Основные особенности русской культуры.

Мы как носители русской культуры склонны систематически недооценивать ее специфику, воспринимая привычные для себя ее черты как всеобщие, равно свойственные всему человечеству, — даже когда они являются уникальными, исключительно нашими чертами. Это заблуждение естественно, однако оно весьма серьезно мешает строить по-настоящему плодотворные и конструктивные отношения с носителями иных культур.

Поэтому вопрос о специфике российской культуры, о нашем отличии от носителей других культур представляется исключительно важным именно с практической точки зрения.

Отсутствие границы гуманизма

Большинство культур очень четко проводит «границу гуманизма», отделяющую «своих», признаваемых людьми не только биологически, но и социально, от «чужих», на которых гуманистические принципы (даже формально признаваемые всеобщими) не распространяются.

Часть культур проводит эту границу по кровному родству, часть — по национальным и религиозным признакам, часть — по социальному статусу (так, радикальный кальвинизм не считает людьми в полном смысле этого слова бедняков).

Интересен подход американской культуры: люди признаются людьми в социальном смысле по типу образа жизни (жизнь в условиях, признаваемых американским государством демократическими), политических убеждений (искреннее стремление к демократии) и политической целесообразности (жизнь в странах, являющихся союзниками США). Всех остальных можно обвинять в чем угодно, «вбамбливать в каменный век» и морить химическим оружием, как тараканов.

Гуманизация и в целом социальный прогресс представляют собой неуклонное расширение «границы гуманизма» — и в этом отношении исключительно важен подход нашей русской культуры, носители которой считают не просто «имеющим права», но и «равноправным себе» человеком любого человека вообще.

Этот подход настолько органичен для нас, что мы не сознаем его уникальность. Нам кажется, что все относятся друг к другу как к людям и по-другому нельзя — и лишь когда нас начинают резать, как баранов, или морить либеральными реформами, у нас возникают смутные подозрения, которые оборачиваются обвинением конкретных врагов в «бесчеловечности».

Между тем, проблема наша заключается не в «бесчеловечности» наших конкурентов, но, напротив, во «всечеловечности» русской культуры, являющейся в этом отношении уникальной.

Не стоит забывать, что Россия, а длительное время и русский народ формировались именно за счет признания «своими» людей других наций и даже религий. По сути дела, наше общество еще во времена Московского царства складывалось как «политическая нация», как сообщество людей, объединенных ценностями (и даже не образом жизни), — и потому максимально открытое для всех, готовых эти ценности разделять. Поэтому мы и считаем человеком, равным себе и обладающим всеми человеческими правами, не просто «своего», но всякого, кто потенциально может стать «своим», — то есть всех не-преступников и не-врагов.

Отсутствие понятия абсолютного зла

Готовность принять в качестве не просто партнера и союзника, но «своего» почти любого человека, беспрецедентная открытость русской культуры проявляются и в отсутствии в ней образа «абсолютного зла», что резко контрастирует, например, с европейской культурой.

Зло для носителя русской культуры практически всегда относительно; это особенно ярко проявляется в народных сказках, наиболее полно отражающих всякую культуру. Возможно, это является результатом длительного существования под игом Золотой Орды, которая, с одной стороны, была злом, а с другой — постоянным партнером (хотя бы для князей): достаточно вспомнить, как «добрый молодец» договаривается с ее символом — Бабой-Ягой. Да и разговоры перед смертельными схватками со Змей-Горынычем и Кощеем Бессмертным тоже весьма показательны: уступи они — никаких схваток бы не последовало.

Интересно, что советская культура, в которую русская культура переплавилась ужасом гражданской и Великой Отечественной войн, восприняла, хотя и предельно фрагментарно, образ «абсолютного зла» — и это стало одним из проявлений ее ожесточения. Вероятно, это ожесточение продолжается сейчас: место потерпевшего поражение и потому ушедшего в прошлое абсолютного зла — фашизма — на глазах занимает торжествующее ныне и потому вызывающее растущее, а не снижающееся ожесточение новое абсолютное зло — либеральные реформаторы и клептократия как их естественное порождение и продолжение.

Между тем, именно отсутствие «образа абсолютного зла», обеспечивая человечное отношение к представителям других культур и народов, обеспечивает носителям русской культуры высокую гибкость и способность вызывать к себе долговременную симпатию.

Справедливость как высшая ценность

Основополагающей чертой русского национального характера, что вынужден был признать даже Чубайс, является стремление к справедливости, к «правде».

При этом справедливость является не просто высшей, но и самостоятельной ценностью, резко отделенной от практических и тем более корыстных интересов — как отдельной личности, так и пресловутого коллектива.

Носителю русской культуры свойственно подчиняться осознаваемой им справедливости слепо и беспрекословно, как воинскому начальнику, что открывает широчайший простор для манипуляций и мобилизации. Если мы сознаем то или иное невыгодное для себя явление справедливым, мы примиряемся с ним и принимаем его как должное; защита же своих интересов в данной ситуации воспринимается как нечто совершенно недостойное.

Поскольку русской культуре свойственно предпочтение справедливости не только перед личными, но и перед групповыми интересами (в том числе своей семьи, своих друзей и близких), стремление к справедливости иногда приобретает бесчеловечный характер.

В частности, оно подразумевает достаточно высокую требовательность. Пренебрегающий своими обязанностями человек, с артельной точки зрения, недобросовестен, так как перекладывает свою часть общей ноши на остальных и, таким образом, пытается жить за их счет. Такая недобросовестность автоматически вычеркивает его из круга «своих» — и во многом лишает его универсальных для русской культуры человеческих прав. «Человек имеет права, пока исполняет свои обязанности» — эта формула, применяемая многими поколениями руководителей, достаточно внятно выражает наше отношение к справедливости.

Вызванная жаждой справедливости требовательность в силу свойственного русской культуре терпения лишь незначительно распространяется на «начальство». Носитель нашей культуры с удовольствием «входит в положение» даже откровенно недобросовестного руководителя, сочувствует ему и прощает ему то, чего не прощает супруге, детям, родителям и друзьям.

Причина этого — в исключительно специфическом отношении к государству, отдельным проявлением которого выступает всякий, даже безусловно частный, «начальник».

Индивидуалистический коллективизм

Наиболее интересной частью русской культуры представляется «единство и борьба противоположностей» — элементов европейской и азиатской культуры.

Вся наша история — борьба индивидуализма (а русские значительно большие индивидуалисты, чем даже американцы) и потребности в насильственном внешнем объединении. Эта жесточайшая внутренняя борьба, в которой победа любого из двух начал полностью дестабилизирует и даже разрушает все общество, — постоянная особенность русской культуры и, вероятно, одна из фундаментальных движущих сил развития как самой культуры, так и всего российского общества.

Ее происхождение исторически прозрачно.

Крестьянские хозяйства, в которых складывалась русская культура, экономически были по-европейски самодостаточны, прекрасно могли обойтись без какой бы то ни было внешней помощи и были готовы поэтому стать первичной ячейкой, основой общества, как это произошло в развитых странах Европы.

Однако в то же самое время, будучи самостоятельны внутренне, эти же хозяйства были исключительно уязвимы внешне. Нападения кочевников и разбойников (которым большие пространства и растянутость транспортных путей давала намного больше шансов, чем в Европе), постоянные княжеские усобицы, а затем и татаро-монгольское иго создавали необходимость их внешней защиты, были фактором постоянного принудительного объединения перед лицом внешних опасностей.

Принудительное внешнее объединение (в том числе под воздействием объективных причин) полностью свободных (чтобы не сказать на современном жаргоне «полностью отмороженных») внутренне элементов — это и есть формула российского общества, наиболее четко выражающая органически присущее ей внутреннее противоречие.

Исключительно важное с практической точки зрения проявление этой особенности — органическое, хотя и противоречивое сочетание ценностей солидарности и коллективизма как в коллективах, так и в личностях. Каждая организация, каждый коллектив, каждая неоформленная группа в нашем обществе одновременно раздираются изнутри острейшей конкуренцией и являются скрепленным солидарностью монолитом в конкуренции с другими организациями, коллективами и группами.

С этой точки зрения исключительно интересна артель, являющаяся продуктом переноса в иные хозяйственные условия принципов крестьянской общины и представляющаяся органичной русской культуре исторической формой са

моорганизации русского трудового процесса и российского общества в целом.

С экономической точки зрения, приведенная выше формула русского общества выглядит как «индивидуальное исполнение коллективных обязанностей».

Ситуация дополнительно усложняется тем, что один и тот же человек, как правило, является членом нескольких групп, которые конкурируют между собой как минимум за его силы и время. Это пространство беспорядочно переплетенных разнородных обязанностей, сфер ответственностей и конфликтов и образует социальную ткань российского общества, требующую от его члена постоянного принятия решений в условиях неопределенности. Правда, решения эти принимаются инстинктивно, на основе представлений о морали (операционально выглядящих как стремление к справедливости), так как к сознательной выработке решений носитель русской культуры не приспособлен. Ему значительно комфортнее плыть по течению, ситуативно реагируя, а лучше пассивно подчиняясь «объективным обстоятельствам» или, в крайнем случае, внешней воле.

Сочетание конкуренции и солидарности, делая общество внутренне разнообразным и тем самым гибким и жизнеспособным, создает предпосылки для невиданной эффективности, но и предъявляет при этом весьма суровые требования к качеству управления — значимость которого при этом многократно повышается из-за пассивности преобладающей части общества в «нормальных» обстоятельствах.

Принудительное внешнее объединение внутренне обособленных и самостоятельных единиц проявляется и как симбиоз ее носителя с государством, самоидентификация отдельной личности как части не только страны, но и государства, причем права личности воспринимаются как заведомо подчиненные интересам страны, воплощаемой государством.

Русская слитность

Наши подонки совсем оборзели

(Обыденная критика)

Государство является сверхценностью русской культуры.

Не наемным управляющим, не источником социальных гарантий, не инструментом обеспечения безопасности, не организатором технологического прогресса.

И уж, конечно, не пресловутым «ночным сторожем с министерской зарплатой», излюбленным либеральными фундаменталистами.

Государство — форма существования русского народа.

Единственная форма, доступная нам на протяжении как минимум вот уже нескольких столетий. Социальная среда, в которой живет и развивается каждая «ячейка общества». Скрепа, обеспечивающая существование и одновременно развитие самого общества.

Вслушайтесь в критику: самые ярые нападки на ненавистную бюрократию включает использование по отношению к ней слова «наша». Это не рабство — это неотделенность, слитность, симбиоз государства как с отдельным человеком, так и с обществом в целом.

Такая слитность дает российскому обществу, единому со своим государством, колоссальную — не представимую и потому всегда неожиданную — силу, раз за разом, уже привычно для нашей истории позволяющую совершать невероятное.

Но она же делает нас слепыми и беспомощными, неспособными даже к простейшей самообороне, когда государство отчуждается от народа, обособляется от него и превращается в его врага. Носителю русской культуры невероятно сложно выступать против «своего» государства даже тогда, когда оно уже давно перестало быть своим; противоестественность этого действия для него настолько очевидна, что, когда история все-таки толкает на него, люди освобождаются от всех и всяческих правил и ограничений, обрушивая страну в хаос разного рода «смут».

Весьма важно, что симбиоз личности с государством неразрушим без разрушения самой русской культуры — а следовательно, и России, и всего нашего общества. Поэтому попытки внедрения в нашу жизнь без адаптации к этой ее коренной особенности западных демократических институтов (равно как и всех иных институтов и правил, основанных на отделении личности от государства) в лучшем случае обречены на позорный провал, а в худшем объективно нацелены на разрушение нашего общества и уничтожение нашего народа.

1 2 3 456