Чезаре Беккариа. О преступлениях и наказаниях (1765)

ПРОИСХОЖДЕНИЕ НАКАЗАНИЙ

Законы являются условиями, на которых люди, до того независимые и жившие в одиночку, объединились в общество, утомясь от постоянной войны и свободы, бесполезной, потому что не обеспеченной. Они пожертвовали лишь долей своей свободы, чтобы зато спокойно и в безопасности наслаждаться остальной ее частью. Из суммы всех частиц свободы, пожертвованных на общее благо, составилась верховная власть нации и суверен стал законным их хранителем и управителем. Но недостаточно было создать такое хранилище свобод, нужно было охранить его от расхищения, так как каждый стремился не только взять обратно свою часть, но и захватить доли других. Потребовались чувственные побуждения, которые могли бы остановить деспотические устремления людей к ниспровержению законов общества и к возвращению первобытного хаоса. Этими чувственными побуждениями и являются наказания, установленные против нарушителей законов. Говорю чувственные побуждения, потому что, как показал опыт, массы не могут усвоить твердых правил поведения и избежать действия всемирного начала разложения, проявляющегося как в мире физическом, так и моральном, иначе как при помощи побуждений, которые, непосредственно поражая чувства и длительно запечатлеваясь в уме, уравновешивают силу впечатлений, порождаемых той или другой страстью, противоборствующей общему благу. Ни доводы разума, ни красноречие, ни даже величайшие истины не в силах надолго удержать от взрыва страсти, возбужденные живыми впечатлениями окружающего мира.

II ПРАВО НАКАЗАНИЯ

Всякое наказание, не вытекающее из абсолютной необходимости, является, как говорит великий Монтескье, тираническим. Это положение может быть выражено более общим образом: всякое проявление власти человека над человеком, не вытекающее из абсолютной необходимости, является тираническим. Таким образом, вот на чем основывается право суверена карать за преступления: на необходимости защищать хранилище общего блага от посягательств отдельных лиц. И чем более священна и неприкосновенна безопасность, чем больше свободы сохраняет суверен за подданными, тем справедливее наказание. Заглянем в сердце человеческое, - в нем мы найдем те начала, на которых зиждется истинное право суверена наказывать за преступления, так как моральная политика только тогда может принести длительную пользу, если она будет основана на неизменных чувствах человека. Всякий закон, уклоняющийся от этого начала, всегда натолкнется на противодействие, которое в конце концов и одержит над ним верх. Так, самая малая, но постоянно действующая в каком-либо теле сила преодолевает наибольшее движение, извне сообщенное этому телу.

Ни один человек не пожертвовал частью своей свободы единственно ради общего блага, - подобные химеры существуют только в романах. Напротив, всякий из нас желал бы, если бы это только было возможно, чтобы договоры связывали других, но не нас; всякий видит в себе центр земных отношений.

Размножение рода человеческого, незначительное само по себе, но слишком превышающее те средства, которыми скудная и невозделываемая природа могла удовлетворить возраставшие потребности, объединила первых дикарей. В целях противодействия первым объединениям, по необходимости, образовались и другие, и таким образом в состоянии войны стали находиться уже не отдельные лица, а нации.

Следовательно, только одна необходимость заставила людей уступить часть своей собственной свободы; отсюда очевидно, что всякий желал отдать в общее хранилище возможно меньшую долю ее, - ровно столько, сколько требовалось, чтобы обязать других оказывать ему защиту. Совокупность этих самых малых частиц свободы образует право наказания. Все, что сверх этого, - злоупотребление, а не правосудие, факт, но не право. Заметьте, что слово право не противоположно слову сила, первое является скорее видоизменением второго, а именно видоизменением наиболее полезным большинству. Под справедливостью я понимаю не что иное, как связь, необходимую для объединения частных интересов, без которой восстановилось бы прежнее внеобщественное состояние. Всякое наказание, не вызываемое необходимостью сохранить эту связь, несправедливо по своей природе. Не нужно связывать, далее, со словом справедливость идею о чем-то вещественном - вроде физической силы или какого-то существа. Справедливость - это просто понятие, но имеющее бесконечное влияние на счастье всех людей. Я не говорю здесь о той справедливости, которая исходит от бога и относится непосредственно к наказаниям и наградам в будущей жизни.

III ВЫВОДЫ

Первым выводом из указанных начал является положение, что только законы могут устанавливать наказания за преступления и что власть их издания может принадлежать только законодателю, как представителю всего общества, объединенного общественным договором. Никакой судья (являющийся только частью общества) не может, не нарушая справедливости, устанавливать наказания для других членов общества. Несправедливо и наказание, выходящее за пределы закона, так как оно явилось бы другим наказанием, не установленным законом. Поэтому ни под каким предлогом и ни по каким соображениям общественного блага судья не может повысить наказание, установленное законом за преступления.

Второй вывод. Если каждый член общества связан с ним, то равным образом и общество связано с каждым из своих членов посредством договора, по самой своей природе налагающего обязательство на обе стороны. Наличие этого обязательства, связывающего одинаково и дворец и хижину, и самого знатного и самого убогого, доказывает, что в интересах всех соблюдать договоры, полезные для большинства. Нарушение хотя бы одного из них повело бы к утверждению анархии. Как представитель всего общества суверен может издавать только общие законы, обязывающие всех, но не может сам судить, нарушил ли кто общественный договор или нет, так как в таком случае нация разделилась бы на две части. Одна, представленная сувереном, стала бы утверждать, что договор нарушен, а другая - обвиняемый - отрицала бы это. Поэтому необходимо, чтобы кто-либо третий рассудил их, необходим судья, приговоры которого не подлежали бы обжалованию и заключались бы в простом утверждении или отрицании отдельных фактов.

Третий вывод. Пусть будет доказано, что жестокость наказаний не противоречит непосредственно общему благу и не мешает предупреждению преступлений, но что она только бесполезна.

И в таком случае эта жестокость была бы не только далека от плодотворных добродетелей, порождаемых просвещенным разумом, предпочитающим властвовать над свободными людьми, а не над стадом рабов, самая запуганность которых постоянно сочетается с жестокостью, - но была бы далека и от справедливости и от природы самого общественного договора.

IV ТОЛКОВАНИЕ ЗАКОНОВ

Четвертый вывод. Власть толковать уголовные законы не может принадлежать судьям по одному тому, что они не законодатели. Законы не перешли к судьям от наших предков в качестве семейного предания или завещания, предоставляющего потомкам одну заботу - повиноваться. Судьи получают их от живого общества или от суверена, как его представителя, как хранителя наличной общей воли. Законы получены судьями не как обязательства, вытекающие из древнего соглашения. Такое соглашение, связывая несуществующие воли, было бы недействительно, низводя людей от общественного состояния к состоянию стада, оно было бы несправедливо. Законы получены как последствие молчаливого или явного общего соглашения живущих подданных с сувереном, как узы, необходимые, чтобы сдерживать и подавлять столкновения частных интересов. Вот на чем покоится физическая и действительная сила законов. кто же является законным их истолкователем? Суверен, т. е. хранитель наличной воли всех, или же судья, должность которого состоит только в том, чтобы исследовать: совершил ли тот или другой человек деяние, противное законам, или не совершил?

По поводу каждого преступления судья должен построить правильное умозаключение. Большая посылка - общий закон, малая - деяние, противное или согласное с законом; заключение - свобода или наказание. Если судья по принуждению или по своей воле сделает, вместо одного, хотя бы только два умозаключения, то ни в чем нельзя быть уверенным.

Нет ничего опаснее общепринятой аксиомы, что следует руководствоваться духом закона. Это все равно, что уничтожить плотину, сдерживающую бурный поток произвольных мнений. Для меня эта истина представляется доказанной. Умам обыденным, которых мелкие затруднения настоящей минуты поражают более, чем гибельные, но отдаленные последствия ложного начала, укоренившиеся в нации, она представляется парадоксом. Все наши знания, все наши идеи связаны между собой, и чем более они сложны, тем больше путей к ним и от них. У каждого человека своя точка зрения, у каждого в разное время она различна. Дух закона зависел бы, следовательно, от хорошей или дурной логики судьи, от хорошего или дурного его пищеварения, он зависел бы от силы его страстей, от его слабостей, от его отношения к потерпевшему и от всех малейших причин, изменяющих в непостоянном уме человека образ каждого предмета. Вот почему судьба гражданина решается не одинаково при прохождении дела через различные суды, а жизнь несчастных становится жертвой ложных умозаключений или минутных настроений судьи, принимающего за справедливое толкование шаткий вывод из смутных представлений, волновавших его ум. Вот почему один и тот же суд за одни и те же преступления в различное время назначает различные наказания: он руководствуется не словом закона, точным и неизменным, а допускает обманчивое непостоянство толкований.

Невыгоды от строгого соблюдения буквы уголовного закона незначительны по сравнению с невыгодами, порождаемыми его толкованием. Неясные слова закона необходимо исправить, но это можно сделать легко и быстро. Зато строгое соблюдение буквы закона не допускает роковой свободы рассуждений, порождающих произвольные и корыстные споры. Когда Уложение содержит законы, подлежащие буквальному применению, и возлагает на суд единственно обязанность разобрать действия граждан и решить, соответствуют они писанному закону или нет, - когда правила о том, что справедливо и что не справедливо, чем должны руководствоваться все граждане - от самого непросвещенного до философа, - являются бесспорными, тогда подданные будут избавлены от мелкой тирании многих, тем более жестокой, чем ближе она к угнетаемым, тем более ужасной, что на смену ей может прийти лишь тирания одного, а жестокость одного деспота пропорциональна не силе его, а противодействию, которое он встречает. Тогда граждане обретут личную безопасность, что является справедливым, потому что ради этого люди соединились в общество, и полезным, потому что каждый может точно подсчитать неприятные последствия дурных своих поступков. Правда, граждане приобретают при этом известный дух независимости, но это не тот дух, что колеблет законы и вызывает неповиновение высшим властям. Они откажут в повиновении только тем, которые священным именем добродетели осмеливаются называть покорность их корыстным или прихотливым желаниям. Высказанные мною начала не понравятся, конечно, тем, которые, подвергаясь ударам тирании сверху, считают себя вправе переносить их на ниже себя стоящих. Мне пришлось бы всегда страшиться, если бы любовь к чтению была совместима с духом тирании.

V ТЕМНОТА ЗАКОНОВ

Если толкование законов зло, то злом, очевидно, является и темнота их, заставляющая прибегать к толкованию. Это зло достигнет крайних пределов, если законы написаны на чуждом народу языке, превращающем книгу законов из общего и публичного в частное и домашнее достояние и ставящем народ, лишенный возможности судить о границах его свободы и свободы отдельных граждан, в зависимость от немногих лиц. Что должны мы думать о людях, зная, что такой устарелый обычай продолжает существовать до сих пор в значительной части образованной и просвещенной Европы! Чем больше лиц, понимающих священное Уложение законов и хранящих его у себя, тем меньше будет преступлений: незнание и неточное представление о наказаниях, вне сомнения, усиливают красноречие страстей.

VIII ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЙ

Мы видели уже, что истинным мерилом преступлений является вред, наносимый ими обществу. Это одна из тех очевидных истин, для открытия которых не требуется ни квадрантов, ни телескопов и которые доступны любому среднему уму. Но по странному стечению обстоятельств такого рода истины всегда и у всех наций сознавались ясно только немногими мыслящими людьми. Азиатские воззрения, страсти, прикрытые авторитетом и властью, заглушили простые понятия, составлявшие, быть может, философию только что возникавших обществ. Этого удалось достигнуть большею частью незаметными средствами, частью воздействуя сильными впечатлениями на робкую доверчивость людей. Но просвещение настоящего века возвращает нас, по-видимому, к этим истинам, получающим тем большую силу, что они подкреплены геометрически точным исследованием, печальным опытом, повторявшимся тысячу раз, и самим противодействием, которое они встречали. Теперь следовало бы изучить и установить различие между всеми родами преступлений и их наказанием. Но изменяющаяся в зависимости от времени и места природа их заставила бы войти в бесконечные и утомительные подробности. Я ограничусь разъяснением основных начал, указанием наиболее вредных и распространенных заблуждений. Этого будет достаточно, чтобы удержать от ошибок и тех, которые из дурно понятой любви к свободе хотели бы ввести анархию, и тех, которые предпочли бы подчинить жизнь людей однообразию монастырских правил.

Некоторые преступления разрушают непосредственно само общество или вызывают гибель того, кто является его представителем, другие нарушают личную безопасность граждан, посягая на их жизнь, имущество и честь, третьи являются действиями, которые противоречат тому, что ввиду общественного блага закон предписывает каждому гражданину делать или не делать. Наиболее вредными, а потому и наиболее тяжкими, являются первые преступления, именуемые оскорблением величества. Только невежество и тирания, смешивая и слова и самые ясные понятия, могут применять это название, а следовательно, и самое тяжкое наказание, к преступлениям совсем другого рода, делая таким образом людей, как и в тысяче других случаев, жертвою одного слова. Всякое преступление, хотя бы и направленное против частных лиц, приносит вред обществу, но не всякое преступление направлено непосредственно на разрушение общества. Проявлению как физических, так и моральных действий поставлены, подобно всем движениям природы, пределы, различно обусловленные и временем и пространством. Только придирчивое толкование, являющееся обычной философией рабства, может поэтому смешивать то, что сама вечная истина навсегда разграничила.

За этими преступлениями следуют преступления против безопасности частных лиц. Так как эта безопасность и явилась главной целью каждого законного объединения, то нарушение права на безопасность, приобретенного каждым гражданином, должно влечь за собой одно из наиболее значительных, установленных законом наказаний.

Мнение, что каждый гражданин вправе делать все, что не противно законам, не опасаясь никаких последствий, кроме тех, которые могут быть порождены самим действием, является политическим догматом, в который народы должны верить и который высшие власти должны исповедовать путем ненарушимого соблюдения законов. Это священный догмат, без которого не может существовать законное общество, справедливое вознаграждение - за принесенную в жертву свободу по отношению ко всей природе, присущую всем существам, одаренным чувствами, и находящую предел только в своих собственных силах. Этот догмат создает в людях дух свободный и сильный, ум - просвещенный, порождает в них добродетель мужества, а не податливого благоразумия, достойного только тех, кто способен переносить жалкую и необеспеченную жизнь. Посягательства на безопасность и свободу граждан являются поэтому одними из важнейших преступлений. К ним относятся убийства и кражи, совершаемые не только плебеями, но и вельможами и власть имущими, так как их пример, оказывая сильное влияние на многих, разрушает в подданных понятия о справедливости и долге и устанавливает вместо них право сильного, одинаково опасное как для тех, кто им пользуется, так и для тех, кто от него страдает.

XII ЦЕЛЬ НАКАЗАНИЙ

Простое рассмотрение изложенных до сих пор истин с очевидностью показывает, что цель наказаний заключается не в истязании и мучении человека и не в том, чтобы сделать несуществующим уже совершенное преступление. Может ли политическое тело, которое не только само не руководствуется страстями, но умеряет страсти частных лиц, может ли оно давать приют такой бесполезной жестокости, орудию злобы и фанатизма и слабых тиранов? Разве могут стоны несчастного сделать не бывшим то, что совершено в прошлом? Следовательно, цель наказания заключается только в том, чтобы воспрепятствовать виновному вновь нанести вред обществу и удержать других от совершения того же. Поэтому следует употреблять только такие наказания, которые при сохранении соразмерности с преступлениями производили бы наиболее сильное и наиболее длительное впечатление на душу людей и были бы наименее мучительными для тела преступника:

XXVIII О СМЕРТНОЙ КАЗНИ

Эта бесцельная расточительность наказаний, никогда не делавшая людей лучшими, побудила меня исследовать, является ли смертная казнь действительно полезной и справедливой в хорошо устроенном правлении. Что это за право убивать себе подобных, присвоенное людьми? Оно несомненно не является тем правом, на котором основаны верховная власть и законы. Они не что иное, как сумма самых малых частиц личной свободы каждого, они представляют общую волю, являющуюся объединением всех отдельных воль. Но кто захотел бы предоставить другим распоряжаться его жизнью? Возможно ли, чтобы, жертвуя самой малой частицей своей свободы, тем самым приносили в жертву величайшее из всех благ - жизнь? Но если бы это и было так, то как это согласовать с тем, что человек не вправе сам лишить себя жизни? А он должен был иметь это право, если мог передать его другому лицу или целому обществу.

Следовательно, смертная казнь не может, как я показал, быть правом и не является поэтому таковым. Она является войной нации с гражданином, считающей необходимым или полезным уничтожить его жизнь. Но если я докажу, что эта смерть ни полезна, ни необходима, то я выиграю дело человечества.

Смерть гражданина может считаться необходимой по двум только причинам: во-первых, когда, даже лишенный свободы, он обладает такими связями и таким могуществом, что это угрожает безопасности нации и его существование может вызвать переворот, опасный для установленного образа правления. Следовательно, смерть гражданина является необходимой, когда нация возвращает или теряет свою свободу, или во время анархии, когда беспорядок заменяет законы. Но при спокойном господстве законов, при таком образе правления, который соответствует желаниям всей нации, который и во вне и внутри опирается на силу и на общественное мнение, имеющее быть может большее значение, чем сама сила, там, где власть принадлежит только истинному суверену, где богатством покупаются только удовольствия, а не полномочия, - я не вижу никакой необходимости уничтожать гражданина, если только смерть его не будет действительным и единственным средством удержать других от совершения преступления. Вот второе основание, по которому смертная казнь может считаться справедливой и необходимой.

Если опыт всех веков, в течение которых высшее наказание никогда не останавливало людей, решившихся посягнуть на общество, - если пример римских граждан и двадцать лет царствования императрицы Московии - Елизаветы, подавшей отцам народов знаменитый пример, равный по меньшей мере многим победам, купленным кровью сынов отечества, - не убедят людей, для которых язык разума всегда подозрителен, а действителен только язык власти, - то достаточно будет обратиться к природе человека, чтобы почувствовать истину моих утверждений.

Не суровость, а продолжительность наказания производит наибольшее влияние на душу человека, потому что на чувства наши легче и устойчивее воздействуют более слабые, но повторяющиеся впечатления, чем сильные, но быстро преходящие потрясения. Привычке подвластны все существа, одаренные чувствами. И подобно тому, как в силу привычки человек говорит, ходит и действует, так и нравственные идеи закрепляются в душе только благодаря длительным и повторяющимся впечатлениям. Наиболее крепкой уздой, сдерживающей от преступлений, является не ужасное, но мимолетное зрелище казни злодея, а длительный и бедственный пример, - когда человек, лишенный свободы и превращенный в рабочее животное, своим трудом возмещает вред, нанесенный им обществу. Такое частое, а потому и действующее напоминание - я сам буду так долго влачить столь жалкое существование, если совершу подобное преступление, - гораздо сильнее, чем мысль о смерти, всегда представляющейся людям в туманном отдалении.

Как ни сильно впечатление, производимое смертной казнью, оно подлежит быстрому забвению, свойственному человеку даже в наиболее важных делах, в особенности под влиянием страстей. Общее правило: сильные страсти овладевают людьми, но не надолго, и могут поэтому обыкновенных людей превратить и в изнеженных персов и в спартанцев. Но при свободном и спокойном правлении впечатления скорее должны быть более частыми, чем сильными.

Смертная казнь для большинства является зрелищем, у некоторых она вызывает чувство сострадания, смешанное с негодованием. Оба эти чувства больше занимают душу зрителей, чем спасительный ужас, на который рассчитывает закон. Но при умеренных и длящихся наказаниях господствует последнее чувство, так как оно является единственным. Предел, который законодатель должен поставить суровости наказания, по-видимому, находится там, где сострадание начинает преобладать над всеми другими чувствами зрителей казни, совершаемой скорее для них, чем для преступника.

Чтобы быть справедливым, наказание не должно превышать меру строгости, достаточную для удержания людей от преступлений. Нет такого человека, который обдуманно согласился бы на полную и вечную потерю своей свободы, - какие бы выгоды ни сулило ему преступление. Пожизненное рабство, заменяющее смертную казнь, явилось бы поэтому достаточно суровым наказанием, чтобы удержать от преступления и самого решительного человека.

Знаю, что способность выражать свои чувства является искусством, которое дается только воспитанием. Но если разбойник и не в состоянии хорошо выразить правила своего поведения, из этого не следует, чтобы он ими не руководствовался. - Что это за законы, которые я должен уважать и которые целой пропастью отделяют меня от богатого? Он отказывается подать мне грош, который я у него прошу, и оправдывает себя тем, что посылает меня на работу, которой сам не знает. Кто создал эти законы? Сильные и богатые, которые никогда не удостоили своим посещением печальную хижину бедняка, которым никогда не приходилось делить кусок заплесневелого хлеба под крик ни в чем неповинных голодных детей и слезы жены. Порвем эти узы, гибельные для большинства и выгодные немногим праздным тиранам. Поразим несправедливость в самых ее корнях. Я возвращусь в состояние естественной независимости, буду жить свободным и счастливым, пользуясь плодами своей храбрости и ловкости. Наступит, быть может, день скорби и раскаяния, но это не будет долго продолжаться, и одним днем мучений я расплачусь за многие годы свободы и наслаждения. Став предводителем немногих, я исправлю ошибки судьбы, и тираны будут бледнеть и дрожать перед тем, кого они в оскорбительном высокомерии считали ниже своих лошадей, ниже своих собак. Злодей, употребляющий все во зло, вспомнит тут и религию. Предоставляя ему легкую возможность покаяния и почти несомненное вечное блаженство, она намного ослабляет ужас последней трагедии.

Смертная казнь не может быть полезна, потому что она подает людям пример жестокости. Если страсти или необходимость воевать научили проливать человеческую кровь, то законы, задача которых смягчать нравы людей, не должны были бы подавать лишний пример жестокости, тем более печальный, что убийство в силу закона совершается хладнокровно и с соблюдением формальностей. Мне кажется нелепым, что законы, которые являются выражением общей воли, которые запрещают и карают убийство, сами совершают его и для отвращения граждан от убийства сами предписывают совершать его публично. Какие законы являются истинными и наиболее полезными? Те договоры и те условия, которые каждый готов был бы соблюдать и предлагать в то время, когда смолкает голос частного интереса. Которому всегда повинуются, или же когда последний сочетается с общественным интересом. Какие чувства внушает к себе смертная казнь? Мы познаем их в той враждебности и презрении, с которым каждый смотрит на палача. А ведь палач - только невинный исполнитель общественной воли, добрый гражданин, содействующий общему благу, необходимое орудие общественной безопасности внутри страны, подобно доблестным солдатам, охраняющим ее во вне. В чем источник этого противоречия?

И почему неискоренимо в людях к стыду разума это чувство? Потому что в той сокровеннейшей части души, в которой более чем где-либо живы еще начала первобытной природы, люди всегда сохраняли веру, что над их собственной жизнью никто не властен, за исключением той необходимости, которая своим железным скипетром управляет вселенной.

Что должны думать люди, видя, как мудрые власти и величественные жрецы правосудия с равнодушным спокойствием заставляют преступника медленно шествовать на место казни? Что они должны думать, видя, как несчастный содрогается в последнем ужасе, ожидая рокового удара, а судья с бесчувственной холодностью, а может быть и с тайной радостью от сознания своей власти, удаляется наслаждаться удовольствиями и приятностями жизни? Увы, скажут они, эти законы служат только для прикрытия насилия. Обдуманные и жестокие обрядности, являющиеся только условным языком, помогают с большей безопасностью уничтожать нас, принося в жертву ненасытному идолу деспотизма.

Счастливо было бы человечество, если бы впервые для него законы издавались теперь, когда мы видим восседающими на престолах Европы благодетельных монархов, покровительствующих мирным добродетелям, наукам и искусствам, отцов своего народа, увенчанных граждан. Умножение их власти составляет счастье подданных, устраняя деспотизм, тем более жестокий, чем менее в себе он уверен, подавляющий пожелания народа, всегда чистосердечные и всегда плодотворные, когда они смогут дойти до престола. Если - замечу - они и оставляют в силе обветшалые законы, то это происходит от того, что бесконечно трудно удалить ставшую почтенной вековую ржавчину заблуждений. Вот почему просвещенные граждане должны еще более желать постоянного усиления их власти.

ХLI КАК ПРЕДУПРЕЖДАТЬ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Лучше предупреждать преступления, чем наказывать. В этом - главная цель всякого хорошего законодательства, которое является искусством вести людей к возможно большему счастью или к возможно меньшему несчастью, если говорить об общем итоге добра и зла в жизни. Но употреблявшиеся до сих пор средства по большей части были неверными и противоречащими поставленной цели. Невозможно привести беспокойную деятельность людей к геометрическому порядку, исключающему неправильность и запутанность. Подобно тому, как неизменные и простейшие законы природы не препятствуют нарушению движения планет, так и человеческие законы не смогут - при бесконечных и самых противоположных силах притяжения, наслаждения и печали - предупредить столкновения и нарушения порядка. И, однако, именно эта нелепая мечта присуща ограниченным людям, когда они получают власть в свои руки. Запрещать множество безразличных действий не значит предупреждать преступления, которые ими и не могут быть рождены, а значит создавать из этих действий новые преступления, значит определять по своему желанию добродетель и порок, которые провозглашаются вечными и непоколебимыми. До чего были бы мы доведены, если бы было необходимо запретить нам все, что может привести к преступлению? Нужно было бы лишить человека возможности пользоваться своими чувствами. На одно побуждение, толкающее людей к совершению действительного преступления, приходятся тысячи, толкающие их к совершению тех безразличных действий, которые в дурных законах называются преступлениями. Таким образом, если вероятность преступлений пропорциональна числу побуждений, то расширение круга преступлений увеличивает вероятность их совершения. Большая часть законов - не что иное, как привилегии, т. е. подать, наложенная на всех в пользу немногих.

Хотите предупредить преступления? Сделайте так, чтобы законы были ясными, простыми, чтобы вся сила нации была сосредоточена на их защите и чтобы ни одна часть этой силы не направлялась на их уничтожение. Сделайте так, чтобы законы меньше покровительствовали сословиям, чем самим людям. Сделайте так, чтобы люди боялись их и только их. Страх перед законами благодетелен, но страх человека перед человеком гибелен и порождает преступления. Порабощенные люди всегда более сластолюбивы, распутны и жестоки, чем свободные люди. Эти думают о науках, об интересах нации, видят великое и подражают ему. Те, довольные настоящим, стараются забыть свое унизительное положение в шумном беспутстве. Для них, привыкших к неопределенности исхода всех событий, исход их преступлений представляется загадочным, что еще более благоприятствует страстям, вызывающим преступления. В нации, склонной под влиянием климата к лени, неопределенность законов поддерживает и усиливает лень и глупость. Силы нации, склонной к наслаждениям, но деятельной, благодаря таким законам растрачиваются на мелкие козни и плутни, сеющие во всех сердцах недоверие, обращающие измену и притворство в основу мудрости. В нации сильной и мужественной такие законы будут в конце концов уничтожены, но только после многих колебаний от свободы к рабству и от рабства к свободе.

ХLII О НАУКАХ

Хотите предупредить преступления? Сделайте так, чтобы просвещение шло рука об руку со свободой. Зло, порождаемое знаниями, находится в обратном отношении к их распространенности, а добро - в прямом. Невежественный народ преклоняется перед ловким обманщиком, который никогда не бывает обыкновенным человеком, а просвещенный народ освистывает его.

XLIII ВЛАСТИ

Другое средство предупреждения преступлений заключается в том, чтобы коллегия, являющаяся исполнителем законов, была больше заинтересована в их соблюдении, чем в нарушении. Чем значительнее число членов ее, тем меньше опасность злоупотребления законами, потому что труднее подкупить лиц, наблюдающих друг за другом, и они тем меньше заинтересованы в усилении своей власти, чем меньшая доля ее приходится на каждого, в особенности по сравнению с опасностью предприятия. Если суверен, придавая властям внешнюю пышность, допуская суровые указы, запрещая как справедливые, так и несправедливые жалобы со стороны считающих себя угнетенными, приучит подданных больше бояться властей, чем законов, то от этого больше выиграют власти, чем личная и общественная безопасность.

_ ХLIV

НАГРАДЫ

Другое средство предупреждения преступлений заключается в награждении добродетели. По этому вопросу я замечаю полное молчание в законах всех ныне существующих наций. Если награды, устанавливаемые академиями лицам, открывающим полезные истины, умножили и знания и хорошие книги, то разве награды, раздаваемые благодетельной рукой суверена, не умножат число добродетельных поступков? Монета чести всегда неисчерпаема и плодоносна в руках мудрого раздаятеля.

ХLV ВОСПИТАНИЕ

Наконец, самое верное, но и самое трудное средство предупреждения преступлений заключается в усовершенствовании воспитания, вопрос слишком обширный, выходящий за поставленные мной пределы. Этот вопрос, смею также сказать, слишком тесно связан с природой правления, так что вплоть до самых отдаленных веков всеобщего счастья он останется бесплодным полем, изредка только обрабатываемым немногими мудрецами. Один великий человек, просвещающий человечество, его преследующее, изложил подробно главные правила воспитания, действительно полезного людям. Оно должно заключаться не в бесплодном множестве предметов, а в точном выборе их, оно должно знакомить в подлинниках, а не в копиях, с явлениями как моральными, так и физическими, которые случайно или намеренно являются перед неиспорченной душой юноши. Оно должно вести их к добродетели, пользуясь легкой дорогой чувств, оно должно отвращать их от зла не сбивчивым путем приказаний, за которыми следует лишь притворное и мимолетное послушание, а безошибочным путем убеждения в неизбежности вредных последствий.

Документ №22

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒