Где для человека всё - или победа, или поражение.

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 9Следующая ⇒

Они ворчали. Но на самом деле ворчал весь мир, «будто выбросили что-то такое, отчего повсюду вспыхнула ярость». Не надо заблуждаться: дело не в борьбе за лучшую жизнь. «Даже лучшая жизнь не стоит ничего! » - говорила Мать. Речь идёт не о том, чтобы добавить социализма здесь, демократии там, ну, и ещё немного равенства и братства, - даже братство принадлежит смерти. И починка зданий или нефтяного крана тут тоже ни при чём - завтра ведь он всё равно даст течь в другом месте, поскольку утечка происходит повсюду. Это «красный закат Запада», который Шри Ауробиндо разглядел ещё 33 года назад, когда все наши науки находились на вершине и мы праздновали их открытия. А открывать-то, кроме нас самих, нечего! Если и есть сверхсила, то только в нас, если и есть источник новой энергии, то только в нас! «Супраментальная Сила» стучит по голове земли, «рвётся наружу», чтобы открыть подлинную тайну Материи, настоящую силу, истинную жизнь без смерти, братство без расстрелов, правосудие без гильотины и людей, что будут хозяевами своей судьбы, - или вообще других людей. «Подготовительные периоды неизмеримо долги - прошлое изживается, будущее подготавливается - они очень длинны, скучны и однообразны: одно и то же повторяется без конца и кажется, что так будет продолжаться вечно. И вдруг, ни с того, ни с сего, между двумя такими периодами случается изменение. Вот так на земле появился человек. А сейчас появится что-то другое, иное существо».

Потерпела ли Мать неудачу, или Ей удалось найти «механизм», путь к иному существу?

В этой самой «смерти» секретов куда больше, чем кажется. В ней тайна будущего.

Эта тайна сложна и мы подходим к ней с молитвой на устах и дрожью в сердце. Точно так же, быть может, первый человек на поляне впервые подошёл к сомнительной мысли. Однако, тайна будущего мира - это не мысль, а супраментальное, она разворачивается в глубинах тела, в гнезде жизни-смерти, где когда-то первая вещь впервые воплотилась в Материи, на границе биологии и молитвы. Эту тайну не «поймёшь», это испытание огнём, ибо понимание для Материи означает силу. Эта сила находится на узкой полоске между жизнью и смертью, где клетки выходят из-под власти старого генетического кода, чтобы войти в царство закона будущего вида. Новая трансмутация куда тяжелее, чем трансмутация гусеницы. Трансмутация в следующую эру. Раскрыть тайну означает обрести силу свершения. Это означает - стоять перед смертью и перед жизнью с гордо поднятой головой, быть там, где и жизнь и смерть умирают, или, скорее, переходят в другую физическую жизнь, которая уже не жизнь и не смерть, а что-то другое. Может быть, божественная жизнь? Новая поляна. Великий переход.

Ты расскажешь им...

Мы попытаемся вместе осуществить этот переход, проложив путь через великий девственный лес Матери. Возможно, в самом конце, на опушке нового мира, глядя глазами другого существа, мы увидим, что искала Та, которая говорила: «Я вот-вот открою иллюзию, её надо уничтожить, чтобы физическая жизнь текла непрерывно».

Не обманемся: открытия ещё нет, его надо сделать.

Может быть, даже многим придётся его сделать самим, чтобы оно осуществилось.

Тогда - кто знает? - мы снова встретим Мать, будто Она и не умирала.

И глубинная ложь смерти рассеется.

Олений Дом, Нанданам,

6 января 1975 года

Часть первая

В поисках настоящей материи

КОРНИ

Великий девственный лес Матери появился давно. Он полон неожиданных поворотов, оврагов и таинственных чащ. Никто не знает, куда идти - налево, или направо; может быть, следует избрать сразу все направления? В лесу Матери троп, может статься, и нет, но, возможно, он сам - тропа. Он везде начинается и везде кончается, ибо каждая былинка может содержать в себе всё. «Пройдёмся, это забавно» - говорила Она.

«Я бывала во всех человеческих зданиях, - рассказывала Она сразу после своего видения, - Она ведь видела так много, везде и во всём, жить рядом с Ней означало видеть мир с неожиданной стороны, так, как ты ещё никогда его не видел, и никто не увидит, будь он хоть Пикассо, хоть Сверх-Пикассо (кстати, Пикассо был младше Матери на три года), - во всех, но не совсем обычных - в философских, религиозных, духовных; всё это символизировалось огромными зданиями - высоченными домами, по сравнению с которыми люди казались не выше вот этой табуретки. Пока я прогуливалась там, ко мне то и дело подходили люди, и каждый говорил: " Я знаю истинную дорогу". Я шла за ними к открытой двери, за ней виднелась безбрежная земля, но стоило нам подойти поближе, дверь закрывалась!.. Мне было смешно, и я думала: " Это действительно забавно! " Представь себе: пока они говорили, за дверью виднелись безбрежные просторы, яркий свет - просто чудесно! А подойди поближе - закрыто! Правда, очень интересно.

Там было, было... множество народу, и всё время появлялись новые лица - мужчины, женщины, юноши, старики, люди из самых разных, каких только можно себе представить, стран. А продолжалось всё это очень долго.

Помню одного из них, я сказала ему: " Да, тут чудесно, но это не похоже на настоящую пищу, вы всё равно голодны". И ещё... не знаю, откуда он родом: тёмная одежда, чёрные волосы, круглое лицо (китаец, наверное, не знаю), - он сказал: " Нет, со мной идти не надо! Попробуй лучше вот это, " - и что-то дал мне. Это было так вкусно, просто великолепно. Я оторваться не могла. Потом я посмотрела на него и сказала: " Да, ты умён! Покажи мне дорогу." А он в ответ говорит: " У меня нет дороги" ».

Вот и нам следует быть такими же мудрыми, как этот китаец, и не нарезать Мать маленькими научными ломтиками: «Вечно нам надо ставить один ящик внутрь другого! » - говорила Она и смеялась, ибо Мать смеялась всегда, - за исключением разве что последних лет, но даже и в ту пору Она находила людей удручающе серьёзными. «С самого раннего детства во мне живёт какая-то смешинка. Она видит все катастрофы, страдания, но не может удержаться от смеха - ведь любой человек смеётся над тем, что претендует на существование, а на самом деле не обладает им». Она уже тогда воевала с иллюзией, не уничтожив которую, жить по-настоящему нельзя, - и самой привязчивой и дорогой среди всех иллюзий является, возможно, наша любовь к страданию и всему трагическому. Можно спорить, но истина от этого истиной быть не перестанет.

Стало быть, мы пойдём по великому лесу Матери «наугад», не пропуская ни одной тропы, ни одного поворота, поскольку смысл может носить всё, и мы не можем быть уверены, что входит, а что не входит в бездорожную дорогу, и не можем поручиться, что конец не является началом, как в детской сказке.

За бесконечным лесом мы, может быть, увидим леса, горы, прекрасные пейзажи, но самое интересное, по правде говоря, - сама прогулка.

Удивительная бабушка

Эту маленькую парижанку, прожившую в Париже сорок лет (точнее, тридцать восемь), Матерью называли не всегда. Когда-то её называли просто Мирра (с двумя «р»), и жила Она в странном космополитическом племени.

Начать можно и с бабушки, так как в ней было что-то своеобразное и любопытное, напоминающее некоторые черты Матери. Ее звали Мира (с одним «р») Исмалун, и родилась она в Каире в 1830 году. Египетские корни Матери, возможно, не случайны - это древняя земля, - но у Неё вообще очень много корней, древних корней, везде... повсюду... «Мне миллионы лет, и я жду», - говорила Она в последние годы со взглядом, который, казалось, нёс весь мир и всё сопротивление его земных детей. Мне вспоминается прекрасный очерк Уолтера Пэйтера о Моне Лизе, с которой Мать объединяло странное сродство и улыбка: «Она старше гор, окружающих её... Она умирала множество раз и познала тайну могилы». Но родина Исмалунов - это также и древняя урало-алтайская Венгрия, отец Миры Исмалун, Саид Пинто, хотя и был египтянином, но род его происходил из Испании. Над её колыбелью дули изменчивые ветра. Уральский воздух смешивался с тайнами долины Царей и огнём Иберии. На самом деле над колыбелью Матери бодрствовали совсем не мужчины, а женщины: это был род женщин-повелительниц.

Итак, мы оказались в эпохе Махмуда Али: Суэцкий канал ещё не прорыт, армии Паши поднялись против гнёта Оттоманской империи, феодальный Египет столкнулся с современным миром и ещё хранит память о Бонапарте. Яростный ветер Наполеона, похоже, оставил какой-то след, поскольку Мира Исмалун не теряла даром времени и тоже сбросила с шеи ярмо. В тринадцать лет, как то предписывал обычай, она благоразумно вышла замуж за банкира; с женихом она познакомилась, путешествуя по Нилу: «Он подарил мне дорогую диадему и корзинку клубники», - сообщает Мира в своих мемуарах - она ведь оставила нам столь же очаровательные и смешные, сколь и краткие, мемуары, надиктовав их по-французски в семьдесят шесть лет своему внуку, губернатору Альфасса. В двадцать лет она прибыла в Италию. На это требовалась известная смелость - мы помним о положении женщин на Ближнем Востоке в прошлом веке. «Я говорила только по-арабски и носила египетское платье. По Италии я путешествовала с двумя детьми и гувернанткой, а мой муж оставался в Египте [он всегда был домоседом - Сатпрем ]... Я оказалась первой египтянкой, осмелившейся вот так вот покинуть Египет». И вот ещё: «Я была восхитительна в египетском небесно-голубом платье, украшенном золотом и жемчугами». Кроме того, она носила «маленький тюрбан с золотой верхушкой... но совсем не знала языка и потому поклялась себе выучить его как можно быстрее». И правда, итальянский она усвоила довольно скоро, а потом ещё и французский - решительно, Мира Исмалун была неординарным субъектом. Затем она свела знакомство с Великим Герцогом, который «как и композитор Россини, каждый день засыпал меня цветами», - и с непосредственностью, в которой кокетство трудно отличить от шутки, она добавляет: «Несмотря на свою благовоспитанность и даже строгость, я не была безразлична к этим знакам внимания».

Происходило это где-то в 1850 году.

Неизвестно, действительно ли она была столь строга, но в жизни она разбиралась превосходно и искренне любила ее. Мира Исмалун была наделена тем вселенским разумом, для которого границы любой страны кажутся никчемными и обременительными. Путешествуя по Европе, старшего сына она оставила в Венском пансионате, второго, а затем и третьего - в «Коллеж Шапталь» в Париже: «Париж сводил меня с ума, при моих необычных взглядах и темпераменте, я не находила ничего дурного в том, что повсюду бывала с Эльвирой [это её старшая дочь, названная, как мы видим, прекрасным египетским именем], но поскольку мой наряд был более заметен и элегантен, публика обращала внимание на меня». Не ошибитесь: в голове Миры Исмалун не гулял ветер, она читала Ренана, Тэна, Ницше, Дарвина, но при этом, как и Мать, была одарена чувством равновесия и умела примирять противоположности: «Я всегда старалась не давать особой воли ни сердцу, ни голове, что позволяло мне удерживаться от крайностей. Что до моих финансов, то я постоянно заботилась о том, чтобы расходы соответствовали доходам». Гениальная идея о соединении приятного с полезным появилась у неё, когда она узнала, что бедные египетские княгини в своих гаремах умирают от желания узнать Париж. Поэтому в Египет Мира везла самые модные платья, самые дорогие драгоценности, парфюмерию и журналы, оправдывавшие причуды её выбора. «Куда бы я не приезжала, меня принимали как королеву. Величественная внешность, роскошные туалеты, строгие манеры и мои расходы создали мне высокий пьедестал». Но помимо всего прочего она привозила домой и картины, ибо маленькие принцессы до смерти желали увидеть себя во всём великолепии на картинах кисти лучших художников Парижа, похожих на фотографии. Вот так Мира Исмалун и познакомилась с Парижем живописцев и мастерской Вьено и Эдуарда Мориссе, который станет тестем молодой Мирры.

Широта духа Миры Исмалун не знала никаких границ; религия тоже не слишком занимала её - вероятно, она считала её такой же узкой, как и патриотизм, но окружающим она предоставляла право поступать по собственному усмотрению. Поэтому, обнаружив, что не в меру благочестивая горничная обратила Эльвиру в католическую веру, она не только не упрекнула свою дочь, но даже начала поиски мужа-единоверца для неё, поскольку Эльвира хотела этого. «Я была первой египтянкой, - замечает Мира, - позволившей своей дочери выйти замуж за католика (да ещё и итальянца, добавим мы). В нашем кругу смотрели на это косо и бранились. В нашей семье некоторые даже довольно долго не желали меня видеть». Поскольку во всем она привыкла видеть и смешную сторону, она добавляет: «Брак был гражданским, его заключили в итальянском консульстве. Церемония была очень красива и интимна. На мне было чудесное платье, украшенное серым жемчугом. Когда с формальностями было покончено, Эльвира с мужем и свидетелями вошли в церковь, а я сделала вид, что ничего не замечаю. Я вообще весьма либеральна и не вижу в этом ничего дурного».

Она надолго задержалась в Египте, чтобы присутствовать на открытии Суэцкого канала. «Господин де Лессепс приехал за мной с целым эскортом» (кого только не знала эта удивительная бабушка). Второй своей дочери, Матильде, которая станет матерью Матери, Мира разрешила выйти замуж за того, кто ей нравится. Это случилось в 1874 году в Александрии. «Свадьба была очень торжественной и проходила в правительственном дворце. Присутствовал вице-король и все его министры. На мне было чудесное платье; люди находили, что я красивее, чем моя дочь». Наконец, маленькая арабская женщина, покорившая Париж в своем небесно-голубом платье и маленьком тюрбанчике, читавшая «О происхождении видов» и опустошавшая Гранд-Отель, обосновалась в Ницце. Последние годы её жизни прошли «между Средиземным морем и спокойными водами Женевского озера»: «После праздников и театров, набегов на столицы, близких знакомств со знаменитостями, прожив великолепную жизнь и не знав других забот, кроме собственных дел и удовлетворения своих капризов и желания хорошей жизни, я обрела достаточно мудрости, чтобы удалиться и вести более скромную и спокойную жизнь». Муж сопровождал её. «Он обожал меня», - лаконично сообщает Мира (нас это не удивляет).

Самое удивительное в этой блестящей жизни, которую не могли удержать никакие границы и которая брала начало в долине Нила, - то, что в конце праздничного путешествия раздался неожиданный крик, будто Мира не желала принимать никаких ограничений, даже смерти: «В семьдесят шесть лет мне, откровенно говоря, совсем не нравится старость, я по-прежнему нахожу жизнь прекрасной и восклицаю вместе с Гёте: " Вперёд, через могилы! " »

Это зерно ещё даст урожай.

Мирра у материалистов

С Матерью мы попадаем в царство другого ритма - глубокого, обширного, безмолвного... но бесстрашного. Да и как обойтись без бесстрашия там, куда шла Она?

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 Следующая ⇒