Вместо послесловия Христианство против язычества: история одного самоубийства

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 5Следующая ⇒

Над Тобой парили беркута,

Порой садясь На Бога грудь,

Когда миял Ты, рея, омута,

На рыбьи наводя Посёлки жуть.

Бог, волнами носимый,

Ячаньем встречен лебедей,

Не предопределил ли Ты Цусимы

Роду низвергших Тя людей?

Велемир Хлебников. «Перуну»

Начнём издалека…

В 1450 году некий подданный христианнейшего короля Франции, Ж. Ле Бувье, писал в своей «Книге описания стран» о соседях своего народа: «Англичане жестоки и коварны, к тому же они скупые торговцы, швейцарцы жестоки и грубы, скандинавы вспыльчивы и злы; неаполитанцы толсты и грубы, плохие католики и великие грешники; кастильцы яростны, плохо одеты, обуты, спят на плохих постелях и плохие католики».

Набрасывая несколькими смелыми мазками портрет каждой европейской нации, раздавая, так сказать, всем сёстрам по серьгам, Ле Бувье всякое лыко вставляет в строку – от плохой постели до недостаточной, на его взгляд, католичности.

Разумеется, на таком фоне земляки автора «Книги описания стран» должны смотреться чистейшими ангелами… но нас сейчас занимает не это. Как легко заметить, обвинение в «плохом» католичестве француз выдвинул двум нациям: «неаполитанцам», то есть итальянцам, и «кастильцам» – испанцам.

Почему же, однако, именно эти народы удостоились такого эпитета? Ведь впоследствии, как мы знаем, и те, и другие остались верны Ватикану даже три века спустя после желчного «этнографа» Ле Бувье, когда большинство перечисленных Ле Бувье народов, не наделённых клеймом «плохих католиков», впало в протестантизм или же и вовсе – как те же французы – отошло от христианства, отправляя священников на гильотины «во имя разума и прогресса».

Дело во времени, когда недипломатичный француз писал свою книгу. В 1450 году ни про какие ереси во Франции не слышали (кипевшая гуситскими войнами Чехия была слишком далеко, а Мартин Лютер ещё и не родился). «Плохой католик» в устах европейца 1450 года означает «плохой христианин»!

Любопытно, что и писатель и учёный, специалист по культуре Средних веков, Умберто Эко пишет нечто сходное. В своём романе «Имя розы», который нам уже доводилось цитировать во введении, он устами сурового англичанина-доминиканца, Вильяма Баскервильского, говорит послушнику Атсону: мол, итальянцам для того, чтобы испытывать благоговение, нужен какой-нибудь идол, и чаще всего этот идол принимает имя одного из святых.

Англичанин выражает опасение, что итальянцы, мол, таким образом вот-вот дойдут «до вторичного язычества».

Вильям Баскервильский попал в точку. Вот что, например, произошло на юге Италии в конце 1893 года (!! ). Долгая засуха обрушилась на эти края. Погибали хлебные поля и сады, людям грозил голод.

После того как бессильными оказались пышные крестные ходы, ночи напролёт с чётками в руках и молитвой на устах перед статуями святых, развешивание по ветвям садов пальмовых ветвей, освящённых в Вербное воскресенье, и даже разбрасывание по полям выметенного из церквей в то же воскресенье сора[63], отчаявшиеся крестьяне перешли к крайним мерам.

Разъярённые итальянцы пришли в церковь уже далеко не с благочестивыми намерениями. Прошли времена, когда жители Никозии с песнями носили по городу распятия, стегая друг друга прутьями, теперь прутьями лупили статуи святых, не пожелавших отозваться на молитвы.

В Палермо прихожане выволокли изваяние Иосифа из церкви на солнцепёк, чтобы он сам попробовал того, что по его милости пришлось выносить людям, и поклялись оставить названного отца Спасителя там, покуда не пойдёт дождь.

Это, впрочем, ещё было мягкое обращение – со статуй святых сдирали великолепные одеяния, поворачивали лицом к стенам, будто негодных детей, им грозили, над ними издевались, их оскорбляли, их окунали в лужи, их изгоняли за пределы приходов.

В городе Кальтанисетта у архангела Михаила оторвали золотые крылья, но, правда, заменили их картонными – видимо, сочтя, что слишком жестоко будет превращать крылатое существо в бескрылого калеку; с него содрали пурпурную мантию и обрядили в тряпьё и обноски.

Хуже же всего пришлось святому Анжело, покровителю Ликата – толпа недавних почитателей ободрала своего нерадивого заступника донага, заковала в цепи и грозила повесить или утопить. «Дождь или верёвка?! » – выкрикивали рассвирепевшие итальянцы, размахивая перед деревянным лицом святого веревочной петлёй.

Вот это и есть «плохие католики», или, если угодно, «вторичное язычество». Да, итальянцы действительно боролись с засухой как язычники, да, они действительно относились к статуям святых, будто к идолам. Вот только земляки их строгих судей – и реального Ле Бувье, и вымышленного англичанина – к этому времени перестали, в подавляющем и абсолютном большинстве своём, быть не то что католиками, но хотя бы просто верующими в Бога людьми.

Вспомним, читатель, то, о чём мы говорили в предисловии. «Начиная с XVI века в процессах над ведьмами, проповедях, катехизисах настойчиво подчёркивается различие между Богом и Сатаной, святыми и демонами, с тем чтобы укоренить его в менталитете сельских жителей», – пишет Делюмо.

Начиная с XV века резко изменившая отношение к ведьмам и колдовству церковь начинает преследовать их и сжигать на кострах. Всё это – грани одного процесса. Покончив, в основном, с сознательным язычеством (в конце XIV века приняла христианство Литва, последняя языческая страна Европы), церковь обратилась на борьбу с остатками язычества среди своих прихожан.

Кто ж виноват, что некоторые из церковников, такие как монах-августинец из Германии, Мартин Лютер, пошли в этом деле дальше остальных и обратились на те пережитки язычества, которые вросли в самую, если так можно выразиться, плоть церкви?

Протестанты объявили войну тому наследию прежней Веры, которое церковь сознательно ли, дабы облегчить язычникам переход к христианству, бессознательно ли, в душах новых, не вполне последовательных прихожан, взяла себе, – культу святых, наследнику многобожия, почитанию икон и мощей, наследнику идолопоклонства, пышным ритуалам, наследникам магии, звону колоколов и ярким ризам прелатов, самому аппарату священничества, наследнику жречества, наконец, самому символу креста (впрочем, до этого дошли не все).

Всё это открыто и, в общем-то, справедливо обличалось как наследие богомерзкого, поганого язычества.

XVI и XVII века прошли под знаком этой борьбы – борьбы между язычеством и христианством, перекинувшейся внутрь христианского общества. Пересказывать ее в подробностях здесь, пожалуй, не стоит.

Всё слишком напоминает прежнюю борьбу с язычеством – теперь толпы фанатиков громили не капища, а церкви, теперь волокли за лошадьми и швыряли в костры не волхвов и жриц, а священников и монахинь, ломы разбивали не статуи Бригитты или Фрейи, а улыбающиеся лица мадонн и кудрявые гипсовые головки младенцев на их руках.

Точно так же превращались в пустыни целые области, брат шёл на брата и сын на отца – в общем, церковь полной чашею пила то, что по её милости пришлось отведать поклонникам старых Богов.

«Ибо какою мерой вы мерите, такою и вам отмерено будет»…

В конце концов все страны, всерьёз отнесшиеся к борьбе с язычеством, все «хорошие католики» Ле Бувье отпали от Рима. Более-менее удержались позиции церкви во Франции, но и там ей пришлось нелегко.

А в остальных странах человек очищенным от языческих идолов и символов взором мог смотреть в лицо богу Авраама, Исаака и Иакова, богу Писания. И вскоре стал заявлять, что не желает иметь с этим богом ничего общего.

Лишённый облачённых в католические ризы Богов и божков своих предков, европеец не желал иметь дела ни с деспотом-садистом Ветхого Завета, ни со страдальцем Нового. В центрах протестантизма – Швейцарии, Британии, Германии – расцветает материалистическая философия.

Европа, познакомившись с богом христиан поближе, словно заявила – чем такой бог, лучше уж никакого! Христианское усердие и последовательность католиков расчистили дорогу протестантизму, а тот – безбожию.

Нечто схожее произошло и на нашей с вами родине, читатель. С XVII века христианская церковь, окончательно повергнув главного своего супостата, славянское язычество, принялась за борьбу с его пережитками.

Первыми ласточками стали отказ от освящения огня, потом – глобальное приравнивание отечественного православия к византийскому «шаблону», Никоновский раскол. Кстати, для его противников, старообрядцев, по мнению учёных, «характерна заметная реставрация язычества в мировоззрении и в культовых действах».

Но настоящая война пережиткам язычества в православии, особенно – тому народному, деревенскому «православию», о котором мы говорили во введении, была объявлена в следующем, XVIII столетии.

Ещё бы, в конце этого века бывали священники (! ), не знавшие, кто такой Христос (!! ), и полагавшие, что Бога зовут… Никола (!!! ).

Впрочем, за переворотами да реформами у государства Российского – а после Петра церковь окончательно превратилась в одну из его контор, так сказать, «министерство духовного окормления» – долго не доходили руки до этой задачи.

Так что всерьёз за «евангелизацию русской деревни» – напомню, что ещё в начале XX века в городах жило едва ли 15 % жителей страны – церковь и государство взялись лишь в XIX веке.

Заодно и исследования этнографов открыли образованной публике глаза на то, во что же по-настоящему верит тот русский мужик, из которого славянофилы поторопились намалевать икону христианских добродетелей.

Итоги были неутешительными. О ярких проявлениях фактического язычества русской деревни я много говорил в предисловии, не стану повторяться. Но и христианство у русского мужика было… нехристианским, если так можно выразиться.

В церквях не проповедовали – там служили службы. Ни секунды не интересуясь догматами, крестьянин сосредоточил веру в ритуале. Это было фактически православное идолопоклонство – обрядоверие, как называли его церковные публицисты.

Из-под палки научившийся кланяться иконам, креститься и целовать руку священнику, русский мужик за века после крещения не продвинулся в понимании христианства. Это не моё мнение, это не «атеистическая пропаганда» советских воинствующих безбожников, это не сочинения марксистов или народников – это оценка дореволюционных церковных православных публицистов.

«Обрядоверие, – писал автор статьи «К вопросу о веротерпимости», – душа русского простолюдина» (Странник. 1905. № 3).

«Русский народ ничего не понимает в своей религии… он смешивает бога со святителем Николаем и последнему готов даже отдать преимущество… Доктрины христианства ему совершенно неизвестны» (Миссионерское обозрение. 1902. Т. II. С. 34).

«Наш простолюдин объят непроглядною тьмою религиозного невежества, он порою ничего не понимает ни в исповедуемой вере, ни в совершающемся перед ним богослужении» (Церковный голос. 1906. № 46. С. 1256).

«Едва ли можно найти исповедников другой религии, которые бы так плохо понимали свою веру, как именно сыны православной церкви. Незнание нашим народом догматики христианства – факт, который едва ли кем будет оспариваться» (Церковно-общественный вестник. 1913. № 25. С. 2).

Товарищ обер-прокурора Святейшего синода писал в те годы, что православие в России держится лишь усилиями его казённого ведомства. Не проповедями, не тягой русского народа к христианству, а усилиями чиновников.

Если мы уйдём, писал он, просвещённое общество уйдёт в католики, а крестьяне подадутся в раскол. Ну, если под расколом понимать то самое деревенское «христианство», то всё правильно – хотя о просвещённом обществе он, право же, слишком хорошо думал!

Как и на Западе, борьба с языческими пережитками была и борьбой с обрядоверием – за проповедь против службы, за догму против ритуала.

Напрасно тонкий и глубокий мыслитель Василий Розанов (известный, кстати, и симпатиями к язычеству, в частности, именно ему принадлежит знаменитая фраза: «Попробуйте распять Солнце – и вы увидите, который Бог! ») предостерегал современников, что насаждение в деревенских церквях проповедей приведёт лишь к потере интереса крестьян к религии.

Напрасно сам обер-прокурор Святейшего синода, «око царёво» и пугало «прогрессивной интеллигенции», Константин Победоносцев предостерегал против разрушения обрядоверия. Внутренняя логика христианства оказалась сильнее. Разве Христос творил обряды? Он проповедовал!

Эхо наступления на языческие пережитки отражается в трудах русских этнографов. Владимир Даль ещё просто пишет о засилье остатков язычества в русской деревне.

С.В. Максимов рапортует об успехах – водяному больше не топят лошадей, всё меньше людей верит в волкодлаков-оборотней, прислушивается к пророчествам кликуш, с почтением внимает колдуну и знахарю, всё меньше людей приходят к почитаемым деревьям, камням, родникам.

И с каждым годом все эти дремучие суеверия отступают от городов, от железных дорог, от новых, грамотных и просвещённых священников, в глухомань, в дебри…

Н.И. Гальковский в своём труде «Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси» говорит уже о фактической победе. Конечно, где-то ещё тлеют искорки… но это уже действительно искорки, не пережитки – остатки пережитков.

И всё бы хорошо… но вот только книга эта датирована 1916 годом. Кому-нибудь из читателей надо напомнить, что стряслось ровно через год с православной Русью?

Что начали выкидывать добрые православные мужички, которым просвещённые священники объяснили, что земля – не тело Богородицы, а мёртвая тварь, что родовые образа в красном углу – не волшебные заступники и помощники, а всего лишь «книга для неграмотных», что в церкви им отныне надо внимать проповедям, а не соучаствовать в службе?

Одни из них спокойно наблюдали за разрушением церквей, расстрелом священников, изнасилованием монахинь, а кое-кто и помогал, не одни только «жиды-комиссары» с латышами и китайцами… да что там, не одни только красные зверствовали над православными святынями.

А чего? Почему не кинуть в огонь икону – это же всего лишь «книга для неграмотных»? Почему не выстрелить в священника – ведь это не один из «знающих», а всего лишь чиновник в рясе? Почему не устроить в церкви, где слушал проповеди, клуб, где будешь слушать лекции?

В подмосковных деревнях ещё в начале XX века ретивые священники собирали у поселян и жгли кумирчики «куриных богов». Следующее поколение будет собирать и жечь иконы.

Ещё более занимательный и показательный эпизод произошёл в том же начале XX века в одном из сел Крестецкого уезда Новгородской губернии. Там в земском суде судился поп с мужиками по совершенно курьёзному поводу.

Прибыв в село, «свеженький», недавно из семинарии поп, что называется, не знал горя, пока прихожане не позвали его с кадилом к жальнику. Жальник, если кто не знает, это такая этнографическая специфика русского Севера – сельское кладбище (опять! ), усаженное деревьями и обложенное по периметру валунами.

В дни поминовения – на девятый день, на сороковой, на годины, на Родительскую субботу, на Радуницу – туда приносят и повязывают на стволы и ветви деревьев подарки покойникам – яркие ленты, платки, иногда целые рубахи или платья.

Короче говоря, вид, сам по себе не слишком радующий христианский взор. А здесь… у края жальника – напоминаю, читатель, Европейская Россия, XX век! – стоят каменные истуканы [64].

– Кади, батюшка, проси Хозяев о дожде и урожае.

Хотел бы я, читатель, видеть выражение лица священника в этот момент. Впрочем, это желание, конечно, останется в ряду невыполнимых, и нам остаётся лишь попытаться вообразить его по мере сил и возможностей. Уверен – зрелище было запоминающееся.

На возмущённый отказ участвовать в «идолопоклонстве» прихожане невозмутимо ответили пастырю:

– Ничего не знаем. Прошлые батюшки кадили, и ты кади, а то кормить не станем – обязанностев не исполняешь. Зерно-то им жертвовать у нас выборный есть, а кадить прямое ваше, поповское, дело…

Ещё одно моё неисполнимое желание – поглядеть на одного из этих «прошлых батюшек» во время исполнения обязанностей. Что, любопытно, он пел, обдавая ладаном из кадила каменные лики? Впрочем… почитайте-ка, читатель, «Очерки бурсы» Помяловского.

Прошедший такую школу человек ради верного куска хлеба для себя и семьи мог согласиться и на освящение чего-нибудь посерьёзнее – погребальных костров или жертвоприношений тем же истуканам скота.

В конце-то концов, приносили же в жертву Илье-Громовнику быков, и что-то я не помню, чтоб многие батюшки протестовали!

Закончилось всё вполне предсказуемо. Из волости приехала полиция, мужичков перепороли, истуканы побросали в реку – вот их, наверно, найти всё же можно – всерьёз поднять архивы, карты, выяснить, в каком именно селе батюшек понуждали кадить каменным кумирам, протралить дно ближних речушек.

Чем Боги не шутят – может, и увидим лица последних языческих кумиров Руси.

А произошла вся эта история незадолго до Первой мировой войны.

В общем-то, в XX веке с русским православием произошло примерно то же, что в XVI–XVII веках приключилось с католицизмом во Франции, Германии, Британии, скандинавских странах. Борясь с «пережитками язычества», оно подрыло собственные основы, подпилило «сук» русской религиозности, на котором и сидело.

После чего, вполне закономерно, полетело вверх тормашками. Искореняя «идолопоклонство» и «обрядоверие», оно – ну совсем как на Западе! – искоренило саму религиозность.

Прекратились языческие культы русской деревни – и, несмотря на все молебны в раззолоченных соборах городов, невзирая на архиерейские обеды и богословские изыски Флоренских и Соловьёвых, православие рухнуло, и рухнула империя.

И если православие кое-как это падение всё же пережило, то… то весь советский период оно в основном сохранялось у часовенок при «чудотворных источниках», у святых могил, деревьев и камней со «следом Богородицы».

Как в Европе католичество спасли от окончательной гибели «плохие католики» Испании и Италии, так и православие выжило за счёт деревенских полу-язычников, «обрядоверов», «двоеверцев».

Борьба с язычеством обернулась для христианства фактическим самоубийством. Потому что это, выражаясь словами христианского писателя Клайва Льюиса, был бунт ветви против дерева.

Язычество – это древнейшая религия на Земле. Это и есть собственно религия – и всякая религия настолько жизнеспособна, насколько много в ней языческого, насколько велико в ней почтение к обрядам и «идолам» (ведь даже мусульмане продолжают кланяться во время молитвы древнему идолу Мекки – чёрному камню).

Впрочем, признаюсь, читатель, что судьба христианства мне глубоко безразлична. Небезразлична мне судьба Руси.

Христиане и материалисты могут твердить что угодно, но факт остаётся фактом – Русь была сильна, когда была языческой, она ослабела, став христианской.

Она вновь воспрянула, слив воедино христианские символы и имена с древней сутью в сплав «народного православия», где древние, родные Боги почитались под именами «Мать Сырой Богородицы» и «Русского Бога Миколы», «Ильи-Громовника» и «Козьмадемьяна, божьего коваля», где священники спокойно относились к почитанию леших, домовых и водяных.

И вновь ослабла, почти рухнула, когда её правители, а вслед за ними и народ, отошли от этой веры в сторону «очищенного» шаблонного христианства Никона и Святейшего синода.

Русь всегда – ВСЕГДА! – дышала древней Верой, обрядами Родных Богов.

Да не прервутся обряды.

Да будут милостивы к земле моей, к роду Русскому родные Боги.

Да будет так.

И да живет в памяти потомков дело тех, кто хранил эти обряды и имена Богов века чужебесия. Тех, о ком я написал эту книгу.

БЛАГОДАРЮ:

Игоря Яковлевича Фроянова, историка и патриота, без находок которого не было бы этой книги.

Петра Михайловича Хомякова — за идею про роль Византии.

Егора Харина, пономаря Троицкого собора г. Ижевска – его помощь была весьма полезна.

Читателей – за внимание к книге.

Приложение Этапы христианизации Руси

X–XI вв. – Крещение князей и их приближенных. Захват христианами городов – основных сакральных центров. Разгром открытого и организованного противодействия насаждению христианства, удаление волхвов с политической арены.

XI–XIII вв. – Крещение городских общин. Прекращение конкуренции волхвов и князей и утрата последними интереса к насаждению христианства. Переход религиозной войны в «холодную» фазу. Поучения против язычества. Параллельное существование двух культов в городской среде (при господстве язычества в сельской округе).

XIII–XIV вв. – Ликвидация церковью (при поддержке татар) городского язычества. Прекращение языческих обрядов в городах, прекращение функционирования крупных святилищ. Начало проникновения христианства в сельскую округу. Отмирание обряда кремации.

XIV–XVI вв. – Христианизация сельских жителей. Возникновение синкретического «народного православия». Угасание язычества как самостоятельного культа.

XVII–XVIII вв. – Последние упоминания о русских язычниках.

XVIII–XIX вв. – Евангелизация русской деревни, искоренение «обрядоверия» и «пережитков язычества» в православном крестьянстве.

XX в. – Падение Российской империи и православной церкви.

Приложение I Тайна Василия Буслаева, или Дело о пропавшем посаднике

Кто он?

Вряд ли на Руси сыщется так уж много людей, не слыхавших про Василия Буслаева. Ему посвящены поэма Сергея Наровчатова и кинофильм Геннадия Васильева. Появился новгородский удалец и в фильме Сергея Эйзенштейна «Александр Невский». Появился не ко времени – как мы скоро увидим, прототип былинного героя до Ледового побоища не дожил более полувека – и, пожалуй, не к месту. Буслаев всегда был олицетворением новгородской вольности и новгородского буйства, Александр же Ярославич эту вольность жестко, чтоб не сказать жестоко, давил, заставляя вольный северный город платить дань ордынскому хану. Будь они современниками – были бы врагами, а никак не союзниками… ну да не про то речь. Вернемся к нашему Буслаю. Кроме стихотворцев и кинематографистов, удаль и молодечество Василия Буслаева воспели живописцы Андрей Рябушкин и Константин Васильев, художники Палеха и бесчисленные иллюстраторы русских былин.

В общем, образ Василия Буслаева хоть и не сравнится с такими титаническими фигурами, как богатыри былинного Киева, князь Святослав или Евпатий Коловрат, место свое в русской культуре занял давно и прочно.

Но кто же он? Сказочный герой, плод фантазии народной, «литературное обобщение», воплощающее своеволие и удаль Господина Великого Новгорода?

Василию Буслаеву повезло больше иных героев русских преданий.

Мы можем твердо сказать – он жил на свете. Мы знаем, где. Мы даже примерно знаем, когда – во всяком случае, мы знаем, когда он умер.

Некролог в одну строчку

«Преставися в Новгороде посадник Васка Буславич».

Так гласит Никоновская летопись под 1171 годом.

Стало быть, в этом году исполняется 840 лет со дня смерти Василия Буслаевича – он же Буславич, Буслаев, а то и попросту Буслай. Что в летописи – да и в былинах, сохранивших для нас имя новгородского удальца, он назван всего лишь «Васка» – не оскорбление, не знак пренебрежения. Только Московская Русь возвела в культ полную форму имени, только при дворе московских государей и на подвластных им землях сокращенная форма имени стала уничижительной – «холопишко твой Ивашко Данилкин челом бьет». В старой, дотатарской Руси и князья, бывало, звались так же – стоит вспомнить злополучного князя Василько из Теебовля, ослепленного Давыдом и Святополком, или воевавшего с крестоносцами князя Вячко. То же было и у других славян – на польском престоле сидели короли по имени Мешко и Лешко – тоже вроде бы уменьшительные формы, но кто рискнет сказать, что королей не уважали? Да и в иных странах подобные обычаи сохраняются доныне – во главе огромной страны, мировой державы, не так давно стоял человек по имени Билл Клинтон, его так везде и звали – Билл, и никто, собственно, не вспоминал, что Билл – это только уменьшительное от Уильям.

Вернемся, однако же, к нашему Буслаю. Кроме его имени, подтверждения его новгородского происхождения, из скупого летописного сообщения мы узнаём, что «Васька Буславич» был при жизни посадником. А кто такой посадник? На землях, по выражению историка Николая Костомарова, «Севернорусских народоправств» – Новгорода, Пскова, Вятки и иных – посадник был человеком весьма почтенным. В старину посадниками называли княжеских наместников, но к 1171 году Господин Великий Новгород уже сам выбирал себе посадника. Наряду с владыкой-архиепископом и главой новгородского ополчения – тысяцким – посадник возглавлял всё Новгородское государство. Вместе с ними посадник закладывал города на новгородских землях, отправлял посольства, ведал городской казной, отправлял и принимал посольства, вершил суд и руководил вечем. Он распределял начальства, всех этих старост, побережских, сотских, подвойских, позовников, изветников, межников, биричей и приставов, по «волостям» – подчиненным Новгороду землям. У посадника была своя печать и своя дружина, а жалованье он получал с особого налога. Короче говоря, посадника смело можно назвать на нынешний лад президентом северной республики.

Так что Василий Буслаев был человеком в Новгороде, как выясняется, отнюдь не последним.

И вот тут начинаются странности.

Фокус с исчезновением

Никоновская летопись – московская. Свои летописи были, разумеется, и в Новгороде. Да вот беда – ни одна новгородская летопись знать не знает посадника Василия Буслаева. И даже подробные списки посадников – были и такие, – перечисляющие невенчанных государей вольного Новгорода от легендарного Гостомысла до последних, правивших последние десятилетия новгородской вольности, про нашего героя молчат.

Странно?

Не то слово.

Для сравнения заменим Москву на СССР, а Новгород на США. Представим, что в газете «Правда» мы читаем некролог президенту, допустим, Джиму Джимкинсу. А вот в американских газетах нет не то что некролога, но даже и упоминаний о том, что Джим Джимкинс когда-то жил, не говоря уж – сидел в Белом доме. Ни в газетах, ни в журналах, ни в книгах – нигде.

Как вам, читатель?

Первое предположение – что Джима Джимкинса президентом признавала только Москва. Допустим, был это кандидат-коммунист, победил на выборах, но злодеи-буржуины подделали голосование, а то и попросту выпустили на беднягу Джимкинса очередного психа с ружьем. Как говорится, пиф-паф, ой-ой-ой…

Могло такое быть? Да запросто. И в Новгороде была партия, держащая, как тогда говорили, руку сперва суздальских, а потом и московских великих князей.

Вот только… никто этого не скрывал. В летописях новгородских достаточно честно и подробно сообщается о всех перипетиях политической жизни республики. Кто был за кого, кто хотел дружить с немцами, кто с литвой, кто с Москвой, и что сделал победивший на выборах кандидат с проигравшим – тут по-разному бывало. Одни уступали место преемнику, так и сохранив за собою почетное и весомое звание «старого посадника» – такой мог и суд вести, и в войске воеводить. Если оппоненты были настроены порешительнее, посадники, случалось, расставались не только с постом – и забить насмерть могли, и в Волхов скинуть вниз головой с моста. И все это, повторяю, записывали в летописи, а не стирали из них.

Значит, дело не в политике – или не только в ней. Маловато будет политики для того, чтоб в не слишком стеснительном Новгороде имя главы республики постарались истребить из всех письменных источников.

В чем же дело?

В поисках ответа на этот интересный вопрос придется нам перечитать былины про Василия Буслаева.

Житие несвятого

Странности окружают Василия еще до рождения. Старательно подчеркивается, что его отец, Буслай или Буслав, ни с кем не ссорился, старался жить мирно – с чего бы такое миролюбие в небедном человеке торгового города? Так ведут себя люди, чувствуя уязвимость, чем же был уязвим отец Василия?

В некоторых вариантах состарившийся Буслав идет просить о зачатии сына к «бел горюч камню». Перед ним «объясняется», то есть объявляется, возникает «бабища матерая» и корит его, что он поспешил с просьбой на три месяца – еще немного, и его сын мог бы родиться неуязвимым.

Вскоре после рождения сына Буслав умирает. Мать (ее имена меняются от варианта к варианту – Ненила, Мамелфа, Авдотья и проч.) старается дать сыну покойного наилучшее образование – Василий учится чтению, письму, церковному пению. Но в нем играет уже дикая, неукротимая натура, он задирается со сверстниками и теми, кто старше его, и легко их калечит. Недовольные новгородцы грозятся «заквасить Волхова» Буслаевым – то есть утопить его в реке. Высшая мера по новгородскому законодательству, кстати! Вряд ли такое предполагалось за просто подростковые драки, сколь угодно опасные для здоровья. В некоторых вариантах мать журит сына, кое-где, услышав об угрозах «мужиков новгородских», прямо советует ему собрать дружину, дабы избежать столь сомнительных почестей. Василий собирает дружину. Причем, когда на его призыв откликаются те же «мужики новгородские», идущие «из церквы из соборныя», Василий «привечает» их своим «червленым вязом», или, попросту говоря, дубиной. В его дружине оказывается Костя Новоторженин, Васька Белозерянин, «мужики залешане» или «заонежане» – то есть люди с окраин новгородской земли, в городе пришлые.

Вскоре Василий с дружиной незваными заявляются на пир новгородского князя или на «братчину никольщину», то есть на пир, который устраивает община при церкви святого Николы. Там вспыхивает новая ссора, и Василий с новгородскими «мужиками», что называется, «забивает стрелку». В случае, если Василий с дружиною сумеют пройти мост через Волхов – при активном противодействии горожан, понятно, – новгородцы обязуются выплачивать Василию дань. В противном случае, по одним вариантам, Василий с дружинниками сам должен выплачивать дань Новгороду, по другим – лишится головы.

Мать, стараясь спасти сына от столь непродуманного пари, запирает спящего Буслаева. Тем временем начинается бой между его дружиной и новгородцами. «Девушка-чернавушка», очевидно, служанка Василия, с коромыслом пробивается к своему двору, выпускает хозяина и рассказывает ему о бедственном положении его людей. В некоторых вариантах это положение описано несколько странно – у дружинников

Связаны ручки белые,

Им скованы ножки резвые

И загнаны они во Почай реку.

Буслаев врывается на место расправы с дружиной, освобождает своих людей, и побоище вспыхивает с новой силой. Против него выходит крестовый брат, а потом и крестный отец, монах, несущий на плечах Софийский колокол и подпирающийся вместо клюки колокольным языком. Василий, не слишком раздумывая, расправляется с обоими, сопровождая смертоносный удар глумливым «вот тебе яичко – Христос воскрес! ». Он разбивает колокол Святой Софии, главной христианской святыни Новгорода. Кстати, иллюстраторы былин этот эпизод любят особенно.

Разошедшегося силача унимает только его мать. По одним вариантам, ее сподвигла на это покорная просьба пришедших к ней с дарами «мужиков новгородских», а по другой – просьба явившейся ей Богородицы (! ). Василий соглашается примириться с новгородцами и получает у них дань. В ряде вариантов все обозначено проще и ясней – Василий стал «владеть да всем Новым градом».

То есть, очевидно, стал посадником.

Таково содержание первой из былин о Буслаеве.

Тут бросается в глаза наличие некоего не обозначенного, но явного антагонизма между Василием и остальными новгородцами. Невзирая на то, что у Василия христианское имя, что он «учился петью церковному», он раз за разом противопоставляется не просто Новгороду, а Новгороду христианскому. Новгородцы грозятся расправиться с ним не как с простым буяном, а как со смутьяном или еретиком. Он дубиной гонит со двора пришедших туда из соборной церкви. Он не придает никакого значения крестовому братству и без колебаний подымает руку на крестного отца, на колокол Софии. Даже Богородица является отнюдь не самому Василию, а его матери – которая вообще выведена, как в большей степени «своя» мужикам новгородским, чем её сын.

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒