Центральное место пастыря. Пастырь и народ
Для Православия характерно совершенно исключительное значение личности священника: в ней олицетворяется, как бы сосредотачивается для ближайшего окружения Церковь. Об этом однажды хорошо говорил знаменитый проповедник и церковный деятель самого последнего времени, дореволюционного, мученически погибший протоирей Иоанн Восторгов: " Вся подает Дух Святый: точит пророчествия, священники совершает, весь собирает Собор Церковный" - вспоминал он стихиру праздника в слове в День Святого Духа, - " Священство, - говорил он, - есть активная сила, есть непрестанная деятельность, и потому около него всегда закипает ожесточенная вражда, борьба, которая ведется за знамя Христа и против него, вражда мира против Бога". " И знаете ли, - продолжает он, - где и в чем признак истинно-православного сознания, настроения, отношения к Церкви? Где и в чем право на суждения относительно преобразования в Церкви? Не в словах о сих реформах и преобразованиях, а в делах и видимом свидетельстве уважения к ее священству". Ссылается тут проповедник на Константина Леонтьева, который считал, что " истинное Православие познается из того, кто как относится к священнику. Настоящий православный христианин, - продолжает Восторгов, - всегда и неизменно относится к священнику с уважением, доверием и любовью; он ищет не власти над пастырем, а проявления над собою власти духовной от самого пастыря..."
Это суждение очень верно. Если пастырь должен быть готов себя отдать всецело на служение пастве, то именно как пастырь, который ведет своих овец. Естественно, предполагается встречное движение паствы к нему, исполненное доверия послушливого, безоговорочно послушливого! " Для успеха в духовном послушании, поколику можешь, поколику чувствуешь особую нужду, избери себе особенного наставника, сведущаго и опытнаго в сей науке, благословеннаго на сие служение, которого слово сильно жизнью, светло молитвою, охранено от заблуждения смирением", - говорил однажды митр. Филарет, - " Покори ему свою волю ради Бога: и воля Бога Небеснаго сойдет к тебе на землю, и твое простое земное послушание будет достигать до небес, по реченному к истинным и законным наставникам от Дающего пастырей и учителей. " Слушаяй вас, Мене слушает " ".
Положение пастыря так изображает отец Иоанн Кронштадтский: " Видишь священника: признай от души, что это пастырь словеснаго стада Христова, от Самаго Иисуса Христа поставленный духовно раждать и воспитывать людей для вечной жизни; смотри на него, как на образ на образ Самаго Христа; веруй, что на нем почиет благодать Святаго Духа и власть - учить, совершать таинства и руководить верующих к животу вечному, веруй в право его благословения, исходящее от Самаго Христа и принимай его, как Христово благословение, с уважением и покорностью; слушай его, как он поучает, наставляет, обличает. Таинства принимай от него, как от Самаго Христа - духовные наказания принимай, как от Самаго Бога; чти в святителе образ Пастыреначальника Христа; признавай, что чрез него после апостолов исходит на верных благодать священства и вся благодать Христова; повинуйся ему, как Самому Христу, взирай на него, как на апостола, как на полнаго преемника его власти, а на священников и диаконов, как на помощников с благодатными правами, и ты будешь верующий в Церковь".
Хорошо в свое время внушал еретикам-стригольникам св. Стефан Пермский уважение к пастырю: " Не суди иерея, достоин, или недостоин он. По наставлению апостола, суди себя самого, а не иерея Божия. А вы, стригольники, смеете называть их духопродавцами. Скажите, еретики, где хотите достать вы себе попа? Не придет Христос во второй раз воплотиться на землю, не сойдет ангел освятить вам попа. Если бы и сошел он, и ему не следует верить, по словам апостола: " Аще ангел благовестит вам паче проповеданного, еже приясте, проклят да будет". А вот как говорил однажды о благословении священническом митрополит Филарет Московский: " Священ-ник есть раздаятель благословения по чину благодатного тайнодейства... Не о том думайте, какою рукою или в каком сосуде, по какой Божественной Лозе духовное вино подается нам чрез благословение служителя Христова... Поелику во всяком неложном благословении чрез благословляющаго человека сокровенно течет благотворное Слово Божие, то помыслим, братие, какую духовную выгоду имеем мы, когда благословляем. Тогда как мы отверзаем сердце наше человеку, подавая благословение, Бог Слово изнутри отверзает вход в сердце наше Своему благословению. Подавая человеку, мы приобретаем от Бога. Посему примем, как духовное благодеяние, и будем искренно исполнять сию христианскую заповедь: " благосло-в-ляйте гонящия вы, благословляйте, а не кляните" (Рим. 12, 14). Верное исполнение сего верно соделает нас благосло-венными Отца Небеснаго, которых Иисус Христос призовет наследовать уготованное таковым царствие от сложения мира".
Эти суждения раскрывает сущность взаимоотношений пастыря и паствы. Священник не обыкновенный человек, но ставленник Духа Святаго, через котораго совершается общение с Небом, причем сила его не в личных качествах, а в благодати Священства, которая дана ему Церковью. В этом своем существе он незаменим. Будучи раздаятелем благодати, он и сам должен быть проникнут сознанием этой своей природы, которая уравнивает пред ним всех людей, по признаку его к ним духоноснаго благоволения совершенно независимо от их к нему отношения, хотя бы и враждебного. Ясно, что такие взаимоотношения могут только восполняться внешними правилами, а не определяться ими. Всякое желание, сверху или снизу идущее, ими исчерпать дело явно искажает природу этих взаимоотношений. Пусть нужны правила. Тяжким, однако, крестом для священника может являться в них заложенное ограничение его пастырской власти. Помощью для него является их соответствие природе его пастырской власти. Однако, при всех условиях, не в этих правилах суть, а в способности и пастыря, и паствы проникнуться пониманием благодатной внемирности и надмирности пастырской власти. Если кто вдумается в это, для того сделается кощунственно отталкивающей всякая попытка подменить начало соборности, живущей во всяком общественном проявлении церковно-православной жизни, началом демократии, народоправства, общественной рутины, юридического формализма.
Неповторимое своеобразие взаимоотношений пастыря и паствы станет еще отчетливее пред нашими глазами, если мы вдумаемся в то, что, в сущности, объединяет пастыря и паству в плане духовно-благодатном. Ведь это - начало мученичества, начало Креста!
" Жертва существует прежде, нежели становится жертвой: жертвою делает ее назначение. Агнец на пажити не есть жертва: тот же агнец, когда приведен к алтарю, становится жертвою. Посему и человек, доколе ходит в мире, поникши к земле, собирая и поглощая пажить земных благ и чувственных удовольствий, дотоле он и тело его не есть жертва Богу; в сем случае он или бывает жертвою тварей, работая, вместо Бога, богатству, боготворя чрево, или, напротив, поставляет себя идолом и требует себе в жертву всего, что земля производит... Но когда Дух Христов, дух покаяния и благодати берет человека с пажити мира, обращает и влечет к Богу, а человек, веруя, повинуется сему влечению, вменяет за уметы и оставляет позади себя все, что привлекало его в мире, всецело посвящает себя Богу - и душу, и тело, и дела, и желания, и помышления, решается с безропотностью агнца, ведомого на заклание, и действовать, и страдать, и жить, и умереть для Иисуса Христа, с сего времени он, пользуясь духовной силой священнодействий и Таинств видимого изобразительного храма, невидимо входит и сам таинственно зиждется в храм духовный и вступает в чин живой жертвы Божией" . Так говорит митрополит Филарет Московский о всех христианах, чадах Церкви. Но " сыновство" этих чад - в ком, прежде всего, обретает отеческое водительство? - В священнике. В какой же мере повышается в силе все здесь сказанное применительно к священнику!
Натуры, духовно утончившиеся, с необыкновенной яркостью ощущают Крестоношение своего служения. Архиепископ Антоний Воронежский, когда хотел уйти на покой, услышал голос близкого его душе Митрофания Воронежского (при нем и прославленного), который сказал ему:
- Епископство есть сораспятие Христу на кресте. А с креста не сходят, а возносятся и снимаются. Видит Господь труд твой и помогает тебе Своею благодатью в деле Своего Промысла о пастве и о тебе. И трудное и не привычное дело с Его помощью ты сделаешь. Ты хочешь удалиться, уйти на покой в Киев. А когда ты будешь там оставлен только своим силам, что ты будешь делать? Немощи с тобою будут те же, а Помоществующего не будет; надеешься ли ты на свои силы?
Преосвященный отвечал:
- Да я думал Бога ради это сделать: лучше пещись о душе своей, нежели по неспособности не удовлетворять нуждам паствы моей.
- Если Бога ради думаешь делать, то и предай дело свое Богу. Когда Он найдет тебя неспособным, то Сам повелит снять со креста. И ты будешь в мире, что не своя, а Божия исполнилась с тобою воля.
А митрополит Филарет Киевский, когда посещало его напряженное желание уйти на покой, т.е. в молитву и безмолвие, такими рассуждениями утешал и отгонял это свое, столь, казалось бы, благое желание: " Христу Спасителю говорили: сниди со креста, но Он не сошел. Так и я часто слышу эти слова: сниди со креста, - вопиют иногда дела, а иногда и собственное нетерпение... Но я положил уже висеть дотоле, пока снят буду... Что это за сладость в ношении креста, в чем она ощущается и как ниспосылается, - это для самих подвижников святых, по свидетельству их же, нередко остается надолго неведомым, - доколе Самому Господу благоугодно открыть им в видениях или знамениях".
Все тут сказанное, конечно, должно быть относимо не только к тем, кто отягчены епископским омофором, а вообще ко всякому выделению человека из окружающей его среды, по признаку устремленности его к крестоношению. Св. Тихон Задонский пред смертью часто плакал, говоря: " Епископский омофор очень тяжел для меня. Я ни поднять, ни носить не могу оного. И если бы можно было, я и сан бы с себя сложил, но не только сан, но и клобук и рясу снял бы с себя, и пошел бы в самый пустынный и уединенный монастырь в хлебню и сказал бы себе: я простой мужик, и употребил бы себя в работу: дрова рубить, муку сеять и хлеб печь... "
Только усвоив то, что именно крестоношение является основной " центральности" положения пастыря в христианском обществе, поймем мы суть той послушливости к себе, которую естественно ждет от паствы пастырь. Это не дисциплинарная зависимость, не организационная спайка, не взаимозависимость, диктуемая общностью усилий, потребной для достижения поставленных целей. Это нечто ничем не определимое вне той духовно-благодатной атмосферы, которая знаменуется именем Креста. Отсюда вытекает и то, как вполне уживается ничем не ограниченная требовательность священника по отношению к его чадам с также ничем не ограниченной его терпеливостью в снесении от них любых обид и скорбей - без умаления пастырской связи. Из глубины веков встает перед нашим умственным взором образ св. Иоанна Богослова, гонящегося за убегающим от него учеником, ставшим атаманом разбойников. Тут налицо падение духовного чада вне личного его отталкивания от отца. Но если бы было и оно - ничего не меняется. Вспомним, что говорил именно об этом св. Иоанн Златоуст.
В степени может различествовать духовная связь послушания. Доходя до полного отказа от личной воли в т.н. старчестве, она раскрывается в своей множественности, знающей бесконечную разность оттенков, в духовничестве, которое составляет ядро пастырства. При всех условиях, если мы хотим проникнуть в самые глубокие недра русской жизни, определившие способность нашего отечества быть Святой Русью, то мы должны будем упереться именно в послушание, своими нитями буквально пронизывающее толщу народную. Церковность у нас определялась, прежде всего, именно степенью осуществления духовной послушливости в отношении пастырской власти, а не в каких-либо иных, самостоятельно существующих и действующих, обнаружениях благочестия и богомыслия.
Сила русского православного духа, сливавшая русских людей в одно целое, неотделима от именно такого восприятия пастырства. Это в одинаковой степени верно, как применительно к пастве, так и применительно к пастырям. Сила последних определялась именно способностью их ощущать себя выразителями пастырского духа, делавшего их одновременно выразителями и духа народного. Об этой " силе" необыкновенно выразительно однажды говорил епископ Иоанн Смоленский - в день явления Смоленской Божией Матери Одигитрии (28 июля 1867 года).
" Укажите мне силу, которая бы без особенных побуждений, без начальственных распоряжений, без всякого насилия, одним мановением могла двинуть народные массы к самым важным и тяжким подвигам, к неодолимой борьбе со всякой противной силой, к самым великим пожертвованиям, даже до жертвы всем своим достоянием и самой жизнью. Укажите силу, которая одним словом могла бы вызвать голос народа, во всю мощь его потрясающего грома и несокрушимого действия. У других народов такими силами ныне служат идеи прогресса, цивилизации, свободы: там под этими знаменами народные массы движутся, волнуются, борются между собою, рвутся вперед. Покажите эти знамена нашему народу, он посмотрит и спросит: есть ли на них знамение креста или другой святыни? Нет? Значит, скажет он, они не христианские. А вот мы воззовем к народу во имя святой веры и святыни: и тогда нет силы, которая бы одолела наш народ, нет жертвы, которой он не принес бы этим заветным сокровищам и силам своей души и жизни. Правда, потрясает его и имя отечества: да в отечестве-то что? Прежде всего, народная вера: вера и отечество для него одно и то же! Что говорил русский народ в древние времена, когда своим всенародным голосом вершил свои отечественные, исторические дела? Что говорил, например, древний Новгород, когда поднимался на врагов, или Москва, когда спасала отечество? Постоим за Святую Софию - говорил Новгород, разумея свой Софийский собор, постоим за Дом Пречистой Богоматери - говорила Москва, имея в виду святыню Кремля.
Люди, далеко отстоящие от народного быта, обыкновенно думают, что в религии народа, в его усердии к святыням мало мысли, мало сознания, что его религия есть не более, как обряд, внешность. Внешность, обряд! Да, когда в храме Божием, в часы важнейших священнодействий, пред великой святыней, видим людей, у которых на лицах не просвечивает никакой мысли... Но какие это люди, из каких рядов народа? Кажется, более всего не из простых. Да не об этих людях, не об этом народе у нас теперь речь. Вот в этих неразвитых толщах, которые особенно некоторые дни во множестве стекаются в наш город, вникните в побуждения, заставляющие их оставлять свои домы, хозяйства и семейства, и с черствым куском хлеба, под зноем или дождем, идти сюда; вступите с ними в серьезныя беседы, вслушайтесь в их вздохи, жалобы и мольбы: сколько живого сознания, сколько серьезной мысли и жизни внутренней, душевной жизни найдете у них... Благодарение Богу, что еще горит на Руси этот священный огонь, освящающий душу народа, что еще не угашен он ветром вольнодумства, волнующего умы нашего времени, не подавлен искусственным усложнением современной жизни. Сколько при помощи этого огня можно сделать истинного добра народу в его просвещении, нравственности, в быту общественном; но зато, как и беречь его надобно обществу и правительству, как осторожно обращаться с ним, чтобы не дать ему ложного направления под видом усиления, или подбрасывая в душу народа всякий хлам идей и стремлений, не разжечь этого огня до бурного пламени; и тогда его сила из мирной и успокаивающей народ, сделается страшно разрушительной для всего противнаго вере народной".
Церковный вития средины прошлого столетия был настолько уверен в непоколебимости церковно-народной стихии, что предостерегал уклоняющихся от православной церковности, видя для них страшную опасность: гнев народный способен обрушиться на них, если слишком обнаженной, активной, в народ проникающей станет антицерковная образованность! " Просве-щению" истинному, хранимому народом и окормляемому духовно здоровым священством, противопоставляет он " просве-щение" ложное, характерное для высших классов общества, которое, конечно, тоже втягивает в себя и священство, оказывая на него воздействие губительное. Возникала вокруг личности священника именно та борьба, о которой так выразительно говорил отец Иоанн Восторгов: борьба за душу священника, в каковой борьбе, в сущности, решалась судьба одновременно и русского церковного народа. Под этим углом зрения поучительно всмотреться в тот процесс борьбы, который изображает митр. Антоний, в бытность его южнорусским архиереем. Обращаясь к посланиям и наставлениям митрополита Антония, в бытность его архиепископом на Волыни, мы как бы присутствуем при картине окончательного крушения былого жизненного уклада и возникновения совершенно новой обстановки, в которой начинает протекать деятельность пастыря.
1902 годом начинается архипастырская деятельность Владыки. Вступая в общение с паствой, Владыка сразу раздвинул перспективу этой деятельности. " Было время в нашей стране, когда духовная жизнь народа или жизнь Церкви Христовой была для наших предков делом общим и самым первым, когда все, не входившее в эту церковную жизнь, представлялось народу малоценным и ничтожным, когда в церковной жизни одинаково участвовали все люди, а не " духовенство" только, ибо тогда и слова этого " духовенство" не существовало, а был только церковный народ российский, делившийся на епархии и приходы, конечно, руководимые избранными из среды народной пастырями, но состоявшие из всеобщаго сознательно и деятельно участвовавшаго в духовной жизни всенародного, всесословного братства, такого братства, в коем все члены его от Царя и Царицы и до последнего крестьянина землепашца и старушки нищей считали себя каждый прежде всего христианином, сыном Вселенской Церкви, а уже потом сыном своей земли, области, сословия и т.д." Теперь не то. В простом народе сохранилось благочестие, но для образованного общества пастырь не является больше выразителем высшего и всеобъемлющего начала жизни, но " специалистом известной условной отрасли жизни, к которой люди обращаются по мере желания или во время семейных горестей и радостей". Надо ли унывать? Нет! Сохранилось и в этом обществе " стремление быть добрым", если иностранцы изумлялись, как люди XVII века цари и бояре, интересовались не политикой, а богословием и подвижничеством, то и теперь отмечают они поражающее их устремление к вопросам нравственным. Надо направить в правильное русло это устремление. А для этого иереям надо " самим усовершенствоваться в уразумении учения и жизни церковной, как единаго пути добродетели, а наипаче усовершенствоваться еще и в том, чтобы в себе отражать лучи божественной правды и в делах своих обнаружить силу Христовой благодати".
Внезапно - страшное предостережение! Крестьянские беспорядки! И что тут открывается? В послании к духовенству Владыка отмечает разительную очевидность ослабления связи пастырей с паствой: не знали пастыри того, что готовилось около них! Внезапно для них разразилась страшная бунтарская буря. Надо восстанавливать былую связь. И раньше это было для священника нередко особым заданием, после окончания им специальной духовной школы, почти неизбежно отчуждавшей его от народа. Но тогда сама жизнь учила: сила земли. Теперь священник избалован приманками жизни и утратил понимание, вкус радости аскетического подвига: требуется от него добровольный подвиг. Выбор стоит перед священником: служение делу духовного возрождения Святой Руси, или буржуазный быт священника-чиновника " внутренне чуждого и своему жребию, и окружающему его народу" . Совершается уже сейчас этот добровольный подвиг. Жуткую картину рисует Владыка - семьи пожилого священника, вернувшегося на стезю Святой Руси, но окруженного плевелами, им же посеянными. Он - над тарелкой постной пищи (Великий Пост! ), а рядом сыновья, студент и офицер, за мясом с папиросой, музыка дочери, актрисы-любительницы тут же. Поздние слезы старика падают на неначатую пищу. Светскость и Православие! Беда, если священник пренебрежительно относится к благочестию народа и прельщается мишурой культуры, он уподобляется австралийскому дикарю, меняющему драгоценные камни на стекляшки. И взывает Владыка к возврату, к истовому, уставному благочестию, к соединению под сенью его с народом.
Тут же послание о церковно-приходских школах. Наблюдаются случаи передачи зданий, предназначенных для этих школ - министерским школам. Крестьяне участвуют в этом, не понимая, - потом жалуются: с(мого дорогого, церковного пения и славянского чтения там, в этих министерских школах, нет! А пастырь? Он беспечно меняет высокую ответственность руководителя приходской школы на безответственные занятия законоучителя, платного, в светской школе. Подмена грозная по своим последствиям. " Истинно народная школа русская должна быть отраслью жизни церковной, должна научить крестьянского ребенка, прежде всего тому, чтобы ясно понимать, что поют и читают в церкви и самому участвовать в пении церковном. А ведь это - целое богословское и нравственное образование". " Пусть святой храм всегда оглашается детским пением и чтением, пусть родители их плачут не от скорби об их пороках впоследствии, но пусть плачут теперь от умиления, слыша их голос во святом храме, куда они входят с благоговейным страхом. " О чем ты плачешь сегодня всю вечерню, добрая женщина"? - " А то мiй Опанас читае кахфизьму".
Возвращается к этому Владыка и позже, в 1910 г. Грозны теперь его слова. Немалое дело - покушение на школу. Не так нуждались мы в ней 30 лет назад, когда крестьянский быт еще стоял твердо. Но теперь, если не сохранить ее, то через новые 30 лет - бежать придется пастырям от своей духовной семьи, скитаться и нищенствовать среди озверелого народа. И не одни они будут изгнанниками: " изгнан будет Христос".
Соблазны - об них часто ведет Владыка речь. Соблазн от сектантов, которые видимостью благочестия покупают доверие простецов и восстанавливают их против пастырей. Соблазнов от латинян, которых беспощадно обличает Владыка, раскрывая глубину и разносторонность их еретического учения и обряда. Предостерегает он грозно против каких-либо форм молитвенного общения с ними, против смешанных браков.
Наступает революция (первая). Большое принципиальное послание шлет Владыка духовенству. Целая программа тут, в основе которой все то же сближение с народом. Но теперь уже новая задача ставится: народу глаза надо открыть на обладаемое им богатство - истинное просвещение, с котором и борется революция. Это сокровище веры должно стать предметом общей заботы и сознательного укрепления. " Если воспитаете свою паству в таких понятиях, то не страшны будут ей и Церкви непрошенные просветители". Вера постоит за себя, " она даст и силу, и мужество, и мудрость своим последователям даже при самых лютых бедах, - если их начнут снова мучить за веру" .
Особое внимание Владыки привлекает некая новая тенденция народа: овладеть приходом, даже храмом, его суммами, оттеснив батюшку! Обрушивается Владыка на такие явления, в частности, на приговоры об уменьшении платы за требы. Грех то! Проклятие он шлет тем, кто пытается отделить народ от священников: то конец был бы Святой Руси! Прогневляют Бога те, кто кричат, что Церковь -" наша", что и церковная казна - " наша": Церковь не прихожанам принадлежит, а Богу, и заведует ею приставленный Богом причт. Особо взывает он к тому, чтобы сохранялось уважение к пастырю: " Не возвышайте голоса своего с грубостью, когда беседуете со священником, когда говорите в церкви или церковном погосте, со страхом и вниманием обдумывайте здесь свои слова, предстоя пред лицом Божиим".
Пред лицом всего этого страшного " нового", Владыка зовет духовенство к сплочению и с народом верным, и между собою, - но уже в новой перспективе. Не видит больше Владыка целостного церковного быта всенародного. Напротив, мужественно свидетельствует Владыка: " Итак, отцы и братие, мы одиноки! Даже многие из детей ваших, согласно Христову пророчеству, восстали на дело ваше и на вас (Лк. 12, 53)...Паства ваша, пока она была вне развращающего влияния среды, была добрым стадом Христовым: блажен тот пастырь, который в ней найдет себе нравственную опору в борьбе с врагами веры. Но это удается не многим." И что же говорит теперь Владыка? " Слава Богу, если вы терпите вражду от мира... ненависть мира нас не унижает, но возвышает... будем вместе друзьями Христовыми и общим предметом ненависти от мира" . Не надо и пытаться сближаться с " врагами": держаться надо друг друга, Церкви и вечного спасения.
Новая установка сознания!
* * *
Новая ли? Не древняя ли, напротив того? Не возвращение ли то к чему-то давно забытому - первохристианскому?
В чем новизна? Ведь в основе своей все тем же остается русское православное сознание - христианским: в существе христианского сознания изменения быть не может. То - Крест. То - радость о Господе в деле служения Ему. То - убежденное предпочтение всяким выгодам и успехам мирским, смиренного, дающего истинный смысл жизни самоотдания Церкви, пусть с перебоями совершается оно, пусть иногда перед самым концом жизни оно совершается. То - готовность понимать скорби, как знамение Божия Промысла, принимать их как спасительное " посещение Божие", пусть и это совершается порою чрез силу. То - исполненность сердца сознанием церковного " мы", в котором - пусть опять-таки с натурой, с прямым, порою, насилием над собою, - но неизменно стираются самые отчетливые раздельные грани. То - поприще жизни, Церковью освящаемое в каждом ответственном моменте обыденного ее течения, а особенными заботами Церкви покрываемое в завершительном отрезке, при переходе в иной мир. Все это, естественно и необходимо, в теснейшей близости совершается к священнику, с его благодатной помощью; все это вне его участия просто непредставимо.
Вот к чему сводилось христианство в условиях его цветения у нас в России под покровом Богом благословенной власти. Но и в этом благополучии в любой момент каждому в упор мог быть поставлен - в той ли, в другой ли форме - вопрос: узким путем готов ли ты идти? Или выбираешь путь широкий? И вставала необходимость исповедничества, которое, пусть в формах и прикрытых, но способно было превращаться и в мученичество. Не только как чисто индивидуальное, иногда для мира незаметное, потаенное явление то существовало. Общая беда посещала весь народ или отдельные его большие группы. Наша история вся проникнута этими общими бедами, в которых очищалась душа народная. Но то было неизменно - общая беда. В этой общности была благодатная, утешительная, бодрящая сила: церковное " мы" являло себя тут в полной мере - и это, опять-таки, неизменно протекало в теснейшей, более тесной, чем когда-либо, связи со священником.
Самое имя христианина таким образом обновлялось в своей истинной сущности. Ведь св. Кирилл Иерусалимский это имя возводил к следующему пророчеству Исайи: " работающим же Мне наречется имя новое, еже благословится на земли" (Ис. 65, 15-16). Подобная работа была сущностью всей жизни нашего отечества, содержанием всей его истории, смыслом самого существования каждого русского в отдельности и всех вместе.
Стало это меняться в имперском периоде нашей жизни. Мог проницательный и чуткий епископ Игнатий Брянчанинов в середине XIX века говорить с полным к тому основанием:
" Не будем унывать, не будем стремиться к блестящим подвигам, превышающим наши силы: примем с благоговением смиренный подвиг, очень соответствующий немощи нашей, подаваемый как бы рукой Божией. Совершим этот подвиг с верностью святой Истине - и среди мира, шумною, бесчисленною толпою стремящегося по широкому пространному пути своевольнаго рационализма, пройдем к Богу по стезе узкой послушания Церкви и святым отцам. Не многие идут по этой стезе? Что до того! Сказал Спаситель: " Не бойся, малое стадо" (Лк. 12, 32; Мф. 7, 13-14).
Было это лишь видоизменение все того же, еще живого, порядка христианского бытия - благодатного, покрытого милостью Божией, охраненного в своей благодатности и продолжающего являть то христианское " мы", которое определяло общую установку русского сознания. И вдруг - отхлынул народ из Церкви. Отнял Господь от России Свою хранящую Десницу - и новая возникла установка сознания. " Мы" стало не церковно-христианским, и антихристианским. Не стало Удерживающего. Темные силы получили власть господствующую. Истинное христианское " мы" ощутило себя гонимым. Обыденностью для " последних" христиан становилось то, что воспринималось епископом Игнатием, как самочинный " блестящий подвиг, превышающий наши силы", против которого считал себя вправе наш современный отец Церкви предостерегать христиан. В этой, такой иной, установке христианского сознания, иным - не столь центральным - становилось и положение священника... Об этом мы поговорим несколько дальше, а сейчас надо еще остановиться на одном промежуточном явлении.
Лекция Шестнадцатая
Соблазн " народничества"
Популярное:
|
