Карамзин – художник в «Истории государства российского».

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 10Следующая ⇒

Решительно можно сказать, что не было прежде и, может быть, еще долго не будет в литературе нашей другого творения, столь великого, обращающего на себя такое сильное, всеобщее внимание отечественной публики. В Европе сочинение Карамзина принято было с любопытным участием, как представитель нашего просвещения, наших мнений о важнейших предметах общественной жизни, нашего взгляда на людей и события. Показать причины восторга, коим русские читатели приветствовали труд Карамзина, холодности, с какою отозвались европейцы, узнав его в переводах, и руководствуясь мнениями критиков, достойных уважения, означить степень, какую занимает Карамзин в истории современной литературы, современного просвещения, нашего и европейского, означить заслугу его, оценить право его на славу -- вот цель, нами предположенная.

Хронологический взгляд на литературное поприще Карамзина показывает нам, что он был литератор, философ, историк прошедшего века, прежнего, не нашего поколения.

Так действовал Карамзин, и вследствие сего должно оценять его подвиги. Он был, без сомнения, первый литератор своего народа в конце прошедшего столетия, был, может быть, самый просвещенный из русских современных ему писателей. Между тем век двигался с неслыханной для того времени быстротою. Никогда не было открыто, изъяснено, обдумано столь много, сколько открыто, изъяснено, обдумано в Европе в последние двадцать пять лет. Все изменилось и в политическом, и в литературном мире

Какое достоинство имеют теперь для нас сочинения, переводы и труды Карамзина, исключая его историю? Историческое, сравнительное. Карамзин уже не может быть образцом ни поэта, ни романиста, ни даже прозаика русского. Период его кончился.

Так и должно быть, ибо Карамзин не был гений огромный, вековой: он был человек большого ума, образованный по-своему, но не принадлежал к вечно юным исполинам философии, поэзии, математики, жил во время быстрого изменения юной русской литературы, такое время, в которое необходимо все быстро изменяется. Он увлекал современников, и сам был увлечен ими.

Объяснив себе таким образом Карамзина как литератора вообще, обращаемся к его Истории.

Она заняла остальные двадцать три года жизни Карамзина (с 1802 по 1826 год); он трудился ревностно, посвятил ей лучшее время своей жизни. Но стал ли он наряду с великими историками древнего и нового времени? Может ли его история назваться произведением нашего времени?

Сравнение его с древними и новыми историками, коих имена ознаменованы славою, мы увидим впоследствии, но теперь скажем только, что как сам Карамзин вообще был писатель не нашего века, так и Истории его мы не можем назвать творением нашего времени.

творения Карамзина, в отношении к истории, какой требует наш век, есть то же, что другие сочинения Карамзина в отношении к современным требованиям нашей литературы -- она неудовлетворительна.

Карамзин не мог выйти и не вышел из понятий своего века, времени, в которое только что начала проявляться идея философической истории, и еще не ясно определены были отношения древних к нам, и особые условия новых писателей; политические знания были не установлены; повествовательная часть истории не понята вполне.

Как философ-историк, Карамзин не выдержит строгой критики. Почитайте мысли его об истории, и вы согласитесь с этим без дальнейших объяснений.

" История, -- так начинает Карамзин свое Предисловие к " Истории государства Российского", -- История в некотором смысле (? ) есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего" 35.

Священная книга в некотором смысле, и в то же время -- главная, необходимая, зерцало бытия, скрижаль откровений, завет предков, объясняют ли нам все сии слова сущность предмета? Таково ли должно быть определение истории?

" Правители, законодатели (продолжает Карамзин) действуют по указаниям Истории... Мудрость человеческая имеет нужду в опытах... Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление... И простой гражданин должен читать историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках, утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и государство не разрушалось; она питает нравственное чувство, и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше право и согласие общества. Вот польза".

После такого ограниченного взгляда на пользу автор переходит к удовольствию истории, основанному на том, что любопытство сродно человеку, и если нравятся нам романы, вымыслы, тем более должна нравиться история, соединяя с занимательностью романа истину событий. Еще более история отечественная, продолжает автор, и от частного эгоизма народов переходит к тому, чем бы должно было начать: важности, какую имеет история России в истории человечества. Полагаете, что вам скажут, как среди волнения IX века образовалась Россия; как заслонила она Европу от монголов в XIII веке; как вступила в систему Европы в XVIII веке; как действовала в XIX веке. Совсем нет! Автор видит одно любопытство: оно составляет для него все; он старается доказать, что ничуть не любопытнее и не занимательнее истории русской истории других народов; что и в нашей истории есть картины, случаи, которые любопытны не менее картин и случаев, описанных древними историками. Вы думаете, что автор скажет о феодализме варяжском, образовании русских княжеств, сближении с Грециею, слиянии Азии и Европы в России, преобразовании России рукою Петра; напротив, автор называет пять веков истории русской маловажными для разума, предметом, небогатым мыслями для прагматика, красотами для живописца, напоминает, что история не роман и мир не сад, где все должно быть приятно, и утешает наконец, что в самых пустынях встречаются виды прелестные, а в доказательство указывает на походы Святослава, нашествие Батыя, Куликовскую битву, взятие Казани, ослепление Василька! Или историк думает, что мы, как дети, принимаясь за его книгу, наперед спрашиваем, не скучна ли она, или -- он не философ-историк!

Он и не прагматик, когда потом уверяет, что несправедливо будет, если мы пропустим скучное начало русской истории. " Нега читателей осудит ли на вечное забвение дела и судьбу наших предков? Они страдали, а мы не захотим и слушать об них! Иноземцы могут пропустить скучное для них, но добрые россияне обязаны иметь более терпения, следуя правилу государственной нравственности, которая ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному". Не значит ли это доказать, что тело без головы не может существовать, и можно ли историку-прагматику иметь дело с леностью читателей, и потому же заставлять нас читать страдания предков, почему сострадание и уважение заставляет молодого внука терпеливо выслушивать рассказы о мелочных подробностях жизни старого и больного деда?

" Доселе, -- говорит автор, -- доселе древние служат нам образцами. Никто не превзошел Ливия в красоте повествования, Тацита в силе: вот главное! Знание всех прав в свете (? ), ученость немецкая, остроумие Вольтерово, ни самое глубокомыслие Макиавеллево в историке не заменяют таланта изображать действия". Припомним сии слова: они замечательны.

Мы могли бы выписать, разобрать все предисловие к " Истории государства Российского": читатели увидели бы тогда дух, план, расположение творения Карамзина и согласились бы с мнением нашим, что Карамзин как философ, как прагматик есть писатель не нашего времени. Но и приведенных нами мест достаточно, чтобы показать, как понимал, как писал Карамзин свою историю.

Прочитайте все 12 томов " Истории государства Российского", и вы совершенно в том убедитесь. В целом объеме нет ни одного общего начала, из которого истекали бы все события русской истории: вы не видите, как история России примыкается к истории человечества; все части оной отделяются одна от другой, все несоразмерны, и жизнь России остается для читателей неизвестною, хотя его утомляют подробностями неважными, занимают, трогают картинами великими, ужасными, выводят перед ним толпу людей, до излишества огромную. Карамзин нигде не представляет вам духа народного, не изображает многочисленных переходов его, от варяжского феодализма до деспотического правления Иоанна и до самобытного возрождения при Минине37. Вы видите стройную, продолжительную галерею портретов, поставленных в одинакие рамки, нарисованных не с натуры, но по воле художника и одетых также по его воле. Это летопись, написанная мастерски, художником таланта превосходного, изобретательного, а не история.

" Но, -- скажут нам, -- если так, то сочинение Карамзина пойдет именно к тому роду историй, который мы выше сего назвали повествовательным. Карамзин, сказавши, что древние служат нам образцами доныне, что сила и красота повествования есть главное для историка, конечно, успел поддержать свое мнение исполнением".

История русская начинается прибытием грозных морских разбойников к племенам полудиких славян и финнов. Пришельцы разбойники суть страшные нордманны; они порабощают славян и финнов. Сии два элемента борются, изменяются в руссов, свычка с деспотизмом Азии и Греции, патриархальное правление покоренных славян и открывшийся для варяжских искателей приключений путь в Царьград; истребляют обыкновенный нордманнский феодализм, являя феодализм совершенно особенный: удельную систему одного владычествующего семейства князей русских. Уделы распадаются; вера христианская изменяет характеры вождей и народа; является борьба уделов, силящихся слиться в одно целое; на севере, от удаления русских князей на юг и естественного положения страны, является республика Новгородская; все падает под иго монголов. Дух народа борется с сим игом, освобождается и являет в России одно деспотическое государство, которое вскоре разрушается под собственною своею тягостью. Раб делается царем, ужасая единственно могуществом имени; но это была крайняя степень деспотизма: ужас имени исчез -- настала эпоха новая. Падение Новагорода и свирепость Грозного были необходимы для слияния воедино растерзанных частей государства; насильственное слияние требовало сильного внутреннего брожения, и век самозванцев низвергнул деспотизм, разбудил самобытный дух народа: он создался из сильных элементов, испытанных в бурях феодализма, порабощения, деспотизма, и -- Россия ожила под кротким, благодетельным самодержавием великой династии Романовых; с Мининым началась история России как государства, с Петром -- как государства европейского.

Карамзин предположил себе совсем другое, и уже в названии его книги: " История государства Российского" -- заключена ошибка. С прибытия Рюрика38 он начинает говорить: мы, наше; видит Россиян, думает, что любовь к отечеству требует облагорожения варваров, и в воине Олега39, в воине Иоанна Грозного40, воине Пожарского41 не замечает разницы; ему кажется достоинством гражданина образованного правило государственной нравственности, требующее уважения к предкам. После сего можете ли ожидать понятия, что до Иоанна III42 была не Россия, но Русские государства; чтобы в Олеге видел автор нордманнского варвара; в борьбе уделов отдал равную справедливость и Олегу Черниговскому, и Владимиру Мономаху? 43 Нет! И не найдете этого. Олег пылает у него славолюбием героев, и победоносные знамена сего героя развеваются на берегах Днепра и Буга; Мономах является ангелом-хранителем законной власти, а Олег Черниговский властолюбивым, жестоким, отвергающим злодейство только тогда, когда оно бесполезно, коварным бунтовщиком; на целое поколение Олеговичей падает у него позор и посрамление! Так в Рюрике видит он монарха самодержавного, мудрого; в полудиких славянах народ славный, великий, -- даже воинские трубы Святославовых44 воинов Карамзин почитает доказательством любви россиян к искусству мусикийскому!

1. Можно ли не оценить достойно смелости предприятия Карамзина? Необыкновенный ум виден в каждом его предприятии литературном. Он угадывал потребности своего времени, умел удовлетворять им, и в 1790 году думал и писал: " Больно, но должно по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей российской истории, то есть писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием. Говорят, что наша история сама по себе менее других занимательна: не думаю; нужен только ум, вкус, талант. Можно выбрать; одушевить, раскрасить, и читатель удивится, как из Нестора45, Никона46 и проч. могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужестранцев" 4Т (Сочинения Карамзина (изд. третье). М., 1820 г., т. IV, с. 187). В течение 12-и лет после того он не оставлял сей мысли, удивлял соотчичей мастерскими опытами (описание бунта при царе Алексии; путешествие в Троицко-Сергиеву лавру и проч.) и в 1802 году начал Историю. Надобно знать, надобно испытать всю трудность подобного предприятия, знать, что нашел Карамзин и что оставил после себя. Он создавал и материалы, и сущность, и слог истории, был критиком летописей и памятников, генеалогом, хронологом, палеографом, нумизматом.

2. Надобно хорошо рассмотреть и понять, какой шаг сделал Карамзин от всех своих предшественников. Кто, сколько-нибудь сносный, являлся до него, кроме француза Левека (и той бе Самарянин! )48, Щербатов49, Эмин50, Нехачин51, Хилков52, Татищев 53 стоят ли критики? Наши издатели летописей, частных историй, изыскатели древностей оказывали глубокое незнание и часто совершенное невежество. Скажем более, заметим, чего, кажется, еще не замечали: критики на Карамзина, нападки г-д Каченовского54, Арцыбашева55 и клевретов " Вестника Европы", самая защита Карамзина г-м Руссовым56 и г-м Дмитриевым57 не доказывают ли превосходства человека необыкновенного над людьми, не умеющими ни мыслить, ни писать, едва могущими владеть небольшою ученостью, какая мелькнет иногда в их тяжелых и нестройных созданиях?

3. Карамзин оказал незабвенные заслуги открытием, приведением в порядок материалов. Правда, еще до него сделаны были попытки, и труды почтенных мужей, Байера58, Тунмана59, Миллера6", особливо знаменитого Шлецера61 были значительны, важны. Но никто более Карамзина не оказал заслуг российской истории в сем отношении. Он обнял всю историю русскую, от начала ее до XVII века, и нельзя не грустить, что судьба не допустила Карамзина довести своего обозрения материалов до наших времен. Начал он деятельно, и как будто оживил ревность других изыскателей. Граф Румянцев62 с того времени начал покровительствовать подобным предприятиям, и под его покровительством трудились посильно гг. Калайдович63, Строев64, Погодин65, Востоков66 и другие, все заслуживающие, хотя и не в равной степени, нашу благодарность; изыскивались материалы за границею России; переводились известия писателей восточных; печатались акты государственные. Самая Академия наук как будто ожила и показала нам в гг. Круге67, Френе68, Лерберге69 достойных преемников Шлецера и Миллера; многие (Баузе70, Вихманн71, граф Ф. А. Толстой72) начали собирать библиотеки русских достопамятностей; образовались вообще палеография, археография, нумизматика, генеалогия русская. Скажут, что таково было стремление времени. Но Карамзин угадал его, Карамзин шел впереди всех и делал всех более. Дав живительное начало, оставив в первых томах драгоценное руководство всем последователям своим, Карамзин наконец (в этом должно признаться) как будто утомился: 9, 10, 11-й и особенно 12-й томы его Истории показывают, что уже не с прежнею деятельностью собирал и разбирал он материалы. И здесь видно, сказанное нами, что в двенадцати томах Истории своей Карамзин весь; однако ж расположение материалов, взгляд на них, были бы для нас драгоценны и при усталости Карамзина, с которою нельзя сравнить самой пылкой деятельности многих.

4. Но до конца поприща своего Карамзин сохранил ясность, умение в частной критике событий, верность в своих частных означениях. Не ищите в нем высшего взгляда на события: говоря о междоусобиях уделов, он не видит в них порядка, не означит вам причин, свойства их, и только в половине XV века говорит вам: " Отсель история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские... союзы и войны имеют важную цель: каждое особенное предприятие есть следствие главной мысли, устремленной ко благу отечества" (Том IV, с. 5 и 6). Ошибка явная, замеченная нами с самого Введения, где Карамзин назвал первые пять веков истории русского народа маловажными для разума, небогатыми ни мыслями для прагматика, ни красотами для живописца! С IV тома историк признает уже достоинство русской истории, но и в этой имеющей государственное достоинство (? ) истории не ищите причины злодейств Иоанна, быстрого возвышения и падения Бориса, успехов Самозванца, безначалия, после него бывшего. Читаете описание борьбы России с Польшею, но не видите, на чем основывается странное упорство Сигизмунда73, вследствие коего он, согласившись сперва, не дает потом России сына своего; не видите того, на чем основано спасение России от чуждого владычества. Придет по годам событие, Карамзин описывает его и думает, что исполнил долг свой, не знает или не хочет знать, что событие важное не вырастает мгновенно, как гриб после дождя, что причины его скрываются глубоко, и взрыв означает только, что фитиль, проведенный к подкопу, догорел, а положен и зажжен был гораздо прежде. Надобно ли изобразить (нужную, впрочем, для русской истории) подробную картину движения народов в древние времена: Карамзин ведет через сцену киммериян, скифов, гуннов, аваров, славян, как китайские тени; надобно ли описать нашествие татар: перед вами только картинное изображение Чингис-Хана; 74 дошло ли до падения Шуйского: 75 поляки идут в Москву, берут Смоленск, Сигизмунд не хочет дать Владислава76 на царство и -- более нет ничего! Это общий недостаток писателей XVIII века, который разделяет с ними и Карамзин, от которого не избегал иногда и самый Юм. Так, дойдя до революции при Карле I77, Юм искренно думает, что внешние безделки оскорбили народ и произвели революцию; так, описывая крестовые походы, все называли их следствием убеждений Петра Пустынника78, и Робертсон говорит вам это, так же как при Реформации вам указывают на индульгенции, и папскую буллу, сожженную Лютером 79. Даже в наше время, повествуя о Французской революции, разве не полагали, что философы развратили Францию, французы по природе ветреники, одурели от чада философии, и -- вспыхнула революция! Но когда описывают нам самые события, то Юм и Робертсон говорят верно, точно: и Карамзин также описывает события как критик благоразумный, человек, знающий подробности их весьма хорошо. Только там не можете положиться на него, где должно сообразить характер лица, дух времени: он говорит по летописцам, по своему основному предположению об истории русской и нейдет далее. К тому присовокупляется у Карамзина, как мы заметили, худо понятая любовь к отечеству. Он стыдится за предка, раскрашивает (вспомним, что он предполагал делать это еще в 1790 году); ему надобны герои, любовь к отечеству, и он не знает, что отечество, добродетель, геройство для нас имеют не те значения, какие имели они для варяга Святослава, жителя Новагорода в XI веке, черниговца XII века, подданного Феодора80 в XVII веке, имевших свои понятия, свой образ мыслей, свою особенную цель жизни и дел.

5. Заметим еще, что Карамзин, оставшись тем же, чем был и при других литературных занятиях, не изменяя своему духу, не выходя из условий своего времени, умел изменить внешние формы. Логический порядок его идей выше всех современников; образ мыслей благородный, смелый, в том направлении, какое почитает Карамзин лучшим. На каждую главу его Истории можно написать огромное опровержение, посильнее замечаний г-на Арцыбашева; едва ли не половину страниц его творения можно подвергнуть критике во многих отношениях, но нигде не откажете в похвале уму, вкусу, умению Карамзина.

6. Наконец (припомнил: главное, по словам самого Карамзина), ум его, вкус и умение простерлись на язык и слог Истории в такой сильной степени, что в сем последнем отношении для нас, русских, Карамзина должно почесть писателем образцовым, единственным, неподражаемым. Надобно учиться у него этому рифму ораторскому, этому расположению периодов, весу слов, с каким поставлено каждое из них. Н. И. Греч принял, при составлении Грамматики русского языка, все касательно сего предмета в Истории Карамзина за основные правила, ссылался на нее как на авторитет и не ошибся. Кроме Пушкина, едва ли есть теперь в России писатель, столь глубоко проникавший в тайны языка отечественного, как проникал в них Карамзин.

Красноречие Карамзина очаровательно. Не верите ему, читая его, и убеждаетесь неизъяснимою силою слова. Карамзин очень хорошо знал это и пользовался своим преимуществом, иногда жертвуя даже простотою, верностью изображений. Так он изображает нам царствование Иоанна IV, сперва тихо, спокойно, величественно, и вдруг делается суровым, порывистым, когда наступило время жизни не супруга Анастасии, не победителя Казани, ни Тиверия Александровской слободы, убийцы брага, мучителя Воротынского; 81 ту же противоположность разительно заметите между I и II главами XII тома. Но это заметное, следственно, неловкое усилие искусства могут ли не выкупить бесчисленные красоты творения Карамзина! Не говорим о IX, X и XII томах, где жизнь митрополита Филиппа82, смерть царевича Иоанна, самого Иоанна IV, избрание Годунова83, низвержение Дмитрия Самозванца84 суть места, неподражаемо написанные: они станут наряду с самыми красноречивыми, бессмертными страницами Фукидидов, Ливиев, Робертсонов, и в сем отношении слова почтенного издателя XII тома " Истории государства Российского": " Карамзин не имел несчастия пережить талант свой" -- совершенно справедливы. Но и в 12 томе есть места изумляющего красноречия, например: Шуйский перед королем Польским и смерть Ляпунова85. Уже рука Карамзина коснела, а дух его все еще хранил юношескую бодрость воображения.

Вот неотъемлемые достоинства и заслуги нашего незабвенного историка. Если мы строго судили его недостатки, то, конечно, никто не может сказать, чтобы мы не оценили и достоинств его. Сочинитель сей статьи осмеливается думать, что, посвятив себя занятию отечественной историею с самой юности, ныне, после многолетних трудов, он может с некоторою надеждою полагать, что имеет перед другими почитателями великого Карамзина преимущественное право говорить о достоинствах и недостатках его.

Не будем поставлять в заслугу Карамзину, что он, может быть, не был так приготовлен к труду своему, как знаменитые европейские его соперники. Карамзин получил образование не ученое, но светское; он впоследствии сам перевоспитал себя: тем более ему чести, но нам нет никакой надобности до частных средств и способов писателя: мы судим только его творение. Заметим здесь мимоходом: были и теперь есть люди в России, более Карамзина знающие какую-либо часть, к русской истории относящуюся, но сие частное знание поглощает все другие их способности и не дает им средства даже и подумать сравниться с великим творцом " Истории государства Российского": они каменщики, Карамзин зодчий, и великий зодчий. Здание, им построенное, не удивляет целого мира, подобно зданиям Микель-Анджелов86, но тем не менее оно составляет честь и красу своего века для той страны, в коей оно воздвигнуто.

И современники-сограждане были справедливы к великому Карамзину. Творение его еще долго будет предметом удивления, чести и хвалы нашей. Карамзин научил нас истории нашей; идя по следам его, мы со временем научимся избегать его погрешностей и недостатков, можем и должны сравнивать его с гениальными творцами и воздавать ему не безусловную хвалу крикливого невежества, но в то же время с негодованием отвергаем мы порицателей человека необыкновенного. Он был столь велик, сколь позволяли ему время, средства, способы его и образование России: благодарность к нему есть долг наш.

23. Отличительные черты литературной жизни первых десятилетий XIX века: литературные общества, журналы, альманахи, содержание и формы литературной полемики. Смена и взаимодействие направлений в литературе этого периода.

Начало XIX века. (.Мы были дети 1812 года. Жертвовать всем, даже жизнью, для блага отечества было влечением сердца» - эти слова декабриста М. Mypaвьeвa-Апостола отражали внутреннее напряжение российского общества в начале XIX века. Политические события, происходившие в России и мире, влияли на духовную жизнь людей, вызвав подъем национальной культуры и литературы. Широкую известность приобрел и произведения и идеи французских просветителей XVIII века - Вольтера, Ж. Ж. Руссо, немецких философов-романтиков Ф. Шеллинга, Ф. Шлегеля и др.

В начале XIX века активность общества в России, как писал Державин, проявлялась в том, что оно (.зажурналилось»: количество литературно-публицистических изданий стало исчисляться десятками. Именно журналы давали возможность проследить за литературным процессом эпохи, за расширением Kpyгa интересов читающей публики. Карамзин основал «Вестник Европы», который стал долгожителем журналистики тех лет (он просуществовал с 1802 по 1830 год). В журнале были напечатаны повести Карамзина «Марфа-посадница» и «Рыцарь нашего времени», Жуковский поместил на eгo страницах более 70 своих произведений. Здесь же появились первые печатные произведения Пушкина.

В.Г. Белинский считал Карамзина «основателем критики в русской литературе». Именно в созданных им «Московском журнале» и «Вестнике Европы» отделы критики и библиографии стали постоянными.

Явлением культурной жизни страны были мнoгoчисленные литературные общества, кружки, салоны. В 1811 году при Московском университете было основaно«Общество любителей российской словесности», которое просуществовало более ста лет.

В начале XIX века у деятелей культуры возникает интерес к национальному фольклору, обычаям, старине, зародившийся еще в конце XVIII века. В 1800 году впервые появилось в печати «Слово о полку Игореве», в 1804 году - сборник «Древнейшие российские стихотворения» Кирши Данилова. Начинается деятельность по собиранию и исследованию исторических и литературных памятников отечественной старины. В литературных обществах обсуждается вопрос о национальной самобытности pyccкoгo народа. В 1818 году вышли первые тома «Истории государства Российского» Карамзина. успех этого издания Белинский объяснял «стремлением pyccкoгo общества к самопознанию».

Весомый вклад в развитие российской словесности внес Иван Андреевич Крылов, писатель, журналист, баснописец. Еще в 1789 году он начал издавать ежемесячный сатирический журнал «Почта духов». По смелости сатирического обличения это было одно из ярких явлений русской журналистики той поры. Затем Крылов создал сатирический журнал«Зритель». Eгo произведения «Похвальная речь в память моему дедушке...» и др.), опубликованные в этом журнале, обличали пороки cовpeмeннoгo ему общества. Только в 1806 году. Koгда в «Московском зрителе» были опубликованы первые басни «Дуб и Трость» и «Разборчивая невеста», начинается путь Крылова-баснописца. Однако, как писал В. г. Белинский, «Басни Крылова не просто басни; это - повесть, комедия, юмористический очерк, злая сатира, - словом, что хотите, только не просто басня».

В отличие от своих предшественников Крылов в баснях выступал не только как моралист. А. А. Бестужев Марлинский писал: «...eгo каждая басня - сатира, тем сильнейшая, что она коротка и рассказана с видом простодушия». Нередко басни Крылова были связаны с конкретными историческими событиями: «Квартет» высмеивал реорганизацию министерств, «Рыбьи пляски» всевластье Аракчеева, широко известны басни, отражающие события Отечественной войны 1812 года. Конечно, возможное толкование басен значительно шире, чем факты, которые послужили поводом для их создания.

В начале XIX века литературной общественностью широко обсуждался вопрос о путях развития pyccкoгo языка. В результате полемики возникли противоборствующие литературные организации. В 1811 году адмирал А. С. Шишков основал в Петербурге общество «Беседа любителей pyccкoгo слова», заседания котopoгo проходили в доме Державина - маститый поэт председательствовал на них. Объектом нападок «Беседы...» внaчале был Карамзин и eгo сторонники - «карамзинисты», а затем - Жуковский.

Не нужно думать, что все, что защищала «Беседа...», было плохо и достойно насмешек. Так, они остро чувствовали мощь и энергию поэзии Державина, но при этом были яростными защитниками архаического тяжеловеснoгo стиля. Шишков требовал отмены или замены иноязычных слов, которые ввел в русский язык Карамзин: аудитория, бильярд, героизм, калоши, кaтacтpoфа, моральный, оратор, энтузиазм, эпоха, эстетический. Сторонники Шишкова предлагали говорить слушалище вместо аудитория. краснослов вместо оратор. шарокат вместо бильярд. мокроступы вмeсто калоши... Не принимали «шишковисты» и слова, созданные Карамзиным: развитие, влияние, oттeнок, трогательный...

В противовес обществу Шишкова в 1815 году возник знаменитый «Арзамас». Все члены этого литературного общества носили имена, взятые из баллад Жуковского. Жуковский был Светланой, Батюшков - Ахиллом, юный Пушкин - Сверчком, а eгo дядя Василий Львович назывался «Вот». Отстаивая нововведения в языке, они активно осмеивали «Беседу...», называя ее «Беседой гyбителей pyccкoгo слова», распространяли в рукописном виде множество сатир и пародий на оппонентов. Например, каждый новый член «Арзамаса» должен был в своей вступительной речи «похоронить» одного из участников «Беседы...». Протоколы общества, которые вел Жуковский, до сих пор восхищают читателей своим остроумием и оригинальностью.

«Беседа...» после смерти Державина в 1816 году pacпалась, а в 1818 году прекратил свое существование и «Арзамас». Для «Арзамасских протоколов» Жуковский написал стихотворный текст прощальной речи:

Братья - друзья арзамасцы! Вы протокола послушать, Верно, надеялись. Нет протокола! О чем протоколить? ..

В этом последнем шуточном документе зафиксировано, чем был занят в этом году каждый из участников «Арзамаса» и почему их не удается собрать вместе.

Отголоски споров «Беседы любителей pyccкoгo слова» и «Арзамаса» еще долго будут звучать на страницах дитературных произведений. Вы можете найти упомипание имени Шишкова в строках «Евгения Онегина». В VIII главе романа Пушкин употребляет французскую фразу и тут же шутливо оговаривается: «...Шишков, прости: / Не знаю, как перевести».

В начале XIX века завершалась эпоха сентиментализма и зарождалось новое литературное направление -романтизм.

Романтизм широко охватывает явления действительпости. Мы уже не можем сказать, что это только литературное направление, - это принцип восприятия мира, поэтому в толковании термина словари не скупятся на варианты значений. В основе романтического мировосприятия и романтического искусства лежит разлад идеала и действительности.

Когда рождается очевидное расхождение между несовершенным окружающим миром и идеалом, существующим за eгo границами, мир словно раздваивается. Это явление получило выразительное определение: ромаnmическое двоемирие. Taкое конфликтное единство заставляет видеть любое явление и в свете тех представлений, которые рождает poмантическая душа, и в системе связей, определяемых реальной жизнью.

Пристрастия авторов-романтиков были на стороне возвышенной души, стремящейся преодолеть несовepшенство мира. Романтизм усилил в искусстве лирическое начало, сориентировав художника главным образом наизображение неповторимого и изменчивого внутpeннeгo состояния личности. «Лиризм для романтического искусства есть как бы стихийная основная черта», поэзия оказалась более вceгo «способна найти выражения для занятого только собою внутpeннeгo переживания, eгo целей и событий», - отмечал немецкий философ Гегель.

Романтизм противопоставил канонам импровизацию, стилистическую свободу, новое отношение к жанрам. Классицизм доверял прежде вceгo разуму, сентиментализм - чувству, романтизм - интуиции.

В русской литературе термин романтизм впервые упомянул в 1816 году поэт и друг Пушкина - П. А. Вяземский. «Апология личности», по словам А. И. Typгeнева, главное в этом методе. Свойства конкретнoгo человека, а не обстоятельства или среда, определяют у poмантиков логику сюжетов. «Обстоятельства не имеют большого значения. Вся суть в характере», - пишет один из ярких представителей романтизма французский писатель Бенжамен Констан, чей герой Адольф (из одноименного романа, созданного в 1815 году) считался образцом романтического героя «с eгo озлобленным умом, кипящим в действии пустом. Сфера романтизма, как писал Белинский, - «вся внутренняя, задушевная жизнь человека, та таинственная почва души и сердца, откуда подымаются все неопределенные стремления к лучшему и возвышенному, стараясь находить себе удовлетворение в идеалах, творимых фантазиею».

Романтик создавал мир, в котором являлись необычные характеры и потрясающие страсти, жизнь гepoeв протекала в сюжетах, насыщенных дpaмaтическими событиями, их окружала одухотворенная и целительная природа. героика протеста соседствовала с мотивами «мировой скорби», «мирового зла», «ночной стороны души».

Английский поэт Джордж Гордон Байрон, погибший за свободу греции, стал олицетворением романтического героя эпохи. Это был образец единства поэзии - поступка - судьбы. Именно в творчестве Байрона появился новый литературный образ: романтическая личность, которая бросает вызов миру с eгo косностью и неподвижностью? - байронический герой.

Романтиков интересовали истоки рождения мощных характеров на родной почве, что плодотворно отразилось на развитии национальных культур. В фольклоре они видели один из источников фантазии, увлекавшей в иные миры. Именно тогда братья гримм обратились к литературной обработке народных немецких сказок. Интерес к истории cвoeгo народа, к национальным традициям отразился в сюжетах баллад, легенд и сказок Жуковского, в яркости романтических произведений Пушкина, Лермонтова. Таинственный мир Средневековья запечатлел в исторических романах Вальтер Скотт. Романтики выдвинули принципы историзма и народности в литературе, чем подготавливали приход реализма. «Народность, самобытность - главный признак истинной поэзии», выступая в защиту романтизма, пишет П. А. Вяземский в предисловии к поэме Пушкина «Бахчисарайский фонтан».

Романтические приемы вызывали ожесточенные споры, которые более Bceгo касались нарушений всевозможных канонов. Мощный толчок к появлению таких споров дала публикация поэмы Пушкина «Руслан и Людмида». Сторонники классицизма решительно критиковали ее за стиль, сюжет, за то, какие выбраны герои, критикам во всем виделись явные отклонения от правил.

Каждое литературное направление имеет преимущественную склонность к конкретным жанрам и даже родам литературы. Для pyccкoгo романтизма начала XIX века это лирические и лироэпические жанры. Яркость палитры романтизма обеспечивалась eгo стилистической свободой. Имена В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, П. А. Вяземского, А. И. Одоевского, Д. В. Beнeвитинова, И. И. Козлова, М. Ю. Лермонтова связаны с романтизмом. Относят к романтикам и прозаиков В. Ф. Одоевского, А. А. Бестужева-Марлинского.

Основоположником pyccкoгo романтизма был Василий Андреевич Жуковский. Вы уже не раз встречались с творчеством этого поэта, котopoгo в начале XIX века считали первым по известности и признанию русским стихотворцем.

Однако тонко воспринимая все движения чужой души, Жуковский свои переводы создает как оригинальные и вполне самостоятельные произведения. Таково «Сельское кладбище» - вольный перевод элегии Томаса грея. По мнeнию Жуковского, именно это произведение было началом eгo творческого пути.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 10 Следующая ⇒