Прикладная наука искусства жить
Однажды Зусия молил Бога: " Господи, я так сильно люблю тебя, но недостаточно тебя страшусь. Господи, я так сильно люблю тебя, но недостаточно тебя страшусь. Дай мне испытать благоговейный страх пред тобой, как одному из твоих ангелов, в которых проникает твое устрашающее имя. Господь услышал его мольбу, и имя Его проникло в закрытое сердце Зусии, как это происходит с ангелами. Но Зусия уполз под кровать, как щенок, и животный страх сотрясал его, пока он не возопил: " Господи, позволь мне опять любить тебя, как любил". И Бог и на этот раз услышал его[1].
1.Гуманистическая и авторитарная этика Е сли мы не отказываемся, как это делает этический релятивизм, от поискаобъективно правильных норм поведения, какой критерий для таких норм можем мынайти? Вид критерия зависит от типа этической системы, нормы которой мыисследуем. По необходимости критерии авторитарной этики существенноотличаются от критериев этики гуманистической. В авторитарной этике авторитет определяет, в чем благо человека, и онже устанавливает законы и нормы поведения; в гуманистической этике человексам и творец норм, и их исполнитель, он их создает, он их регулирует и он ихсоблюдает. Использование термина " авторитарный" с необходимостью требует прояснитьпонятие авторитета. С этим понятием связана огромная путаница, посколькушироко распространено мнение, будто мы стоим перед альтернативой: диктаторский, иррациональный авторитет или вообще никакого авторитета. Ноэта альтернатива ошибочна. Реальная же проблема в том, какой
вид авторитетаследует нам признать. Говоря об авторитете, имеем ли мы в виду рациональныйавторитет или иррациональный?
Рациональный авторитет имеет своим источником
компетентность. Человек, чей авторитет уважается, компетентно справляется сзадачей, возложенной на него теми, кто ему доверяет. Ему не нужно запугиватьих или возбуждать в них восхищение его магическими свойствами; до той поры, пока он способен компетентно помогать, а не эксплуатировать, его авторитетбазируется на рациональных основаниях и не взывает к иррациональномублагоговению. Рациональный авторитет не только допускает, но и требуетпостоянного внимательного разбора и критики со стороны тех, кто егопризнает; он всегда временен, его признание зависит от его действенности.Источником же
иррационального авторитета, напротив, всегда служит власть надлюдьми. Эта власть может быть физической или ментальной, она может бытьреальной или условной, порожденной лишь тревогой и беспомощностью человека, подпавшего под влияние этого авторитета. Власть -- с одной стороны, страх --с другой, всегда служат опорой иррационального авторитета. Такой авторитетне только не нуждается в критике, но и запрещает ее. Рациональный авторитетосновывается на равенстве между авторитетом и субъектом, которые различаютсятолько уровнем знания и умения в той или иной области. Иррациональный жеавторитет по самой своей природе строится на неравенстве, предполагающемразличие в ценности. Когда речь идет об " авторитарной этике", имеется в видуиррациональный авторитет, так как термин " авторитарная" обычно считаютсинонимом тоталитарной и антидемократической систем. Читатель вскореубедится, что гуманистическая этика совместима лишь с рациональнымавторитетом. Авторитарную этику можно отличить от гуманистической по двум критериям-- формальному и материальному.
Формально авторитарная этика отрицает учеловека способность знать, что хорошо, а что плохо; здесь норму всегдаустанавливает авторитет, стоящий над индивидом. Такая система основываетсяне на разуме и знании, а на благоговейном страхе перед авторитетом исубъективном чувстве слабости и зависимости; на отказе от решений, предоставляющем авторитету право принимать их, руководствуясь своеймагической властью; его решения не могут и не должны подвергаться сомнению.
Материально, или в смысле содержания, авторитарная этика отвечает на вопрос, что хорошо, а что плохо, исходя в первую очередь из интересов авторитета, ане интересов субъекта; она -- эксплуататорская, хотя субъект может извлекатьиз нее значительные психические или материальные выгоды. Как формальный, так и материальный аспекты авторитарной этикипроявляются в развитии этической оценки у ребенка и нерефлективногоценностного суждения у взрослого. Основы нашей способности отличать добро отзла закладываются в детстве: сначала в отношении физиологических функций, затем в отношении более сложных форм поведения. Ребенок ощущает различиемежду хорошим и плохим прежде, чем научится такому различению посредствомразума. Его субъективные оценки формируются в результате дружелюбных илинедружелюбных реакций со стороны значимых в его жизни людей. Учитывая егополную зависимость от заботы и любви взрослых, неудивительно, чтоодобрительного или неодобрительного выражения на материнском лицедостаточно, чтобы " научить" ребенка отличать хорошее от плохого. В школе и вобществе действуют сходные факторы. " Хорошо" -- то, за что награждают, " плохо" -- то, за что социальные авторитеты или большинство ближнихотносятся с неодобрением или наказывают. Да, страх неодобрения и потребностьв одобрении представляются наиболее сильными и почти исключительнымимотивами этической оценки. Это интенсивное эмоциональное давление мешаетребенку, а позднее и взрослому, задаться критическим вопросом: " хорошее" хорошо для него самого или для авторитета? Альтернативы здесь становятсяочевидны, если принять во внимание ценностные суждения по поводу вещей. Еслия говорю, что этот автомобиль " лучше", чем тот, само собой разумеется, что яназываю этот автомобиль " лучшим", потому что он служит мне лучше, чем тот; хороша вещь или плоха, зависит от ее
полезности мне. Если владелец собакисчитает ее " хорошей", он имеет в виду определенные качества этой собаки, полезные ему; например, они удовлетворяют потребность владельца в смотровойили в охотничьей собаке или в ласковой комнатной собачке.
Вещь называетсяхорошей, если она хороша для человека, ею пользующегося. Подобный критерийценности может быть применен и к человеку. Наниматель считает работникахорошим, если тот ему полезен. Учитель может назвать ученика хорошим, еслиученик послушен, не причиняет хлопот и является гордостью учителя. Так иребенка могут называть хорошим, если он понятлив и послушен. " Хороший" ребенок может быть запуганным, неуверенным, желающим лишь угодить своимродителям, покоряясь их воле, в то время как " плохой" ребенок может обладатьсобственной волей и иметь достойные интересы, но неугодные, однако, егородителям. Ясно, что формальный и материальный аспекты авторитарной этикинераздельны. Если бы авторитет не желал эксплуатации субъекта, ему не нужнобыло бы управлять при помощи страха и эмоционального подавления; он мог быпоощрять рациональное суждение и критику, рискуя при этом, что егонекомпетентность будет обнаружена. Но так как на карту поставлены егособственные интересы, авторитет отводит
послушанию роль главной добродетели, а непослушанию -- роль главного греха. Непростительный грех в авторитарнойэтике -- это открытое неповиновение, сомнение в праве авторитета наустановление норм, сомнение в аксиоме, что установленные авторитетом нормы-- самые лучшие. Даже если человек грешит, его готовность принять наказание и чувствовины восстанавливают его " добродетель", поскольку он таким образом выражаетпризнание превосходства авторитета. Ветхий Завет, излагая начала человеческой истории, дает примеравторитарной этики. Грех Адама и Евы объясняется не самим их поступком: вкушание с древа познания добра и зла не было плохим
само по себе; фактически, и иудейская, и христианская религии согласны, что способностьотличать добро от зла -- одна из основных добродетелей. Грехом былоослушание, вызов авторитету Бога, который испугался, что человек уже " ставкак один из Нас, познав добро и зло" может " простереть руку свою еще и надрево жизни и жить вечно".
Гуманистическую этику, хотя она и противоположна авторитарной, можнотакже охарактеризовать по формальному и материальному критериям.
Формальноона основывается на принципе, что только сам человек может определитькритерий добродетели и греха, а не трансцендентный ему авторитет.
Материально она основывается на принципе, что " благо" -- то, что хорошо длячеловека, а " зло" -- то, что человеку вредит;
единственный критерийэтической оценки -- благополучие человека. Различие между гуманистической и авторитарной этикой видно на примереразличных значений, придаваемых слову " добродетель". Аристотель использует" добродетель" в значении " совершенство" -- совершенство деятельности, вкоторой реализуются присущие человеку способности. Парацельс употребляет" добродетель" как синоним индивидуальных свойств каждой вещи -- т. е. как ееособенность. И камень, и цветок -- все имеет свою добродетель, своюкомбинацию конкретных свойств. Человеческая добродетель -- это тожеопределенный набор свойств, присущий человеческому роду, притом, чтодобродетель каждого человека -- в его уникальной индивидуальности. Человек" добродетелен", если он раскрывает свою " добродетель". Противоположный смысл" добродетель" обрела в авторитарной этике. Быть добродетельным значит бытьсамоотверженным и послушным, подавить свою индивидуальность, а не полнее еераскрыть. Гуманистическая этика антропоцентрична; разумеется, не в том смысле, что человек -- центр Вселенной, а в том, что его ценностные суждения, подобно всем другим суждениям и даже ощущениям, коренятся в особенностях егосуществования и значимы лишь в контексте его существования; и в самом делечеловек -- " мера всех вещей". С гуманистической точки зрения нет ничего вышеи достойнее, чем человеческое существование. Высказывалось возражение, чтопо самой своей природе этическое поведение -- это отношение человека кчему-то трансцендентному, и, следовательно, система, признающая лишьчеловека и его интересы, не может быть подлинно моральной, а ее объектом былбы просто обособленный, эгоистичный индивид. Этот аргумент, обычно выдвигаемый для опровержения человеческойспособности -- и права -- устанавливать и оценивать нормы правильногоповедения, основан на заблуждении, ибо признание блага тем, что
хорошо длячеловека, не предполагает, будто человеческая природа такова, что эгоизм илиобособленность хороши для человека. Это не означает, что человеческая цельможет быть достигнута в отрыве от окружающего мира. На самом деле, какубеждали многие защитники гуманистической этики, одна из характерныхособенностей человеческой природы в том, что человек обретает себя и своесчастье только в родстве и солидарности с людьми. Однако любовь к ближнему-- не сверхчеловеческий феномен; это нечто врожденное человеку и
излучаемоеим. Любовь -- не высшая сила, нисходящая на человека, и не возложенный нанего долг: это его собственная сила, благодаря которой он роднится с миром иделает мир по-настоящему своим.
2.Субъективная и объективная этика Если мы признаем этот принцип гуманистической этики, что мы должныответить тем, кто отрицает способность человека формулировать объективноверные нормативные принципы? Одна школа гуманистической этики разделяет эту точку зрения исоглашается, что ценностные суждения не обладают объективной достоверностьюи представляют собой не что иное, как произвольные предпочтения и антипатиииндивида. Например, утверждение, что " свобода лучше рабства", указывает лишьна различие во вкусе, но не обладает объективной достоверностью. Ценность вэтом случае определяется как " всякое желательное благо", и желаниеоказывается мерилом ценности, а не ценность мерилом желания. Такой крайнийсубъективизм по самой своей природе несовместим с идеей, что этические нормыдолжны быть универсальными и применимыми ко всем людям. Если бы такойсубъективизм был единственной формой гуманистической этики, тогда, в самомделе, мы были бы поставлены перед выбором между этическим авторитаризмом иотказом от всех притязаний на всеобщие правильные нормы.
Этический гедонизм -- первая уступка принципу объективности; вдопущении, что удовольствие -- благо для человека, а страдание -- зло, обретает силу принцип, согласно которому желания определяют оценку: толькоте желания, исполнение которых приносит удовольствие, -- ценны, а все прочие-- нет. Однако, вопреки утверждению Герберта Спенсера, что удовольствиевыполняет объективную функцию в процессе биологической эволюции, оно неможет быть критерием ценности. Ибо есть люди, наслаждающиеся повиновением, ане свободой, извлекающие удовольствие из ненависти, а не из любви, изэксплуатации, а не из плодотворного труда. Этот феномен удовольствия, извлекаемого из того, что объективно пагубно, типичен для невротическогохарактера и широко изучался психоанализом. Мы вернемся к этой проблеме приобсуждении склада характера и в главе, где речь идет о счастье иудовольствии. Важным шагом в направлении более объективного критерия ценности быламодификация гедонистического принципа, введенная Эпикуром, который попыталсяразрешить задачу, разделив удовольствия на " высшие" и " низшие". Однако, хотятаким образом были признаны внутренние затруднения гедонизма, предложенноерешение оставалось абстрактным и догматическим. Тем не менее, гедонизм имеетодно великое достоинство: делая собственный человеческий опыт удовольствия исчастья единственным критерием ценности, он кладет предел всяким попыткамотдать авторитету право решать, " что для человека всего лучше", предоставляячеловеку возможность самому разобраться, что он чувствует по поводу того, что называют для него наилучшим. Поэтому неудивительно, что в Греции, Риме ив современной европейской и американской культуре гедонистическая этиканаходилась под защитой прогрессивных мыслителей, искренне и горячозаинтересованных в счастье человека. Но, несмотря на свои достоинства, гедонизм не смог сформулировать основания для объективно правильныхэтических оценок. Так должны ли мы отказаться от объективности, если мывыбираем гуманизм? Или есть возможность формулировать нормы поведения иценностные суждения, объективно правильные для всех людей и при этомопределяемые самим человеком, а не превосходящим его авторитетом? Ядействительно считаю это возможным и сейчас попытаюсь это доказать. Вначале давайте не забывать, что " объективно правильное" не идентично" абсолютному". Например, определение вероятности, приблизительной точностиили любая гипотеза могут быть правильными и в то же время " относительными" втом смысле, что они основываются на ограниченной очевидности и подлежатпоследующему уточнению, если факты или процедуры это позволяют. Всяконцепция относительности и абсолютности берет начало в теологической мысли, где сфера божественного, как " абсолютного", отделена от несовершенной сферычеловеческого. Вне этого теологического контекста понятие абсолюта не имеетсмысла и занимает незначительное место в этике и научном мышлении вообще. Но даже если мы придем к согласию в этом пункте, остается ответить наглавное возражение касательно возможности объективно правильных утвержденийв этике: на возражение, что " факты" должны быть строго отделены от" ценностей". Со времен Канта было широко признано, что объективно правильныеутверждения возможны только о фактах, а не о ценностях, и что одним из мерилнаучности является недопущение ценностных утверждений. Однако в искусстве мы привыкли формулировать объективно правильныенормы, выводя их из научных принципов, которые установлены путем наблюденияфактов и/или обширных математико-дедуктивных процедур. Чистые или" теоретические" науки имеют дело с открытием фактов и принципов, хотя даже вфизической и биологической науках заключен нормативный элемент, что нелишает их объективности. Прикладные науки в первую очередь имеют дело спрактическими нормами, в соответствии с которыми надлежит действовать, издесь норма задается научным знанием фактов и принципов. Искусства -- этовиды деятельности, требующие специального знания и умения. В то время какнекоторые из них требуют лишь общих представлений, другие, такие, какинженерное искусство или медицина, требуют обширных теоретических знаний.Если, например, я хочу построить железнодорожный путь, я должен строить егов соответствии с определенными законами физики.
Во всех искусствах системаобъективно правильных норм составляет теорию практики (прикладные науки), основанную на теоретическом знании. Хотя возможны различные пути достижениянаилучших результатов в том или ином искусстве, нормы ни в коем случае непроизвольны; их нарушение ведет к плачевным результатам или даже к полномукраху на пути к желаемой цели. Но не только медицина, инженерия и живопись являются искусствами;
самажизнь есть искусство[2] - поистине самое важное и в то же время самое рудное и сложное из всех практикуемых человечеством искусств. Его предметом является не та или иная конкретная деятельность, а сама жизнедеятельность, процесс развития того, что заложено потенциально. В искусстве жить
человек -- и творец, и предмет своего искусства; он -- и скульптор, и мрамор; и врач, и пациент. Гуманистическая этика, для которой " хорошее" синоним хорошего длячеловека, а " плохое" синоним плохого для человека, предполагает, что чтобызнать, что хорошо для человека, мы должны знать его природу.
Гуманистическаяэтика -- это прикладная наука " искусства жить", основанная на теоретической" науке о человеке". Здесь, как и в других искусствах, совершенство(" добродетель" ) пропорционально знанию науки о человеке, а также умению иопыту. Но выводить нормы из теорий можно только при условии, что уже избрананекая определенная форма деятельности и желаема некая определенная цель.Так, предпосылкой медицинской науки служит желание излечить болезнь ипродлить жизнь; если эта предпосылка отсутствует, все правила медицинскойнауки будут бесполезны. Всякая прикладная наука покоится на аксиоме, предполагающей акт выбора, на аксиоме, что цель деятельности желаема. Есть, однако, разница между аксиомой, лежащей в основании этики, и аксиомой другихискусств. Мы можем вообразить гипотетическую культуру, где люди не хотяткартин или мостов, но не такую культуру, где люди не хотят жить. Желаниежить врождено каждому организму, и человек не может не хотеть жить, независимо от того, что ему нравится думать об этом[3]. Выбор между жизнью и смертью скорее мнимый, чем реальный; реальный же человеческий выбор -- между хорошей жизнью и плохой. Интересно теперь задать вопрос, почему наше время утратилопредставление
о жизни, как об искусстве. Похоже, современный человексчитает, что читать и писать -- это искусства, которым следует учиться, чтостать архитектором, инженером или квалифицированным рабочим можно лишьблагодаря серьезному обучению, но
жить -- это нечто настолько простое, чтоне требуется никаких особых усилий, чтобы этому научиться. Просто потому, что каждый " живет" по-своему, жизнь считается делом, в котором каждый --знаток. Но дело здесь не в том, что человек до такой степени овладелискусством жить, что утратил представление о его трудности. Распространенноеотсутствие подлинной радости и счастья совершенно исключает такоеобъяснение. Современное общество, несмотря на все то значение, какое онопридает счастью, индивидуальности и личным интересам, научило человекачувствовать, что не его счастье (или, если воспользоваться теологическимтермином, не его спасение) является целью жизни, а его долг трудиться илиего успех. Деньги, престиж и власть стали его побудительными мотивами ицелями. Человек пребывает в иллюзии, что он действует в своих личныхинтересах, а на самом деле он служит чему угодно, но только не интересамсвоего реального " я". Все что угодно важно для него, за исключением егожизни и искусства жить. Он существует для чего угодно, только не для самогосебя. Если этика составляет свод норм для достижения совершенства в искусствежить, ее наиболее общие принципы должны соответствовать природе жизни вообщеи человеческого существования в частности. В самом общем виде природа всякойжизни -- сохранять и утверждать собственное существование. Все организмыобладают врожденной склонностью сохранять свое существование: этот фактпозволяет психологам постулировать " инстинкт" самосохранения. Первая" обязанность" организма -- быть живым. " Быть живым" -- это динамическое, а не статическое понятие.
Существование и развертывание специфических сил организма -- это одно и тоже. Все организмы обладают врожденной склонностью актуализировать своипотенциальные свойства. Поэтому
целью человеческой жизни следует считатьразвертывание сил человека согласно законам его природы. Человек, однако, не существует " вообще". Обладая набором свойств, общихвсем членам человеческого рода, он всегда -- индивидуальность, уникальноесущество, отличное от кого бы то ни было. Его отличает особое сочетаниехарактера, темперамента, талантов, склонностей так же, как его отличаютотпечатки пальцев. Он может утверждать свои человеческие возможности, толькореализуя свою индивидуальность. Обязанность быть живым -- это то же, что иобязанность стать самим собой, развить то, что в индивиде заложенопотенциально. Суммируем:
благо в гуманистической этике -- это утверждение жизни, развертывание человеком своих сил. Добродетель -- это ответственность засобственное существование. Зло лишает человека сил;
порок -- этобезответственность по отношению к самому себе. Таковы первые принципы объективной гуманистической этики. Мы не можемразъяснять их здесь и вернемся к ним в главе IV. Теперь, однако, мы должнызадать вопрос: возможна ли " наука о человеке" -- как теоретическая основаприкладной науки этики.
3. Наука о человеке[4]
Понятие науки о человеке покоится на предпосылке, что ее предмет, человек, существует и что существует человеческая природа, характерная длячеловеческого рода. На этом спорном вопросе история мысли демонстрирует своюособую иронию и противоречия. Авторитарные мыслители с готовностью признавали существованиечеловеческой природы, которую они считали постоянной и неизменной. Этопризнание использовалось для доказательства, что их этические системы исоциальные институты необходимы и неизменны, будучи построенными якобы наприроде человека. Однако то, что они считали человеческой природой, былоотражением их норм -- и интересов, -- а не результатом объективногоисследования. Поэтому понятно, что сторонники прогресса должны былиприветствовать открытия антропологии и психологии, которые, напротив, утверждали, казалось, безграничную изменчивость человеческой природы. Ибоизменчивость означала, что нормы и институты -- признанные скорее причинойчеловеческой природы, чем ее следствием -- также могут быть изменены. Но, выступая против ошибочного представления, что определенные историческиекультурные системы являются выражением постоянной и вечной человеческойприроды, приверженцы теории безграничной изменчивости пришли к равнонесостоятельной позиции. Прежде всего, концепция безграничной изменчивостичеловеческой природы легко ведет к заключениям столь женеудовлетворительным, как и концепция постоянной и неизменной человеческойприроды. Если бы человек был безгранично податлив, тогда, действительно, нормы и институты, неблагоприятные для человеческого благополучия, имели бывозможность заковать человека навсегда в свои системы, лишив человеческуюприроду возможности мобилизовать свои внутренние силы и направить их наизменение этих систем. Человек был бы только марионеткой социальныхпорядков, а не -- как он доказал это исторически -- активным деятелем, чьивнутренние силы энергично противодействуют мощному давлению неблагоприятныхсоциальных и культурных систем. В самом деле, если б человек был лишьтворением культурных систем, невозможно было бы критиковать или оценить ниодин социальный строй с точки зрения человеческого благополучия, посколькуздесь не было бы места понятию " человек". Политические и моральные следствия теории изменчивости так же важны, как и ее теоретические положения. Если мы допустим, что нет никакойчеловеческой природы (кроме той, что задана основными физиологическимипотребностями), единственной возможной психологией будет радикальныйбихевиоризм, довольствующийся
описанием бесконечного числа поведенческихмоделей, или психология, занятая измерением количественных показателейчеловеческого поведения. Психологии и антропологии осталось бы описаниеразличных путей, какими социальные институты и культурные системы формируютчеловека, и поскольку специфическими проявлениями человека были бы лишьштампы, заданные ему социальными структурами, возможной оказалась бы толькоодна наука о человеке -- сравнительная социология. Однако, если психология иантропология способны сделать правильные предположения о законах, управляющих человеческим поведением, то они должны начать с предпосылки, что
нечто, скажем X,
реагирует на воздействие среды установленным образом, сообразно своим свойствам. Человеческая природа не неизменна, и, следовательно, культуру нельзя объяснить как результат неизменныхчеловеческих инстинктов; не является культура и постоянным фактором. Верно, что человек может адаптироваться даже к неудовлетворительным условиям, но впроцессе такой адаптации он вырабатывает определенные ментальные иэмоциональные реакции, сообразно специфическим свойствам своей природы. Человек может адаптироваться к рабству, но он реагирует на негоснижением своих интеллектуальных и моральных качеств; он можетадаптироваться к культуре, проникнутой всеобщим недоверием и враждебностью, но он реагирует на такую адаптацию ослаблением своих сил и бесплодностью.Человек может адаптироваться к культурным условиям, требующим подавлениясексуальных влечений, но при такой адаптации, как показал Фрейд, у негоразвиваются невротические симптомы. Человек может адаптироваться почти клюбой культурной системе, но в той мере, в какой эти системы противоречатего природе, у него развиваются ментальные и эмоциональные нарушения, принуждающие его, в конце концов, к изменению этих условий, так как он неможет изменить свою природу. Человек -- не чистый лист бумаги, на котором культура может писать свойтекст; он -- существо, заряженное энергией и структурированное определеннымобразом, существо, которое, адаптируясь, реагирует специфическим иустановленным образом на внешние условия. Если бы человек адаптировался квнешним условиям, гибко изменяя свою природу, подобно животному, и былспособен к жизни только при определенных условиях, к которым он развилспециальную адаптацию, он достиг бы тупика специализации, которая являетсясудьбой всякого животного вида, а значит, и прекращения истории. Если бы, сдругой стороны, человек мог адаптироваться ко всем условиям, несопротивляясь тем, которые противны его природе, он никогда не имел быникакой истории вообще. Человеческая эволюция обусловлена человеческойадаптируемостью и определенными неразрушимыми свойствами природы человека, которые заставляют его никогда не прекращать поиск условий, болеесоответствующих его внутренним потребностям. Предмет науки о человеке -- человеческая природа. Но эта науканачинается не с полной и адекватной картины того, чем является человеческаяприрода; удовлетворительным определением ее предмета являются ее цели, а непредпосылки. Ее метод состоит в том, чтобы наблюдать реакции человека наразличные индивидуальные и социальные условия, и из наблюдения за этимиреакциями делать выводы о природе человека. История и антропология изучаютреакции человека на культурные и социальные условия, отличные отсовременных; социальная психология изучает реакции на различные социальныеустановки внутри нашей собственной культуры. Детская психология изучаетреакции ребенка на различные ситуации; психопатология пытается делать выводыо человеческой природе, изучая ее искажения в патогенных условиях.Человеческую природу никогда нельзя наблюдать как таковую, а только в ееконкретных проявлениях, в конкретных ситуациях. Это теоретическаяконструкция, которую можно вывести из эмпирического изучения поведениячеловека. В этом отношении наука о человеке, конструируя " модельчеловеческой природы", не отличается от прочих наук, оперирующих понятиямисущностей, построенными на выводах из данных наблюдения или контролируемыхтакими выводами, но не прямо наблюдаемых, как таковые. Несмотря на изобилие данных, предложенных антропологией и психологией, мы имеем только гипотетическую картину человеческой природы. А заэмпирическим и объективным изображением того, что являет собой " человеческаяприрода", мы все еще можем обращаться к Шейлоку, если поймем его слова обиудеях и христианах в расширительном смысле, как свидетельствующие за всечеловечество. " Я иудей! Разве у иудея нет глаз? Разве у иудея нет рук, органов, размеров тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве он не ест ту же пищу, не получает ран от того же оружия, не болеет теми же болезнями, не лечитсятеми же средствами, не так же согревается летом, и не так же мерзнет зимой, как и христианин? Когда вы пронзаете нас, разве мы не истекаем кровью? Когдавы веселите нас, разве мы не смеемся? Когда вы отравляете нас, разве мы неумираем? И когда вы бесчестите нас, разве мы не отомстим? Если мы похожи навас в остальном, мы будем походить на вас и в этом".
Популярное:
