Тематика, поэтика поэзии журнала

Художественный мир каждого поэта, публиковавшегося в «Числах», уникален, однако мы можем выделить некоторые общие черты, присущие опубликованным в отделе поэзии «Чисел» стихотворениям.

В области формы для многих стихотворений «числовцев» была характерно некое «пренебрежение» формой, связанное, прежде всего, с желанием не скрывать сути жизни, «самого главного» за внешней красотой стиха. Установки на психологическую достоверность, на приоритет содержания над формой, на интимность, простоту стиха обосновывались в теоретических публикациях Г.Адамовича, Г.Иванова, Н.Оцупа, З.Гиппиус, Б.Поплавского (более подробно об этом см. параграф 2.1. «Теоретики журнала «Числа» о роли и значении искусства»).

Начинающие поэты, – А.Гингер, М.Горлин, Ю.Терапиано, – высказывали свои мнения непосредственно в поэзии. Здесь они, в частности, говорили о «божественности простоты» и о трудностях ее достижения.

Так, в стихотворении М.Горлина «Город Нины Александровны» (№ 7 – 8) счастливые на первый взгляд обитатели веселого города оказываются на самом деле глубоко несчастливы из-за своей затейливой искусственности. Они отчаянно тоскуют по правде жизни:

 

… иногда на город находят словно тучи

И на лица пляшущих падают тени.

Точно они все готовы отдать за совсем простое утро

И за немногие, простые, как небо и хлеб, слова^[221].

 

О том же, только уже применительно к самим себе и своему поколению, говорят лирические герои Ю.Терапиано:

 

Уметь молиться, верить и любить,

Найти слова, спокойные, простые,

Быть искренним – нельзя^[222]...

 

и А. Гингера:

Слов ищу простых – с отцом^* говорить,

Но таких найти не могу^[223].

 

Мы можем выделить еще несколько особенностей, присущих «числовской» поэзии в целом:

1) Преобладание небольших по объему стихотворений без названий

Из ста девяноста одного стихотворения, опубликованного в «Числах», только семь представляют собой сравнительно объемные поэмы или баллады. Из них озаглавлено только тридцать одно, остальные даны под номерами.

2) Синтаксическая фрагментарность стихотворений, использование неполных предложений. Стихотворения при этом становятся похожими на отрывки из разговоров или дневниковые записи, как бы изначально не предназначенными для прочтения и созданным без ориентации на читателя.

Эти особенности формы видны в стихотворениях Г.Иванова «Все розы, которые в мире цвели...» (№ 1), «Бессонница, которая нас мучит...» (№ 4), «Час от часу. Год от году...» (№ 7 – 8). Так, в «Бессоннице...» последняя строфа из-за оборванности мысли теряет и строку, и рифму:

 

На бледном мареве абракадабры,

В мерцаньи фосфорического дна,

Больные рыбы раздувают жабры...^[224]

 

То же можно увидеть в таких опубликованных в «Числах» стихотворениях молодых авторов: «Ничем, ничем, ни призрачной улыбкой...» Н.Белоцветова (№ 7 – 8), «Банальнее – банального...» И.Одоевцевой (№ 2 – 3), «...И пряча под подушками ключи...» Л.Кельберина (№ 5), «Плотник» А.Холчева (№ 5), «То, что около слез. То, что около слов...» Л.Червинской (№ 9).

Так, все стихотворение Н. Белоцветова представляет собой одно развернутое предложение, точнее, по форме – лишь отрывок предложения, не имеющий даже грамматической основы^[225]: В связи с такой своеобразной грамматической конструкцией стихотворения оно не кажется ни цельным, ни завершенным. Перед нами, так же, как и в стихотворениях Г.Иванова, своего рода фрагмент «потока сознания». Скорее всего, творчество послужило Г.Иванова в данном случае одним из ориентиров для молодых поэтов.

3) Использование неологизмов

Для творчества молодых поэтов «Чисел» характерно создание неологизмов, упрощение рифмы и нарушение языковых норм (о чем см. ниже). В данном случае неологизмы служат молодым авторам не для намеренного эпатирования читателя, как в творчестве футуристов, а для максимально точного выражения своей мысли с помощью минимума средств. Вот характерные строфы из стихотворений Н.Белоцветова, А.Гингера, Д.Кнута:

 

Стихотворительное одержанье,

Язык богов, гармония комет! ^[226]

 

...тот гулкий, вдохновенный, страшный час

Непоправимого жизнекрушенья^[227].

А телу жуткая миражится печаль^[228]...

 

4) Особенности рифмы

Упрощение рифмы в творчестве молодых поэтов связано с дальнейшим развитием ими идеи о простоте стихотворной формы. Если в стихотворениях З.Гиппиус, Г.Адамовича, Г.Иванова, Н.Оцупа в «Числах» рифма не имеет четко выраженных особенностей, то в творчестве молодых мы часто встречаем такую ее упрощенную модификацию как тавтологическая рифма (иногда глагольная). В качестве примера можно привести строки из стихотворений В.Андреева, Б.Заковича, В.Мамченко:

 

Солдат не плачет,

Лежит, не плачет,

А конь ускачет –

В ковыль ускачет^[229].

Разъяв, как яблоко, любовь,

Я миром брезгую. Слепая,

Беснуется слепая кровь,

И жизнь проходит, как слепая^[230].

Вознесись к отцу молитва, мой конь,

Подстрекаемый пятками моей любви,

Низойди на меня, отчий огонь,

Сильный поток любви^[231].

Иногда в творчестве молодых упрощение рифмы приводит к ее исчезновению. Так, в стихотворении В.Мамченко «Затворятся упорно глаза...» (№ 5) неожиданно появляются строки, в которых рифма заменяется созвучием:

 

К небу, опять, побредут

Без дороги – навзничь – на горы,

Впереди человек на кресте и в бреду

Загорится^[232].

 

Стихотворения, полностью написанные белым стихом, характерны для творчества Д.Кнута. В качестве примера можно привести отрывок из его стихотворения «Бутылка в океане» (№ 2 – 3):

 

А мне сейчас непоправимо-ясно,

Что наша жизнь – бессмысленность и ложь.

Я эти торопливые слова

Бросаю в мир – бутылкою – в стихии

Бездонного людского равнодушья^[233]...

 

5) Нарушение языковых норм

Нарушение лексической или грамматической сочетаемости в стихотворении также характерно для творчества молодых поэтов «Чисел». При этом иногда трудно определить, где автор применил этот прием сознательно, а где могла сказаться его литературная неопытность.

Так, Б.Божнев в своем стихотворении «Еще летит, еще летит пешком...» (№ 2 – 3) использует нарушение лексической сочетаемости (в том числе и оксюморон) для изображения абсурдного, хаотичного мира:

 

Еще летит, еще летит пешком

Любовь на ложе под Столы блаженства,

С которых крошки падают мешком

Наполненным Пирами совершенства^[234]...

 

В стихотворении А.Гингера «Мания преследования» (№ 2 – 3) нарушается грамматический строй предложения (возможно, непреднамеренно):

 

И мелкий шар как сердце тонет в лузу,

Подстреленное властию кия^[235].

 

Итак, для поэзии «Чисел» характерна формальная «простота», доходящая до нарочитого пренебрежения формой. Стихотворения при этом становятся похожими на отрывки из разговоров или дневниковые записи, как бы изначально не предназначенными для прочтения и созданным без ориентации на читателя. О своем желании (и, порой, невозможности) найти «простые слова» говорят сами молодые поэты в своих стихотворениях.

Если говорить о содержательной стороне поэзии, то лирический герой в «числовской» поэзии максимально приближен к автору стихотворения, чего требует установка на психологическую достоверность, исповедальность стихотворений, провозглашенная в «Числах» Г.Адамовичем, Г.Ивановым, Н.Оцупом, Б.Поплавским. Необходимо отметить, что эти установки сегодня считаются общими признаками поэзии так называемой «парижской ноты»^[236].

Для поэзии «числовцев», в соответствии с их теоретическими установками, характерно почти полное отсутствие гражданских мотивов, и, в свою очередь, преобладание интимной лирики. Авторы обращаются, прежде всего, к своему внутреннему миру.

При этом поэзия «числовцев» выражала исключительно трагическое мироощущение. Ей присущи мотивы лжи, предательства, измены, страха, отчаяния, одиночества, пустоты, холода, безмолвия, тьмы, безумия и так далее. Лирический герой осознавал конечность и, часто, ненужность своей жизни, бессмысленность искусства.

Как пример, можно указать на стихотворения: «Хорошо, что нет царя…» Г.Иванова (№ 1), «Еще мы смеемся сквозь слезы…» А.Ладинского (№ 5) и других. Вот характерные строфы стихотворений, передающие трагическое мироощущение лирических героев:

 

Все длилось промедленье

И, все слабей дыша,

От одиночества и от недоуменья

Здесь умерла душа^[237].

 

От всего отрекаюсь. Ни звука

О другом не скажу я вовек.

Все постыло. Все мерзость и скука.

Нищ и темен душой человек[238].

 

Банальнее банального

«Прости» свистка вокзального,

Печальнее – печального,

В купе вагона спального,

В ночи, с огнями встречными,

С цветами подвенечными,

Бряцание, качание –

А там совсем отчаяние...[239]

 

Особенно часто в стихотворениях «числовцев» варьируется тема смерти. Практически в любом из ста девяноста одного стихотворения, опубликованного в журнале, так или иначе затрагивается эта тема.

Так, только в первом номере журнала в двадцати девяти опубликованных стихотворениях шести авторов (более подробно см. Приложение № 3) слова «смерть», «гибель», «умирание» упоминаются около тридцати раз.

При этом «числовским» поэтам присущи различные взгляды на смерть. В трактовке представителей среднего поколения, Г.Адамовича, Г.Иванова, Н.Оцупа, и более молодого М.Горлина смерть предстает как «последний финал» в экзистенциалистском понимании. Лирический герой обретает смысл своего бытия, находясь в «пограничной ситуации», перед лицом смерти.

Так, Н.Оцуп в стихотворениях «Не только в наш последний час...» (№ 1), «Въезжают полозья обоза...» (№ 1), «Почти упав, почти касаясь льда...» (№ 1), «Снег передвинулся и вниз...» (№ 4) развивает высказанные в своих теоретических работах положения о необходимости смерти, боли, трагедии, так как эти явления делают жизнь человека насыщеннее, ярче. Без них, по мнению Н.Оцупа, невозможно само понимание того, что есть жизнь, радость, счастье^[240].

Уже в первом номере «Чисел» было помещено небольшое стихотворение Н.Оцупа^[241]. В нем смерть рассматривается как неотъемлемая часть жизни, избежать ее, по мнению лирического героя, невозможно. В бессмертие души он не верит, умереть для героя значит исчезнуть, «стать ничем». Но, вместе с тем, по его мнению, без присутствия смерти жизнь потеряла бы все свое очарование, ведь только «на краю гибели» бытие приобретает ценность.

Тезис о необходимости смерти обосновывается и в другом стихотворении Н.Оцупа – «Въезжают полозья обоза...». Вся красота жизни обретает для лирического героя особую прелесть, когда он вспоминает о постоянном присутствии смерти в мире:

 

И по льду скользящие сани,

И голос подруги твоей, –

Тем сердцу дороже – в сияньи

Над гробом зажженных свечей^[242].

 

В стихотворении появляется характерная для творчества Н.Оцупа развернутая метафора – образ обоза, саней, скользящих по льду, прекрасному, но вместе с тем непрочному, грозящему путникам гибелью. При этом метафора прозрачна – странники в санях движутся не просто по дороге, а по жизненному пути.

Одно из характерных для творчества Н.Оцупа стихотворений, в котором виден страх лирического героя перед смертью, – «Снег передвинулся и вниз...»^[243].

Начальные строфы стихотворения похожи на классические образцы пейзажной лирики. Тающий снег, греющийся на солнце голубь, неумолкающая капель создают образ прекрасной весны, обновления и воскрешения природы.

Но далее происходит контрастный переход к другой картине: вместо широты и простора появляется душная палата, вместо звука весенней капели слышится хрипение умирающего. В последних строках возникает зловещий образ маятника, отсчитывающего последние минуты человеческой жизни. Неумолимое течение времени, обновляющего в свой черед природу, убивает человека. Лирический герой испытывает отвращение к смерти и ужас перед ней.

Экзистенциальные мотивы представлены и в творчестве Г.Адамовича. Так, в стихотворении «Пора печали – юность – вечный бред!..» (№ 4) человек постигает, что жизнь прекрасна, только оказавшись на краю между жизнью и смертью, когда, казалось бы, потеряна и материальная («без денег») и духовная («без любви») основа его жизни:

 

Пора печали – юность – вечный бред!

Лишь растеряв по свету всех друзей,

Едва дыша, без денег и любви,

И больше ни на что уж не надеясь,

Он понял, как прекрасна наша жизнь,

Какое торжество и счастье – жизнь,

За каждый час ее благодарит

И робко умоляет о прощеньи

За прежний ропот дерзкий... ^[244]

 

Нужно отметить, что в стихотворении своеобразно решен вопрос отношения героя с самой жизнью, представляющей собой некую высшую силу. Если раньше он роптал, то теперь, после перенесенных тягот, он «за каждый час ее благодарит».

Здесь нельзя не увидеть сходства с библейским Иовом, «праведником на гноище», ропот которого сменился в итоге непоколебимой верой в конечную благость Господней воли (об образе Иова в «Числах» впервые заговорила Н. Летаева, исследующая трансформацию этого образа в прозе «Чисел»^[245]).

Единственным из представителей молодого поколения «числовцев», развивающим экзистенциальные мотивы в поэзии в том же ключе, что и Н.Оцуп, и Г.Адамович, становится М.Горлин.

В его стихотворении «Когда с рельсов сойдя, с легким сладостным свистом...» (№ 7 – 8) также говорится о возможном приближении к чему-то высшему (возможно, к Богу) в тот момент, когда человек находится на грани жизни и смерти:

 

Когда с рельсов сойдя, с легким сладостным свистом

Поезд спотыкаясь мчится, круша себя,

Когда разбрасывая балки, известь и сваи,

Охваченный пламенем рушится дом,

Когда испуганного убийцы синеватый нож

Безвольно вонзается в покорную плоть,

Когда вдруг в ночи падают бомбы

На влажный от сна и тумана город,

Тогда странно как-то яснеет в душе,

И – благовение и трепет! – видна над миром

В небе гладком и плоском, как потолок,

Громадная тень недвижной руки^[246].

 

В творчестве молодых «числовцев», – А.Берлина, Л.Ганского, А.Гингера, Л.Кельберина, И.Чиннова, А.Штейгера, – смерть представлена как желанное избавление от земных страданий, отсюда часто возникает мотив самоубийства. Такая трактовка темы смерти характерна для молодых теоретиков «Чисел», прежде всего для Б.Поплавского и Л.Кельберина. Отсюда берет свое начало изображение притягательности смерти, за которое «числовцы» неоднократно обвинялись в «декадентских настроениях»^[247].

Мотив самоубийства также виден в таких стихотворениях, как «...И пряча под подушками ключи...» Л.Кельберина (№ 5), «Веревка, стул и крепкий крюк...» Л. Ганского (№ 10), «Я молюсь перед Богом моим» А.Гингера (№ 10), «Рукой протянутой почти касаясь двери...» А.Холчева (№ 10), «Нарциссы, и голубоватый день, и труп...» И.Чиннова (№ 10), «Баллада о гимназисте» А. Штейгера (№ 10).

Причины, приведшие героев данных стихотворений к самоубийству или мыслям о нем, как правило, сходны. Герой стихотворения Л. Ганского «Веревка, стул и крепкий крюк...» (№ 10) – «отважный неудачник» – ищет в смерти избавления от мук, от своего духовного одиночества:

 

Веревка, стул и крепкий крюк,

Друзьям последняя записка.

Скажи, не будет больше мук?

Скажи, ведь Ты теперь так близко^[248]…

 

Того же жаждет и семнадцатилетний гимназист из «Баллады о гимназисте» А.Штейгера:

 

Он писал в дневнике:

«Чуда нет. Я умру.

Не в Твоей ли руке

Кончу эту игру? »

«Если можешь – подай.

Если нет – откажи.

Лучше ад, лучше рай

Ожиданья и лжи»^[249].

Рассмотрим подробнее одно из данных стихотворений – «Рукой протянутой почти касаясь двери...» А.Холчева:

 

Рукой протянутой почти касаясь двери,

Паденьем оголенная, лежит с открытым ртом

С наивною стыдливостью в последний миг потери

Сознанья, пальцы скрючились под голым животом.

Сквозь тьму ресниц чуть-чуть белки сквозятся

Предсмертной мукой заведенных глаз.

Будильник тикает... И будто засмеяться

Все силится посвистывая газ.

Как память о вчера в изнеможенье жалком

Две папийотки свесились со лба...

Была живой – ходила все к гадалкам

Узнать судьбу... И вот пришла судьба!

Светлеет в комнате. Вот в солнечном сияньи

Сверкнуло зеркало и синее ведро,

Стал видимым, потерянный случайно при свиданьи,

У ног покойницы билетик на метро.

Шумней на улице. Из труб дымок курится

Жизнь начинается! Вставай, вставать пора!

Жизнь начинается, жизнь продолжает длиться

Для всех измученных, доживших до утра^[250].

 

Самого самоубийства как действия мы не видим; перед читателем предстают лишь его последствия как статичная, мертвая картина. В первых строфах стихотворения «действуют» лишь неживые предметы, причем их действия исполнены своеобразного символизма: будильник отсчитывает время, хотя для его хозяйки отсчет жизни уже закончился. Не случайно перед нами не простые часы, а именно будильник, готовый зазвонить в назначенное время, но не способный пробудить от «вечного сна». Рядом с будильником появляется образ явного виновника смерти женщины – «готового засмеяться» газа.

По сути, это единственные строки, из которых читатель может узнать, что же произошло в так тщательно описанной автором маленькой комнате. О самоубийстве не сказано ни слова – но мы понимаем все по посвистыванию выходящего из крана газа, по заведенным в предсмертной муке глазам женщины. Нам неизвестны ни подробности того, что произошло на роковом свидании, ни причины ее самоубийства.

Скорее всего, не один отдельно взятый эпизод из жизни безымянной героини стал причиной того, что она решила расстаться с этим миром. С помощью многочисленных деталей в описании внешности покойной и скудной обстановки ее комнаты автор рисует безысходность ее жизни. «Наивная стыдливость», «предсмертная мука», «жалкое изнеможенье» – вот те немногие слова, что как-то характеризуют покойную.

Казалось бы, последняя строфа стихотворения является в какой-то мере жизнеутверждающей, отрицающей смерть. «Жизнь начинается, жизнь продолжает длиться», – восклицает автор, но эти строки оказываются исполнены горькой иронии.

Призыв «Вставай, вставать пора! » кажется в данном контексте звоном будильника, обращенным к мертвецу. Шум на улицах, производимый измученными людьми, дожившими до утра, противопоставлен автором тихой комнате покойницы. И обстановка этой комнаты кажется описанной с гораздо большей любовью, чем проснувшийся окружающий мир.

Важная тема стихотворного отдела – поиск смысла жизни; тема социально актуальная, выходящая к философско-религиозным исканиям в эмигрантской среде. Здесь можно вспомнить слова из редакционной статьи, открывающей первый номер «Чисел»:

«Мировоззрения, верования – все, что между человеком и звездным небом составляло какой-то успокаивающий и спасительный потолок, – сметены или расшатаны.

“И бездна нам обнажена”»^[251].

Революция, гражданская война, эмиграция, новые, порой невыносимые условия существования русских людей требовали пересмотра ими своего миропонимания. Отсюда в начальный период эмиграции большое количество различных направлений в политической и культурной жизни русского общества за рубежом, обилие споров «как нам обустроить Зарубежную Россию». При этом к 1930-м годам все большую роль в жизни эмигрантов начинало играть молодое поколение, также ищущее в жизни свои пути. Именно «цель жизни, смысл смерти»^[252] должны были стать основными предметами для разговора в новом журнале «Числа», по замыслу его создателей, но именно в разделе поэзии эта тема становится одной из основных.

При этом трактовка данной темы «числовцами», как правило, пессимистическая – этот поиск оказывается напрасным. Выше уже было сказано о том, что лирический герой «числовской» поэзии часто максимально приближен к автору. Очевидно, характерное для нее трагическое мироощущение во многом объясняется бытовыми и моральными условиями, в которых оказались сами эмигрантские поэты.

Одиночество, бессилие изменить что-либо, предощущение конца эмигрантской культуры – все это легло в основание картины мира, созданной поэтами-«числовцами». Лирический герой Г.Адамовича, Г.Иванова, Н.Оцупа и молодых поэтов Л.Кельберина, Д.Кнута, А.Ладинского, Г.Раевского, Ю.Софиева, В.Смоленского, А.Холчева, Л.Червинской тяжело переживает свою отчужденность от мира^[253].

Из представителей среднего поколения, сотрудничавших в «Числах», наиболее трагическим видит мир Г.Иванов. Характерным в этом отношении является стихотворение «Хорошо, что нет царя...» (№ 1). В нем глубина трагедии русских эмигрантов передана с помощью парадоксальных утверждений, начинающихся со слова «хорошо». Хорошо – потому что хуже быть уже не может, что падать дальше уже некуда:

 

Хорошо что нет Царя.

Хорошо что нет России.

Хорошо что Бога нет.

Только желтая заря,

Только звезды ледяные,

Только миллионы лет.

Хорошо, что – ничего,

Хорошо, что – никого,

Так черно и так мертво –

Что мертвее быть не может

И чернее не бывать,

Что никто нам не поможет

И не надо помогать^[254], .

 

Постоянно обращался к теме поиска смысла жизни Н.Оцуп – в таких стихотворениях, как «В жизни, которая только томит...» (№ 1), «Идти, идти, быть может, и вперед...» (№ 1), «Все будет уничтожено, пока же...» (№ 4), «Возвращается ветер на круги своя...» (№ 6), «Красавица (отрывок из поэмы)» (№ 10).

При этом смысл жизни для многих «числовцев», в том числе и для Н.Оцупа, был неразрывно связан со смыслом смерти, с решением вопроса о возможности посмертного существования, – и, соответственно, тема поиска смысла жизни была тесно связана с темой смерти.

Для лирического героя стихотворений Н.Оцупа жизнь бессмысленна потому, что он не знает, бессмертна душа или нет, что ждет человека за гранью смерти. Такой взгляд можно назвать агностико-экзистенциальным. Если никакого посмертия не существует, значит, жизнь оказывается лишенной смысла. Тогда с гибелью человека исчезает весь его внутренний мир, всего его устремления, надежды и мечты.

Но абсолютного знания об этой тайне бытия не существует и не может существовать. Помочь здесь способно не знание, но вера, которую лирический герой утратил. Поэтому он предстает перед нами человеком растерянным, не имеющим твердых духовных убеждений, лишенным какой бы то ни было опоры. Он способен лишь страшиться грядущей смерти. В качестве примера можно привести строки из стихотворения Н.Оцупа «Все будет уничтожено, пока же...»:

 

Там долго мы искали, как умели,

Для мира объяснения и цели,

И научились только день за днем

(Не разрубив узла одним ударом)

Довольствоваться тем, что вот – живем,

Хотя и без уверенности в том,

Что надо жить, что все это не даром^[255].

Тема поиска смысла жизни оказывается тесно связанной с темой смерти и в стихотворениях представителей молодого литературного поколения «числовцев». В их числе можно назвать стихотворения «Все дальше, дальше... это? – Нет...» (№ 5) и «Для жизни, которая камнем лежит...» (№ 7 – 8) Л.Кельберина, «Мы плачем над покойником; цветы...»(№ 9) Г.Раевского, «Какое дело мне, что ты живешь...» (№ 2 – 3) В.Смоленского, «Что же я тебе отвечу, милый?...» (№ 10) Ю.Софиева, «Плотник» (№ 6) А.Холчева, «Все не о том, помолчи, подожди...» (№ 6) Л.Червинской и другие.

Если лирический герой Н.Оцупа не способен ответить на вопрос о возможности посмертного существования, то герои названных стихотворений окончательно разуверены в нем. Человеческое существование для них не имеет смысла, посмертия не существует. Поскольку память о человеке не способна сохраниться долго, то любая жизнь, по их мнению, окончится смертью и забвением. Любое начатое им дело в такой ситуации оказывается бессмысленным, поскольку человек не может знать, доведет ли его до конца или его прервет смерть.

Героями стихотворений молодых поэтов часто выступают люди труда, ремесленники – плотник из одноименной поэмы А.Холчева, сапожник из стихотворения Ю.Софиева, – чей бессмысленный труд оканчивается смертью.

При этом А.Холчев в своей поэме символически подчеркивает эту мысль тем, что любовно вытесанный плотником гроб пригождается в конечном итоге для его же собственных похорон.

Закольцованность жизненного процесса подчеркивает кольцевая композиция поэмы – сцена выстругивания гроба начинает и заканчивает стихотворение. Память о погибшем плотнике постепенно исчезает, а ему на смену приходит новый мастеровой, начинающий стругать новый гроб – возможно, для самого себя:

 

Схоронили и забыли

Будто вовсе плотник не жил.

Значит это к смерти выли

Псы вчера, чуть свет забрезжил...

В мастерской с веселой песней

Новый плотник гроб сбивает.

Жизнь... Что может быть чудесней?

Смерть... Ну что ж? – И то бывает...[256]

 

При этом подчеркивается также внешнее и внутреннее сходство обоих плотников. Они одинаково одеты, сходно и их поведение – оба работают весело, с песнями, не задумываясь о том, что стругают именно гроб – символ грядущей смерти.

У Ю.Софиева смерть сапожника также предстает не более осмысленной, чем вся его жизнь:

 

Жил да был сапожник в нашем доме.

Молотком по коже колотил.

За работой ел. За стойкой пил.

Жил и жил себе – вдруг, взял да помер.

Омывают женщины его.

Заколотят гроб. Сгниет покойник.

Милый мой, оставь меня в покое!

- Больше я не знаю ничего^[257].

 

Тому же отсутствию смысла жизни, недолговечности человеческой памяти посвящены и вышеназванные стихотворения В.Смоленского и Г.Раевского. В обоих стихотворениях лирические герои сами выступают в числе тех, кто способен позабыть чужую жизнь и смерть, осознавая при этом, что в свое время так же будут забыты и они сами.

 

И как тебя зовут, и как ты жил

Не знал я никогда или забыл,

И если мимо пронесут твой гроб

Моя рука не перекрестит лоб^[258], –

восклицает лирический герой В.Смоленского, обращаясь к современнику. В его стихотворении объясняется причина всеобщего забвения – это одиночество человека в исполненном трагизма мире:

 

Но страшно мне подумать – что и я

Вот также безразличен для тебя

Что жизнь моя, и смерть моя, и сны

Тебе совсем не нужны и скучны,

Что я везде – о, это видит Бог! –

Так навсегда, так страшно одинок^[259].

 

О том же духовном одиночестве, с которым тесно связана бессмысленность жизни, пишет и Д. Кнут в своем стихотворении «Бутылка в океане» (№ 2 – 3).

Картина ночного Парижа, нарисованная им, похожа на некий сюрреалистический ад, в котором мучаются души эмигрантов, а слова о «людях-братьях» в данном контексте оказываются злой насмешкой над возвышенными идеалами:

 

Сейчас на крышах спящего Парижа

Лежит ночное войлочное небо.

В метро еще дуреют парижане,

Под фонарями, в нишах, у подъездов,

По трафарету созданные люди

Однообразно шепчутся и жмутся.

За окнами, неплотно – по-парижски –

Прикрытыми, шевелятся в дремоте

Какой-то первозданной мутной кучей –

Любовь, печаль, покорность, страх и горе,

Надежда, сладострастие и скука...

За окнами парижских сонных улиц

Спят люди – братья, набираясь сил

На новый день недели, года, жизни,

На новый день...[260]

 

Наблюдая из окна за жизнью жителей большого города лирический герой все яснее осознает весь скрытый трагизм этого мира. В связи с этим можно привести следующие характерные строки:

 

...А мне сейчас непоправимо-ясно,

Что наша жизнь – бессмысленность и ложь.

Я эти торопливые слова

Бросаю в мир – бутылкою – в стихии

Бездонного людского равнодушья... ^[261]

Мы видим, что тема смысла жизни непосредственно связана с философско-религиозными исканиями авторов «Чисел» и реальными жизненными перипетиями эмигрантов. Но за эмигрантской трагедией «числовцам» видится трагедия утраты идеалов и верований, когда человек остается один на один с «обнаженной бездной».

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: