Сфинкс из Дельф. Мрамор. 570 - 560 до н. э.

Дельфы, музей.

В греческой мифологии чудовище, порождённое Тифоном и Эхидной, с лицом и грудью женщины, телом льва и крыльями птицы. Насланная Герой на Фивы в наказание за совращение Лаем юного Хрисиппа (Schol. Eur. Phoen. 1760), Сфинкс расположилась на горе близ Фив (или на городской площади) и задавала каждому проходившему загадку («Кто из живых существ утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трёх? »). Не сумевшего дать разгадку Сфинкс убивала и таким образом погубила многих знатных фиванцев, включая сына царя Креонта (Apollod. III 5, 8). Удрученный горем Креонт объявил, что отдаст царство и руку своей сестры Иокасты тому, кто избавит Фивы от Сфинкса (Eur. Phoen. 45 — 49). Загадку разгадал Эдип, Сфинкс в отчаянии бросилась в пропасть и разбилась насмерть. Этот вариант мифа вытеснил более древнюю версию, в которой первоначальным именем хищницы, обитавшей в Беотии на горе Фикион, было Фикс (Неs. Theog. 319—327; здесь её родителями названы Орф и Эхидна). Имя Сфинкс возникло из сближения с глаголом от греч. «сжимать», «удушать», а сам образ — под влиянием малоазийского образа крылатой полудевы -полульвицы. Древняя Фикс была свирепым чудовищем, способным заглатывать добычу; её одолел Эдип с оружием в руках в ходе жестокого сражения (Рaus. IX 26, 2).

Иным является основное переживание пятой послеатлантической культурной эпохи, нашей эпохи. Для нашего времени весьма характерно то, что эфирное тело не увеличено, не расширено, но сморщено. Оно не слишком велико, скорее оно слишком мало. Тенденция к уменьшению по мере продвижения эволюции вперёд будет усиливаться. Мы можем сказать: нормальный облик человека у греков таков, что эфирное тело слишком велико. Мы также можем сказать, что у современного человека эфирное тело стянуто, сморщено, стало слишком маленьким. – Чем дальше заходит человек на пути материалистического презрения к спиритуальности, тем больше сжимается и высыхает его эфирное тело. Но поскольку целостная организация физического тела человека зависит от того, правильно ли оно в целом пронизано эфирным телом, то для физического тела всегда имеет место одна тенденция, а именно: если эфирное тело слишком стягивается, то физическое тело начинает усыхать. Если бы оно усохло слишком сильно, то вместо обычных человеческих ступней образовывались бы ороговевшие ступни. У человека этого не происходит, но тенденция к этому заложена в нём, и она основана на тенденции эфирного тела к усыханию, к развитию слишком слабых эфирных сил. В это высушенное эфирное тело может особенным образом вживаться Ариман, подобно тому как Люцифер вживается в расширенное эфирное тело. Ариман принимает облик, который обнаруживает ослабленность эфирного тела. Он развивает слишком мало эфирных сил для того, чтобы иметь правильно сформированные ступни, и формирует вышеуказанные ороговевшие ступни, козлиные копыта.

Мефистофель – это и есть Ариман; и не случайно он имеет козлиные копыта, он имеет козлиные копыта по той причине, на которую я указал. Мифы и легенды исполнены глубокого значения; вот почему Мефистофель часто появляется с лошадиным копытом, то есть со ступней, высохшей до состояния копыта. Когда Гёте полностью проникся идеей Мефистофеля, он не мог представить своего Мефисто в облике современного кавалера, ибо сущность этого Аримана-Мефисто составляло то, что он не имеет эфирных сил, достаточных для того, чтобы полностью сформировать физический облик человека.

Но ещё одна особенность вызывается тем, что эфирное тело стянуто, беднее в отношении эфирных сил, нежели обычно. Эта особенность станет нам понятна, если мы бросим взгляд на природу человека в целом. В некотором отношении мы даже физически являем собой двойственность. Обдумайте это, рассматривая себя как только физического человека. Ведь к физическому человеку можно отнести и то, что как вдыхаемый воздух находится внутри нас. Этот втянутый воздух при первом же выдохе будет снова выдохнут наружу, так что " вдыхаемо-воздушный человек", который пронизывает нас, постоянно меняется. Вы не только то, что состоит из мускулов и костей, вы также и человек дыхания. Но этот последний постоянно изменяется, входит и выходит, идёт то туда, то сюда. И человек дыхания, в свою очередь, связан с постоянно циркулирующей кровью.

Обособленно от этого человека дыхания находится в вас человек нервов – другой полюс, в котором циркулируют нервные флюиды; между человеком нервов и человеком дыхания имеется лишь внешнее взаимодействие, внешнее соприкосновение. В то время как в кровеносную систему могут благодаря дыханию иметь доступ только те силы, которые обладают люциферическими тенденциями, эфирные силы с мефистофельскими или ариманическими тенденциями имеют доступ только к нервной системе, но не к кровеносной системе. Ариману запрещено проникать в кровь, он может зато постоянно жить в нервах вплоть до их иссушения, истощения. К теплу крови он подступать не может. И если бы он захотел развить взаимосвязь с природой человека, он должен был бы домогаться капельки крови, поскольку ему так трудно получить доступ к этой крови. Пропасть лежит между Мефистофелем и кровью. И если он хочет подступить к человеку, к тому, что живёт в человеке, если он хочет вступить в связь с человеком, то он должен стремиться овладеть кровью, так как он уверен, что в крови живет человеческое начало. Он должен домогаться крови.

Видите ли, с этим связана мудрость легенды о Мефистофеле, что расписываться надо кровью. Фауст вручает себя Мефистофелю и должен подписаться кровью, так как Мефистофель домогается крови, поскольку ему закрыт доступ к ней. Подобно тому, как греческий человек противостоял Сфинкс, которая жила в его дыхательной системе, человек пятого послеатлантического культурного периода противостоит Мефистофелю, который живёт в нервных процессах, который холоден и трезв; он страдает от отсутствия крови, ему не хватает тепла крови. Поэтому он и становится язвительным насмешником, трезво-рассудочным спутником человека.

Как Эдип со Сфинкс, так человек пятой послеатлантической культурной эпохи должен справиться с Мефистофелем. Он противостоит Мефистофелю как какому-то второму существу. Грек противостоял Сфинкс из-за ставших слишком энергичными процессов кровообращения и дыхания; греку противостояло то, что входило в его природу с интенсивным дыханием. Современный человек со всем тем, что исходит из его рассудка, из его отрезвлённости, противостоит тому, что связано с процессами, происходящими в нервах. Это противостояние человека и мефистофельского начала предчувствовалось в поэтической форме, я бы сказал, пророчески. Но это будет выявляться всё больше и больше как основное переживание по мере нашего продвижения вперёд в эволюции пятого послеатлантического периода. И то, о чём я рассказывал, что это будет выступать в детских переживаниях – это и будет таким мефистофельским переживанием.

В то время как греческий человек испытывал мучения от избытка вопросов, современный человек не очень мучается от вопросов, гораздо больше мучений доставляет ему то, что он как бы околдован своими предрассудками, то, что около себя он имеет как бы второе тело, хранящее его предубеждения. Как это происходит?

Давайте рассмотрим эволюцию совершенно непредвзято. Сколь многие вещи в ходе пятой послеатлантической культуры перестали тепло и непосредственно затрагивать человека. Возьмите бесчисленные вопросы, подступающие к нам, если мы углубляемся в духовную науку. Все они для современного материалистически мыслящего человека вообще не существуют. Он не чувствует загадки Сфинкс, тогда как древний грек ещё живо ощущал её. Но современный человек должен чувствовать иное. По его мнению, он всё очень хорошо знает, он наблюдает за внешне-чувственным миром, комбинирует наблюдения своим рассудком и с его помощью решает все загадки. Он не подозревает, насколько сильно он запутался в этой внешней фантасмагории. Но от этого его эфирное тело всё больше уплотняется, эфирное тело всё больше усыхает, и, в конце концов, это приводит к тому, что в существе современного человека как вторая природа укрепится в будущем мефистофельское начало. Всё, что развивается как материалистические предрассудки, материалистическая ограниченность, будет укреплять мефистофельскую природу, и уже сейчас мы могли бы сказать: заглядывая в будущее, мы видим, что каждый будет рождаться со вторым человеком, который назовёт глупцами всех, кто говорит о духовном мире. Я, мол, знаю всё, я доверяю своему здравому смыслу. – Конечно, такой человек будет отрицать как загадку Сфинкс, так и загадку Мефистофеля, однако этот последний будет следовать за ним по пятам как второе существо. Оно будет сопутствовать человеку так, что тот будет чувствовать себя вынужденным мыслить материалистически, но мыслить не самостоятельно, а с помощью этого второго существа, своего спутника.

Материалистический образ мыслей будет высушивать его эфирное тело, и в высушенном эфирном теле будет жить Мефистофель. Мы должны будем понять это, и человечество должно будет в будущем очень много давать ребёнку, воспитывая его, – это может происходить с помощью эвритмии или с помощью духовнонаучного образа мыслей, – давать то, благодаря чему эфирное тело будет оживляться, для того чтобы человек смог занять правильную позицию, чтобы он знал, что означает его спутник. Иначе он не поймет этого спутника, иначе он будет в связи с ним чувствовать себя околдованным, плененным. Также как грек должен был справиться со Сфинкс, так и современный человек должен справиться с Мефистофелем, с сатироподобным, фавноподобным обликом, который имеет козлиные или лошадиные ноги.

Можно сказать: каждая эпоха обобщает наиболее для неё характерное в основном мифе, в пралегенде.— И таким основным мифом, пралегендой для Греции был миф об Эдипе, а для нового времени – легенда о Мефистофеле. Только эти вещи следует действительно понимать, исходя при этом по возможности из самых основ.

Вы видите, что даже поэтическое творение, столкновение Фауста и Мефистофеля, становится основой для педагогики будущего. Прологом здесь является то, что народ или поэт предощущают спутника; заключительный акт будет состоять в том, что каждый человек будет иметь такого спутника, который не должен остаться неразъяснённым, и что этот спутник наиболее живо и сильно будет проявляться в детстве человека. И если взрослый воспитатель не сумеет занять правильную позицию по отношению к тому, что обнаружится у ребёнка, тогда человеческая природа будет испорчена из-за непонимания, как противостоять чарам Мефистофеля.

Достойно внимания, что, исследуя литературные традиции легенд или сказок, мы повсюду обнаруживаем эти мотивы. Сказки и легенды, без должного понимания рассматриваемые современными учёными, обнаруживают в своей композиции или мефистофельские, ариманические мотивы, или мотивы люциферические, мотивы Сфинкс. Все сказки и легенды таковы, что их содержание может быть обобщённо пережито или как отношения человека и Сфинкс, или как отношения человека и Мефистофеля. В легендах и сказках мы обнаруживаем в более или менее скрытой форме или мотив вопроса, то есть мотив Сфинкс, мотив, когда кто-нибудь должен решить какой-то вопрос, ответить на какой-то вопрос, или мотив околдовывания, принуждённого зачарованного бытия – это мефистофельский, ариманический мотив. Ибо, говоря точнее, в чём состоит этот мефистофельский, этот ариманический мотив? Он состоит в том, что если мы имеем возле себя Аримана, мы постоянно находимся в опасности подпасть ему, перейти в его природу, потерять возможность оторваться от него. И можно сказать: Сфинкс человек ощущает как нечто внедрённое в него, раздирающее его; по отношению к мефистофельскому началу человек испытывает, что он вынужден погрузиться в это мефистофельское, подписать себя ему, подпасть ему.

У греков не было теологии в нашем современном смысле, и всё же по отношению к мудрости, природе и её явлениям они стояли ближе, чем современный человек. Без теологии приближались они к таинствам природы, и тогда в них возникал мучительный вопрос.

В своём процессе дыхания человек находится ближе к природе, нежели в своих нервных процессах, поэтому грек в своём отношении к Сфинкс особенно живо ощущал, что он идёт навстречу мудрости. Иначе обстоит дело у современного человека. Возникло богословие. Человек уже не в непосредственном общении с природой полагает приблизиться к божественной мудрости мира, но он хочет изучать её, он хочет сблизиться с нею не с помощью процесса дыхания и кровообращения, а с помощью процессов нервной системы. Нервный процесс становится поиском мудрости, теологией. Но поскольку человек вовлекает свою мудрость в процессы нервной системы, приближается мефистофельское. И когда наступила пятая послеатлантическая эпоха, именно из-за этой вовлечённости поисков мудрости в процессы нервной системы развилось чувство, что Мефистофель следует по пятам за человеком, сковывая его, чувство, что человек допустил его к себе.

Если освободить легенду о Фаусте от всех облепивших её наслоений, то мы будем иметь перед собой следующее: молодой богослов стремится к мудрости, его мучат сомнения, поэтому он вручает, подписывает себя чёрту, Мефистофелю, и тем самым подпадает под его влияние. Но подобно тому как грек должен был одолеть Сфинкс, интенсивно вырабатывая человеческую " Я" -природу, подобно тому, как он должен был одолеть Сфинкс, сформировав природу " Я", так должен и человек нашего времени справиться с Мефистофелем с помощью расширения этого " Я" и наполнения его той мудростью, которая может быть достигнута путём исследования духовного мира, благодаря познанию духовного мира, благодаря духовной науке.

Эдип был наиболее могущественным среди этих победителей Сфинкс. Любой грек, если он всерьёз относился к себе как к человеку, должен был в большей или меньшей степени стать победителем Сфинкс. Эдип являлся лишь наиболее типичным образом того, что должен был пережить каждый грек. Что же произошло? Эдип должен был победить то, что жило в его дыхательном процессе и в процессе кровообращения. Человеку, живущему в этих процессах, он должен был противопоставить человека с обеднёнными эфирными силами, живущего в процессах нервной системы. Благодаря чему он достигал этого? Благодаря тому, что он вбирал в свою собственную природу силы, родственные процессам нервной системы, то есть силы мефистофельской природы; но он вбирал их здоровым образом, так что они не присутствовали рядом, не становились его спутником, но находились в нём самом; с помощью этих сил он мог справиться со Сфинкс.

Здесь мы видим, как Люцифер и Ариман, находясь в надлежажащем месте, в том месте, где они изначально были поставлены, действуют благоприятно. Однако они приносят вред, находясь там, где они не должны находиться. Для грека природа Сфинкс была такова, что он должен был преодолевать её, должен был вытеснить её из себя. Когда он свергал ее в пропасть, когда находящееся снаружи эфирное тело могло войти в физическое тело, тогда он преодолевал Сфинкс. Пропасть была не снаружи, пропастью было его собственное физическое тело, в которое и следовало погрузить Сфинкс. Но для этого должен был усилиться другой полюс, полюс нервной системы, противоположный, исходящий от " Я" процесс, не внешнее, но внутреннее. Ариманическое принималось внутрь человека и тем самым занимало надлежащее ему место.

Эдип был сыном Лая, которому было предсказано, что если у него будет ребёнок, то он принесёт несчастье своему роду. Поэтому он удалил мальчика, который у него родился. Он проколол ему ступни: вот почему мальчик получил имя Эдип, что значит хромоногий. Тут в драме Эдипа обнаруживают себя для нас мефистофельские силы.

Я говорил, что если эти силы истощили эфирное тело, то ступни не могут формироваться, они должны сморщиваться, усыхать. У Эдипа это было сделано искусственно. Как известно, он был подвешен к дереву; там нашёл его пастух и воспитал, а иначе он бы погиб. По миру он ходил на искалеченных ногах. Это как бы Мефистофель, обращенный ко благу. Здесь, находясь на своём месте, он может интенсивно импульсировать развитие " Я", а это означает решить задачи четвёртого послеатлантического периода. Всё то, что сделало грека великим, благодаря чему он стал настоящим греком, то гармоническое созвучие между эфирным телом и телом физическим, которое всё ещё живо восхищает нас в великолепных греческих образах – от всего этого отказывается Эдип, чтобы стать " личностью", чтобы стать примером человека, в котором " Я" стало сильным. Это " Я", переместившееся вверх к голове, стало сильным, зато ноги ослабли.

Этому должен противостоять человек пятой послеатлантической эпохи. Подобно тому как Эдип, ради противостояния Сфинкс, чтобы победить ее, должен был принять Аримана, так человек пятого послеатлантического периода, то есть тот, кто противостоит Ариману-Мефистофелю, должен принять в себя Люцифера, должен вызвать процесс, обратный тому, что имело место у Эдипа. То, что как " Я" сосредоточено в голове, он должен направить вниз от головы, распространяя на всю оставшуюся природу человека. Поскольку " Я" изживает себя в процессах нервной деятельности, в нём сосредоточены философия, юриспруденция, медицина и, увы, даже богословие – как результаты процессов нервной деятельности. И вот возникает стремление выбросить всё это из головы и чувственно вникнуть в мировое целое.

А теперь возьмите Фауста со всем тем, чего он достиг своим " Я", как он хочет выбросить из головы всё то, что Гёте резюмирует словами: " Я философию постиг, я стал юристом, стал врачом... Увы! с усердьем и с трудом и в богословье я проник". Всё это он старается выбросить из головы. И он это делает, предаваясь той жизни, которая не связана с головой. Он является как бы Эдипом наоборот, тем, кто принимает в себя люциферическую природу.

Проследите, как Фауст делает всё, чтобы принять в себя Люцифера, для того чтобы можно было бороться с находящимся около него Ариманом-Мефисто. Всё это показывает нам, как поистине этот Фауст есть как бы Эдип наоборот. В то время как всё то, что из-за переориентированной природы Аримана совершается в Эдипе и связано с Люцифером, всё то, что из-за переориентированной природы Люцифера происходит в Фаусте, связано, в свою очередь, с Ариманом-Мефистофелем. Как Ариман-Мефисто живёт по большей части во внешнем мире, так Люцифер больше живёт внутри, в мире внутреннем. Все несчастья, которым подвергается Эдип из-за того, что вынужден проникнуться ариманической природой, носят характер внешних явлений. Не только на него самого, на весь род обрушивается злой рок. Но и поражающий его самого злой рок носит характер внешних явлений. То, что он выкалывает себе глаза, ослепляет себя – это всё же внешнее событие. То, что чума поражает его родной город— тоже внешнее. А всё то, что происходит с Фаустом, является внутренним душевным переживанием, является трагедией внутреннего мира человека, так что и здесь Фауст также предстаёт как Эдип наоборот.

Если мы представим себе эти два образа, или, скорее, два двойных образа: Эдип и Сфинкс, Фауст и Мефистофель, то мы будем иметь прототипы эволюции четвёртой и пятой послеатлантических эпох. Если когда-нибудь наступит время, когда в качестве истории будут меньше заниматься тем, что является отображением внешних событий, а займутся тем, что переживает человек, тогда впервые увидят, насколько исполнены значения и важны эти основные переживания человека. Тогда впервые обратят внимание на то, что действительно живёт в поступательном эволюционном процессе; как история от той внешней фантасмагории, которая обычно выдаётся за историю, перейдёт к тому, для чего внешние события, сколь значительны бы они ни были, являются лишь внешним фантасмагорическим отображением.

Как, с одной стороны, " Я" должно было укрепить себя, привлекая Аримана-Мефистофеля в Эдипа, в грека, так, с другой стороны, в современном человеке это " Я" становится слишком сильным. И современный человек должен освободиться от этого " Я", углубляясь в духовные события, углубляясь в то, что связано с миром, к которому это " Я" принадлежит, если оно само осознает, что живёт не только в теле человека, но является гражданином спиритуального мира. И в эту эпоху живём мы. В то время как в четвёртую послеатлантическую эпоху человек должен был стремиться всеми силами осознать это " Я" в физическом теле, так в нашу пятую послеатлантическую эпоху он должен работать над тем, чтобы осознать, что это " Я" принадлежит духовному миру. Распространение " Я" -сознания в духовный мир – это и есть духовная наука. Вот почему эта духовная наука глубочайшим образом отвечает высшим требованиям нашей пятой послеатлантической эпохи.

Р.Штайнер

GA158

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒