Имперское бремя» русского народа

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 14Следующая ⇒

Имперское сознание понимается учеными как часть общественного сознания, представления о месте своей страны в мире и в истории, связанные с генезисом, развитием и воспроизведением феномена империй. Это целостный комплекс разнородных идей, концепций, чувствований. По мнению Е.В. Анисимова, имперское сознание складывается из (1) элементов внешнеполитических доктрин, с помощью которых имперские правительства в разные времена обосновывают имперскую политику; (2) актуальных в данный момент идеологических концепций; (3) традиционных ценностей народа метрополии, перенесенных на всю империю; (4) сиюминутных суждений и общественных чувствований, (5) религиозных представлений. Имперское сознание формируется исторически, образ империи в глазах ее народов складывается постепенно. Имперское сознание изменчиво во времени, динамично и противоречиво по своему содержанию. Оно изменяется вместе с самой империей и способно даже после распада последней еще долго определять политику и общественные настроения как в бывшей метрополии, так и в бывших колониях.

Формирование имперского сознания может предшествовать успехам той или иной державы на поприще завоеваний. Согласно оценке Л. Кормака, англичане начали осознавать потенциал имперского мышления с конца XVII в. Первым шагом стало подчинение Шотландии и Ирландии, увенчавшееся провозглашением в 1707 г. королевства Великобритания. К концу следующего столетия Британская империя уже стала реальностью. Как полагает Кормак, подобной стремительной экспансии должно было предшествовать осознание англичанами себя «имперской нацией». Прежде чем перейти к созданию собственно империи, англичане сперва должны были отождествить себя с независимой и полноправной державой, обладающей всем необходимым для контроля над другими частями света. Возникновение имперской идеологии и имперского сознания, таким образом, предшествовало самой империи. И пусть интеллектуальная элита елизаветинской эпохи не демонстрировала единодушия в том, какова должна быть цель создания империи и каков ее идеал, все ее представители сходились на идее британского превосходства, приобретения славы, торгового преуспеяния, колонизации и распространения «подлинной религии и гражданского согласия».

И.Г. Яковенко еще более категоричен: традиционную империю не может построить не имперский народ. Имперское сознание русских, согласно его оценке, формировалось из двух источников. Идеологическую традицию заложило восприятие православия от Византии. С падением последней Москва стала единственной хранительницей «истинной веры», что способствовало развитию мысли об ее имперской исключительности. Если принять во внимание мысль Алена де Бенуа о том, что главное различие между империей и нацией именно в том, что империя – прежде всего идея или принцип, а уже потом территория, Московское княжество стало превращаться в империю еще до того, как обрело имперские пространства. Политический порядок предопределялся не пространственной протяженностью, а наличием духовной или политико-юридической идеи. Политическую же и культурную традицию, конкретные формы империи Россия восприняла и воспроизвела от Золотой Орды. С завоеванием ханств-осколков Орды московские великие князья приблизились к западноевропейскому стандарту императора, власть которого простирается не над территориями, а над суверенами, и которая трансцендентна по отношении к той общности, которой он повелевает.

Стремление опереться на воображаемую и мифологизированную преемственность со своими историческими предшественницами было характерно для всех западных империй и некоторых империй Востока. Необходимость консолидации имперской власти требовала укоренения в определенной исторической традиции, к которой отсылала целая система символов. Эти сознательные и бессознательные символы соединялись сквозь время и пространство и принимали вид «цепочки смыслов». Потребность в подобной преемственности демонстрировало не только сознание имперских элит, но и массовое народное сознание. Ален Безансон утверждал, что «империи извечно опираются на базис более или менее искаженной, более или менее вымышленной модели империи прошлого». Альбер Сорель хорошо проиллюстрировал эту мысль, когда писал, что «после восемнадцатого брюмера Наполеон сказал: я – Цезарь. Во время коронации: я – Карл Великий. После 1810 года: я – римский император».

Возвращаясь к историческому опыту России, можно отметить и то, что универсалистские установки имперского сознания могут блокировать развитие национального сознания не только подчиненных народов периферии, но и доминирующего этноса. Словами Е.В. Анисимова, «раньше, чем русские осознали себя как нацию, они осознали себя империей». Традиционные доимперские ценности русских были интегрированы и изменены в рамках имперской идеологии, мышления и политики. Дж. Хоскинг называет сутью имперской идеологии развитие и поддержание империи. Сохранение территориальной целостности оставалось важнейшим приоритетом для российских правителей, перед которым отступали национальные, религиозные и экономические мотивы. Имперское сознание подданных основывалось на «гордости за просторы и многообразие державы, за ее военные победы».

Хоскинг видит противоречие в построении сначала Москвой, а затем Петербургом вселенской империи с тесной ее идентификацией с одним народом – русским. В конце XIX в. власти попытались трансформировать империю в «Россию» через процесс русификации, распространения на нерусское население русского языка, законов и административных структур, поощрение русской переселенческой колонизации. Русификация пыталась решить задачу укрепления шаткой империи за счет насаждения общего этнического сознания, но лишь ускорила дезинтеграцию государства.

В отличие от Турции, отказавшейся от имперского наследия Османов, Россия после 1917 г. «воссоздала империю под знаменем еще более всеобъемлющей универсальной доктрины – коммунизма». Как отмечает Хоскинг, РСФСР в составе СССР была крупнейшей республикой, но была лишена каких-либо преимуществ: не имела собственной столицы и даже собственной коммунистической партии – в отличие от всех остальных советских республик. Российские национальные институты были растворены в имперских советских. Тем не менее, за годы существования СССР были устранены социальные барьеры и создана более-менее однородная культура.

Сознание элит и массы крестьянского населения при этом очевидным образом разнилось. Р. Суни справедливо обращает внимание на то, что среди дворянства и образованных слоев населения национальное чувство проявлялось, главным образом, в форме «государственного патриотизма». Для них «Россия» скорее отождествлялась с государством и его правителем, чем с нацией, более широкой политической общностью, мыслящейся отдельно от государства. Русские элиты так и не сумели выработать идентичность, отличную от религиозной (православной), имперской, государственной или узкоэтнической. Согласно оценке Суни, царизм так и не создал ни нации внутри империи, ни даже чувства национального единства среди коренного русского населения.

Е.В. Анисимов выделяет четыре группы причин, которые обусловили специфику русской модели имперского сознания. Во-первых, это особенности внутреннего исторического развития России: деспотическая власть московских самодержцев и рабский менталитет народа, основанный на крепостном праве, иерархии не вассалов, а государевых рабов. К этому исследователь прибавляет длительное отсутствие в обществе сословного строя, самоуправляющихся городов, общий дух несвободы и подавления личности государством и во имя государства.

Во-вторых, это сама специфика образования Московского государства, возникшего в остром соперничестве с другими русскими княжествами и в отражении постоянных внешних угроз. Т.н. «объединение русских земель вокруг Москвы» стало полигоном, на котором были опробованы многие принципы имперской политики будущего и дальнейших имперских завоеваний.

В-третьих, это представления о некой особой роли России и русских в мировой истории, что стало основой имперских стереотипов. Имперская идея покоилась на таких мифологемах, как историческая миссия спасения человечества российским народом, осуществляемая благодаря соборности, нестяжательству, духовности. Религиозное «одиночество» православной России, как полагает Е.В. Анисимов, вылилось в отрицание ценностей окружающего мира, изоляционизм и «психологию осажденной крепости» в массовом сознании и политике.

В-четвертых, это особенности существовавшей в империалистическую эпоху системы международных отношений, которую не могла не учитывать Российская империя, в частности, принцип «раздела мира» и «законных» сфер влияния. Впрочем, следует учитывать и замечание Д. Схиммелпеннинка о том, что на практике царская дипломатия в Азии очень редко руководствовалась единой идеологией. Русский экспансионизм формировали конкурирующие философии, каждая из которых характеризовалась своим отличным от других видением России как империи. Порой одной из точек зрения удавалось на какое-то время завоевать доминирующее положение, в других же случаях действия Петербурга на мировой арене определяли сразу несколько философий.

В имперское сознание составной частью вошли также представления о законном праве империи осуществлять предупредительные акции во имя обеспечения безопасности страны на дальних ее подступах; добровольном вхождении народов «навечно» в состав империи; объединяющих население образах «извечного врага».

Целый ряд исследователей отмечают тот факт, что общественное сознание в современной России в значительной (или даже полной) мере остается «имперским. А. Захаров объясняет популярность призывов е реконструкции империи стремлением преодолеть кризисные явления, переживаемые сегодня Россией, ибо в прежние времена ее великие достижения неизменно были связаны с имперской мобилизацией. Империя в рамках такой логики отождествляется с порядком, безопасностью, эффективностью управления и стабильностью. В то же самое время А. Захаров полагает, что реализация имперского проекта в России возможна лишь в ситуации изоляции и закрытости, немыслимой в современных условиях. Таким образом, живучесть имперского мифа в России он относит к «остаточным явлениям», свидетельству болезненного расставания с амбициями великой державы. Аналогичный синдром сопровождал и другие европейские народы, которым пришлось в XX в. распрощаться с имперским величием.

Именно в силу последнего обстоятельства, даже признавая тот факт, что исторически русские – народ традиционно имперский, утверждает И.Г. Яковенко, не является фатальным для определения его будущей судьбы. Носитель имперского сознания как тип личности уходит с исторической сцены вместе с самой империей. На первый план постепенно выходит осознание ценностей бытия, отдельной человеческой жизни, повышение значимости повседневности, т.е. всего того, отмечает И.Г. Яковенко, что с точки зрения традиционного имперского сознания осмысливается как «нравственное падение, утрата эсхатологической перспективы».

Л. Панкова и О. Леонова, в свою очередь, также отмечают привлекательность «имперской идеи» в современной России и ассоциируют империю с таким государственным устройством, которое пронизано «стремлением к конструктивности, единению, чувству долга и вытекающих отсюда различных форм служения». Идея империи позволяет объединить народы вокруг определенной общности целей и интересов. В этой мифологизированной картине империи каждый составляющий ее народ «является равноправным частником властного, правового и управленческих процессов».

Имперская идея строится вокруг категорий «могущества», «сильного государства», «величия», «миссии», «призвания», «истинного пути», «порядка» и т.п. Являясь в современных условиях политической утопией, «имперская идея», как полагают авторы, «реабилитирует ущемленное национальное сознание осевого этноса Российской державы». Миссией же русского народа как «осевого этноса», по мнению тех же авторов, может выступать «служение идее развития небольших и малочисленных народов», сохранения их целостности и самобытности. Имперское сознание приветствует расширение границ империи, которое происходит во имя высоких идеалов помощи и приобщения народов к благам просвещения и (христианской) культуры.

Н.С. Шкурко при этом отмечает схожесть настроений, царивших в российском обществе в конце XIX, с современной ситуаций: 1) «ощущение смутного времени», заставляющее отдельные социальные группы и элиты позитивно относиться к государственности; 2) необходимость радикальной корректировки структуры власти; 3) новый геополитический передел мира, способный разрушить российскую государственность. Именно в этих трех факторах исследователь видит причины возрождения имперского мифа и возврата в политическую жизнь ценности государства как опоры для подъема из кризисной ситуации 90-х гг. и борьбы с последствиями нового мирового экономического кризиса 2008 года.

Подытоживая, можно отметить, что имперское сознание пронизано идеей о некой исторической миссии, которая могла заключаться в распространении «подлинной религии», «цивилизации» и т.п. Империя всегда стремилась выйти за четко очерченные пространства и границы реального. В российских условиях «живучесть» феномена имперского политического мифа объясняется не только историко-культурными особенностями развития страны и прочном укоренении на национальных архетипах и культурных стереотипах, но и высоким потенциалом его адаптации к изменяющимся реалиям. На разных этапах отечественной истории имперский миф увязывался в массовом сознании с модернизацией, «великими стройками века», выставляя на первый план свой позитивный, мобилизующий общество характер.

4. «Внутренняя колонизация», как основной инструмент имперского строительства в России

С новгородских времен расширение Руси проходило космическими темпами. Ни одна империя в мировой истории не расширялась так стремительно. При этом ее колониальная политика имела свои уникальные особенности. Британские, немецкие и французские метрополии были разделены со своими колониями огромными водными пространствами морей и океанов, в то время как Россия расширялась за счет континентальной, внутренней колонизации. Подобным образом росли Оттоманская и Австро-Венгерская империя — они были сухопутными, и это в корне меняло колонизацию. Она подразумевала совсем другую культурную политику и интеграцию местного населения в экономические практики.

Причины колонизации обычно заключались в поисках драгоценного ресурса, который можно было отправить на экспорт. В Сибири таким ресурсом был соболиный мех — на месторождения золота и руды казаки даже не обращали внимания. Зато за одну соболиную шкуру в Древней Руси можно было купить дом. Государство пыталось использовать собственные, независимые от народа источники для выживания. Население в подобных условиях даже становилось избыточным. Когда экономика страны завязана на труде или налогообложении, граждане начинают требовать создание представительств и парламента.

«На колонии не распространялась демократия, и их ресурсы служили способом наращивания государственной машины. Получается, что в сельском хозяйстве, где вовлечение людей крайне велико, скрыт мощнейший демократический потенциал, а история внутренней колонизации напрямую связана с проблемой сырьевой зависимости».

«No taxation without representation», — таков был основной лозунг американской революции. На колонии не распространялась демократия, и их ресурсы служили способом наращивания государственной машины. Получается, что в сельском хозяйстве, где вовлечение людей крайне велико, скрыт мощнейший демократический потенциал, а история внутренней колонизации напрямую связана с проблемой сырьевой зависимости.

Первым, кто утвердил статус России как империи, стал Петр I. Можно заметить, что у этого события есть несколько смысловых уровней. Уже после того, как император начал привлекать в страну иностранцев и приказал строить новую столицу на территории, которая на тот момент не являлась частью России, он объявил войну ношению бороды в среде дворян. При этом попам и крестьянам разрешалось носить бороду, а чуть позже мещане (о которых при Петре вообще не было разговора) смогли выкупать право ношения бороды. При колонизации важным моментом было расовое противопоставление подчиненного народа и завоевателей. Запретив носить бороду дворянам, Петр обозначал искусственное видимое различие между двумя сословиями. Барин не носил бороду и всегда мог быть легко опознан. Это свидетельствовало об усилении внутренней колонизации собственного народа, сословия крепостных, которых привязали к земле и начали использовать как ресурс.

Знаменитые российские историки Сергей Соловьев и Василий Ключевский считали, что внутренняя колонизация глубоко коренится в российской истории. «История России — есть история страны, которая колонизируется», — говорил Ключевский.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒