Замечания по поводу имен собственных

⇐ ПредыдущаяСтр 42 из 70Следующая ⇒

Арабские имена происходят из различных традиций. Некоторые библейского происхождения: Ибрагим — это Авраам, Исхак — Исаак, Юсуф — Иосиф, Муса — Моисей, а Яхья — Иоанн. Другие имена, как Умар, Амр, Усман и Али — чисто арабские, без всяких религиозных ассоциаций. Существовали также имена, описывающие носящего их как раба (абд) ГЬспода под одним из Его имен — чаще всего Абдаллах, но иногда и под другими: Абд аль-Малик (раб Царя), Абд аль-Рахман (раб Милостивого).

Людей называли по имени отца — «ибн», «фулан» (что означает «такой-то»). Встречаются имена вроде Ибн Аби Фулан (сын отца такого-то). Женщин называли Бинт Фулан (дочь такого-то) или, чаще, Умм Фулан (мать такого-то). В ранний исламский период большинство арабов носили племенные имена, или «ниша», такие как Тамими — от племени тамим, или Азди — от племени азд.

Написание названий представляет проблему другого рода. Я использовал общепринятые названия в случаях, когда они существуют: Дамаск, а не Димашк, Алеппо, а не Халеб и т. д. В случаях с более древними и менее известными арабскими названиями приведены варианты, наиболее употребляемые в специальной литературе.

Монеты

Сообщения о завоеваниях придают большое значение дележу денег и выплате налогов. Первоначально мусульмане использовали монеты, имевшие хождение в завоеванных областях, особенно сасанидскую серебряную драхму, известную в арабском как дирхем. Дирхем был тонкой серебряной монетой чуть более 2 см в диаметре и весил около трех граммов. Мусульмане начали чеканить их сначала по образцу сасанидских в 660-х годах. Более ценным был золотой динар (маленькая монета диаметром 1 см на основе византийской номизмы), который начали чеканить во времена халифата Абд аль-Малика (685-705). С этого времени все мусульманские монеты имели только надписи и никогда — изображения. Как в Северной Африке, так и в Испании, на ранних монетах иногда чеканились изречения из Корана в переводе на латынь.

Карты

Иллюстрации и фотографии

Введение. ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОШЕДШЕМ

Наше понимание хода арабских завоеваний VII и VIII веков основывается на письменных и, в некоторой степени, археологических источниках. На первый взгляд кажется, что этих источников более чем достаточно: многочисленные страницы арабских хроник любовно и с восхищением описывают эти победы во всех подробностях. Завоеванные народы, особенно христианские священники всех исповеданий, добавляют к ним иную точку зрения, в то время как археологические свидетельства, особенно из стран Леванта, вносят еще одну. Однако при ближайшем рассмотрении все эти источники оказываются не так ясны и легко применимы, как кажется поначалу: все они требуют отсева и осторожности в применении. Кроме того, несмотря на длину повествований, многие аспекты завоевания остаются для нас практически неизвестными.

Любое историческое исследование неизбежно оформляется в зависимости от источников, на которых основывается. Отчасти это вопрос надежности источников: можно ли верить тому, что читаешь? В самом простом случае вопрос сводится к тому, кто писал текст, что он хотел передать и насколько склонялся на ту или иную сторону. Однако источники определяют исследование не только в отношении их надежности и, отчасти, пристрастности. Интересы авторов и компиляторов определяют, какие именно вопросы мы можем ставить. Например, в исследовании арабских завоеваний мы можем задать вопрос, какие шли сражения и кто в них участвовал. Однако если мы хотим получить больше подробностей этих сражений: узнать, почему одна сторона победила, а другая потерпела поражение, — мы упираемся в стену неведения, поскольку авторы, на которых мы опираемся, просто не задавались такими вопросами. Уровень и область обсуждения определяются древними авторами, и существует много дорог, остающихся попросту зарытыми для нас. Невозможно составить историю мусульманских завоеваний со множеством точных карт сражений, любимых большинством военных историков, — карт, на которых части пехоты обозначены черными квадратиками, а жирные стрелки указывают маневры кавалерии. Если эта книга не затрагивает многих вопросов, обычно обсуждающихся в исследованиях по истории войн — например, интендантство и снабжение продовольствием, — то не потому, что эти темы не интересны, а скорее потому, что мы не имеем сведений, позволяющих осветить их. Понимание ограниченности и направленности документов имеет определяющее значение для понимания сильных и слабых сторон моего исследования арабских завоеваний.

Завоевание арабами Среднего Востока оказало прямое влияние на жизнь миллионов людей. Многие из них были грамотны и жили в странах, где культура письменности развивалась на протяжении тысячи лет. Однако очень немногие из них описали то, что они видели и переживали. Современные сообщения, относящиеся к критическим десятилетиям 630-х и 640-х годов, можно пересчитать по пальцам одной руки: и даже те, что у нас имеются, фрагментарны и поверхностны.

Недостаток современных свидетельств не означает, что у нас вовсе отсутствуют исторические свидетельства, на которые можно опереться. Напротив, мы располагаем великим множеством описаний, имеющих целью рассказать нам, что происходило. Проблема историка в том, что они, в большинстве своем, эпизодичны, непоследовательны и постоянно противоречат друг другу — а иногда и сами себе. Часто оказывается невозможным определить, чему верить и что принимать за достаточно точный отчет о событиях. Однако в некотором смысле более интересно понять, что они дают для понимания взглядов и отношений различных групп, сохранивших те или иные воспоминания о событиях.

Средний Восток ко времени тех первых десятилетий мусульманского завоевания представлял собой мультикультурное общество: мир, где разные языки и религии сосуществовали и смешивались в одной географической области. После победы завоевателей языком новой элиты стал арабский. Однако даже для властей существовали другие государственные языки: греческий в Сирии и Египте, среднеперсидский (пехлеви) в Ираке и Иране, латынь в Испании — и их использовали в ведении государственных дел. Спустя пару поколений начались изменения. Около 700 года, через шестьдесят или более лет после первых завоеваний, омейядский халиф Абд аль-Малик (685-705) узаконил применение в государственных делах арабского, и только арабского языка. Декрет оказался на удивление действенным. С того времени всякий, желавший занять пост в разрастающемся бюрократическом аппарате исламских государств, независимо от того, был или не был он арабом по рождению и воспитанию, должен был уметь читать и писать на арабском. Все новые записи, чеканка на монетах и надписи на дорожных верстовых столбах стали исключительно арабскими. Для большинства людей не было теперь смысла учить греческий или пехлеви, поскольку эти языки были бесполезны для карьерного продвижения. Примерно в это же время, в первые годы VIII века, начали собирать и записывать арабские предания о завоеваниях.

Исторические события VII—VIII веков вызвали к жизни обширнейшую арабскую литературу, претендующую на описание событий того времени. Но воспоминания и повествования о мусульманском завоевании были не просто описанием «прошедших лет и давних битв». Они заложили основу мифологии арабского общества в тех районах, где они возникали. Они развивались потому, что давали объяснения приходу ислама в эти земли и оправдывали поражение и смещение прежней элиты. Эти записи рассматривали не этногенез — рождение народов — подобно латинским хроникам раннего средневековья на западе, а скорее зарождение исламского сообщества. Они сохраняли имена героев, возглавивших армии завоевателей и ставших отцами-основателями исламских государств в этих областях; имена спутников Пророка, людей, видевших и слушавших Мухаммада и осуществлявших прямую связь с его харизмой; имена халифов, направивших исламские войска на тот или иной путь.

Эти повествования, несомненно, дают сведения о ходе событий, но не менее интересно то обстоятельство, что они показывают, какие из событий сохранились в памяти следующих поколений, как те представляли зарождение сообществ, в которых жили. Легенды и искажения, на первый взгляд как будто препятствующие нашему пониманию, если рассматривать их как форму социальной памяти, оказываются отражением взглядов и ценностей раннего мусульманского общества.

В той форме, в которой они дошли до нас, эти хроники создавались в IX и начале X веков — через 150-250 лет после событий. Арабские повествования редко являются прямым описанием событий, составленным одним автором. В действительности это многослойные композиции, прошедшие различные стадии редактирования и дополнения в разное время и с различными целями. С риском неоправданно упростить сложный процесс можно сказать, что они проходили три стадии развития. Первой была устная передача преданий о героических подвигах в сражениях. Подобные предания часто сохранялись в племени, родственной группе или в среде мусульман, осевших в той или иной области. Возможно, они хранили эти воспоминания подобно тому, как их предки бережно сохраняли описания сражений между арабскими племенами до прихода ислама. Древняя традиция описания побед и трагедий доисламских войн, несомненно, окрашивала воспоминания о сражениях первых исламских завоеваний. Подобно своим пращурам во времена джахилийи (эры невежества до прихода ислама), они сочиняли и хранили в памяти поэмы и песни о героических деяниях. Так же как эти старинные традиционные темы, мусульмане могли запоминать свои победы, видя в них явное свидетельство, что бог на их стороне. Гибель врагов и груды военной добычи воспринимались как доказательства божественной поддержки: никто не мог усомниться в правоте их действий. Они также сохраняли, развивали и даже сочиняли описания событий для новой цели: для оправдания права на пенсион и права на взимание налогов. Те, кто мог доказать участие своих предков в первых завоеваниях, вправе были получать пособие из общественных фондов; горожане надеялись на облегчение налогового бремени, если их город был сдан мусульманской армии без боя. Короче говоря, рассказы о мусульманских завоеваниях сохранялись не с целью дать четкое историческое свидетельство, а ради полезных целей. Соответственно, материал, который оказывался бесполезен, например точная хронология событий, предавался забвению.

Следующей была стадия сбора и записи устного материала. Трудно сказать, в какое именно время это происходило, потому что арабы, как и англичане, используют выражение «он говорит (в своей книге)», так что глаголы, относящиеся к устной речи, могут подразумевать письменную. Все же процесс этот, бесспорно, начался в VIII веке. Сбор преданий, по-видимому, велся из антикварных соображений — чтобы сохранить отчеты о первых годах мусульманского правления в Иране и Ираке, когда воспоминания стали блекнуть и возникла угроза, что важная часть истории канет в забвение. Практические соображения, в первую очередь способствовавшие сохранению этих преданий, к этому времени почти утратили свое значение, но, разумеется, рассказы, собираемые составителями, все еще отражали цели первых рассказчиков.

В IX и в начале X веков произошел взрыв производства книг и записей. Введение бумаги, заменившей пергамент, сделало процесс письма и быстрее и дешевле. Соответственно, возросло количество исторических сочинений, отражавшее растущий спрос на исторические сведения, как в придворных кругах халифа, так и в широком грамотном обществе Багдада и всего Ирака. В Багдаде, где существовала настоящая книжная торговля, стало возможно заработать на жизнь литературой для широкой публики, а не для одного богатого покровителя. Обладание информацией становилось профессией, в том смысле что позволяло зарабатывать средства к существованию.

Знание истории, авторитетность в ней могли привести к назначению ко двору. Историк Балазури, чья «Книга о завоевании стран» является для нас одним из главных источников, по-видимому, зарабатывал на жизнь в качестве надима («приятеля») при дворе Аббасидов. Каждый из таких «приятелей» должен был вносить свою долю знаний, умений или талантов: одни были поэтами, другие знатоками изящного, или малоизвестных сторон арабской словесности, или той или иной географической области. Балазури, несомненно, был обязан своим положением знанию истории завоеваний и других областей ранней истории ислама — также он был большим авторитетом в генеалогии древних арабских племен. При этом он явно не принадлежал к знатному роду и не числил среди своих предков участников событий.

Величайшим из таких компиляторов был ат-Табари (? -923). Это был перс из семьи землевладельцев с южного побережья Каспия. Большую часть взрослой жизни он провел в Багдаде и стал выдающимся авторитетом в двух или более областях арабской учености: в толковании Корана и в истории ислама. Он, кажется, вел тихую холостяцкую жизнь на доходы с фамильных владений, которые доставляли ему паломники с его родины, проходившие через Багдад на пути к Мекке и Медине. Он поставил себе задачу собрать как можно больше записей предшественников и свести их в одну огромную компиляцию. Кроме того, он попытался, и не без успеха, упорядочить их. Он использовал аналитическую форму, в которой события каждого года излагались под номером этого года. Арабские авторы и до него использовали этот прием, унаследованный, возможно, от греческих хроник, но никто до него не использовал его для такого громадного объема информации. Его труд во многих отношениях сделал излишним отдельную публикацию работ его предшественников, и практически все позднейшие исторические труды по ранней истории ислама вообще, и первых завоеваний в частности, опирались на его мощный опус.

В основном материал, обнаруживающийся в этих ранних арабских сообщениях, имеет вид рассказа о событиях. Они излагаются не связной прозой, как в современных исторических работах, а скорее в виде коротких историй, называемых в арабском языке «хабр». Ат-Табари и другие компиляторы IX и X веков не пытались свести их воедино и создать общую линейную хронику. Каждая из этих хабр является самодостаточным отдельным рассказом, длиной иногда в несколько строк, иногда в две-три страницы, но редко более. Часто несколько историй объединялись в группу, так как описывали одно событие или несколько сходных событий, но разнились в деталях: одно героическое деяние приписывалось разным людям, различались имена арабских военачальников, возглавлявших армию в тех или иных сражениях. Компиляторы IX и X веков обычно избегали выносить суждения, какое из этих сообщений считать истинным. Их подход раздражает своей неопределенностью: кажется, часто они просто представляют все свидетельства и предоставляют читателю составить собственное мнение.

Во многих случаях издатель довольно подробно указывает источник в форме «иснад»: «я слышал от X, который слышал от У, которому рассказал об этом Z, бывший тому свидетелем». Этот прием, в сущности, эквивалентен сноскам в современных академических трудах, цитирующих авторитетные источники. «Иснад» применялся для доказательства достоверности материала, и потому важно было вводить имена мужчин (а изредка и женщин) почтенных и не склонных выдумывать. Так же важно было следить, чтобы жизнь упомянутых в цепочке личностей приходилось на правильное время, так что для них было бы возможно передать информацию следующему поколению. К X веку развилась целая научная дисциплина, поставляющая объемные биографические словари, в которых можно было найти сведения обо всех лицах цепочки и удостовериться в том, что они достойны доверия. Современный читатель немедленно заметит, что этот прием дает мало возможностей проверить достоверность материала: эта проблему хорошо сознавали и люди того времени. Очевидно, имела хождение масса ложных сведений, и издателям IX и X веков было так же сложно отличить истину от вымысла.

Как авторы анекдотов о завоеваниях, так и компиляторы избыточно интересовались одними сторонами событий и оскорбительно пренебрегали другими. Они вводят большие отрывки речей, якобы произнесенных великими людьми перед сражениями. Это реминисценция речей, вложенных в уста греческих и византийских военачальников историками античности. Однако арабские авторы часто вводят также прямую речь иных участников событий в описаниях военных советов: арабские источники рисуют картину более единодушного или более дебатировавшегося принятия военных решений. Очевидно, за отсутствием стенографов или звукозаписи, эти речи вряд ли точно передают то, что было сказано в действительности. С другой стороны, это, несомненно, подлинные документы VIII или начала IX, если не VII, веков. Они должны отражать мнение мусульман того времени по поводу описываемых событий: историк не может просто пренебречь ими.

Другая характеристика этих анекдотов — так называемая ономатомания — страсть называть имена всех участников событий. Разумеется, это относится только к тем участникам, которые были арабами и мусульманами: арабские источники называют имена важнейших вражеских генералов, но далее того не идут — армия противника представлена как безымянная масса. Списки имен арабов составляются с любовной заботой и точностью: с истинно научной страстью к именованию людей, племен, из которых они вышли, и групп, в которых они сражались. Проблема для историка в том, что эти списки зачастую противоречат друг другу. Более того, в некоторых случаях позднейшие версии истории дают больше имен, чем называлось в ранних версиях. Для современного научного мышления это весьма подозрительное обстоятельство. Анекдоты, кажется, обрастали подробностями при передаче от поколения к поколению. Очевидно, часть этих подробностей изобреталась, в попытках найти ответ на такие вопросы, как: «Кто был главнокомандующим в битве при Нихаванде? » Ни один рассказчик не любит признаваться в своей неосведомленности: лучше изобрести правдоподобно звучащее имя, чем признать ограниченность своих познаний. В других случаях имена явно сохранялись потомками и соплеменниками участников сражений. В VII веке это имело существенное практическое значение. Если ваш отец или дед участвовал в тех первых славных сражениях: при Кадисии в Ираке или при Йармуке в Сирии, вы выигрывали как в деньгах, так и в общественном положении. Однако к середине VIII века подобное родство почти утратило практическую ценность. Никто, кроме членов правящих родов и, иногда, потомков Пророка и Али, уже не извлекал благ по этой схеме. К этому времени людям платили за работу военными или чиновниками, а не за подвиги их предков. Тем не менее быть потомком героев значило отчасти выигрывать в глазах общества. По некоторым сведениям, среди английской аристократии и сейчас престижно утверждать, что «мои предки приплыли с Вильгельмом Завоевателем» — в данном случае подразумевается завоевание Англии в 1066 году. Подобный снобизм мог существовать и среди честолюбивых мусульман.

Другой вопрос, чрезвычайно интересовавший первых историков: был ли город или провинция сданы мирно или взяты силой? В первые годы после завоевания ответ на этот вопрос имел серьезные практические последствия. Если город был взят в результате мирного соглашения, населению обычно гарантировалась неприкосновенность жизни и имущества, и с него требовали выплаты только общего налога, условленного в соглашении. С другой стороны, для взятых силой городов о сохранности имущества нечего было и думать, а налог был значительно выше. Возможно, самое большое значение придавалось тому, что немусульманское население облагалось подушным налогом.

Нам очень мало известно о взимании налогов с городов и горожан в первый век мусульманского владычества (почти все материалы касаются налогообложения сельской местности и сельскохозяйственных угодий), но характер завоевания должен был играть существенную роль как в налоговом статусе, так и в безопасности имущества населения. Вопрос о том, как был завоеван город и какую дань он выплатил, был важнейшим практическим вопросом, и первые историки занимаются им со всепоглощающим интересом. Однако по самой природе таких дел истина часто остается скрытой.

Завоевание часто происходило беспорядочно: кто-то оказывал сопротивление, кто-то капитулировал. В изложении событий каждому было выгодно придерживаться той или иной версии. Для примирения противоречий изобретали различные объяснения. Ярким примером одного из них служит Дамаск. Якобы различные части города были захвачены одновременно, но разными способами. И мы видим, как в Дамаске 636 года арабский генерал Халид ибн аль-Валид штурмует восточные ворота, в то время как другой военачальник, Абу Убайда, подписывает соглашение с жителями восточной части города. Две армии встретились в центре города. Таким образом, вопрос, был ли Дамаск взят силой или мирно, остался спорным. Другое удобное объяснение состояло в том, что город завоевывался дважды: в первый раз жители заключили договор и, соответственно, получили привилегии за мирную сдачу, но впоследствии они восстали и город был взят войсками. В частности, подобные сообщения относятся к Антиохии в Сирии и к Александрии в Египте. Разумеется, такое могло случиться, даже если «восстание» было просто отказом или неспособностью уплатить налог, но нельзя упускать из вида вероятность того, что такие рассказы измышлялись для примирения разных версий, каковые сами по себе отражают споры о налогообложении и фискальном статусе завоеванных областей.

Вопрос об участии в завоевании, как и вопрос о мирном или насильственном завоевании, ко времени составления компиляций, на которых мы основываемся, уже не имел прежнего значения. Отсутствуют свидетельства о различии в налогообложении разных областей в зависимости от характера их завоевания, имевшем место двумя столетиями ранее. К тому времени эти споры имели главным образом научный интерес или скорее составляли часть общей политической культуры, с которой полагалось быть знакомым бюрократии и придворным. Все же нам не следует упускать из вида того факта, что сохранение подобного материала в источниках, относящихся ко времени, когда он утратил практическое значение, предполагает его происхождение в первые годы мусульманских завоеваний: позднее никому не было выгоды сочинять его. Такие подробности должны были вводиться в первые годы формирования исламских государств, когда они еще служили реальным, практическим целям.

Авторы и компиляторы этих ранних преданий не менее увлеченно обсуждают вопрос о распределении военной добычи после завоевания города или области. Сомнений в праве победителя на добычу никогда не возникало. Вопрос состоял в том, как ее следовало делить между завоевателями. Следует ли раздавать всем поровну? Или всадники должны получать больше, чем пехотинцы? Имеют ли право на участие в дележе те, кто, участвуя в военной кампании, не сражался в данной битве? Какую долю следует отсылать халифу в Медину? Этот интерес, безусловно, отражает удовольствие, с которым эти скорые на руку бедуины присваивали и использовали плоды цивилизованной жизни, но рассказы повествуют о справедливости и честности (разумеется, только в отношениях завоевателей). Они любят подчеркивать, что добыча делилась честно и открыто, в чистом поле после сражения, у всех на глазах. Такие сообщения явно относятся к культу «добрых старых времен», когда все мусульмане были отважны и чисты сердцем и справедливость вершилась под строгим взглядом халифа Умара (634-644). Эти «добрые старые времена» почтительно вспоминались в новом мире, лишившемся первоначальной невинности, когда потомки первых завоевателей ощущали, что их оттесняют в сторону и лишают награды, которую они полагали причитающейся им по справедливости. Такие старинные воспоминания о лучших временах ценились вдвойне: как подтверждение из прошлого и надежда на лучшее будущее.

Историки тех веков, выказывая острый интерес к одним аспектам завоевания, гораздо менее занимались другими, намного более важными, по нашему мнению. Отчет о сражении при Кадисии в Ираке, согласно «Истории» ат-Табари положившем конец владычеству персов в Ираке, занимает в английском переводе около двухсот страниц, но при этом ход битвы остается досадно темен. Признаем, что очень нелегко с уверенностью разобраться в ходе военных действий даже в совсем недавних конфликтах, но такое смутное описание делает почти невозможным ответ на вопрос, почему византийские и сасанидские войска, пытавшиеся воспрепятствовать вторжению арабов на их земли, оказались столь неудачливы. Нам открыто и ясно заявляют, что битва была жестокой, но в конце концов мусульмане одолели. Иногда добавляют, что их противников заманили в реку или в ущелье, где перебили великое множество. Много сообщений о том, что византийские и сасанидские воины были скованы между собой, чтобы не дать им обратиться в бегство: это не действительные исторические сведения, а риторический прием, показывающий, что мусульмане бились, воодушевленные верой, а их противников принуждали сражаться тираны. Даже если это правда, историки ничего не сообщают нам о действительных военных причинах их поражения.

Возможно, наиболее мучительна для современного историка неопределенность в хронологии. Эта проблема особенно ярко проявляется относительно первой фазы завоеваний. Даты сражений при Йармуке и Кадисии расходятся на три-четыре года. Компиляторы IX и X веков, не смущаясь, оставляли их в прежнем виде, лишь отмечая, что существуют различные мнения. За отсутствием соответствующих сообщений извне арабской традиции мы часто остаемся в неуверенности относительно дат даже важнейших событий ранней истории мусульманства.

Т& к что же может сделать со всем этим современный историк, пытающийся восстановить ход событий и проанализировать причины успеха мусульманских армий? С XIX века, когда историки начали исследовать этот период, они ломали руки и причитали по поводу неорганизованности материала, явно легендарного характера большей его части и бесконечных повторов и противоречий. Альфред Батлер, писавший о завоевании Египта в 1902 году, жаловался на «непреодолимую запутанность» источников, а часть материала попросту отвергал как «сказки».

Историки дано осознали запутанность и противоречивость большей части этих материалов, а в 1970-1980 годах их надежность подверглась еще более тяжелому испытанию. Альбрехт Нот в Германии отметил, как часто в сообщениях о завоевании появляются общие места и речевые клише, встречающиеся также во многих других сообщениях и переходящие от одного сражения к другому. Сведения о том, как тот или иной город пал в результате предательства кого-то из горожан, встречаются многократно и выражаются настолько сходным образом, что едва ли все они могут быть правдивыми. Почти в то же время Майкл Кук и Патриция Крон в Лондоне доказывали, что источники, относящиеся к жизни Мухаммада и к раннему исламу в целом, настолько замусорены противоречиями и несовпадениями, что мы ни в чем не можем быть уверены; само существование Мухаммада оказалось под вопросом.

В результате этих ударов критики многие историки, даже те, кто не во всем соглашались с аргументами ревизионистов, предпочитали не полагаться всерьез на эти сообщения и не доверять приводившимся в них подробностям. Я придерживаюсь иного мнения. Существует множество причин для того, чтобы вернуться к этому материалу и попытаться использовать его, вместо того чтобы отбрасывать без рассмотрения. Первая состоит в том, что арабские источники иногда удается сопоставить с источниками вне арабской литературной традиции: например, с сирийской хроникой Хузистана или с армянской историей, написанной Себеосом, — авторство в обоих случаях принадлежит христианам, которых отделяло от описываемых событий не более одного поколения. Они гораздо короче и менее подробны, чем арабские, но в целом они подтверждают общую картину арабской версии. В некоторых случаях они даже совпадают в деталях. Например, арабские источники говорят, что сильно укрепленный город Тустар был взят мусульманами из-за предательства одного из горожан, показавшего им путь через водоводы. Подобные элементы часто отбрасываются как общие места, поскольку мы находим подобные описания, относящиеся к другим городам и крепостям. Однако в данном случае местная Хузистанская хроника, источник, созданный сирийским христианином и никак не связанный с мусульманской традицией, независимо передает приблизительно ту же историю, заставляя предположить, что город действительно пал описанным образом. Это наводит на мысль, что арабские хроники завоевания Тустара и, возможно, в какой-то степени и других областей, заслуживают доверия более, чем предполагалось.

В реабилитации арабских источников можно пойти и дальше. Многие из них удается проследить до компиляций середины VIII века, составленных такими людьми, как Саиф ибн Умар. Саиф жил в Куфе в Ираке и скончался после 786 года. Больше о его жизни ничего не известно, но он дает наиболее значимые источники сведений о ранних завоеваниях. Средневековые и современные историки подозревали его в фабрикации части сообщений, но новейшие исследования предполагают, что он заслуживает больше доверия, чем считали прежние авторы. Несомненно, он собрал и об-работал множество самых живых воспоминаний о раннем периоде завоеваний. Саиф писал о событиях менее чем столетней давности и, возможно, ребенком еще застал в живых некоторых участников событий. Более того, позднейшие завоевания Испании и Средней Азии пришлись на время его жизни. Саиф столь же близок по времени к великим завоеваниям мусульман, как Григорий Турский — к первым Меровингам, или Беда Достопочтенный — к обращению англосаксов. Оба эти источника историки всегда считали надежным основанием для реконструкции событий.

Эти источники имеют еще одно измерение — измерение социальной памяти. Джеймс Фентресс и Крис Уикхем указали, как письменные предания, независимо от их верности фактам, передают взгляды и восприятие, таким образом демонстрируя, как общество запоминает свое прошлое и, следовательно, указывая на взгляды общества времени написания. Сообщения о завоевании следует прочитывать именно как такое свидетельство социальной памяти. Таким образом, ранние арабские источники многое говорят о взглядах мусульман через два века после завоеваний. Если мы хотим исследовать менталитет раннего исламского общества, эти источники обладают величайшей ценностью. Многие историки склонны хулить эти сообщения; если мы вместо этого двинемся по течению повествования, читая в нем то, что оно стремится нам сообщить, они на многое прольют свет.

Одна из ключевых тем этих источников — различие между арабами и их противниками: расхождения в обычаях, взглядах и ценностях. Арабские авторы не анализируют этой темы формально, а освещают ее в ходе повествования. Возьмем, к примеру, один из сотен рассказов, дошедших до нас из VIII и IX веков. Он взят из «Истории завоеваний», составленной в существующей ныне форме Ибн Абд аль-Ха-камом в середине IX века.

Рассказ начинается с того, что мусульманский правитель Египта Абд аль-Азиз ибн Марван (правил в 686-704) посетил Александрию. Будучи в городе, он полюбопытствовал, не осталось ли в живых кого-нибудь, кто помнил бы взятие города мусульманами в 641 году, не менее полувека назад. Ему ответили, что есть один старый александриец, который в то время был мальчиком. На вопрос, что он запомнил из того времени, старик, не пытаясь описать общий ход военных действий и падение города, рассказал об одном эпизоде, в котором он сам принимал участие. Он дружил с сыном одного из византийских патрициев (общий термин, который арабские источники относят ко всем высокопоставленным византийцам). Друг предложил ему выйти «посмотреть на этих арабов, которые с нами сражаются». Сын патриция был одет, соответственно, в парчовые одежды с золотой лентой на лбу и носил богато украшенный меч. Он ехал на толстой смирной лошадке, в то время как рассказчик оседлал жилистого низкорослого осла. Они выбрались из-за укреплений и выехали на пригорок, с которого увидели бедуинский шатер. Снаружи был привязан конь и воткнуто в землю копье. Разглядывая врага, они дивились, как такие «слабые» люди могли достигнуть таких побед. Пока они болтали между собой, из палатки вышел человек и заметил мальчиков. Он отвязал коня, погладил его, приласкал и вскочил ему на спину без седла. Выдернув из земли копье, он поскакал к ним. Рассказчик сказал своему другу, что воин явно нацелился на них, и мальчики бросились назад под защиту городских стен, но араб быстро настиг богатого мальчика на смирной лошадке и заколол его копьем. Затем он погнался за рассказчиком, но тот успел доскакать до ворот. Почувствовав себя в безопасности, он поднялся на стену и увидел, что араб возвращается к своей палатке. Он не взглянул на труп и не попытался захватить дорогую одежду или отличную лошадь. Вместо того он отправился восвояси, произнося арабские слова, которые, как полагал рассказик, были стихами Корана. Затем рассказчик приводит мораль этой истории: арабы победили, потому что не стремились к благам мира сего. Вернувшись к своему шатру, араб спешился, привязал коня, воткнул копье в землю и скрылся в шатре, никому не рассказав о том, что сделал. Когда рассказик закончил, правитель спросил, каков был на вид тот араб. Рассказчик ответил, что он был малого роста, тощий и уродливый, не человек, а меч-рыба, на что правитель заметил, что это был типичный йемени (с юга Аравии).

⇐ Предыдущая 37 38 39 40 414243 44 45 46 Следующая ⇒