I. 1. Трудности в понимании аристотелевского катарсиса.

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 5Следующая ⇒

Античная культура оказала огромное влияние на культуру европейскую. Одним из проявлений этого влияния является факт использования большинством европейских языков понятийного и логического аппарата, выработанного в Древней Греции. В этом отношении особый интерес представляет аристотелевский трагический катарсис. Несмотря на обилие противоречивых интерпретаций, это понятие античной эстетики до сих пор играет важную роль в современном культурном дискурсе.

В «Философском энциклопедическом словаре», М.: Инфра-М, 1999г. дается следующее определение: «катарсис – эмоциональная разгрузка; мистическое очищение души от грязи чувственности, телесности; одна из целей и одно из следствий трагедии (По Аристотелю, цель трагедии – совершать катарсис души, «очищение страстей», вернее, «очищение от страстей», а именно «возбуждением сострадания и страха»)». Не останавливаясь подробно на этом определении, следует сказать, что оно представляет собой разноголосицу противоречивых мнений плохо увязанных между собой. Самое поразительное в этом определении – утверждение, что «По Аристотелю, цель трагедии – совершать катарсис души». Впрочем, все чаще высказывается и более радикальное мнение: «катарсис – это цель искусства». При этом надо учитывать, что на данный момент существует более 1500 определений катарсиса и что, по меткому высказыванию А.Ф. Лосева, в понимании катарсиса у Аристотеля имеется «неисправимая неопределенность». Высказываются даже мнения, что не только мы не в состоянии разобраться, что же имел в виду Аристотель, но и он сам не разбирался в данном вопросе. Некоторые исследователи считают греческий термин «катарсис» непереводимым на другие языки, потому что он зародился на почве весьма специфического мышления и языка.

Никем не написанная многотомная и многовековая летопись полемики вокруг катарсиса свидетельствует о недостижимости удовлетворительного результата. Уже не одно поколение критиков и комментаторов «Поэтики» Аристотеля пыталось объяснить действие трагедийного очищения с помощью своего жизненного опыта и литературного вкуса. Предлагались сотни объяснений, и «открытия» продолжают делать.

Впечатление безбрежного моря создается оттого, что каждый следующий век забывал о достижениях предыдущих, а помнил только, что вопрос многими обсуждался. В литературе о катарсисе обычны повторения, и очередная новость часто воспроизводит написанное годами или даже веками ранее. Каждый век верит в свои идеалы, которые влияют на понимание и интерпретацию проблемы. Следуя за движением мыслей о целях и задачах искусства, дискуссия об очищении страстей сама стала «проблемой», превратилась в самостоятельный предмет исторического анализа.

Термин «катарсис» происходит от греческого глагола katharein – очищать. До Аристотеля его употребляли – Гомер, Эмпедокл, Платон. Термин ведет происхождение от древних мистерий и религиозных праздников, откуда он перешел к пифагорейцам. Достаточно хорошо известно «очищение», которым завершались оргии Диониса или корибантов. Существует довольно много интересных материалов об очищении в связи с культом Асклепия. Но именно Аристотель вводит его в контекст античной эстетики и использует для понимания сущности трагического. Нужно сразу оговориться, что никакой «теории трагического катарсиса» у Аристотеля нет, как и нет определения катарсиса. И более того, в чисто эстетическом смысле античная литература совершенно игнорирует катарсис. Снова появляется этот термин только в поздней античности у неоплатоников Ямвлиха и Прокла, которые утверждают, что Аристотель употребил этот термин в связи с трагедией только случайно, оспаривая Платона, который не видел ничего положительного в трагедии. Но никаких подробных разъяснений на этот счет они не дают.

У Аристотеля есть только отдельные высказывания по поводу катарсиса. И самое важное из них – фрагмент «Поэтики», содержащий определение трагедии:

«Трагедия есть подражание действию важному и законченному, имеющему [определенный объем], [производимое] речью, услащенной по-разному в различных ее частях, [производимое] в действии, а не в повествовании и совершающее посредством сострадания и страха очищение (katharsis) подобных страстей». [5, с. 651]

Именно эта небольшая цитата вызвала многовековые споры, которые не утихают и по сей день. Из-за отсутствия дальнейших разъяснений в «Поэтике», неоднократно делались попытки использовать для прояснения ситуации другие произведения Аристотеля, чаще других: «Политику», «Никомахову этику» и «Риторику». По поводу этого фрагмента сразу же возникает несколько закономерных вопросов:

1. Падеж «страстей» (pathёmatö n).

2. «Подобные» (toioytö n) страсти – это сами страх и сострадание; это все страсти кроме страха и сострадания; это все страсти, включая страх и сострадание.

3. Кто испытывает страх и сострадание: трагический герой или зритель.

Имеется три варианта решения вопроса о падеже «страстей» (pathёmatö n). С наиболее правдоподобной и осмысленной, в филологическом отношении, точки зрения в нем видят gen. obiectiv., то есть очищению подвергаются именно эти страсти, страх и сострадание. Второй вариант: gen. attributiv., согласно этой версии Аристотель говорит о страстном очищении страха и сострадания. Третья точка зрения: у Аристотеля gen. separat., следовательно, Аристотель говорит об очищении от страха и сострадания. Но очевидно, что, ни одна из трех точек зрения не вносит абсолютной ясности в этот вопрос.

Следующая проблема: что Аристотель подразумевает под «подобными» (toioytö n) страстями? Некоторые исследователи сделали предположение, что " подобные" означает в данном случае " такие" или " эти" (toytö n). Другие исследователи высмеивали это предположение, так как получается, что при помощи сострадания и страха очищаются эти же самые страх и сострадание.

Стоит обратить внимание, что в другом месте «Поэтики» сострадание и страх употребляется в одном ряду с гневом (orge): «К [области] мысли относится все, что должно быть достигнуто словом; части же этой задачи — доказывать и опровергать, возбуждать страсти (такие, как сострадание, страх, гнев и тому подобные), а также возвеличивать и умалять». [5, с. 666]

В «Никомаховой этике» вопрос о страстях рассматривается Аристотелем более подробно: «Страстями, [или переживаниями], я называю влечение, гнев, страх, отвагу, злобу, радость, любовь (philia), ненависть, тоску, зависть, жалость - вообще [все], чему сопутствуют удовольствия или страдания». [5, с. 84] Сходным образом вопрос рассматривается в «Риторике»: «Страсти — все то, под влиянием чего люди изменяют свои решения, с чем сопряжено чувство удовольствия или неудовольствия, как например, гнев, сострадание, страх и все этим подобные и противоположные им [чувства]».

В данном контексте имеет большое значение цитата из «Политики» Аристотеля, в которой упоминается катарсис: : «Ввиду того что мы принимаем то подразделение мелодии, какое установлено некоторыми философами, различающими мелодии этические, практические и энтузиастические и определяющими природу отдельных ладов, соответствующую каждому виду этих мелодий, мы утверждаем, что музыкой следует пользоваться не ради одной цели, а ради нескольких: и ради воспитания, и ради очищения (что мы называем очищением — этого теперь мы объяснять не будем, а в сочинении «О поэтике» скажем об этом яснее); в-третьих, ради времяпрепровождения, т. е. ради успокоения и отдохновения от напряженной деятельности. Отсюда ясно, что, хотя можно пользоваться всеми ладами, применять их должно не одинаковым образом. Для воспитания следует обращаться к тем ладам, которые более всего соответствуют этическим мелодиям, для слушателей же, когда музыкальное произведение исполняется другими лицами, можно пользоваться и практическими и энтузиастическими мелодиями. Ведь переживаниям, сильно действующим на душу некоторых людей, подвержены в сущности все — различие лишь в степени; примеры— состояние жалости, страха, а также энтузиазма. И энтузиастическому возбуждению подвержены некоторые люди, впадающие в него, как мы видим, под влиянием религиозных песнопений, когда эти песнопения действуют возбуждающим образом на душу и приносят как бы исцеление и очищение. То же самое неизбежно испытывают и те, кто подвержен состоянию жалости и страха и вообще всякого рода переживаниям, — такое переживание свойственно всякому; все такие люди получают некое очищение и облегчение, связанное с удовольствием». [5, с. 642]

Хотя уже аристотелевское определение страсти связывает катарсис с оппозицией удовольствие/страдание, благодаря этой цитате катарсис можно напрямую связать с удовольствием. Также стоит обратить внимание, что в этой цитате разводятся очищение и воспитание.

Неоднократно делалась попытка решить проблему, путем прояснения, понятий «страх» и «сострадание» у Аристотеля, для этого использовалась «Риторика» – большой фрагмент, посвященный разбору понятия страх:

«Пусть будет страх – некоторого рода неприятное ощущение или смущение, возникающее из представления о предстоящем зле, которое может погубить нас или причинить нам неприятность: люди ведь боятся не всех зол, например, [не боятся] быть несправедливыми или ленивыми, – но лишь тех, которые могут причинить страдание, сильно огорчить или погубить, и притом в тех случаях, когда [эти бедствия] не [угрожают] издали, а находятся так близко, что кажутся неизбежными. Бедствий отдаленных люди не особенно боятся. Все знают, что смерть неизбежна, но так как она не близка, то никто о ней не думает. Если же в этом заключается страх, то страшным необходимо будет все то, что, как нам представляется, имеет большую возможность разрушать или причинять вред, влекущий за собой большие горести. Поэтому страшны и признаки подобных вещей, потому что тогда страшное кажется близким. Это ведь называется опасностью, близость чего-нибудь страшного…

И все страшное еще страшнее во всех тех случаях, когда совершившим ошибку не удается исправить ее, когда [исправление ее] или совсем невозможно, или зависит не от нас, а от наших противников. [Страшно] и то, в чем нельзя или нелегко оказать помощь. Вообще же говоря, страшно все то, что возбуждает в нас сострадание, когда случается и должно случиться с другими людьми…

Отсюда необходимо следует, что испытывают страх те, которые, как им кажется, могут пострадать, и притом [они боятся] таких-то людей и таких-то вещей и тогда-то. Недоступными страданию считают себя люди, действительно или, как кажется, находящиеся в высшей степени благоприятных условиях (тогда они бывают горды, пренебрежительны и дерзки; такими их делает богатство, физическая сила, обилие друзей, власть), а также люди, которым кажется, что они перенесли уже все возможные несчастья, и которые поэтому окоченели по отношению к будущему, подобно людям, забитым уже до потери чувствительности.

[Для того чтобы испытывать страх], человек должен иметь некоторую надежду на спасение того, за что он тревожится; доказательством этому служит то, что страх заставляет людей размышлять, между тем как о безнадежном никто не размышляет. Поэтому в такое именно состояние [оратор] должен приводить своих слушателей, когда для него выгодно, чтобы они испытывали страх; [он должен представить их] такими людьми, которые могут подвергнуться страданию, [для этого он должен обратить их внимание на то], что люди, им подобные, страдают или страдали и от таких людей, от которых не думали [пострадать], и в таких вещах и в таких случаях, когда не ожидали». [6, с. 69-71]

И не менее пространный фрагмент, посвященный разбору понятия сострадание:

«Пусть будет сострадание некоторого рода печаль при виде бедствия, которое может повлечь за собой гибель или вред и которое постигает человека, этого не заслуживающего, [бедствия], которое могло бы постигнуть или нас самих, или кого-нибудь из наших, и притом, когда оно кажется близким. Ведь, очевидно, человек, чтобы почувствовать сострадание, должен считать возможным, что сам он, или кто-нибудь из его близких, может потерпеть какое-нибудь бедствие, и притом такое, какое указано в [данном нами] определении, или подобное ему, или близкое к нему. Потому-то люди, совершенно погибшие, не испытывают сострадания: они полагают, что больше ничего не могут потерпеть, ибо [все уже] претерпели; также и те люди, которые считают себя вполне счастливыми, не [испытывают] сострадания, но держат себя надменно: если они считают себя обладающими всеми благами, то, очевидно, и благом не терпеть никакого зла, ибо и это принадлежит к числу благ. К числу же тех, которые считают для себя возможным потерпеть, принадлежат люди уже пострадавшие и избежавшие гибели, и люди более зрелые и вследствие размышления и вследствие опыта, люди слабые и, еще более, люди очень трусливые, также люди образованные, ибо [такие люди] правильно рассуждают. И те, у кого есть родители, или дети, или жены, ибо все они нам близки и способны потерпеть указанные [несчастья]. И люди не находящиеся под влиянием мужественной страсти, например, гнева или смелости, ибо здесь не рассуждают о будущем, и не находящиеся в высокомерном настроении, ибо такие люди не размышляют о том, что могут потерпеть, но [по своему настроению] занимающие середину между теми и другими. [Сюда относятся] также люди, вполне находящиеся под влиянием страха, ибо люди перепуганные не испытывают сострадания, будучи поглощены своим собственным состоянием. И [испытывают сострадание] только те люди, которые некоторых людей считают хорошими, ибо тот, кто никого не считает таким, будет считать всех заслуживающими несчастья. Вообще [мы испытываем сострадание], когда обстоятельства складываются так, что мы вспоминаем о подобном несчастье, постигшем нас или близких нам людей, или думаем, что оно случится с нами или с близкими нам.

Итак, мы сказали, в каком состоянии люди испытывают сострадание. Что же касается вещей, возбуждающих наше сострадание, то они ясны из определения: все горестное и мучительное, способное повлечь за собой гибель, возбуждает сострадание, точно так же, как все, что может отнять жизнь; [сюда же относятся] и все великие бедствия, причиняемые случайностью. К числу вещей мучительных и влекущих за собой гибель относятся различные роды смерти, раны, побои, старость, болезни и недостаток в пище, и к числу вещей, причиняемых случайностью, – неимение друзей или малое количество их; возбуждает сострадание также насильственная разлука с друзьями и с близкими, позор, слабость, увечье, беда, явившаяся именно с той стороны, откуда можно было ожидать чего-нибудь хорошего, частое повторение одного и того же подобного, и благо, приходящее уже тогда, когда человек испытал горе, как, например, были присланы от персидского царя Диопифу дары, когда он уже был мертв; наконец, [возбуждает сострадание] такое положение, когда или совсем не случилось ничего хорошего, или оно случилось, но им нельзя было воспользоваться.

Такие и им подобные вещи возбуждают сострадание. Мы чувствуем сострадание к людям знакомым, если они не очень близки нам, к очень близким же относимся так же, как если бы нам самим предстояло [несчастье]; потому-то и Амазис, как рассказывают, не плакал, видя, как его сына ведут на смерть, и заплакал при виде друга, просящего милостыню: последнее возбудило в нем сострадание, а первое – ужас. Ужасное отлично от того, что возбуждает сострадание, оно уничтожает сострадание и часто способствует возникновению противоположной [страсти]. Мы испытываем еще сострадание, когда несчастье нам самим близко. Мы чувствуем сострадание к людям подобным нам по возрасту, по характеру, по способностям, по положению, по происхождению, ибо при виде всех подобных лиц нам кажется более возможным, что и с нами случится нечто подобное. Вообще и здесь следует заключить, что мы испытываем сострадание к людям, когда с ними случается все то, чего мы боимся для самих себя. Если страдания, кажущиеся близкими, возбуждают сострадание, а те, которые были десять тысяч лет тому назад или будут через десять тысяч лет, или совсем не возбуждают сострадания, или [возбуждают его] не в такой степени, ибо вторых мы не дождемся, а первых не помним, то отсюда необходимо следует, что люди, воспроизводящие что-нибудь наружностью, голосом, костюмом и вообще игрой, в сильной степени возбуждают сострадание, ибо, воспроизводя перед глазами какое-нибудь несчастье, как грядущее или как свершившееся, они достигают того, что оно кажется близким. Весьма также возбуждает сострадание [то бедствие], которое недавно случилось или должно скоро случиться. Поэтому [мы чувствуем сострадание] по поводу признаков, например, [по поводу] платья людей, потерпевших несчастье, и тому подобных вещей и по поводу слов или действий людей, находящихся в беде, например, людей уже умирающих. Особенно же мы испытываем сострадание, если в подобном положении находятся люди хорошие. Все эти обстоятельства усиливают в нас сострадание, ибо в таких случаях беда кажется близкой и незаслуженной и, кроме того, она у нас перед глазами». [6, с. 76-78]

Особое внимание следует обратить на то, что у Аристотеля страх и сострадание образуют оппозицию – невозможно одновременно чувствовать страх и сострадание, страх вытесняет сострадание. Одни и те же события могут вызывать страх или сострадание: страх, когда случаются с нами; сострадание, когда случаются с кем-то из небезразличных нам людей. Страх заставляет размышлять.

Эти цитаты позволяют выстроить ассоциативный ряд, в который можно вписать катарсис: очищение, исцеление, облегчение, удовольствие.

⇐ Предыдущая 123 4 5 Следующая ⇒