для них страх, и Бог нам угрожает. Есть еще важнейшее назначение благочинных. Царь и пророк говорит: " тебе оставлен нищий, сиру ты буди помощник" (Пс. 9, 35). Кому это поручается нищий? Сироте ты буди помощник. Кого, между прочим, должно разуметь под словом " ты"? Меня - архиерея, и тебя - благочиннаго. Глас Божий, устами святаго пророка изреченный, относится к нам обоим: нищий и сирота нашему попечению вверяются. Когда ты увидишь беднаго, увидишь беспомощнаго сироту, донеси мне о них: я им сделаю пособие. Есть такие бедные, которые, несмотря на великие нужды свои, не осмеливаются меня просить, а иные хотели бы подать просьбу, но от других встречают препятствие, или по причине разных неудобств не могут того исполнить. Прямая обязанность благочинных донести мне о таковых. Я им окажу помощь. Без тебя, благочиннаго, я не могу подать помощи убогим людям, не зная их, а ты без меня, не имея средств, не можешь отереть их слезы, удалить от них прискорбную нужду. Так благочинные должны себе поставить в непременную обязанность доносить мне о бедных и сиротах..."
От этих отрывочных исторических замечаний, давших, думается, достаточное, все же, представление о культурном облике нашего батюшки в старой России, перейдем к некоторым, тоже не исчерпывающим, но по возможности, все же достаточно широким комментариям к бытовой жизни современного батюшки. Будем помнить при этом, что о главных сторонах пастырской деятельности мы будем говорить особо.
Внешний облик пастыря не случайно отличается от мира: не будучи иноком, то есть человеком намеренно являющимся иным по отношению к миру, а напротив, обязанный быть в общении с миром, священник, однако, не сливается с ним, а остается посланцем Церкви, только как бы откомандированным в мир на предмет возможного, посильного воцерковления его. Ряса и подрясник есть не просто одежда, а одеяние, которое позволяет легко быть восполненным для совершения священнослужения. Оно внешне обозначает принадлежность к клиру. " Никто из числящихся в клире да не одевается в неприличную одежду, ни пребывая во граде, ни находясь в пути; но всякий из них да употребляет одежды, уже определенные для состоящих в клире. Аще же кто учинит сие (нарушение), на едину седмицу да будет отлучен от священнослужения" - постановил VI Вселенский Собор (27 правило). Также нестрижение волос определяет единый, для всех общий облик, уподобляющий пастыря Пастыреначальнику и исключающий всякую прихотливую изменчивость прически: человек сохраняется в виде, Богом созданном.
Значит ли это, что этот внешний облик никогда нельзя менять? Нет! Должны быть только достаточные для того основания: ответ св. Димитрия Ростовского старообрядцу, что борода отрастет, а голова - нет, и здесь находит применение. Представим себе условия, когда Церковь скрывается в катакомбах, и все усилия употребляются на то, чтобы пастырь не был узнан в своем пастырском достоинстве! Как общий принцип, можно сказать только одно: отказ от внешнего облика, как путь соскальзывания в мир, есть уклонение от пути церковного, подчинение же вынужденности, как способ самосохранения в полноте и целостности пастырства, есть выполнение своего служения. И тут только повышается требовательность к пастырю церковная, а не на понижение идет.
Так же стоит и вопрос работы (заработка). В старом русском быту пастырь был привычным участником в земледельческом промысле, и никого это, на Святой Руси, не оскорбляло. Напротив, освобождение от необходимости такого труда было требованием скорее " кабинетным" и вызывало сомнения со стороны такого церковного человека, как Хомяков: он не был принципиальным противником такой меры, но здраво замечал, что тогда надо тут же и всецело занять досуг пастыря, обратив его на стезю педагогическую. Самый же факт, что пастырь в составе своей семьи пасомых оказывается вынужденным делить с ней и подвиг труда - ничего для церковного сознания оскорбительного не заключает. Полезно вспомнить тут и пример и наставления апостола Павла! Другое дело, если заработок приобретает самостоятельное значение, как способ обогащения, как привычный источник существования, как бы конкурирующий с пастырством, а не только обеспечивающий ему возможность его осуществления. Если заработок есть опора пастырского креста - это одно, если заработок есть путь освобождения от него, - это другое. Пастырь, уходящий на заработок - в ожидании того, когда он сможет быть приглашен на обеспеченный приход, - плохой учитель жизни для зарубежной России. О кресте говорили мы уже...
Остановимся несколько дольше на одном моменте, вызывающим нередко смущение - на вопросе о тягостности материальной зависимости пастыря от прихода. Этот вопрос очень общий, в своей болезненности, и всецело современный: ныне боятся как огня личной зависимости в деле материальном, все более привыкая к обеспечению отвлеченному, опирающемуся на право, тому или иному лицу присвоенное и исключающему самую мысль о благодарности за получаемое. Этот психологически-моральный оттенок особенно заметен в области благотворительности: она принимает повсеместно и все в более полном объеме характер отвлеченной помощи, тоже опирающийся на право, присвояемое тому или иному лицу на эту помощь. Благодарить и тут некого! В существе это значит, что Христос исключается из дела благотворения. Создается нечто диаметрально противоположное тому, что было характерным для Святой Руси, когда нищенство никак не почиталось унизительным состоянием, а помощь нищему носила непременно характер именно личной помощи, обусловливающей возникновение особой личной связи, нарочито именем Христа облагодатствованной. Если под этим углом зрения посмотреть на вопрос материального обеспечения пастыря, то необходимым выводом будет признание, что не принижением личности пастыря, а, напротив, - возвышением его во Христе будет разрешение его материальных нужд в образе личных даров, будь то в образе приношения за требы, будь это какие-либо очередные приношения, приуроченные к тем или иным праздникам, будь то просто ничем кроме личного расположения не обусловленные дары. И совсем то будет не игра воображения, если мы скажем, что в отдельных случаях именно такой способ материального обеспечения своего батюшки может сделать его дом полной чашей.
Все здесь сказанное отнюдь не должно служить к оправданию прижимости прихожан, в лице их представительных органов, по отношению к батюшке и отнюдь не должно исключать возможности для настоятеля проявлять ту или иную степень настойчивости в деле материального обеспечения. Но тут следует вспомнить о кресте... Приведем пример давний...
А.В. Карташов в своих " Очерках по истории Русской Церкви", вспоминая, что отец митр. Филарета был назначен в Коломну на приход митр. Платоном вопреки желанию прихожан, приводит следующую цитату из записок Сушкова: " Отсюда недоброжелательство прихожан к их смиренному пастырю. В намерении заставить его удалиться, они умалили до крайней степени свои ему приношения на хлеб насущный при исполнении духовных треб. Так, ни радостное рождение младенца, ни благоговейное напутствование умирающего, ни свадьба, ни похороны, ни крестины, ни молебствия в храмовые и семейные праздники, даже светлый день Воскресения не сопровождались теми по силе каждого приношениями, без которых труд и лишения усугубляются в беспомощной семье. Михаил Федорович не роптал. Жена его, Евдокия Никитишна, не падала духом. Они переносили нужду, как испытание, Богом им посланное, и истинно по Евангелию " всякий день брали свой крест". Наконец, терпение победило жестокосердие. Прихожане и прихожанки образумились, очувствовались и сознались в своей несправедливости к отцу Михаилу. И обратились гонители к невинно гонимым. И удалилась их злая нужда..."
Пусть охладились сейчас сердца, но не в этом еще главное дело. Беда основная в том, что донельзя сократились поводы для молитвенной встречи прихожан с батюшкой, который превращается в " требоисправителя" для тех, до предела редкости доведенных, церковных треб, которые еще признаются нужными, и в совершителя богослужений, которые изредка посещает прихожанин, нередко удовлетворяясь сознанием того, что в воскресенье (о праздниках на неделе и о субботних службах уже мало кто думает! ) служба в храме происходит, и ее можно иногда и посетить… Беда значит в том, что упраздняется самый церковный быт! Под этим углом зрения и должен современный батюшка смотреть на свои задачи по окормлению своих прихожан.
В храме! Радостно, если может быть устроена благолепная служба в благолепном храме, во всей слаженности вековой истовой церковности! Это - идеал, хорошо, если осуществимый! Но и в полной простоте, скромности и даже убожестве может быть налицо духовная красота и полнота церковности, как и наоборот, при внешней упорядоченности и пышности может лишь с тем большей наглядностью обнаружиться духовное убожество. Чем примитивнее уклад внешний, тем тщательнее должна соблюдаться осмысленность, подобранность, духовная выдержанность дисциплины и порядка. Надо тут требовать, но надо уметь каждое, самое малое требование и объяснить. Можно ли кому входить в алтарь? Можно ли и когда ходить по храму? Поклоны, способ себя держать, моменты, когда надо склонять голову, когда можно сесть, и когда нельзя - все это, чтобы выполнять, надо прежде всего знать и понимать. Личный пример пастыря тут - образец! Это касается и всех вообще участников богослужения. Характерно следующее поучение архиеп. Иннокентия (Борисова) одному дьякону: " Ты читал ныне о блаженствах - самую благую весть, возвещаемую Евангелием всему миру, читал, понимая глубокое значение слов нашего Спасителя. Я не мог не заметить, что ты приготовился к чтению. И впредь положи себе за неизменное правило: как бы твердо ни знал положеннаго Евангелия, но прочитай его раз и два, а мало тебе знакомое и того более, пока божественныя слова не проникнут во всю глубину твоего сердца, до мозгов костей твоих. А чтобы читать тебе с должным благоговением и в назидание предстоящих, помни и помни твердо, что ты читаешь пред Богом, и устами твоими грешными говорит Сам Бог. Прошу тебя именем Бога: запечатлей в памяти последние слова мои: благовестник Святаго Евангелия в храме читает пред Богом и устами Самого Бога". Как хорошо тут оттенена внутренняя сторона внешнего действия! Это должен внушать пастырь всем, кто участвует в служении.
Мы говорили, в какой мере важно современному пастырю усвоить характер времени, не приспосабливаться к нему и сознательно держать свой, так сказать, духовный курс на " последних христиан", на то стойкое исповедническое меньшинство, которое в истинной Церкви видит центр жизни. Но духовно родственная близость, постоянно взгреваемая с этим ядром, не должна оборачиваться пренебрежением к той широкой периферии, которая соединяет это ядро, с пастырем в центре его, с миром. Многосоставна эта среда, и никто наперед не скажет, кто из нее, в конечном счете, окажется с " миром", а кто с Церковью! Здесь должна быть проявляема пастырем громадная снисходительность и терпимость, и требуется от него величайший такт, чтобы добрую направленность свою в смысле утверждения истовой церковности не превращать в ригоризм, налагающий на паству бремена неудобоносимые. Особенно бояться надо здесь осложнить требовательность свою и взыскательность элементами личного вкуса или даже пристрастия и прихоти, что происходит чрезвычайно легко во всякой области, куда примешивается эстетика. Это прежде всего касается вопросов пения. Нельзя возбранить священнику направлять своих сотрудников по клиросу на путь истовости и духовности, смягчая эксцессы душевности, церковно " подсушивая", так сказать, хоровое исполнение церковных песнопений. Но тут же надо помнить, что Церковь сознательно снисходит к немощи человеческой природы, допуская сладкогласие. " Поелику Дух Святый знал, что трудно вести род человеческий к добродетели, что по склонности к удовольствиям мы не радим о правом пути, - то, что Он делает? - к учению примешивает приятность сладкопения, чтобы вместе с усладительным и благозвучным для слуха принимали мы неприметным образом и то, что есть полезного в слове. На сей-то конец изобретены для нас стройные песнопения псалмов, чтобы и дети возрастом, или вообще и невозмужавшие нравом, по видимому, только пели их, а в действительности обучали свои души". А что касается желательной настроенности поющих, то тот же учитель Церкви говорил: " слышите заповедь: " добре пойте Ему ", с нерассеянной мыслью, с искренним расположением; юноши, поющие в церкви, должны петь Богу не голосом, а сердцем, сердцем же поет тот, кто не только движет языком, но и ум напрягает к уразумению слов пения. Пусть поет язык, но в то же время пусть ум изыскивает смысл сказанного." В деле организации пения мало найти истинную меру, объективно обоснованную, надо суметь учесть субъективную восприимчивость и поющих, и слушающих, и тут правильный путь найдет только тот пастырь, в котором живет настоящее уважение к чужой личности и бережливая опасливость в смысле риска не только вызвать равнодушие и усталость, но даже порою и больно уязвить, ранить чужую душу обидным попиранием того, что ей привычно дорого. В менее острой форме, но то же находит себе место и в отношении иконописи.
Сочетание разумной взыскательности и требовательности с терпимостью и снисходительностью должно быть сознательно культивируемо пастырем и в деле проведения максимально полной и последовательной уставности служб. Самое существенное здесь - это породить и укрепить в пастве сознание, что неполное проведение устава есть снисхождение к немощи, а сознательное небрежение им - грех. Если такая установка церковного сознания принята, весь вопрос сводится к тому, в какой мере практически осуществимо приближение к уставу. И это тогда уже не столько учет, так сказать, богослужебной выносливости паствы, как той меры нагрузки и той степени подготовленности, из которых надо исходить при оценке богослужебной годности участников богослужения. Это - поле учительной и воспитательной работы, где норм никаких общих нет, а все определяется личным составом, степенью его умелости, горения, духоносности. Тут уже не только законы естества действуют, а порою наглядное обнаруживается действие благодати. Одно тут можно сказать с уверенностью: в основе успеха лежит здесь не отвлеченная заданность, которая методикой и системой, упорством и дисциплиной настойчиво проводится в жизнь, а духовная окрыленность и подвижнический аскетизм, которые одни только способны с одной стороны вызывать одушевление у сторонников, а с другой стороны - умиротворить противников. При всех условиях паства должна ощущать, что именно пастырская забота об их душах лежит в основе всего, что совершается в храме - забота о душе каждого! Пред пастырем должна быть не " толпа", а совокупность чад его, к каждому из которых тянется отдельная ниточка. Очень хорошо говорил о такой ответственной связанности пастыря и паствы один достойный русский пастырь (свящ. Матфей Гомилевский-Рыбинский): " Необ-хо-димый и спасительный долг каждого священника - прилежно наблюдать в своем приходе: нет ли каких отпавших от Христа душ и, увидев таковых, склониться, взять их и соединить с Церковью. По правилам церковного благочиния иерей, по причащении Божественных Таин должен остатки Божественного Тела всыпать в Св. Чашу со всяким вниманием " яко да нигдеже что-либо, аще и от малейших крупиц упадет или останется, под смертным грехом и извержением". Такой точно или еще больший грех совершается, если хоть малейший член Церкви - сущая крупица - небрежением иерея упадет и останется в каком-либо тяжком грехе - ереси и расколе. Ибо как всякая крупица, сколь бы мала ни была она, есть частица Агнца, так и каждый человек, каждая христианская душа есть частица Церкви - Тела Христова. Посему для Бога она драгоценна, и за утрату ее взыскание ужасно."
В отношении самой службы что можно сказать? Личность священника не может не проявляться в ней. Намеренно-мнительно прятать ее, обезличивая то, что вся личность служащего должна без остатка вливаться - не дай того Бог! Правильную линию может дать только истинная скромность, смиренное самозабвение пред величием совершаемого. Ни в чем не должно быть нарочитой подчеркнутости - ни в поднятии рук (еп. Игнатий Брянчанинов предлагает уподобляться висящему на Кресте, а не Возносящемуся на Небо! ), ни в возгласах, ни в жестах и действиях, каждый из которых должен быть внутренне осмыслен - и только! Показа, декламации, экзальтации, вычуры, малейшего выпячивания своего переживания, своего понимания, своего выполнения того или иного момента службы - ничего этого не должно быть. Скромно-послуш-ливое, вдумчиво-исполнительное совершение всего, так точно и вразумительно Церковью внушаемого в деле выполнения уставной службы - вот идеал, во всей его простоте, а тем самым и величайшей трудности! А какое " впечатление" это производит на молящихся, об этом меньше всего должен думать пастырь - за исключением одной л<
Популярное:
