Бенжамин Констан. О свободе у древних в ее сравнении со свободой у современных людей (1819).

⇐ ПредыдущаяСтр 23 из 41Следующая ⇒

Мне известны попытки распознать следы представительного правления у некоторых древних народов, например в республике Лакедемон или у наших предков галлов, но они были напрасны.

Лакедемоном управляла религиозно-кастовая аристократия, но там отнюдь не существовало представительное правление. Власть царей была ограничена, но ограничивалась она эфорами, а не людьми, наделенными полномочиями, схожими с теми, коими выборы в нынешние дни наделяют защитников наших свобод. Конечно, членов эфоры после ее учреждения царями называл народ. Но эфоров было только пятеро. Их авторитет носил столь же религиозный характер, сколь и политический; они участвовали в деятельности правительства, т. е. в отправлении исполнительной власти; тем самым, как это было почти во всех народных магистратах античных республик, прерогативы эфоров далеко не были заслоном для тирании, но в ряде воплощали саму непереносимую тиранию.

Режим галлов, так похожий на тот, который определенная партия хотела бы нам навязать, являлся одновременно теократическим и воинственным. Священнослужители обладали безграничной властью. Класс военных, или знать, имел неслыханные и притеснительные для всех других привилегии. У народа же не было ни прав, ни гарантий.

Миссия римских трибунов носила в некоторой мере репрезентативный характер. Они представляли собой органы того плебса, который олигархия, одинаковая во все времена, свергнув царей, подвергла жесткой эксплуатации, тем не менее народ обладал большой частью прямых политических прав. Он собирался, чтобы голосовать за законы, чтобы судить обвиняемых патрициев; таким образом, в Риме были лишь очень слабые признаки представительной системы.

Эта система - открытие современников, и вы увидите, господа, что состояние рода человеческого в античности не благоприятствовало введению или укоренению данной формы правления. Древние народы не могли ни прочувствовать ее необходимость, ни оценить ее преимущества. Их социальная организация принуждала их желать свободы, совершенно отличной от той, которую обеспечивает нам подобная система.

Прежде всего, господа, зададимся вопросом, какой смысл в наши дни вкладывает в понятие свободы англичанин, француз или житель Соединенных Штатов Америки?

Это право каждого подчиняться одним только законам, не быть подвергнутым ни дурному обращению, ни аресту, ни заключению, ни смертной казни вследствие произвола одного или нескольких индивидов. Это право каждого высказывать свое мнение, выбирать себе дело и заниматься им; распоряжаться своей собственностью, даже злоупотребляя ею; не испрашивать разрешения для своих передвижений и не отчитываться ни перед кем в мотивах своих поступков. Это право каждого объединяться с другими индивидами либо для обсуждения своих интересов, либо для отправления культа, избранного им и его единомышленниками, либо просто для того, чтобы заполнить свои дни и часы соответственно своим наклонностям и фантазиям. Наконец, это право каждого влиять на осуществление правления либо путем назначения всех или некоторых чиновников, либо посредством представительства, петиций, запросов, которые власть в той или иной мере принуждена учитывать. Сравните теперь эту свободу со свободой у древних.

Последняя состояла в коллективном, но прямом осуществлении нескольких функций верховной власти, взятой в целом, - обсуждении в общественном месте вопросов войны и мира, заключении союзов с чужеземцами, голосовании законов, вынесении приговоров, проверки расходов и актов магистратов, их обнародовании, а также осуждении или оправдании их действий. Но одновременно со всем этим, что древние называли свободой, они допускали полное подчинение индивида авторитету сообщества, как совместимое с коллективной формой свободы. Вы не найдете у них практически ни одного из тех прав, которые составляют содержание свободы наших современников. Все частные действия находятся под суровым надзором. Личная независимость не простирается ни на мнения, ни на занятия, ни тем более на религию. Возможность избирать свою веру, возможность, которую мы рассматриваем как одно из наших самых драгоценных прав, показалась бы в древности преступлением и святотатством. Власть вмешивалась и в самые обычные домашние дела. Молодой лакедемонянин не мог свободно посещать свою супругу. В Риме цензоры также направляли свой испытывающий взор на семейную жизнь. Законы управляли нравами, а поскольку нравы простираются на все, то не было ничего, что не регулировалось бы законами.

Таким образом, у древних индивид, почти суверенный в общественных делах, остается рабом в частной жизни. Как гражданин, он решает вопросы войны и мира; как частное лицо, он всегда под наблюдением, ограничивается и подавляется во всех своих побуждениях; как частица коллективного организма, он вопрошает, осуждает, разоблачает, изгоняет в ссылку или предает смерти своих магистратов или начальников; но, будучи подчиненным коллективному организму, он в свою очередь мог быть лишен положения, достоинства, проклят или умерщвлен произволом сообщества, частицей которого является. У наших современников, напротив, независимый в частной жизни индивид суверенен в политике лишь по видимости даже в самых свободных государствах. Его суверенитет ограничен, почти всегда лишен основания; и даже если в определенные, но достаточно редкие времена индивид, опутанный различными мерами предосторожности и оковами, и может осуществить этот суверенитет, то лишь затем, чтобы отречься от него.

Обратимся теперь к истокам столь существенного различия между нами и древними.

Все античные республики были замкнуты в узких границах. Самую населенную, могущественную и значительную из них нельзя сравнить по размерам даже с мельчайшим современным государством. Неизбежным следствием такого размера этих республик был их воинственный дух; каждый народ постоянно сокрушал своих соседей или был сокрушаем ими. Вынужденно противопоставленные, эти народы беспрестанно то воевали, то угрожали друг другу. Даже те, кто не хотел быть завоевателем, не мог сложить оружие из-за угрозы быть завоеванным. Все покупали свою безопасность, свою независимость, все свое существование ценой войны. Она была постоянным интересом, почти обычным занятием свободных государств античности. Наконец, как неизбежное следствие такого образа жизни, все государства имели рабов. Механические виды деятельности, а у некоторых народов и производительные работы, были вверены закованным в цепи рукам.

Современный мир являет нам совсем иную картину. Самые маленькие из наших сегодняшних государств несравненно более обширны, нежели Спарта или Рим на протяжении пяти веков. Даже разделение Европы на многие государства благодаря прогрессу века Просвещения - скорее видимость, чем реальность. Если раньше каждый народ образовывал изолированное семейство, от рождения своего враждебное другим, то сейчас огромные массы людей, существуя под разными именами, имея различные способы социальной организации, однородны по своей природе.

И эта природа достаточно сильна, чтобы не бояться варварских орд. И она достаточно просвещенна, чтобы война была ей в тягость. Она всецело стремится к миру.

Я повторяю: личная свобода - вот подлинная современная свобода; политическая свобода выступает ее гарантом. Не требовать от нынешних народов, как от древних, пожертвовать всей их личной свободой ради политической свободы - самый верный способ заставить народы отрешиться от личной свободы; когда это удается, то у них вскоре похитят и свободу политическую.

Я вовсе не хочу отказаться от политической свободы, но наряду с развитием других ее форм я требую гражданской свободы. Правительства не больше, чем в древности, имеют право присваивать себе нелегитимную власть. Но правительства, опирающиеся на легитимные основания, имеют меньше, чем прежде, права осуществлять над людьми всевластный произвол. Мы и сегодня обладаем правами, которые у нас существовали всегда, - этими вечными правами соглашаться лишь с тем, что законно, рассуждать о своих интересах, быть неотъемлемой частью общественного организма. Но на правительства возложены новые обязанности. Прогресс цивилизации, изменения, привнесенные веками развития, требуют от власти больше уважения к привычкам, чувствам и независимости индивидов. И власть должна простирать над всем этим более осторожную и легкую длань. Такая осмотрительность власти, входящая в число ее самых строгих обязанностей, отвечает, разумеется, и ее собственным интересам; коль скоро свобода, пригодная современным людям, отличается от свободы древних, то и деспотизм, возможный в античности, немыслимо перенести в новые времена.

По мере роста торговли произвол над нашим существованием оказывается более гнетущим, чем прежде, - раз наши сделки становятся разнообразнее, то и произвол должен умножаться, чтобы накрыть их все. Вместе с тем, именно торговля позволяет легче уклоняться от самодурства властей, ибо она меняет природу собственности, которая обретает после всех изменений почти полную неуловимость.

Торговля наделяет собственность новым качеством - обращением. Без него собственность есть только пользование. Власть всегда способна воздействовать на пользование, ибо может отнять владение. Обращение же ставит невидимые и непреодолимые препятствия для подобных действий общественных властей.

Влияние торговли простирается еще дальше: она не только освобождает индивидов, но, создав кредит, ставит власти в зависимость.

Деньги, как говорит один французский автор, есть самое опасное оружие деспотизма, вместе с тем и самая крепкая узда для него: кредит подчинен мнению, сила бесполезна, деньги скрываются или убегают, все операции государства приостанавливаются. Кредитные отношения не имели подобного влияния у древних: их правительства были гораздо сильнее частных лиц. В наши дни частные граждане сильнее политических властей: богатство есть сила вездесущая, более соотносимая со всеми интересами и оттого гораздо более реальная, вызывающая большее послушание. Власти угрожают, богатство вознаграждает; от властей можно ускользнуть, обманув их; чтобы добиться милости богатства, ему нужно служить; и последнее должно возобладать.

Вследствие тех же причин индивидуальное существование оказывается менее поглощенным политической жизнью. Индивиды могут перемещать свои сокровища на дальние расстояния; они всегда сохраняют при себе все блага частной жизни. Торговля сблизила нации, наделила их почти схожими нравами и обычаями; главы государств могут быть врагами, народы являются соотечественниками.

Пусть власть, наконец, смирится с таким положением дел - нам нужна свобода, и мы ее добудем. Но поскольку свобода, которая нам нужна, отлична от свободы древних, она требует и иной организации, нежели та, что соответствовала античной свободе.

В античности человек считал себя тем более свободным, чем больше времени и сил он посвящал осуществлению своих политических прав. При годном для нас виде свободы, чем больше времени осуществление политических прав оставляет для наших частных интересов, тем драгоценнее для нас она сама.

Из сказанного, господа, вытекает необходимость представительной системы правления. Представительная система есть не что иное, как организация, посредством которой нация перекладывает на нескольких индивидов то, что она не может или не хочет выполнить сама. Бедняки сами занимаются своими делами, богатые же нанимают себе управляющих. Такова история древних народов и народов современных. Представительная система есть полномочия, доверенные определенному числу людей всей народной массой, желающей, чтобы ее интересы были защищены, однако не имеющей времени защищать их всякий раз самостоятельно. Но богатые люди, если они не безрассудны, наняв управляющих, со всем вниманием и строгостью следят, как те выполняют свои обязанности, предупреждая нерадивость, неумение, продажность. Дабы иметь возможность судить об отправлении службы своими уполномоченными, осторожные доверители входят в курс всех дел, ведение коих перепоручают другим. Точно так же и народы, взявшие представительную систему в целях пользования приемлемой для них свободой, должны осуществлять постоянное и активное наблюдение за своими представителями и оставить за собой право через определенные промежутки времени (им не следует быть слишком продолжительными) устранить их, если они обманут ожидания) и лишить полномочий, которыми они злоупотребили.

Поскольку современная свобода отлична от античной, ей угрожают опасности другого рода.

Угроза античной свободе заключалась в том, что люди, занятые исключительно обеспечением раздела общественной власти, оставляли без должного внимания индивидуальные права и блага.

Угроза современной свободе состоит в том, что, будучи поглощены пользованием личной независимостью и преследуя свои частные интересы, мы можем слишком легко отказаться от нашего права на участие в осуществлении политической власти.

Носители власти не упускают случая склонить нас к этому. Они с такой готовностью спешат избавить нас от любых хлопот, за исключением уплаты налогов и послушания. Они могли бы сказать нам: " Какова в сущности цель всех ваших усилий, что побуждает вас к трудам, являясь предметом чаяний? Разве не счастье? Позвольте же нам создать счастье, и мы вам его дадим! " Нет, господа, мы не позволим вам это сделать! Сколь трогательной ни была бы ваша забота, попросим власть оставаться в своих рамках. Пусть она ограничится тем, что будет справедливой, мы же позаботимся о собственном счастье.

Сможем ли мы быть счастливыми благодаря нашим благам, если эти последние будут отделены от гарантий? И где мы найдем эти гарантии, если откажемся от политической свободы? Отказ от нее, господа, сродни намерениям безумца построить на песке дом без фундамента под тем предлогом, что он собирается жить только на втором этаже.

Политическая же свобода есть самое мощное, самое решительное средство совершенствования, ниспосланное нам небесами.

Политическая свобода выносит на изучение и рассмотрение граждан их самые заветные интересы, развивает разум, облагораживает мысли, устанавливает между всеми людьми своего рода интеллектуальное равенство, составляющее славу и могущество народа.

Труд законодателя не завершается, когда благодаря ему жизнь народа становится спокойной. Даже когда этот народ доволен, остается еще много дел. Общественные институты должны завершить нравственное воспитание граждан. Уважая их личные права, оберегая их независимость, совершенно не вмешиваясь в их занятия, эти институты должны, тем не менее, оказывать влияние на общество во имя его блага, чтобы призвать граждан способствовать своей решимостью и своим голосованием осуществлению власти, гарантируя им взамен право контроля и надзора посредством волеизъявления; институты должны воспитывать людей, практически готовя их к исполнению высоких функций, одновременно наделяя их возможностями и внушая им желание браться за это дело.

Документ №32.

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒