В ИСТОРИИ СКИФИИ И СРЕДИЗЕМНОМОРЬЯ

VIII–V вв. до н. э.

 

Прошло пятнадцать лет со времени публикации двух моих статей по этногеографии евразийских степей (1; 2); за это время накопился новый археологический материал и были предприняты новые попытки осмысления данных ар­хеологии с привлечением письменных источников. Поэтому я рад предоставившейся возможности в сжатой форме (от­ложив подробную аргументацию на будущее) и в свободной манере изложить накопившиеся за истекшее время соображения, как о конкретной этнополитической истории евразий­ских степей, так и о том месте, которое занимала эта часть ойкумены в социокультурных процессах, охвативших с ру­бежа IX–VIII вв. до н. э. многие области Старого Света от Атлантики до Тихого океана.

Занятия древней историей и археологией Евразии уже давно убедили меня в том, что население евразийских лесостепей, степей и полупустынь (в дальнейшем – «зона сте­пей»– Д. М.) в «скифское» время (VIII–IV вв. до н. э.) по степени своей включенности в мировые культурно-полити­ческие процессы, по ряду качественно-количественных по­казателей своей культуры, по образной насыщенности, на­пряженности и совершенству произведений религиозно-ма­гического искусства резко превосходит население этой же зоны в предшествующее и, что особенно важно и удивитель­но, в последующее время. Нельзя было не отметить, что рас­цвет «скифской» культуры хронологически совпадает с «эл­линским чудом» и с «эпохой пророков» в Палестине (VIII–V вв. до н. э.), с рядом глубочайших духовных откровений в Иране, Индии, Китае. Одновременно становилось ясно, что

все синхронные явления, несмотря на наличие взаимосвя­зей между некоторыми из них, в основном независимы друг от друга и каждая этнокультурная традиция дает в это вре­мя свой самобытный «ответ» на вечные «вопросы» о сущно­сти всего потока бытия, о месте в нем личности и социума. Эти «открытия» глубоко заинтересовали меня, но тут я узнал о книге К. Ясперса и о том, что эпоха великих духов­ных и социальных сдвигов 800–200 гг. до н. э. в «зоне го­родских цивилизаций» между Средиземным и Желтым мо­рями уже давно выделена и именуется «осевым време­нем» (3).

Однако со временем оказалось, что поскольку в своих умозаключениях я исходил не из истории «зоны городских цивилизаций», а из материала лежащей севернее «зоны ко­чевого хозяйства», постольку мои выводы не полностью со­впадают с концепцией К. Ясперса и других авторов и отли­чаются от них в ряде существенных деталей.

Во-первых, поворотная эпоха должна быть ограниче­на VIII—V вв. до н. э. Уже в этих хронологических рамках на всей очерченной территории завершились процессы убыстренной кристаллизации прежних и возникновения но­вых систем религиозно-философских воззрений. В западной части Евразии (Средиземноморье, Передняя Азия, отчасти Европейская Скифия) крупные сдвиги в сфере сакрально-культурной сопровождались столь же радикальными изме­нениями в сфере социально-политико-экономической, в то время как в восточной части (Индия, Китай; отчасти Азиат­ская Скифия) крупные обобщения и изменения в сфере ду­ховно-сакральной опередили существенные изменения в экономике и политической системе. Представляется непра­вомерным расширять временные рамки «осевого времени» до 200г. до н. э., дабы оно охватило все кардинальные пере­мены во всех областях жизни Древнего мира, включая соз­дание в III в. до и. э. больших централизованных государств в Индии и Китае.

Во-вторых, грандиозные изменения сакрально-куль­турного и этносоциального характера охватывают не только зону цивилизаций, но и зону степей и даже южную часть лесной зоны Евразии. Именно в эту эпоху «сакральные пу­ти» стабильно связывают лесостепное и лесное Приуралье и Сибирь с центрами античного мира. Именно в это время (VIII–VIIвв. до н. э.) в лесной зоне Восточной Европы

складывается целый ряд новых этнокультурных общно­стей – «городищенских культур», – отличающихся от более древних возникновением многочисленных укрепленных пунктов, что говорит о качественно новом характере про­цессов этногенеза и социальной жизни.

Такое расширение географии «осевой эпохи» имеет прин­ципиальное значение. Оказывается, что «этно-сакрально-социальное напряжение» резко возрастает в это время не толь­ко в зоне древних городских цивилизаций, но и в более се­верных зонах, заселенных «первобытными» этносами. Ста­новится ясным, что глубинные причины великих перемен лежат не в закономерностях развития цивилизаций и клас­совых обществ, а имеют более всеобщий характер. Однако нельзя считать, как это предлагает А. И. Зайцев, что «пере­ход к железному веку и был важнейшей необходимой, хотя и не достаточной, предпосылкой социальных потрясений, породивших, в свою очередь, новые идейные течения сере­дины I тысячелетия до н. э.» (4, с. 24 cл., 204).

Несомненно, начало массового изготовления орудий уничтожения и орудий производства из железа (и в особен­ности из стали) было важнейшим этапом в освоении челове­ком окружающего мира, но даже в области социально-поли­тической результаты этого новшества сказываются не сра­зу, да и не всегда ясно, откуда исходит первичный импульс к обновлению всей социально-экономической системы. Что касается сферы духовных откровений и сакральных инсти­тутов, то говорить об ее односторонней зависимости и опо­средствованной «производности» от развития «средств про­изводства» для рассматриваемой эпохи (как и для многих других) нет оснований.

Известное в основном по письменным источникам (и не очень подтверждающееся археологически) производство же­леза у халибов на северо-востоке М. Азии, контролируемое в XVI–XIII вв. до н. э. Хеттской державой, пережило спад вместе с крахом этого государства; монополия на железо, как видим, не усилила и не спасла хеттов.

В конце XIII – нач. XII вв. до н. э. небывалый натиск «народов моря», передвигающихся и на ладьях, и по суше, сокрушает Микенскую цивилизацию Греции и Хеттскую державу. По степени интенсивности этот натиск приморских племен с севера и запада напоминает позднейшую «эпоху викингов». Видимо, этот взрыв военно-миграционной актив-

 

 

ности, причины которого неизвестны, отразился впослед­ствии у Гесиода в образе «века божественных героев», отде­ляющего «медный взк» от ненавистного Гесиоду «железно­го», а также отчасти в «Илиаде» и других героических цик­лах, приобретших известный нам вид много позднее, в VIII–VII вв. до н. э. Почти одновременно с движением «на­родов моря» (втор. пол. XIII в.) древние евреи форсируют Иордан и завоевывают «обетованную землю», сталкиваясь здесь с одним из «народов моря» – филистимлянами, дав­шими имя Палестине.

В дальнейшем, с XII в. до н. э., лидерство в производстве уже многочисленных изделий из железа переходит к Си­рии, а к X в. вперед вырывается маленькая Палестина, опе­режающая и Сирию, и вышедшую на второе место Грецию¹.Борьба за сиро-палестинское железо, возможно, является одним из стимулов создания первого в мире государства имперского типа — Новоассирийской державы, максимум кровавого могущества которой приходится на VIII в. и за­вершается крахом в конце VII в. до н. э.

Уже к X в. до н. э. в Восточном Средиземноморье хоро­шо известно производство изделий из стали, спорадически встречавшихся и ранее. В последующее время (IX–VIII вв. до н. э.) производство железа и стали держится в Греции на достигнутом в X в. уровне, не вытесняя бронзу, а полная победа железа наблюдается лишь с VII в. до н. э., когда уже были заложены основы социально-политических и сакраль­ных новаций, определивших лицо эллинской цивилизации.

В Китае же первые данные о знакомстве с производ­ством железа относятся к VII–VI вв. н. э., а сколько-ни­будь существенное место в производстве орудий уничтоже­ния и созидания оно занимает не ранее IV–III вв. до н. э., что, вероятно, является одной из предпосылок создания им­перии Цинь. Однако, как в Греции, так и в Китае, новые явления в духовной культуре, определившие лики двух ци­вилизаций на тысячелетия вперед (мистерии Деметры, ор­физм, свободная философия, лирическая поэзия и т. д.– в

1 Я пользуюсь данными о времени наступления железного века, сум­мированными и исследованными в докладе: Бочкарев В. С. К вопросу о ранней стадии использования железа в Северном Причерноморье. Конфе­ренция, посвященная 90-летию со дня рождения М. И. Артамонова. 12 де­кабря 1988 года. Ленинград. Приношу благодарность В. С. Бочкареву за разрешение пользоваться его данными и выводами.

Греции; книга И цзин, даосизм и конфуцианство в Китае), возникают одновременно в пределах VII–VI вв. до н. э., т. е. в Греции лет на 250–300 позднее наступления желез­но-стального века (X в. до н. э.), а в Китае лет на 250–300 раньше, чем он наступил (IV–III вв. до н. э.).

Аналогичная картина наблюдается и в «зоне степей». На западной окраине этой зоны в Северном Причерноморье железо уже ощутимо присутствует в материалах Белозер­ской культуры XII–X вв. до н. э. (и, вероятно, в материалах соседних культур). На восточной окраине зоны степей, в Юж­ной Сибири, карасукские памятники того же времени не дают изделий из железа. В IX в. до н. э. на всей территории степей совершается переход больших масс населения к чи­сто кочевым и полукочевым формам хозяйства. Несомнен­но, что первичный толчок для «цепной реакции» перехода к кочеванию был дан в восточной и центральной частях евразийского пояса степей, не западнее междуречья Волги и Дона, хотя так же несомненно, что распространение коче­вого хозяйства по всей зоне произошло очень быстро, воз­можно, в пределах жизни двух поколений.

Наиболее древним ярким проявлением бурного расцвета новой социальности и новой сакральности в степях является курган Аржан в Туве, созданный в нач. VIII в. до н. э. и не­сущий все черты новой культуры кочевого мира, ориенти­рованной на включение и жизни, и обновляющей жизнь смерти – в единый, объединяющий предков и потомков поток Большой Жизни.

Итак, новый социально-сакральный уклад жизни и тип мировоззрения складывается в азиатской части степей, на базе культур эпохи бронзы, а не европейской, где уже важ­ное место занимает железо. В дальнейшем, с переходом к кочеванию, в IX–VIII вв. до н. э. в Европейской Скифии по-прежнему сохраняется «бронзо-железная» культура, а окон­чательная победа железа наступает лишь с VII в. до н. э. На востоке, в Азиатской Скифии, железо становится ощутимым фактором на Алтае с VII–VI вв., а в прилегающих сте­пях – с VI–V, а местами и с III в. до н. э.

Итак, рассматривая железные орудия и оружие как важ­ную характеристику новой эпохи, я не могу видеть в них «первопричину» всей цепочки радикальных изменений. Наи­более ощутимой синхронной «осью», пронизывающей все рассмотренные зоны и области в интересующее время, явля­ется неожиданное появление многочисленных пророков, ве-

ликих учителей жизни, апогей чего приходится на VI в. до н. э. (при этом к «пророкам» зоны цивилизаций прибавим «пророков» варварского мира – Залмоксиса, Анахарсиса, Токсариса, Абариса и пророка пограничья двух миров – Заратуштру).

Великое общечеловеческое дело «пророков», творимое уединенными могучими личностями перед лицом своего внезапно пробудившегося глубинного «я», всматривающего­ся в мировые бездны, протекает на фоне невероятно интен­сифицирующего коллективного сознания (это в первую оче­редь относится к Греции, Палестине и Евразийской Скифии),

Происходит кристаллизация этнического самосознания эллинов, противопоставляющих себя всему остальному че­ловечеству («варварам») и воплощающих в себе идею «евро­пейского», противостоящего «азиатскому», одновременно обостряется идея «богоизбранности» у древних евреев. Важ­но отметить, что кристаллизация этносамосознания проте­кает у греков в условиях отсутствия даже намека на единое государство, в процессе расселения их на огромные расстоя­ния по всем берегам Средиземноморья; обострение же само­сознания иудеев, завершающееся к концу V в. до н. э. сложе­нием ядра ветхозаветного канона, протекает в условиях рас­пада государства на две части, в эпоху завоевания Палести­ны Ассирией и вавилонского плена. Если важным связую­щим и формирующим моментом самосознания иудеев были пророки, то у греков такими моментами были создание об­щегреческого героического эпоса, проецирующее в прошлое и реализующее в эпическом прошлом настоятельную потреб­ность в общеэллинском единстве, а также возникновение двух главных и независимых от государственного контроля общеэллинских святилищ. Одно из них (Дельфы) было сак­ральным центром, руководившим всем процессом греческой колонизации и регулировавшим отношения между полиса­ми и с варварами, центром, как бы посылавшим радиальные импульсы во все участки расширяющейся панэллинской «вселенной». Другое (Олимпия) раз в четыре года собирало у себя цвет эллинства и приостанавливало на время молений и игр все распри, дабы тело и душа Эллады пережили кон­такт с божеством, посвятив себя ему и освятив себя его бла­госклонностью. Так было лишь в идеале, но именно эти «идеи» обоих святилищ делали их двуединым органом, ре­гулировавшим и осознавшим основные пульсации этносак-рального «поля» эллинства.

12
Создается впечатление, что в VIII–V вв. до н. э. проис­ходит не только кристаллизация личностного индивидуаль­ного сознания, но и повышается напряжение коллективного этнического и этносакрального «поля». В это время разруша­ются великие этнополитические реальности (Ассирия, Урар­ту) и возникают новые (Персия, скифы). Крах древнего «бло­ка культур» в X–IX вв. и сложение нового в VIII–VI вв. до н. э. в евразийских степях и лесах также имеет касатель­ство к качественному изменению этносамосознания у «вар­варских» этносов. В VII–V вв. до н. э. отмечается консоли­дация кельтов в приальпийской зоне, к этому же времени лингвисты и археологи приурочивают первичное выделение и обособление общегерманского и праславянского языков.

Поразительный феномен человеческой активности, име­нуемый «великой греческой колонизацией», протекает на фоне всех очерченных явлений, одновременно являясь су­щественным фактором формирования и эллинского самосо­знания, и эллинского полиса. Можно утверждать, что вся уникальность, все единство, все особенности эллинского ми­ра формируются в процессе «взрыва», в процессе взрывообразного расселения во всех направлениях, куда можно было проникнуть морем. Осмелюсь утверждать, что причины ве­ликой колонизации необъяснимы ни в рамках «аграрной», ни в рамках «торговой» теорий, ни в рамках концепции «поиска металлов», ни при помощи различных метисов этих теорий. Видимо, древнейшим признаком приближающегося «взрыва» может считаться резкий рост количества святи­лищ еще в конце IX в. до н. э., в числе которых возникают и три общеэллинских – Олимпия, Дельфы и Делос. Следу­ющий важный этап –770-е–740-е гг., когда возникают Олимпийские игры (776 г. до н. э.), начинается расцвет и рас­пространение ионийского эпоса, зарождается фигурная жи­вопись и возрождается грамотность. Последнее совпадает по времени с появлением в Палестине первого пророка не из священников – пастуха Амоса, впервые записавшего свои проповеди. В кругу этих явлений (как видим, преимущест­венно духовного и культурного характера) стоит и начало великой колонизации (774 г., заселение Питекуссы) и нача­ло демографического «взрыва» в Греции ок. 760 г. К этому же времени относится и грандиозный памятник сакрализо-ванной социальности кочевого мира Евразии – курган Ар-жан в Туве, вслед за созданием которого последовало мощ­ное продвижение кочевников на запад. Формирование гре-

ческого полиса и полная победа железа относятся лишь ко времени около 700 г. до н. э.

Признаюсь, что в отличие от поклонников решающей ро­ли железа и стали, я не могу назвать первопричину отме­ченных явлений ни в Греции, ни во всей ойкумене.

Несомненно, на особенности исторического пути греков, на этнопсихику существенный отпечаток наложили особые природные условия Греции и Эгеиды, но этот фактор был лишь вторичным корректором и преобразователем какого-то, куда более мощного и глубинного импульса, сказавше­гося во всей Евразии. Представляется, что мы имеем дело с проявлением какой-то циклически повторяющейся и еще не уловленной закономерности или с однократным возму­щением в неких сферах геокосмической системы. Несомнен­но, что воздействие неизвестных законов или импульсов проявилось в форме резкого возрастания индивидуальной и коллективной активности людей. Наиболее стабильно и син­хронно эта активность проявлялась в области индивидуаль­ной духовности и коллективной сакральности, в силу чего полагаю, что человеческая психика обладает способностью как к непосредственному, так и к опосредствованному вос­приятию действия неких неизвестных факторов или же к са­мостоятельному взрывному усилению своей деятельности по достижении некой «критической точки». Одновременно или почти одновременно с этим развивается и активность социальная, политическая и экономическая.

Необходимо отметить, что «осевая эпоха» почти совпа­дает по времени с отмечаемым климатологами периодом похолодания и климатической неустойчивости, падающим на 900–300 гг. до н. э. Я не думаю, что именно похолодание стимулировало человеческую активность. Скорее, и природа, и человечество одновременно ощутили воздействие неких более всеобщих неизвестных факторов и отреагировали на это. Другое дело, что и похолодание, и возрастание челове­ческой активности взаимно влияли друг на друга, изменяя в чем-то и человека, и природу (ярче всего это отразилось, видимо, в сложении кочевого хозяйства евразийских степей). И вот в эту-то уникальную эпоху волна греческой коло­низации достигает в середине VII в. до н. э. наших земель, северных берегов Понта и Меотиды. Греки осваивают замер­зающие берега Днепро-Бугского лимана, Азовского моря и Керченского пролива в условиях сурового климата, в усло-

виях, когда здесь незадолго перед этим обосновались новые воинственные пришельцы из восточных степей, в условиях переселения эллинов в иную и непривычную климатическую и хозяйственную зону. Традиционное объяснение особой привлекательности Северного Причерноморья для греков на­личием у скифов-пахарей избыточного зерна недавно потер­пело блистательный крах. Как доказал Щеглов А. Н., мест­ные жители не продавали в VII–V вв. до н. э. своего хлеба грекам, а известная фраза Геродота о скифах-пахарях, что они «сеют хлеб... на продажу» должна переводиться «сеют хлеб... для сожжения» (5). В связи с этим вспоминается, что культура скифов-пахарей еще А. А. Спициным была названа «зольничной культурой» – т. е. культурой зольни­ков — холмообразных скоплений культурного слоя, образо­вавшихся в результате интенсивного культа огня и обычая сохранения остатков сожжения в пределах жилого двора; вспоминается, что верховной богиней скифов была Табити – Гестия, богиня царского очага и мирового творческого огня, воплощенного в священном золоте, в частности – в золотом плуге. И вновь наиболее яркой чертой, на этот раз уже вар­варского этноса, оказывается не особенность экономики, а особенность сакрального сознания, накладывающего отпеча­ток и на традиционную экономику.

Что касается колонизации эллинами замерзающих за­ливов и проливов Понта, то, несомненно, нужно было обла­дать особой «пассионарностью», избытком жизненных сил, невероятной жаждой нового, смелостью и любознатель­ностью, чтобы не только отважиться на трудное переселе­ние, сулившее весьма проблематичные экономические выго­ды, но и закрепиться на новых местах, создав на века вос­точные форпосты распространения средиземноморско-евро­пейской культуры вплоть до низовий Дона, Кубани и Риона.

Заключая разросшийся вводный экскурс, предлагаю свои наименования эпохи VIII–V вв. до н. э. для всей Евразии: «эпоха великих духовных откровений и этно-социо-экономических новаций» или «эпоха великих пророков и обществен­ных новаций».

 

* * *

Необходимо ознакомить читателя с основанной на гео­графической реальности и учитывающей концепции древне­греческой географии системой членения Евразии, которую я обосновал в других работах и в соответствии с которой строю свои дальнейшие рассуждения (6).

Представляется продуктивным при широких историко-культурных исследованиях принимать следующее членение континента Евразии:

I. Субкрнтинент Европа (в узком смысле) или Кельтика охватывает огромный Европейский полуостров, ограниченный на востоке линией, соединяющей Балтику и Черное море в месте их наибольшего сближения между устьями Вислы и Днестра, где проходит ряд климатических, ботанических и этнополитических рубежей. К Кельтике относятся также прилегающие острова и южная часть Скандинавского полуострова.

II. Система субконтинентов Азия (в узком смысле) или Персо-Индия – южная часть Евразии, ограниченная на севере по 40°–41° сев. шир. Понтом, Кавказом, Каспием, пустынями, Памиром, Тибетом и Великой Китайской стеной. Эта область зарождения древнейших цивилизаций делится на ряд субконтинентов (Передний Восток, Индостан, Юго-Восточная Азия).

III. К востоку от Кельтики и к северу от Персо-Индии лежит гигантский субконтинент Скифия, отличающийся монолитностью территории, суровым континентальным климатом, широтным расположением природных зон. В Скифии позднее, чем в других частях Евразии, возникли стабильные государства, но зато ее природная целостность нашла себе социально-политическое воплощение в XVII–XIX вв. в лице Российской империи, ядро которой зародилось в VIII–XI вв. в западной, европейской части Скифии. В историко-культурном плане наиболее важным представляется члене­ние Скифии на:

III а. Азиатскую Скифию к востоку от Боспора Кимме­рийского, Танаиса и

III б. Европейскую Скифию западнее Танаиса, располо­женную в бассейне сближающихся верховьями рек, текущих в контролируемые жителями Кельтики (европейцами) Чер­ное и Балтийское моря, являющиеся соответственно восточ­ными частями:

IV. Эллинского Средиземноморья (система морей, остро­вов и побережья Средиземноморья, включая Понт, обретшая историко-культурную целостность с эпохи Великой греческой колонизации VIII–VI вв. до н. э. и ставшая за­родышем европейской культурной общности) и

V. Скандинавского Средиземноморья (система Северного моря и Балтики, обретшая историческую целостность с эпохи викингов конца VIII–XI вв.).

Под Боспорским регионом в контексте темы понимается не только Керченский и Таманский полуострова, составляв­шие ядро Боспорского царства, но также Крым, Нижнее Прикубанье, Восточное Приазовье, Нижнее Подонье и По­бережье Таганрогского залива, входившие в разные периоды в состав Боспорского царства. Боспорский регион географи­чески находится на пограничье Европейской и Азиатской Скифии, переднеазиатской части Персо-Индии (Азии), Эл­линского Средиземноморья и, учитывая господство на нем европейцев (греков, позднее римлян), также и Кельтики (Европы). Собственно Боспор Киммерийский был точкой пе­ресечения и преломления разнообразных природных, сак­рально-культурных и социально-экономических импульсов. Столица Боспора (Пантикапей – позднее Тьмутаракань) представляется как бы скрепляющим гвоздем, вбитым в точ­ке перекрещения путей, идущих с СЗ на ЮВ и с ЮЗ на СВ. Особо важной была роль Боспора в передаче средиземно­морско-европейских и переднеазиатских импульсов в глубь территории Скифии в период времени от эпохи великих ду­ховных откровений и этно-социо-экономических новаций (VIII–V вв. до н. э.), охватившей всю Евразию, до оконча­тельного сложения европейской христианской феодализирующейся культурно-политической общности (XI в.).

В первый ряд своей истории (VII – нач. VI вв. до н. э.) Боспор служит дорогой мощных миграций киммерийцев и скифов по линии СЗ – ЮВ (и обратно), в итоге которых, под влиянием заимствований и впечатлений, полученных на Пе­реднем Востоке, у скифов Северного Причерноморья скла­дывается первое на территории субконтинента Скифия вар­варское протогосударство. Одновременно через Боспор про­ходят ведущие с ЮЗ на СВ (и обратно), из Эгеиды и Пропон­тиды через Боспор Фракийский сакральные пути в при­уральскую и заалтайскую части Азиатской Скифии (Арис-

тей. Проконесский, посольства гипербореев на Делос) и торгово-промыслово-колонизационные пути в Северное При­азовье.

В 1971 г. в своей статье по этнографии Скифии я пришел к выводу, что ядро того кочевого объединения, которое позд­нее именовалось «скифы царские», появляется в степях за­паднее Волги не позднее нач. VII в. до н. э., а вероятно, еще в конце VIII в. до н. э. (где-то между 720-ми и 670-ми гг.); при этом базовой территорией скифов первоначально является Предкавказье и Боспорский регион. За истекшее время мои взгляды не изменились. Считаю, что и археологические сви­детельства присутствия «скифской триады» улавливаются в Причерноморье довольно рано. Во всяком случае, не вижу оснований датировать курган № 2 у с. Жаботин, где произ­ведения скифского «звериного стиля» сочетаются с «предскифскими» удилами с двукольчатыми и стремявидными петлями, временем позднее рубежа VIII–VII вв. до н. э. К близкому времени относятся некоторые комплексы с эле­ментами «скифской триады» в Нижнем Подонье и Пред­кавказье.

Почти одновременно с появлением скифов на Боспоре Киммерийском и по соседству с ним сюда направляется и первый уловимый импульс от берегов Боспора Фракийского, из области эллинской цивилизации. Я имею в виду путе­шествие Аристея из Проконнеса, достоверность которого ны­не не вызывает сомнений. Время его жизни и путешествия принято относить ко второй четв. VII в. до н. э., опираясь на косвенные соображения, в том числе и на устаревшие археологические данные (датировка грифономахии на келермесском зеркале нач. VI в. до н. э.). Я не вижу оснований отвергать свидетельство Геродота, исходя из коего путешест­вие Аристея датируется не позднее 670 г. до н. э. Первый этап своего пути на северо-восток Аристей проделал, несом­ненно, морем. Вся практика греческих передвижений ар­хаической поры говорит за это, и невероятно, чтобы этот островитянин нарушил ее. Но вот в какую часть он прибыл морем, уже не столь ясно. Однако вся сумма косвенных дан­ных говорит в пользу Боспорского региона. Во-первых, со­храненный Павсанием маршрут того же пути, но в обратном направлении (от гипербореев в Эгиду) проходит от скифов к Синопе, которая была связана морским путем именно с предкавказской Скифией. Под скифами, которые везут да-

ры гиперборейцев в Синопу, следует, вероятно, понимать за­висимых от скифов синдов, которых источники нередко при­числяют к скифам (у Плиния упоминается даже «Синдская Скифия») и в земле которых была «Синдская гавань» — первоначально, видимо, морской порт Синдики. Уже Геро­дот знает прямой путь между «страной Синдов» и Фемискирой, находившейся неподалеку от Синопы, а позднее Стра­бон указывает на путь от Бат (рядом с Синдской Гаванью) на Синопу как на кратчайший путь через восточный Понт. Отдельные фрагменты легенды об аргонавтах также привя­зывают их путешествие к Боспорскому региону. Особенно важно хорошее знакомство с Боспорским регионом Гекатея Милетского, обобщившего данные, накопленные к концу VI в. до н. э., причем особо хорошо ему известно Нижнее Прикубанье. Поскольку Гекатей считал границей Азии реку Фасис, но при этом утверждал, что Фасис «не впадает в мо­ре», дандариев помещал в Европе, а Синдику в Азии, то весь­ма вероятно, что Фасисом и границей континентов он счи­тал Кубань, основным руслом впадавшую не в море (Понт), а в Меотиду (обычно именовавшуюся «озером» или «боло­том») и разграничивавшую Синдику и дандариев.

Правда, судя по одному отрывку, Гекатей имел представ­ление и о Танаисе (Нижнем Доне). Путь Аристея через ни­зовья Дона также представляется возможным, так как по письменным и археологическим данным, выходцы из Эгеиды весьма рано освоили эти места. Я имею в виду те сведения, которые проникли в античную историко-географическую традицию, видимо, в III в. до н. э., в связи с основанием го­рода Танаиса и сохранены Страбоном, Плинием и Птоле­меем. Все эти три автора хорошо знают реку Танаис, город Танаис (Страбон и Плиний знают и обстоятельства его осно­вания) и остров Алопекию, но кроме того сообщают о пер­вичном освоении этих мест карийцами, клазоменцами и меонами. И напрасно исследователи ставят под сомнение свидетельство Птолемея на том основании, что указанный в некоторых списках его «Географии» пункт неподалеку от устья Танаиса имеет именование «кароиа», не могущее быть отражением этнонима «карийцы». Во-первых, мы не знаем достоверно ту языковую среду, в которой трансформирова­лось и сохранялось это название, и поэтому категорические суждения о невозможности его связи с этнонимом «карий-

цы» преждевременны. Во-вторых, один хороший список «Географии» все же дает название «Кариа», явно связанное с карийцами. В-третьих, неверно, что, за вычетом не вполне достоверного Птолемея, свидетельство Плиния остается единственным, фиксирующим поселенческую активность ка-рийцев в Понте: в перипле Ариана, восходящем к сведени­ям конца IV – нач. III вв. до н. э., имеется сообщение о на­ходившихся в Понте южнее Истра местечке «Кариа» и га­вани карийцев. В-четвертых, как известно, Аристей был слу­жителем культа Аполлона, а гипербореи через скифов от­правляли свои дары на родину бога – Делос, где, по источ­никам, фиксируются карийцы. В-пятых, Плиний послэ ка­рийцев называет не только клазоменцев (чье присутствие в Меотиде подтверждено и Страбоном), но и меонов, которые, как и карийцы, были малоазийским народом.

Наконец, неподалеку от тех мест, где Птолемей поме­щает Карию, обнаружено под водой античное поселение у Таганрога, время основания которого датировано родосски-ми киликами второй пол. VII в. до н. э. Учитывая слабую изученность затопленного поселения и то, что тщательное изучение античных городов (Ольвия и Березанское поселе­ние) обычно удревняет время их основания, следует отно­сить основание Таганрогского эмпория, вероятно, к третьей четв. VII в. до н. э. Относящиеся ко второй пол. VII в. до н. э. греческие сосуды из погребений Темир-Горы, Криворожья и Циркана могли попасть к варварам и через Таганрогский эмпорий. О неких древних эмпориях неподалеку от Танаиса знает и Геродот, сообщающий, что оттуда выселились греки в находящийся где-то в среднем течении Танаиса город Гелон. Видимо, один из этих эмпориев, Кремны, он упоминает в связи с легендой о происхождении савроматов, отражаю­щей реальность не позднее нач. VI в. до н. э. Кстати, эта ле­генда говорит о реальности прямого пути между юго-восточ­ным берегом Понта и северным берегом Меотиды на рубеже VII–VI вв. до н. э.

Однако, несмотря на доказанное присутствие выходцев из Эгеиды уже в VII в. до н. э. на северных берегах Меоти­ды, я склоняюсь к тому, что пути Аристея и гиперборийских даров проходили через Прикубанье. Именно в Прикубанье, в Келермесских курганах, обнаружено зеркало второй пол. VII в. до н. э. (видимо, малоазийской работы) с древ-

 

нейшей известной сценой грифономахии, возможно, косвен­но отражающей легенду Аристея о борьбе аримаспов с гри­фонами. Именно в Прикубанье, в Семибратних курганах V в. до н. э., найдены изображения грифонов и чубарых оле­ней, наиболее близкие таким же изображениям на Алтае, где, как увидим ниже, и следует локализовать «борьбу ари­маспов с грифами», описанную Аристеем. Наконец, в При­кубанье же в кургане Б. Блиэница обнаружен калаф IV в. до н. э. со сценами грифономахии.

В своем путешествии, имевшем место не позднее третьей четв. VII в. до н. э., а вероятнее, около 670-х гг., Аристей до­стиг лишь земель непосредственных соседей скифов на севе­ро-востоке, приуральских исседонов, у которых он и собрал некоторые сведения как об их собственных обычаях, так и о народах, живущих «выше», т. е., в данном случае, восточ­нее исседонов. По Геродоту, Аристей провел в этих стран­ствиях семь лет. Во всяком случае он оставил нам обобщен­ную, но весьма достоверную и согласующуюся с данными других источников «этнокарту» части степей от Кавказа до Алтая. Он впервые, далеко опережая историков последую­щих веков, установил «закон степей» эпохи кочевого хозяй­ства: неуклонное движение кочевых орд с востока на запад, военное преобладание восточных соседей над западными. Создается впечатление, что он застал эти народы еще в со­стоянии движения и военных столкновений, что говорит в пользу 670-х гг. до н. э. как даты путешествия: именно в это время скифы-ишкуда, изгнанные из Закаспия и За­волжья массагетами и исседонами, сломив киммерийцев, впервые прорываются к югу от Кавказа. К эпохе Аристея относится погребение 3-го Гумаровского кургана нач. VII в. до н. э. в Приуралье. Несколько позднее в степях происходит стабилизация и формируются археологические культуры, которые с известной долей вероятности можно сопоставить с большими объединениями кочевников. Как я показал в 1971 г., исседонов наиболее аргументированно можно соотне­сти с самаро-уральской группой археологических памятни­ков конца VII – рубежа V–IV вв. до н. э. Некоторые возра­жения и уточнения К. Ф. Смирнова на этот предмет не пока­зались мне убедительными, равно как и попытки отнести приуральских кочевников к дахо-массагетскому кругу пле­мен. Эта не слишком однородная археологическая общность

 

может называться «самаро-уральской» или «орской» куль­турой, поскольку принятое именование ее «савроматской» вносит дезориентацию и путаницу.

Весьма интересно, что центральной темой своей поэмы «Аримаспейя» Аристей избрал не хорошо знакомых ему ис-седонов, и не «священных» гипербореев, которые в его вре­мена уже присылали девушек с дарами Аполлону на Делос, и которыми он как адепт культа Аполлона должен был осо­бенно интересоваться, а таинственных аримаспов, о которых ему рассказывали исседоны. Он изображает их, как самый отдаленный и могучий из скотоводческих народов, военный натиск которых и приводит в движение на запад всю степь. Они длинноволосы и обладают разнообразными стадами. В их этнониме угадывается корень, соответствующий иран­скому наименованию лошади. Однако, видимо, не эти «ре­альные» черты привлекли внимание Аристея и сделали аримаспов главными участниками «центрального мифа» его поэмы.

Аристей отправился в это путешествие «одержимый Фе­бом», то есть одержимый световой сущностью Аполлона — этого многоликого малоазийского бога-демона. Сам Аристей был адептом культа Аполлона, способным впадать в состоя­ние экстаза-транса, во время которого возможны ясновиде­ние и перемещения в пространстве (в случае Аристея – в виде ворона). Напомним, что и все другие легендарные путе­шествия на северо-восток или с северо-востока связаны с идеей полета, с культом небесных светил и материализован­ной в золоте огненно-световой сущности мира (полет Фрикса на золотом баране, полет Ифигении на лани Артемиды, пу­тешествие Язона за золотым руном к сыну Гелиоса, полет гиперборея Абариса на стреле, полеты Аполлона на лебедях к гипербореям). На северо-востоке восходит солнце в период своего могущества в июне. На юго-западе оно заходит в пе­риод своей слабости в декабре. Путь на северо-восток вместе с весенними птицами мог восприниматься как путь в на­правлении огненно-световой сущности мироздания. Поэтому-то Аристея так поразил миф о том, что на дальней границе аримаспов в местности с богатой почвой, но безлюдной, у подножия высоких Рипейских гор, «с которых дует Борей и никогда не сходит снег» (Дамаст), живут свирепые грифы, стерегущие золото у некого «золотоносного потока» (Эсхил), с которыми ведут борьбу за обладание им одноглазые аримаспы; за Рипеями живут уже священные гипербореи.

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: