Пекурина Эмилия Владимировна

3.07.1931 г., г. Жлобин Гомельской обл.

Когда началась война, мне было 10 лет. Я жила с семьей в Жлобине Го-

мельской области. Отец на второй день войны ушел на фронт. Мы остались с

матерью. Нас, детей, было трое, я – старшая. В оккупации жилось страшно и

голодно. Но самое ужасное началось с осени 1943 и зимы 1944 гг. В это время

линия фронта проходила по Днепру. Все население города фашисты согнали

поближе к Днепру, много семей в каждый дом, и мы задыхались там от ску-

ченности, болезней и голода. Я помню, что зимой мы каждую ночь уходили

из домика и прятались на улице в укрытии от бомбежки и снарядов, которые

летели с обеих сторон фронта.

Так мы промучились до февраля месяца. Весна наступила рано, было

много воды и мокрого снега. Где-то в середине февраля (мне так кажется)

нас поднял среди ночи крик фашистского солдата. Он прикладом стучал в

дверь и кричал, путая немецкие слова с русскими: «Цивиль, вакцир, поеха-

ли» (возможно, имеется в виду нем.: Zivil. Wegzehrug – граждане, продукты

на дорогу). Всех собрали в большую группу и погнали на товарную ст. Жло-

бин. К полудню загнали в товарные вагоны и закрыли на замок. Сколько мы

находились в пути, точно сказать затрудняюсь. То несколько дней мы ехали

вперед, то, казалось, назад, то вообще стояли. Есть у нас ничего не было, воды

тоже, мы лежали на полу, а кругом дети кричали: «Хочу пить, хочу пить».

И вот поздно вечером поезд остановился, вагон открыли и немецкий сол-

дат скомандовал вылезать всем из вагона. Высадились на какой-то станции,

старики по внешнему виду определили: Старушки или Рудобелка. Спросить

было не у кого.

Немецкий офицер скомандовал, чтобы все вещи оставили возле эшелона,

ничего с собой не брали. А вещей здесь уже лежала высокая гора, видно было,

что мы не первые здесь. Снова всех собрали и погнали дальше от станции.

Шли мы в темноте не так уж и долго, вдали виднелись какие-то огни. Мы по-

дошли к колючей проволоке и увидели, что это лагерь. Людей было много,

они жгли маленькие костры из веток и каких-то тряпок, чтобы хоть немного

согреться, ибо этой ночью был крепкий мороз. С нами в лагерь попал и мамин

отец, уже старик, и мамина мачеха. Взрослых трое и трое нас, детей. Нас все

время заставляли двигаться, чтобы не замерзнуть н так всю ночь. На рассвете

всех снова погнали вперед. Шли долго по грязи, перемешанной со снегом,

от усталости и голода еле двигались, а фашисты кричали: «Шнель, шнель».

К концу дня пригнали к следующему лагерю с несколькими выходами.

Здесь стали отбирать трудоспособное население и гнали как скотину, сопрово-

ждая ударами палки по спине, а детей и стариков погнали в другую сторону, в

другие ворота. Стоял страшный крик. После этого места мы шли очень долго,

подгоняемые фашистами, больные и голодные. Пили воду из лужиц, еду под-

бирали, где только находили: сырую картошину под ногами, в разоренных

деревнях жменьку зерна. Нас все подкармливала бабушка. Я удивляюсь сей-

час, как она все это доставала.

Дорога была сплошным болотным месивом, которую истоптали десятки

тысяч ног. Идти было трудно: ноги вязли в грязи, одна нога погрузится в

грязь, и ее никак не вытянуть. Люди падали в грязь и, если вовремя не под-

нимались, оставались там навсегда. Помню отчетливо такой случай: позади

меня шел мальчик, видно, больной, он еле вытаскивал ноги. И вот он, не

вытянув ногу, упал. К нему подскочил фашист, выстрелил в упор ногой стол-

кнул труп в канаву.

Наша мать, как наседка, постоянно держала нас в поле зрения, боялась,

что кто-нибудь не сможет вытянуть ногу – и тогда конец. Младшую сестру (ей

было 6 лет) мы с матерью по очереди несли, так как от голода и холода у нее

распухли и отнялись ноги. Шли долго, несколько дней, с темного до темного,

ночевать останавливались там, где заставала ночь. Ночью был мороз, пурга,

а люди – в чистом поле и болоте, где нет возможности укрыться от холода. На

всем протяжении пути раза два-три встречались деревни, совсем разоренные,

без жителей. В населенных пунктах нас фашисты никогда не останавливали,

старались скорее прогнать дальше. Люди брели и брели, уставшие, голодные,

обреченные, и никто не думал уже о жизни, знали, что ждет еще худшее.

Однажды среди дня остановили нас среди дороги, хотели, видно, собрать в

колонну покороче, ибо люди растянулись на несколько километров. Передние

уже отдыхали, а задние еще шли. У обочины дороги лежал тулуп, и на нем спа-

ла девочка лет трех. Потом подхватилась, стала плакать и звать: «Мама, мама».

Но матери поблизости не оказалось. Вдруг фашист, который нас подгонял, под-

бежал к девочке и выстрелил в нее. Я до сих пор вижу этого ребенка, чернень-

кого, кучерявого, красивого, ничего не понявшего в этом страшном мире. А

выродок зашагал прочь, как ни в чем ни бывало Эта картина часто стоит перед

глазами, хотя и прошло уже больше полвека. Я о ней рассказывала своим детям

внукам, ученикам в школе. Эта ужасная картина умрет вместе со мной.

Снова шли, ноги не слушались, от усталости хотелось лечь, чтобы больше

не подниматься. Через пару дней пригнали нас к огороженному, в несколь-

ко гектаров болоту. Это был лагерь. Кругом вода, кочки, покрытые льдом и

снегом, редкие небольшие сосны. Посреди лагеря стояла деревянная вышка с

часовым наверху. Мы зашли в лагерь почти первые, хотя все время тянулись в

хвосте. Скоро мы услышали справа отдаленные людские голоса, там был еще

лагерь. Сесть и лечь нельзя – мокро, холодно. Стали ломать сосновые ветки,

стелить, но через ветки проступала вода, а ночью мороз сковывал эти лужи и

людей, которые лежали на ветках.

Сколько дней пробыли в лагере, сейчас не могу точно сказать. Когда все не

меняется, когда один день переходит в другой без изменения, а ты в страшном

окружении, время исчезает и не знаешь, сколько уже прошло дней. Мы уми-

рали с голоду и холоду, и только хотелось спать и спать. Мама поднимала нас

по очереди, растирала руки, снимала мокрую обувь, которая ночью пример-

зала к ногам. Фашисты не разрешали жечь костры, если кто и осмеливался

разжечь, то с вышки раздавалась автоматная очередь.

Мертвых складывали как дрова в лесу, сверху кто-то накинул рваную

постилку. Мы спали возле этой скирды, прятались от ветра, страха не было.

Один раз фашисты привезли в лагерь хлеб. Голодные люди бросились к

машине, получилась страшная каша из людей. Одни падали, а другие по ним

бежали дальше к машине. Стоявший на машине фашистский выродок брал

булку хлеба и бросал. Потом многие заболели дизентерией и тифом.

Помню последнюю ночь в лагере, ни разу не строчил пулемет или автомат

с караульной вышки, а на рассвете кто- то закричал: «Часовых нет, фашисты

куда-то подевались». Затихли все и ждали, потом бросились к воротам. Побе-

жали и мы, но тут стала земля взлетать под ногами – все было заминировано.

Людей разрывало на части. Ранило в ногу и моего деда. Мы с раненым дедом

вернулись на прежнее место, насобирали тряпок, сделали перевязку и стали

ждать, сами не зная, чего. Идти дед не мог.

Первые люди подорвались на минах и этим разминировали дальнейший

проход остальным. Где-то после полудня я стояла возле проволоки загражде-

ния и увидела, что к лагерю идут наши воины. Если бы ангелы спустились с

неба, я бы так не обрадовалась им. Четыре года не видели красноармейцев, сво-

их освободителей. Пришел молодой лейтенант и два солдата постарше. Они рас-

сказали нам, что мирных жителей специально собрали на линию фронта, чтобы

при наступлении с двух сторон уничтожить всех. Но наша разведка узнала о

лагере, немцев обошли и ударили им сзади, поэтому они ночью ушли из лагеря.

Лейтенант сказал, чтобы из лагеря к ночи все ушли, ибо на рассвете будет бой.

Километрах в трех от лагеря была деревня, мне кажется, она называлась

Медведковичи. Мы двинулись из лагеря, дед прыгал на одной ноге, держась

за бабино плечо, мать несла полумертвую сестру, я и средняя сестра еле тяну-

ли ноги. При выходе лежали подорванные на минах люди, много было уби-

тых. А один человек сидел недалеко от ворот лагеря, весь в крови, без рук

и ног, уже, видно, в агонии, шептал или, вернее, бормотал. «Боже мой...».

Я окаменела возле него, меня как током пронзило. Мать за руку меня отвела.

Я это тоже до сих пор не могу забыть.

Шли мы долго эти три километра, только к середине ночи добрались до

деревни. Она была пустынна, дома разбиты. Мы зашли в крайний дом и там

остановились до утра, радостные, что уже у своих. Утром раненного деда

увезли в госпиталь. О нас стала заботиться та часть, которая находилась на

этом участке фронта. Каждый красноармеец хотел что-то дать, угостить чем-

нибудь, спросить, пожалеть.

И снова продолжали двигаться вперед, иногда шли пешком подальше от

фронта, чаще подвозили военные машины. Миновав несколько деревень, на-

звания которых не помню, мы прибыли в Озаричи. Все здесь было разбито,

дома без дверей, окон и пола. Видно, недавно здесь был бой, потому что в ка-

навах возле дороги лежали убитые.

Мы остановились в одном таком разбитом доме. Моей маме поручили

смотреть за детьми, которые потеряли родителей. Полный дом насобирали

этих несчастных больных деток. Они были почти одного возраста, года по

три-четыре. Я помогала маме кормить их, поить, перевязывать им платки

на головках. Они не могли даже лечь, ибо в доме не было пола, так они и топ-

тались между балок. Потом солдат принес соломы, мы разбросали по земле

и клали их спать. Дети были напуганы и больны, они плакали от страха и

боли. В Озаричах пробыли несколько дней, военный госпиталь забрал детей

и отправил их в глубокий тыл.

И снова в путь. Следующая наша долгая остановка была в д. Короватичи, там

мы находились на карантине. Мать болела дизентерией, средняя сестра тоже

дизентерией, младшая сестра тоже болела, не знаю, чем. Она была все время

без сознания, даже воду не пила. Я еще кое-как ходила, но очень болела голо-

ва. В Короватичах проводилась дезинфекция одежды. В нашей одежде было

столько вшей, что рассказать об этом трудно. Миллионы паразитов на тощем,

изможденном теле. После прожарки они появились снова, переодеться ведь было

не во что, все наше имущество было на нас. Как только люди все вынесли. Конеч-

но, не все. Уже после лагеря умирали как мухи осенью, ведь все были больные.

Из Короватичей мы двинулись до ст. Холодники. Кто мог идти – шел, кого

везли на лошадях. В Холодниках всех погрузили в эшелон. Ехали долго, но

мы были спокойны, вагоны открыты, давали военный паек. Одно было горе –

меньшая сестра не приходила в сознание. Через день-другой она очнулась

и попросила есть. Все были рады, что вышли из такого пекла и семья цела.

Приехали мы на ст. Буда-Кошелево Гомельский области. Часть ехавших на-

правили в д. Шарибовка. Это была уже половина апреля. Там мы жили до

освобождения Жлобина.

1997

Реченков Иван Петрович

22. 06. 1937 г.

Война началась в день моего рождения, 22 июня 1941 г. когда мне испол-

нилось ровно 4 года. В нашем доме было светло и уютно в колыбели спокойно

спала моя сестра Анечка, ей исполнился 1 годик, и она делала первые шаги,

держась за ходунок, любимица всей семьи (колыбель была из деревянного

ящика на веревках и висела за печкой).

На закате уходящего дня, когда уже двор опустел от домашней живно-

сти (коров напоили, подоили и отправили отдыхать от жары в хлев, свиньи

накормленные, куры потихоньку доклевывали остатки в свиных корытах

уходили на седало) в воздухе появился самолет. Собака Шарик, задрав морду

на восток настороженно, стоял посреди двора как вкопанный. Гул нарастал

и нарастал. Тревога передалась людям. Во двор вбежал отец растерянный (он

уже знал, что началась война) и всех нас позвал за собой. Следом за ним во

двор вбежал мой брат, которому было уже 12 лет. Петя у меня был большой и

сильный. Отец сказал матери, чтобы она с нами быстро спряталась в погреб,

который был вырыт за домом и укрытый сверху землей толщиной 1 метр.

Мама взяла спящую Анечку с колыски, меня за руку и пошли в погреб. За

нами спустились Петя и Надя, младшая сестра. Отец остался сидеть на входе

в погребню. В погребе зажгли керосиновую лампу, на картошку положили

соломы и какое-то одеяло самотканое.

Было тихо, тихо и тревожно. Вдруг земля над нами вздрогнула и раздался

сильный взрыв, отец влетел в погреб и закрыл дверь. Потом опять и опять

взрывы, более слабые. Когда все стихло, отец, а следом за ним и брат, открыв

дверь, вышли из погреба. Отца с Петей долго не было, и я удовлетворил свое

любопытство – тоже начал выходить во двор. Первое что я увидел, – у входа

в погреб что-то странное и бесформенное. Я хотел взять это в руки, но оно

оказалось горячим, и я со страхом вернулся в погреб, отец сказал, что это

остаток от авиабомбы.

Вернулся отец с Петей. Отец сказал, что немцы сбросили бомбы. Одна

бомба упала рядом с нашим и соседним домом через улицу. Всю ночь мы про-

вели в погребе, а утром всей деревней рассматривали ямы от взрывов. В них

была вода, а диаметр примерно 6 метров. В этих ямах (воронках) мы после

войны учились плавать. Оттолкнешься от берега и плюхаешься, а кое с кем и

под водой столкнешься с противоположного берега головой. В центре глубина

была больше 2-х метров.

Нечипар, староста, зашел и сказал: «Маша, собирай детей, потеплее оде-

вай, насушите сухарей, возьмите сырого сала на 3 дня, что-нибудь надо с со-

бой взять – нас погонят в Германию». Через день приехала жандармерия, и

начали заходить в каждый дом. Мать нам шила безрукавки. Пекли хлеб и

клали на печь кирпичи и сушили сухари. И когда жандармы дошли до нашего

дома, мы были уже готовы. Снегоочиститель прошел, расчистил дорогу и уже

стояло 9–10 машин. И мама нам сказала, только держитесь, дети, вместе,

чтобы нас не разлучили. В первую очередь садили в машины мамаш с детьми,

а потом взрослых, человек 20–25, полную машину, а спереди сели два авто-

матчика. И везли нас целый день без остановки пока не начало темнеть – в

феврале ведь рано темнеет, и нас остановили в д. Хомутовка. И нас начали

распределять по домам. И когда мы зашли в дом, там было тепло. И хозяйка

дома нам разрешила залезть на печь пятерым, и мы залезли туда, а брат Петя

сел возле печки. Чуть только рассвет, немцы опять «офштейн, офштейн».

В 1941 г. немцы пришли только на танках. А поле них пришли полицаи, они

пьянствовали, мародерничали и т.д., а в 1942 г. пришли немцы, а полицаев

прогнали. И нас обратно погрузили в машины, и мы обратно ехали целый

день. И остановились возле какой-то большой деревни, но в деревню нас не

повезли, а повезли на колхозный двор, где стояли немецкие лошади. Всех

людей согнали на сеновал, а мама сказала, давайте попросимся в конюшню.

Рано утром нас обратно погрузили в машины и повезли. Везли нас целый

день и остановились то ли возле школы, то ли возле церкви, и нас туда под

вечер сгрузили, мы там не спали, взрослые разговаривали, а Петя хотел найти

знакомых. Но только чуть рассвет и опять в те машины, но только набивали

побольше и везли нас недолго, где-то до обеда, выгрузили и заставили идти

в ворота с колючей проволокой. По углам стоял пулеметчик и наверху был

пулеметчик. Всех молодых забрали в армию, а кого не забрали, те ушли в

партизаны, но даже некоторых молодых женщин немцы погнали рыть окопы

под Могилев.

Начало вечереть, и в ворота въезжает машина с открытым верхом, а возле

водителя стоит офицер красивый, высокий, в очках и в перчатках. Мы стояли

рядом с мамой и брат Петя шепчет:

– Мам если будут расстреливать, то я буду убегать.

– Сынок, так ведь здесь везде проволока.

– Я все равно так не дамся, я побегу в лес.

– Так ты лучше упади, а я на тебя лягу.

– Не, мам, я лучше убегу, потому что в лесу партизаны есть.

Немецкий офицер поднял руку вверх и попросил тишины, сначала сказал

своим солдатам, а потом повернулся в нашу сторону и сказал: «Там, где вы

раньше жили, там будут проходить военные действия, и немецкое коман-

дование решило вас здесь спрятать. Просьба одна – не шуметь, по ночам не

жечь костры и не подходить к ограждению: оно заминированное, мы вас здесь

недолго продержим». И люди немного притихли. Офицер проехал дальше,

повторяя эту речь и уехал. А мы стоим, ждем, что же дальше будет. Приш-

ли немцы и дают команду – уходите в лес. Мы были напротив ворот. Люди,

когда увидели, что ворота открываются, начали убегать в лес. Мать держала

меня за рукав – боялась, что нас потопчут, и мы специально ждали, пока

все разбредутся по лесу. В лагере уже лежало много трупов, затоптанных

в снег. Кто пошел прямо, а не свернул, то они попали прямо в болото, а оно

было незамерзщее. Когда толпа вся разошлась, мы пошли искать себе место.

Пройдя метров 100, наткнулись на наших деревенских, и они нам сказали

не идти туда, там дрыгва – уже несколько человек провалились, и мы были

вынуждены вернуться назад, а там все занято и проволока, некуда дальше

идти. Петя пошел икать место, куда можно приютиться. Нашел возле само-

го болота сосенку в 30 метрах от проволоки, и мы там остановились. Петя

говорит: «Мама давай сегодня под этой сосной посидим, а завтра может что-

нибудь другое найдем». На рассвете брат Петя пошел искать место. Он обошел

вокруг все болото и не нашел никакого узгорка. На территории лагеря текла

речушка незамерзающая, а еще там было здание какое-то, но туда немцы

или полицаи не пустили. И Петя говорит, давайте здесь под этой сосной обо-

сновываться. Брат пошел в болото, на сколько можно подальше от охраны

и нарезал своей пилкой веток, целую охапку принес и нам целую кровать

сделал. Петя заточил колья и забивал под елкой и загородил эту сосну. А

нижние ветки он подцепил на нитки из тряпок, которые взял с собой и опустил к низу. И других веток наложил туда сверху и получилась крыша. А мать потом дала ему подстилку, которой мы укрывались и накрыл ею, еще

раз сверху накидал веток, и крыша у нас не протекала. А днем пошел дождь.

На 2 или на 3 день не знали, куда деваться – холодно, а ночью костры палить

нельзя. Петя, когда ходил по лагерю увидел, что там есть свалка и принес

оттуда дырявое ведро – днище сгнившее. «Ничего, оно хорошее». Он берет

кусок колючей проволоки, ведро и подцепил его к ветке над пнем, набросал

веток на пень и шишек, набрал из общего костра углей и сделал свой костер в

нашем шалаше. Мы круглосуточно держали огонь. Днем побольше топили,

а на ночь бросали шишки, чтоб они тлели, а снизу положили жестяной лист,

чтоб на нас пепел не сыпался. На третий день пришла машина и с нее кричали:

«Киндары эсен, эсен» (с нем. – дети кушать, кушать). Машина стояла задом к

проволоке, брат пошел к проволоке и как раз начали выбрасывать хлеб. Брат

ухватил три булки и принес нам и говорит, я еще принесу, и пошел обратно,

но там уже была толпа людей. На первое время нам хватало еды, мать ведь с

собой еще сырого сала набрала, а немцы хлеб давали. Потом остался только

хлеб, воды не было. Брат на свалке нашел большую консервную банку, эта

банка – наша выручалка, она была на три литра, широкая, и когда немцы

черпаком лили баланду, то все содержимое черпака попадало в банку. Дру-

гие люди понаходили маленькие баночки по 150–200 грамм и когда лили,

то больше на руки попадало, чем в эту банку.

15 марта Петя ходил к своим друзьям и показал, где можно вылезти, и они

по ночам ходили искать партизан. Этот вечер и ночь нам заполнились на всю

жизнь – 15 марта 1944 г. Наш костер тлел в шалаше. Мама чем-то нас кормила,

а мне совсем не хотелось есть. И вдруг ветки нашего шалаша раздвинулись, и

появилось, что-то странное: человеческое лицо и плечи, закутанные белым, а

в руках автомат с круглым диском. Пауза тишины, и тихий голос произнес:

«Мне нужен Петя». Мы, укутанные лохмотьями одежды, сидели вокруг на-

шего костра. Человек в шапке с красной звездой, шепнул: «Тихо! Я свой, раз-

ведка! » Брат Петя первый опомнился. «Это я! » – сказал он. – «Ты нам нужен».

Мама разрыдалась и начала просить, как она без него, с четырьмя малыми

больными детьми останется на верную смерть. Солдат ее успокаивал, говорил,

что Петя только проведет их до ограждения по дороге, где нет мин и сразу же

вернется назад. Он ведь за хлебом ходит через миную ограду и знает все тропы.

Разведке надо пройти за ограждение, и они боятся в темноте попасть на мину.

Здесь и Петя начал сам проситься у мамы. Мама его перекрестила и сказала:

«Смотри, если ты не вернешься, мы без тебя погибнем. Ты обещал папе помо-

гать мне! » Петя с солдатом вышел из шалаша. Ждали мы его всю ночь. Время

от времени стреляли пулеметы. Слышна была какая-то возня там, за ограж-

дением, шум автомата. Потом наступила тишина. Мы уже думали: «Ну, когда

же вернется Петя? » Мама вскрикнула, и я увидел брата. Он светился. Начал

подбрасывать в костер дрова и говорил, говорил, говорил. Голос его был звуч-

ным и радостным. На его голос к нашему «жилищу» начали сходиться люди,

а Петя все говорил и говорил. Я не понимал, что он говорил, потому, что был

очень болен и слаб, но понимал, что мы будем жить!

Мама начала просить, чтобы люди дали возможность ему поспать в «жи-

лище», он ведь весь мокрый и усталый. Когда мы попали к себе, Петя подал

маме солдатский вещмешок, завязанный на узел. Развязал и сказал, что это

ему дали наши солдаты. В вещмешке были сухари черные, кусок как камень

сахара и две банки тушенки. Одна банка была вскрыта. Петя сказал, что это

разведчик немного съел, а остальное отдал нам. Далее Петя говорил нам, что

немцы уже уехали, но наставили мин возле своих казарм. Разведчики про-

сили самим под ограждения не лезть, что бы ни подорваться на минах, а по-

дождать наших саперов, которые будут уже сегодня, то есть 16.03.1944 г.

Немцы ушли – и мы находимся без охраны. Весть о том, что скоро придут

наши, быстро разлетелась по лагерю. С глубины леса к ограждению начали

идти люди. Начали взрываться мины. К нашему «жилищу» все шли и шли

люди, чтобы самим убедиться, правда ли были советские разведчики? И ког-

да придут саперы? Послушав подтверждение, одни уходили, но приходили

другие и так весь день 16.03.1944 до темноты.

Прошли слухи, что уже где-то есть разминированные проходы, и люди

начали выходить из леса-болота. Петя сходил на разведку и вскоре вернулся

к нам и сказал, что в ограждении, где люди подорвались на минах, есть лазы,

но те, кто пошли дальше, подорвались на минах. Мы решили ждать саперов.

17 марта 1944 г., рано утром, брат сбегал на разведку, прибежал радостный и

громко-громко кричал: «Собирайтесь, саперы сейчас разминируют, сделают

проходы, и те, кто может идти сам – выходите и сидите в Озаричах. Кому

тяжело и больным – сказали подождать, придут санитарные автомашины! »

Лес-болото в один миг загудел и наполнился шумом. Горели большие- боль-

шие костры. Жгли все, что было возможно. Уходя, жгли свои шалаши. Мы

тоже начали собираться около большого костра, разведенного нашими соседя-

ми. Потом мама обматывала меня и моих маленьких сестер Анечку и Феклу

сухими теплыми тряпками. В вещмешок сложили остатки съедобного. Когда

пригрело солнце 18.03.1944 г. мы пошли из леса. Я и мои маленькие сестры

идти не могли. Мама нас останавливала через каждые 20–30 метров на отдых.

Болела голова, болели ноги. Хотелось сесть и не вставать. Старшие брат и се-

стра шли впереди и все время ждали нас. К вечеру 18.03.1944 г.мы дошли до

какого-то сарая, где мама решила переночевать. Какая-то семья уже была там.

Мы разместились в уголке сарая на гнилой соломе, а посредине взрослые раз-

вели костер. Сарай был без крыши, но прикрывал нас от ветра. Костер на рас-

стоянии не грел, он был небольшой, но давал ощущение тепла и веру в жизнь.

Мы, обессиленные, дождались утра 19.03.1944 г., и с рассветом вышли на

дорогу. Здесь нас встретил корреспондент, сфотографировали (Приложение

А), а потом подобрала военная санитарная машина, на которой мы доехали

до д. Забабье. В д. Забабье военные санитары сказали, что у нас тиф. Нас раз-

местили в чужом доме. Хозяйка с дочкой моего возраста, узнав, что у нас тиф,

запротестовала, но ее успокоили, что это ненадолго. Через два дня 22 марта

1944 г. умерла самая маленькая из нас – сестренка Фенечка, ей было всего

2, 5 годика. Мама и я не могли встать, похоронил сестру брат на кладбище.

Земля была еще мерзлая. А 28 марта умерла моя вторая четырехлетняя сестра

Анечка. Мама с братом отнесли и похоронили ее на кладбище.

Я был обессилен, и мама решила ждать, пока я не встану на ноги. В д. За-

бабье мы прожили до апреля. Пищу искали повсюду: просили милостыню у

местного населения; брат ходил к разбитым вагонам и что-нибудь находил.

Весной кушали траву, лягушек, ловили птичек на полях, собирали перемерз-

лую картошку, а в мае, июне, июле, августе ели зелень, в лесу грибы, и чаще

всего искали военные кухни и просили у военных поесть. Медленно продви-

гались в сторону г. Рогачева. К сентябрю 1944 г. мы добрались до родной

деревни, то есть, до места, где была наша деревня.

На месте деревни было сплошное ржаное поле, помятое сапогами солдат

и гусеницами танков. Немцы из наших домов построили оборонительные

сооружения: блиндажи, доты, а землю засеяли рожью, которая взошедшая

закрыла эти сооружения. И хотя в начале сентября, в основном, была вся

перетерта, мы еще находили живые колоски их вытрясали и добывали зерно,

а оставшееся зерно к осени вновь взошло, и это было наше хлебное поле.

К концу 1944 г., когда все остальные жильцы деревни вернулись домой,

все жили в блиндажах и дотах, землянках, сараях. Но после войны, когда мы

вернулись домой в сентябре 1944 г., нашли свой участок земли, где мы жили.

Потом эти блиндажи и доты раскидывали, и из них вновь сооружали дома.

Эти дома до сих пор еще кое-где стоят, покосились, ушли в землю, но стоят.

Я мог бы вспомнить события каждого дня, но на это надо очень много вре-

мени. Как учились ловить рыбу руками, как осваивали стрельбу из винтовок,

пистолетов, пулеметов, учились бросать гранаты в воду. К 10 годам я умел

обращаться с любым стрелковым оружием как немецкого, так и советского

производства. В 10 лет я получил 3 ранения, самое последнее – 1948 г. – было

самое серьезное, где я случайно остался жив.

С 12 лет летом работал в колхозе: поливал грядки, бороновал на лошади

картошку, стягивал в коп сено, пас скот.

С 4.06.1956 г. призыв в армию и уборка урожая в Казахстане. Потом служ-

ба в армии: Ленинградская специальная школа по подготовке радистов – но-

ябрь 1956 г. г. Выборг.

Заповеди моей жизни:

1) Я могу сделать то, что могут сделать другие!

2) Если взялся что-то делать, делать добросовестно, ответственно, и в на-

меченный срок!

3) Живи так, чтобы быть полезным окружающим тебя людям!

4) Добро творить – разрешения не проси и не жди благодарности, получай

удовольствие от того, что твоя помощь принята людьми!

5) Живи – другим не мешая жить!

6) Нашел – не радуйся, потерял – не плачь!

7) Если знаешь путь к истине – не бойся взять на себя ответственность!

8) Не живи, но плачь, а решения принимай по ходу событий!

9) Помни: то, что ты сделал, было единственным индивидуальным реше-

нием в то время, при тех сложившихся обстоятельствах!

11) Помни, что счастье не в деньгах, а в твоей надобности близким тебе

людям. А людям ты нужен здоровый. Твоя болезнь – тягость людей. Береги

свое здоровье сам!

Подраставшему поколению хочется знать правду о прошлом, о войне.

С 1985 года по сегодняшний день меня приглашают в школы на уроки и про-

сят вспомнить события тех далеких, но тяжелых лет.

Интервьюер, подготовила к печати Наталья Гецман

Минск, 2012

Сапоненко Ева Никодимовна

15.04.1937 г., д. Пески Домановичского р-на

Семья состояла из 6 человек. Мама Меланья (1907 г.р.), отец Нико-

дим (1906 г.р.) сестры Елизавета (1933), Мария (1936 г.р.) брат Александр

(1940 г.р.) и я. Наша семья всегда была верующей. В доме было несколько

икон, все знали молитвы. Многих молитв в детстве я не знала, но «Отче наш»

знали все.

Когда началась Великая Отечественная война, в наших краях шли ожесточенные

бои, люди выживали, как могли. Наш отец сражался на фронте. Мы

еще не знали, что самое ужасное ждет впереди. После того как пришли нем-

цы, то чаще всего появлялись у нас на мотоциклах. Дом наш был большой,

и его избрали под немецкий штаб. В сарае был склад с продуктами. Нам же

пришлось ютиться у тети Марии, соседей. Приходилось от немцев прятаться в

лесу или в болотах. Туда они боялись заходить, но обстреливали с пулеметов.

В феврале 1943 г., когда начали отступать немцы, на своем пути они уби-

вали всех. Люди оставляли дома и прятались в лесах. Тех, кого они находили,

топили в колодцах, или просто убивали. В один из таких дней, когда они убе-

гали из родной деревни, мать собрала наши вещи, погрузила детей на санки,

перед дорогой стала на колени и долго молилась... В доме осталась висеть в углу

икона «Казанской Божией Матери» и рушник на ней. Мать просила милости-

вого Бога и Пресвятую Богородицу сохранить наш дом и семью... К лесу уже

было поздно бежать, поэтому мы прямиком побежали через поле. Я до сих пор

помню, как бомбили немцы деревню и свистели пули над головой. Добежав до

ближайшей деревни Углы, мы спрятались в траншее. Было очень страшно.

Когда прятались в траншее, мама и бабушка молились, и заставляли молиться

«Отче наш» всех детей. Эту молитву мы все знали. Других молитв я не помню...

Немцы нас все же нашли и хотели расстрелять, но мать стала умолять,

бросилась им в ноги, чтобы они пощадили нас. Мы все молча молились...

Немцы с насмешкой посмотрели на мать и испуганных детей, но все же нас

они пощадили, забрав с собой санки и все вещи, которые лежали в узелке,

но судьба не оставила второго шанса на спасение. Не добежав до леса, нас

опять схватили немцы. Вся наша семья была отправлена в лагерь смерти

«Озаричи». Были там около 10 дней, но никогда не забуду этого времени.

Там погибли сестра Мария и брат Александр. Сама же болела малярией. На-

ходилась в госпитале, но выздоровела. В 1945 г. пришел с фронта отец. Семья

вернулась в деревню, где еще стоял наш дом, а в нем на прежнем месте икона

с рушником. Когда же покидали деревню, то взяли ее. Сейчас она висит в

моей квартире.

Подготовил к печати Кузьма Козак

Столярова (Фомина) Зоя Герасимова

1933 г., г. Рогачев Гомельской обл.

Нас в семье было четверо детей: две старшие сестры, брат и я, младшая.

Отец был начальником пожарной охраны, мать – домохозяйка. Семья была

дружной. Старшие дети учились в школе, я посещала детский сад. Родители

мечтали об устройстве детей в будущем. Строили собственный дом (остава-

лись внутренние отделочные работы), так как жили в ведомственной кварти-

ре. Но все смешала, спутала и уничтожила война. С первого дня войны отец

ушел в армию. Мы, дети, остались с мамой и всю войну скитались по деревням

Жлобинского района. В родном городе Рогачеве нам было оставаться опасно.

Отец в городе был известным человеком, коммунистом с активной жизненной

позицией. Его семью могли в первый же день оккупации выдать фашистам.

Во время наших скитаний жилось очень трудно и где попало: в опустевших

школах, в банях, иногда у родственников отца.

В 1943 г. мы оказались в прифронтовой полосе. Фашисты срочно отбирали

трудоспособных людей на строительство фронтовых сооружений. Старшая

сестра Галя и брат Виталий были оставлены фашистами в прифронтовой по-

лосе как рабочая сила для рытья окопов. Старичков, женщин с детьми, как бы

проявляя о них заботу, выселяли из прифронтовой полосы на запад, подальше

от фронта. Мы уже слышали канонаду орудий Красной армии, наблюдали

зарево пожаров после бомбежек и, конечно, не хотели уходить от фронта.

Хотелось поскорее оказаться на освобожденной территории. Нам (маме, се-

стре Нелли и мне) с немногими жителями д. Антоновка Жлобинского района

удалось укрыться в лесу.

В лесу организовали лагерь. В шалаше-курене днем разжигали костер из

больших поленьев. В гильзах из-под снарядов растапливали снег. Заваркой

для чая служили листья брусники, которую мы, дети, выгребали из-под сне-

га. В гильзах парили зерно, если оно было. По ночам взрослые уходили на

обезлюдевшие деревни на поиски пищи. Ночевали мы в землянке, которую

помог выкопать двоюродный дед Наум. В землянке были нары, на которых

мы спали. Спали не раздеваясь, закутывались в тряпье. От такой антисани-

тарии заводились вши. Лицо, руки мыли снегом. Тело не мылось вообще.

Чтобы не заели вши, дед Наум время от времени над костром прожаривал

нашу одежду. Так мы всю зиму 1943–1944 г. прожили в лесу в надежде на

быстрейшее освобождение.

Но фашисты обнаружили наш лагерь. Устроили рано утром облаву с со-

баками, под конвоем выгнали на ст. Красный Берег. На станции загрузили

в вагоны-телятники, на засов закрыли двери и повезли а неизвестном на-

правлении. В вагоне была страшная теснота: как стояли, так и опустились

на пол. Двери вагона не открывались и тогда, когда поезд останавливался.

В углу была «параша». Все происходило на глазах у всех. В щелочки вагона

хотелось определить направление движения.

Но вот состав остановился. Мы услышали, открывали засовы. Нас быстро

вытолкали из вагонов. Глазам открылась ужасная картина: вокруг догорали

какие-то строения, а в середине была огромная куча одежды. На этом пожа-

рище мы и провели ночь. Как потом выяснилось, это была ст. Холодники.

Мне в ту ночь стало понятно – нас гонят на смерть. С этим чувством я жила

до того момента, пока нас не освободила Красная армия. Трудно представить,

что чувствовала мама, оберегая своих дочерей. А дальше бесконечная дорога

с хлюпаюшей грязью под ногами. На твоих детских ногах обувь больше ноги

на 3–4 размера. Ноги почти нельзя вытянуть из грязи, а вокруг лай собак,

автоматные очереди и трупы, трупы, трупы... Страх гонит вперед, хотя давно

готов упасть от усталости. На ночь нас закрывали в загоны под открытым не-

бом, как для скота в летнее время. Было большое счастье, если была высокая

местность. Можно было сесть или прилечь. Утром снова переход весь световой

день. Перед выгоном в воротах сразу отбирали среди узников рабочую силу.

Сестра Неля была рослая девочка. Ей приходилось прикидываться хромоно-

гой идиоткой. С чувством страха, унижения и какой-то раздавленности мы

прошли весь путь до концлагеря «Озаричи».

Сам концлагерь «Озаричи» оказался очередным загоном для скота, толь-

ко более укрепленным: несколько рядов колючей проволоки, сторожевые

вышки по периметру, вокруг все заминировано и никаких строений. Па тер-

ритории лагеря огромное количество людей, так восприняло мое детское вооб-

ражение. В ту толпу впихнули и нас. Хотелось скорее присесть или прилечь,

но опять под ногами «хлябь». Фашисты узникам не давали даже баланды.

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. Григорьева Юлия Владимировна
2. Д.э.н., д.п.н., профессор Апатова Наталия Владимировна
3. Преподаватель: Федорова Александра Владимировна
4. Труфанова Ольга Владимировна