Орыся, мать солдатская. Дневник.

 

·

Конец сентября 2014.

Пишу урывками, между ложками-плошками, кастрюльками-сковородками. У кого какой фронт - кто на танке, кто в окопе, а кто у печки, да у больничной койки с перевязками и утешительными рассказками.

Вот и мне сегодня задание важное, позарез необходимое дано: надо всех моих подопечных накормить. Только теперь мне и в роддом, и в госпиталь, и беженцам нашим в общежитие надо бы борща и пирожков занести. А ещё мужички мои придут, голодные. А я сама с суток, уже и не помню, когда спала нормально. Вообще на войне ли, в перемирии ли, а со сном что-то не очень дружба у нас. Но Господь укрепляет. Всё вспоминаю, как дед мой притчу рассказывал про глупого селянина, который к священнику ходил жаловаться, что ему трудно живётся: и детей много, и домишко мал, животинка худая и мало её. Вот и не спит мужик от дум тяжких, о своей судьбине рыдает. А священник в бороду улыбнулся и говорит ему: " Домишко малый, говоришь? А козочка есть, а курочка, а гусики? Заводи всех на ночь в комнатку свою, увидишь, что будет". На следующий день мужик бежит к батюшке:

- Беда, совсем не спал... Дети все в одной комнатке, да тёща, да гусь их дерёт, куры квохчут, коза бодается и на руки-ноги всем наступает! Шум, крики - совсем не спал, всю ночь возился с ними.

Батюшка улыбнулся и говорит:

- А на сегодняшнюю ночь выводи.

Приходит мужик через день и в ноги к священнику, мол, спасибо, отче, спал, как в Раю. Тот улыбается: и дом больше не стал, и детей то же количество, а вот гляди - всё наладилось.

Как поспишь за двое суток где-нибудь на жёсткой ли скамейке электрички с боксом, подложив под голову сумку с лекарствами, в машине ли перекемаришь где-нибудь по дороге возле забегаловки сельской, чтобы на виду и безопасней, а не в степи, где стреляют, калачиком-куличиком свернувшись. Потом кто-то вдруг скажет тебе после всех дел или после долгой дороги с блокпостами:

- Иди ляг на кровать, да поспи часа четыре, - вот и слава Тебе, Господи, спала, как тот дедушка из притчи. Сейчас ещё и семейка, как у Омелька, прибавилась - тут и дети, тут и беженцы наши, и роженицы... Вот у меня сейчас уже не кастрюлька - ведёрко борща закипает, пошла от письменного стола дальше свою службу, теперь у плиты, нести.

У кого какие гранатки, а у меня котлетки...

Есть-то все хотят. Вот уже который раз замечала, хлебом-солью решения вопросов скорей добиваешься, чем спорами-криками. Мы, когда лекарства везли, уже ведь учёные, чтобы лишних вопросов нам не задавали на блокпостах, берём с собой гуманитарный набор, как муж смеётся. Котлеты, да хлебушка свежего, сама печь стала, он совсем другой, домашней выпечки хлеб, даже и в духовке электрической. Дух у него другой. Да вот так нагружу пакета два - и в путь. Ну, ещё и бокс холодный с лекарствами. Вот патруль идёт по вагонам ли, на блокпосту ли, а от моей сумки котлетами пахнет. Говорю им: " Хлопцы, это вам". Жалко ведь и их до слёз - солдатиков, милиционеров. Худые, уши торчат, а где-то в Яремчах мамка сидит, ночей не спит, тоже ведь дите забрали. И не подкуп это, думаю, и не лукавство - Бог так умудряет, потому что от чистого сердца и с жалостью им предлагаю. А они головами только кивают, да улыбаются так болезно. И благодарят - кто на украинском, кто на русском. Стала ещё и носки-трусы по пачке с собой брать, а они стесняются, глаза мокрые. Говорю им, если спрашивают, что везу. Лекарства. И уже нет вопроса: кому. Потому что понимают, что всем, кому нужно. Всем и каждому, потому что нет у Бога деления на сепаратистов и укропов, а есть мы - люди-человеки, добрые и не очень, глупые, запутавшиеся, но ведь Божьи, к Нему ползущие. Кто как, кто какой дорогой - кто фронтовой, кто от плиты, кто сквозь себя.

Вот, в промежутках между зажаркой-капусткой получилось черкнуть в дневник пару листов. Дал Бог.

 

Сепаратисты чистой воды

·

 

Если говорят, что война заканчивается вместе с выстрелами, это неправда. Она ещё долго идёт - в последствиях, в посттравматическом синдроме людских душ и судеб, в разрухе.

Добираться назад пришлось машиной, хоть и страшно, и накладно. Не было транспорта, мы попали под последствия трёх страшных взрывов в Донецке. А тут ещё такое событие приключилось! Женщину молодую направили рожать в Донецк, у неё ягодичное предлежание и двойное обвитие пуповиной плода по шее на УЗИ, а в Донецк не доехать ей, да и страшно. Вот пришлось нам нашу старенькую " Волгу" из гаража опять выкатить, помолиться - и в путь. Муж и я попеременно за рулём, сзади непраздная...

Ей двадцать пятого рожать, а ведь надо довезти в Днепр спокойно и там на кесарево определить. Через блокпосты, по сгарищам степным. Через шестьдесят километров остановилась: дымят два передних колеса, заклинило тормозные колодки. Хорошо, " Волга" - что танк - наши делали! Разбортировались, Вовка под машиной лежит, по осям стучит. Машины с военными идут, а мы как куропатки на обочине. Слава Богу, никто не тронул. Но и не помог. Думаю: не дай Бог рожать моя подопечная начнёт. Так я уже и песни пела, и псалмы. Починились кое-как, поехали. Ещё три блокпоста, а мы с донецкими номерами, руки и рожи в саже - сепаратисты чистой воды. Но Господь управил. В Днепр въезжали окольными путями, только один блокпост был, да и там нас пронесло. Доехали, в роддом женщину определили. А тут сестра звонит Вовина, двоюродная - у неё, оказывается, там дочь лежит, тоже на кесарево. Так что у меня две роженицы на подходе. Война войной, а, как говорится: родить - нельзя погодить!

Рецепт Аристины

·

·

Бабушки наши и прабабушки, веровавшие тихо и скрытно, но истово, нам передавали рецепты лечения души больной. Хорошо бы этим рецептом поделиться. Потому как всплыл он из памяти детства сейчас и здорово мне помогает.

Прабабушка моя была верующей, как я сейчас понимаю, крепко верующей. И была-то у неё одна иконка, и храм тогда в нашем городке был всего один. Не помню я, чтобы она в него ходила, ибо детство моё совпало с её уже глубокой старостью. Всё сидела моя прабабушка Тина под образочком в своей маленькой спаленке, свесив ноги в неизменно, зимой и летом, шерстяных носках, и улыбалась круглым лицом всем приходящим. Во всю жизнь свою я так и не знала её полного имени - потом уже, на могильном кресте в день похорон моей прабабушки, увидела его, написанное на дощечке - Аристина. А так всё - Тина и Тина, или просто короткое «ба». Всегда добрая, всегда тихая, всегда улыбчивая. И два раза благословлявшая - один раз меня, в день моей свадьбы, а второй раз сына моего, первенца, которого попросила привезти ей и положить на её уже совсем слабые девяностодвухлетние руки. И вот во все времена - чистенькая комнатка, окошко маленькое во двор, иконка, а под ней лучезарно улыбающаяся бабуля моя. Это потом уже, после смерти её, узнала, что в войну выкормила моя ба девятерых столовников, как их тогда называли, из блокадного Ленинграда. Выкормила-выходила, как своих. Это на похоронах её я с ними всеми и познакомилась, прилетевшими издалека седыми уже дядями и тётями, которые плакали, как дети, касаясь сложенных в гробу рук моей бабушки. Всю свою детскую жизнь слышала я от неё только сказки. Иногда, потому, что встать на больные ноги ей было трудно, а эту старую книгу, большую, в тиснёном серебром переплёте ба читала вслух только стоя, слушала я слова Святого Евангелия, ещё тогда недоступные для меня, но сказочно прекрасные.

Сейчас, когда поджала меня уже война, вдруг стали всё чаще вспоминаться разговоры с моей бабулей, когда, уютно свернувшись калачом за её большой спиной, слушала её голос, а в углу комнаты лучилась как-то в вечерних поздних сумерках иконка. Бабуля смотрела в окно и вспоминала свою жизнь, правда, без подвигов и хвастовства, а тихо как-то, буднично, спокойно... Всё рассказывала она мне, как отец её, кузнец, заповедовал ей лечиться. Это сейчас понимаю, что говорила она мне о хвори души, а тогда, будучи болезненной худенькой девочкой, всё думала, что ба меня поучает, как от простуды уберечься и недоумевала. " Лечись, деточка, во всю жизнь свою теснотой, простотой, голодом, холодом, трудом и сном", - говорила мне бабушка.

И странно мне было - как это - теснотой, голодом, холодом? Теперь, когда война завертела меня вместе с сотнями сотен украинцев, понимаю бабулины слова. Чем же ещё вылечить души наши больные, дошедшие до братоубийства? «Теснотой», - говорила бабуля. Наверное, и доброта начинается с тесноты. Когда сумеешь себя поджать ради другого, чтобы ему пошире было. Вот теснимся мы, с нашими уже, как и у бабушки, столовниками, в кухоньке, когда одиннадцать, когда больше, когда меньше человек, на скамейках, сделанных из табуреток и положенных на них досок, покрытых старыми дорожками, гремим ложками, и душа моя немножко выздоравливает, светлеет. Очень греет эта теснота, когда ест маленький Кирюша борщ, макает в него пирожок, заедает это все картошечкой-толчёнкой и требует: " А варенички на ужин будут? " Он за месяц бомбёжек так в подвале наголодался, что теперь и засыпает с яблоком в одной руке, с пирожком в другой. Будут, Кирюша, будут варенички, дал Господь картошечки. Греет душу мою эта теснота общения с ним, души наши соприкасаются, а ему в радость простота стола нашего. И простота быта: коты падают спать на людей живым клубком; и штанишки Кирюше подтянут, и нос вытрут первые попавшиеся на его пути взрослые - без лишних церемоний. Вот и простота врачующая. Холод и голод, я думаю, мы, украинцы, этой зимой ещё вкусим. Может, тогда в мозгах просветление наступит, поймём, что нельзя плевать в русский колодец, столько лет поивший нас водичкой поддержки и помощи. Да и трудом придётся ох, как полечиться: и дровишек раздобыть, и печи потопить, и то, что наваляли в революционном порыве, отстраивать. Это не на компьютере по клавишам стучать. Когда попотеем, голодные и холодные без рук и ног спать падать будем, когда любая малость - стакан чаю горячего, кусок хлеба, тёплые носки и свитер - всем в радость станут, тогда отрезвимся! Надеюсь и прошу о том Господа! Даст Бог, доживём до весны и, пройдя полный курс лечения по рецепту моей бабушки, проснёмся, наконец, от сна гордыни и греховности, встанем всей страной на колени, скажем друг другу и русским братьям: " Простите нас, Христа ради! "

 

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться: